Читать книгу: «Со щитом или на щите», страница 2

– Когда-нибудь это «участвование» плохо кончится для тебя, и я останусь одна с тремя детьми на руках.

– Наташа, ну зачем накаркивать! – довольно жёстко проговорил я. – Это всего лишь деловая поездка, можно сказать, как раз по моему спецназовскому профилю. Полковник и люди, которые с ним будут, и я тоже, зубы проели на разных острых делах, имеющих военный оттенок. В конце концов, ты знала за кого выходишь замуж, и видела в какой суровой обстановке сходишься со мной.

– Ага, за кого выходишь! Заморочил тогда мне голову, как тут не выйти.

– Х-ха, это ещё большой вопрос, кто кому что заморочил! Ну-ка скажите, сударыня, кто спровоцировал меня на первые объятия?

Наверное, мне не надо было говорить с ней так неделикатно, но она никак не хотела примириться с моим отъездом, и это немножко ожесточало и выводило из себя.

Поезд прибыл в Ольмаполь точно по расписанию.

Было уже начало июня. Город встретил нас палящим солнцем и влажной удушливой жарой; даже в тени воздух оставался горячим. Лёгкие куртки мы сменили на светлые рубашки с короткими рукавами; попадавшийся народ волей-неволей обращал внимание на наши внушительные бицепсы и трицепсы.

Обогнули здание вокзала, прошлись по привокзальной площади, подошли к ларькам, торговавшим прохладительными напитками, мороженым и табачными изделиями. Выпили по стаканчику освежающей газировки.

– Обратили внимание? – с вопросительными интонациями произнёс Фролов.

– На что? – откликнулся Болумеев.

– На то, какие каменные, застывшие лица у здешних. Особенно у людей зрелого возраста.

– Пожалуй, да, есть такое. Наверное, из-за «необыкновенно богатой» провинциальной жизни, – Михаил рассмеялся странным горловым смехом. – Тут поневоле закаменеешь и голову повесишь. Неслучайно многие, особенно молодёжь, так и норовят бросить якорь в столицах. В итоге Москва и Петербург только и растут по численности народонаселения, а глубинка из года в год обезлюживается. Функционирование государства так «удачно» устроено, что всей его мощности при неисчислимых, богатейших в мире природных ресурсах едва хватает на развитие этих двух мегаполисов.

– Какой ты, Мишка, грамотный стал, – сказал Фролов, усмехаясь. – Как верно обозначил первопричину демографической проблемы. Вопрос, где ты этих знаний понабрался?

– Да всё же на виду, Глебушка, откройте глаза! – воскликнул Михаил. – Москва – это метрополия, куда стекаются основные денежные потоки. В погоне за ними и люди туда же норовят нырнуть. Большая же часть провинции – это колония, подвергающаяся нескончаемому драконовскому ограблению и, как результат, влачащая жалкое существование. Отсюда все упомянутые негативные последствия. Между прочим, демографические проблемы, возникшие на этой почве, давно перезрели, приобрели катаклизмический характер и начали угрожать цельности государства. Только нынешние правители, вероятно, по скудоумию своему, не замечают этого. Или делают вид, что не замечают.

– Предлагаю завязать с подрывными кухонными разговорами, – скрипуче пробурчал Зуев. – А то услышит какой-нибудь бдительный «дятел», ревнитель патриотических настроений, и позвонит куда следует. Зачем привлекать к себе излишнее внимание? Болтовня ни к чему хорошему никого ещё не приводила. Донос, стукачество в нашем обществе – стародавняя традиция, помните об этом.

– Да ладно тебе… – начал было возражать Болумеев, но Зуев оборвал его строгим взглядом и продолжением назидательной речи, сопровождаемой жёсткими интонациями:

– Не ладно, иной раз лучше помолчать. Для собственного благополучия. Иначе кончится тем, что твой язык тебя до каторги доведёт. По нарам соскучился, да? Или по дубинкам в полицейском отделении? Не забывай, что с тобой там могут сделать. И главное – бестолковый никчёмный словесный понос может сорвать всю операцию, ради которой мы приехали сюда.

Глава третья
Мой несчастный друг

Зуев и Фролов взяли такси и поехали в гостиницу «Заезжий дом “Таверна Кэт”», в которой сняли двухместный номер. В «Таверне» поселился и полковник Лошкарин, чей самолёт приземлился за час до нашего приезда.

А мы с Михаилом отправились на квартиру Кости Маткивского, моего старого дружбана, чтобы узнать, что у него и как. Меня связывали с ним не только дружеские симпатии и совместное эпизодическое времяпровождение, но и оказание взаимных услуг с немалыми рисками для жизни и здоровья.

Я несколько раз звонил ему из Москвы и по дороге на разных промежуточных станциях, и позвонил сразу по приезде, рассчитывая встретиться и договориться о постое, но он не отвечал. Поэтому мы ехали наудачу. В любом случае, надо было узнать причину его молчания, это стало нашей главной целью.

Позвонили в дверь. Ответа не было. Я нажал на кнопку звонка ещё и ещё. Всё тот же результат.

Тогда мы прошли в соседний подъезд – благо наружная дверь была открыта, – где проживала Марья Петровна Ильина, Костина приятельница, старушка лет семидесяти с небольшим. Я был знаком с ней, и однажды у нас даже было общее застолье по её приглашению и с участием Маткивского.

Михаил притопил кнопку звонка возле её двери. В квартире прозвучал отрывок классической мелодии, что-то из Огинского. Следом послышались шаркающие шаги, дверь открылась, и перед нами предстала хозяйка квартиры.

Она вмиг узнала меня, приветливо ответила на наши «здравствуйте!» и пригласила к себе.

Вошли. Сняли обувь на половичке в прихожей. Марья Петровна провела нас на кухню и за непродолжительным чаепитием рассказала весьма печальную историю.

С полгода назад, в начале зимы, Костя вечером возвращался после работы домой, уже темно было. И на автобусной остановке сделал замечание трём подвыпившим парням весьма внушительных габаритов и вверх, и вширь, грязно матерившимся в присутствии детей, школьников младших классов, мальчишек и девчонок.

В ответ, не переставая извергать нецензурную брань, молодчики набросились на Маткивского и несколькими ударами по голове булыжником, подвернувшимся им под руки, свалили его на заснеженный асфальт. Уже лежачего, его принялись бить ногами по туловищу и опять же по голове. С минуту, наверное, били, изливая пьяную злобу, после чего сели в подошедший автобус и уехали.

Костя же остался лежать на площадке пассажирского павильона.

Дети, разбежавшиеся во все стороны, собрались возле него, затормошили, чтобы он поднялся, но тот лежал без какого-либо движения, словно мёртвый, и вроде бы даже не дышал. Ладно, один из мальчиков догадался вызвать машину скорой помощи, а то он так и доходил бы на снегу, пока не закоченел.

Врачи приехали и увезли моего друга в больницу, где его определили в реанимацию.

Марья Петровна, узнав о случившемся от знакомой медсестры, каждый день приходила проведывать соседа.

Через трое суток Костя очнулся. Но вроде бы никого не узнавал, по крайней мере поначалу, лепетал что-то бессвязное, нечленораздельное, больше похожее на короткие мыканья. И потерял всякую координацию движений – лишь хаотично подёргивал руками и ногами.

– И где он сейчас? – спросил я, выслушав невесёлый рассказ.

– У себя в квартире, – ответила Марья Петровна. – Месяца четыре назад выписали бедного из нейрохирургического отделения, куда перевели после реанимации. Никому, кроме меня, он не нужен оказался, ни родственников не сыскалось, ни друзей настоящих. Вот, я привезла его, ухаживаю за ним, готовлю, кормлю с ложечки. Да ему, лежачему, много и не надо. И остальной уход делаю.

– Вы одна только им занимаетесь?

– Нет, Клавонька ещё, дочка моя, приходит. После работы и по выходным. Когда есть время, она целыми днями возле него, а я в это время отдыхаю. Книжки всё разные читает ему, художественные, больше приключенческие, которые сама любит. Костик же слушает и иной раз улыбается или печалится. Смотря что в той или иной книжице описывается.

Марья Петровна слегка развела руками, на лице её проявилась грустная улыбка.

– Он ведь сейчас понимает всё, только высказать не может. И полностью осознаёт, что представляет собой совершенно беспомощного инвалида.

Я был наслышан об истории дочери Ильиной. Это была тридцатилетняя женщина, у которой росла дочь двенадцати годков.

В ранней юности, будучи школьницей выпускного класса, Клава дружила с одноклассником, мальчиком весьма красивой наружности и очень продвинутым в плане познавания разных наук, особенно точных.

И так получилось, что она забеременела от него. Родители виновников экстремального события настаивали на аборте, но молоденькая носительница плода только рыдала в ответ на увещевания взрослых.

Через три месяца после окончания школы Клавдия родила здоровенькую девочку и с радостью принялась растить её. Дочку она назвала Машенькой в честь своей матери. А отчество дала по покойному родителю Алексею. И в свидетельстве о рождении новоявленная гражданка стала фигурировать как Мария Алексеевна Ильина.

Отец же ребёнка, в то время семнадцатилетний парень, проявив душевную слабость, прекратил всякое общение с Клавой сразу же, как только узнал об её интересном положении. Даже сворачивал в сторону и прятался по подъездам, когда она попадалась ему на пути.

Мало того, чтобы не видеть её и не испытывать чувства вины перед ней, за месяц до окончания учёбы перевёлся в другую школу, где его с удовольствием приняли, ибо он был на редкость способным учеником, неоднократно становившимся победителем школьных олимпиад.

Сейчас он преподаватель вуза, кандидат математических наук, по слухам, начал готовиться к защите докторской диссертации; в общем, известнейший учёный города с ещё более солидными видами на будущее.

– Каковы же перспективы у Кости? – спросил я у Марьи Петровны по окончании её рассказа. – Есть подвижки к выздоровлению? Что врачи говорят?

– Никаких улучшений. На постели сесть не может; как полугодовалое дитя. Врачи сказали, что нужна операция на головном мозге. Но у нас такие не делают, да и как их делать при такой повальной «оптимизации», когда государственные больницы тут и там закрывают одну за другой и увольняют медперсонал, – Ильина вздохнула глубоко, покачала головой и продолжила: – Знающие люди сказывали, что надо везти в Германию, только там лучше всего могут прооперировать. Но кто и как повезёт, и кому надобна такая хло́пота! И стоят эти операции огромных денег. А где их взять? Одна перевозка больного человека в такую даль сколько потребует!

– К нему хоть можно пройти?

– Отчего же нельзя! Пойдёмте. И Клавонька, должно быть, уже пришла к нему. Она частенько, не заглядывая ко мне, прямиком туда.

Прошли в Костин подъезд, поднялись в его квартиру. И в самом деле, нас встретила молодая веснушчатая женщина среднего роста, довольно миловидная, с ясным чистым взором и скромной стеснительной улыбкой на лице.

Мы представились Костиными друзьями и сказали, что полчаса назад звонили в дверь.

Женщина приветствовала нас неглубоким книксеном и наклоном головы, сказала, что зовут её Клавдией, что она ухаживает за больным и что только что, минут пять как, пришла к подопечному. После чего провела нас в комнаты.

Он лежал на постели, чистенькой, опрятной, и сам чистенький, умытый, и немного повернул голову при нашем появлении.

Мне показалось, что он узнал меня и попытался что-то сказать. Но издавал только звуки, похожие на «ме-ме» и «ва-ва»; действительно как малый ребёночек, несколько месяцев назад рождённый, не способный ещё вставать на ножки. Губы его искривились в горькой улыбке, на глазах появились слёзы.

Некоторое время я стоял в растерянности, увидев его таким; опомнившись же, сказал:

– Ничего, Костян, дружище, не плачь. Мы вылечим тебя, – я приблизился к нему, пожал его слабую безвольную руку и погладил её. – Вот отвезём в Германию и вылечим. Не сомневайся, обещаю, при всех обещаю.

И посмотрел на стоявших в двух шагах Марью Петровну и Михаила. Затем – на Клавдию, поправлявшую подушку больному.

Привлекало внимание, как она смотрела на него: столько тёплого участия было в её взгляде! Так обычно мать смотрит на своего ребёнка.

– Вы уж позаботьтесь о нём, – всё же сказал я ей.

– Я стараюсь, – коротко ответила она.

Когда мы вернулись к старшей Ильиной, я спросил у неё:

– Часто в течение дня навещаете Маткивского?

– Да я почти все свободные минуты провожу с ним, бедолагой, – ответила она. – И по ночам захожу. Книжки тоже всё читаю ему. Сейчас взялись за «Сказки братьев Гримм». И Клавонька, я уже говорила, не отходит от Кости, почитай. Иной раз так вымотается, что засыпает на стуле возле евонной постели. Только если он спит, мы оставляем ненадолго страдальца.

За стеной, в соседней квартире, раздавалась громкая беспрерывная музыка. Какой-то ультрасовременный музыкальный аппарат долбанил. Так же громко, надрывно звучало и в прошлый, годичной давности визит, когда мы с Костей, тогда здоровым человеком, сидели за столом у этой пожилой женщины – по её приглашению. И до Костиной квартиры доставало оглушающе, ибо жилплощадь, где гремели аккорды и литавры, была смежная и с ней.

– Кто это накручивает там? – спросил я, обратившись к Ильиной. – Аж уши режет.

– Да отставной подполковник один, – сказала она; лицо её сморщилось, словно от зубной боли. – Сарпушин, кажется, фамилия его, да, так. В каких-то очень важных органах служил раньше.

– А сейчас?

– Сейчас на пенсии по выслуге лет. Донял всех музыкальными развлечениями своими и в нашем подъезде, и в соседних. С утра до вечера гоняет. И на Костика действует угнетающе, чуть не плачет бедный иной раз от этого треклятого музона. Сколько раз увещевали Сарпушина, никаких слов не понимает; встанет только как истукан, вылупит волчьи глаза, и ни слова в ответ.

– А что, не обращались к кому-нибудь, чтобы успокоили вашего доморощенного менестреля, к той же полиции, например?

– Как же, звонили соседи по подъезду. Приезжал полицейский наряд, поднимались к нему. Он, Сарпушин, как показал им своё удостоверение, так они взяли под козырёк, извинились и уехали. Жильцам же, которые вызывали полицию, сказали, что если ещё будут надоедать, то самих арестуют на пятнадцать суток за хулиганство.

– И участкового просили, чтобы урезонил этого типа?

– И того. Тот отмахнулся только, сказал, что не до вас, мол, у него и так полно работы, и что надо проявлять толику терпимости.

– Совсем, значит, нет управы на человека.

– Ой, нисколько!

– Ладно, нет так нет. Тогда мы сами.

Я посмотрел на Михаила.

– Сходим глянем, что там к чему?

– Отчего ж не сходить, – легонько усмехаясь, произнёс мой товарищ. – Да ты здесь будь, я один.

Он направился к выходу и уже взялся за ручку двери и отодвинул ригель замка, но я остановил его.

– Нет, Миша, пожалуй, не надо пока. Давай не сейчас. Вот сделаем дело, ради которого приехали, вернёмся и тогда уж наведём порядок в танковых войсках.

Ильина смотрела на нас внимательным взглядом.

– Какие-то вы, мальчики, не такие, – сказала она. – Необычные, не как все. Есть в вас внутренний стержень какой-то, уверенность в себе особенная. И что-то вы друзья, задумали, к чему-то готовитесь серьёзному, нутром чую. Ой, смотрите, не натворите дел!

– Это вам, уважаемая сеньора, только кажется насчёт «стержней» и «натворения», – сияя медоточивой улыбкой, ответил Михаил. – На самом же деле мы народ смирный, воды не замутим.

– Сказал тоже – сеньора! – негромко воскликнула хозяйка квартиры. – В первый раз простую бабу так назвали. Шутник, однако.

Марья Петровна предложила нам остановиться у неё на бесплатный постой. Мы согласились, и она выдала нам ключ от квартиры – один на двоих. Михаил заявил, что устал с дороги, и улёгся спать на диване в отведённой нам комнате.

Я же позвонил своему другу Петру Вешину, управляющему ольмапольским отделением банка «Трапезит», одного из крупнейших в стране, и договорился встретиться с ним через час в кафе «Огонёк», находившемся неподалёку от главной улицы города. В этом заведении несколько лет назад я впервые увидел художницу Наталью Павловну Верянину, красивейшую девушку, позже ставшую моей женой.

Точно в указанное время я вошёл в кафе. Пётр сидел в углу за дальним от входа столиком. Вместе с ним был Юрий Самойлов, капитан полиции, его двоюродный брат и тоже мой дружбан.

Я подошёл и присоединился к братьям. Никаких бурных приветствий, просто скупо поздоровались, чтобы не привлекать излишнего внимания присутствующих.

– Как ты? – спросил Юрий, пожимая мне руку.

– Отлично, – ответил я. И подумал, что если кто и поможет отыскать «гомо сапиенсов», искалечивших Маткивского, то только он.

За буфетной стойкой хлопотала какая-то молодая шустрая бабёнка, а не моя старая знакомая Нина Хохлова, жена владельца заведения, как я ожидал. Значит, Ниночка нашла себе подмену; раньше она отпахивала буфетчицей ежедневно, без выходных.

Заказали мясо, обжаренное кусками, и бутылочку мадеры, красного креплёного вина пятилетней выдержки с содержанием спирта двадцать три градуса. За едой и выпивкой я рассказал о Косте Маткивском, о том, кто он такой, о несчастье, случившемся с ним, и его сегодняшнем физическом состоянии.

Отметив ограниченные возможности ольмапольских эскулапов, я повернул Костину проблему со здоровьем в сторону Германии с её высочайшей медициной. И сказал, что только в этой стране смогут поставить больного на ноги и вернуть ему речь. Но нужна довольно крупная сумма денег.

– Как, можно ли посодействовать? – спросил я у Вешина.

– Не такая уж великая проблема, – ответил он, недолго подумав и отпив вина. – У нашей канцелярии есть графа расходов для подобных случаев. Сделаем в лучшем виде. Если надо будет, попросим дополнительную сумму у московского отделения банка, в штаб-квартире «Трапезита», у самого Темникова, владельца нашей финансовой организации, очень даже разветвлённой и могучей, тебе это известно, способной и не на такие вспомоществования.

– Но ещё ведь надо организовать перевозку Маткивского и договориться с немецкой клиникой!

– И с перевозкой всё устроим, и с немцами. У нас хорошие связи с нужными людьми. Они обо всём позаботятся. Доводилось заниматься делами, связанными с заграничным лечением. Сегодня же задействую своих коллег, и они начнут без волокиты. У тебя всё насчёт Маткивского?

– Всё, но только с вашей конторой.

Я обратился к Юрию, молча слушавшему наш разговор.

– Юра, следователь капитан Саблин Андрей Трофимович уже в отставке?

– Да, уже на гражданке, месяц прошёл, как уволился.

– Вот незадача!

– А он-то для чего надобен?

– Хотелось поговорить с ним насчёт подонков, искалечивших Костю, чтобы Саблин разыскал их. Но раз он отставной…

– Ничего, что в отставке. Андрей поможет, так или иначе; в случае чего, своих, которые служат, попросит подключиться, самых надёжных. Тем более что он собирается открыть частное детективное агентство. Сегодня же встречусь с ним и всё обскажу.

Юрий тоже отпил вина и утвердительно кивнул мне головой.

– Будет ему работёнка для старта как частному сыщику. После избиения твоего друга полгода прошло, следы преступников подзатёрлись, но Саблин и не с такой давностью случаи раскручивал и до суда доводил виновников. Только надо будет заплатить ему за труды.

Юрий посмотрел на Вешина.

– Как насчёт денежек?

– Без вопросов, – ответил тот. – Сколько скажет, столько и заплатим.

Мне было известно, что с полгода назад Самойлов оформил законный брак с Сашей Новиковой, фельдшерицей по профессии, моей хорошей знакомой, и спросил о его семейных делах.

– У нас с Сашуленькой всё отлично, – лучезарно улыбаясь, ответил Юрий. – Не думал, что могут быть такие умницы жёны. После работы едешь домой, как на праздник, где тебя встречают с распростёртыми объятиями и полным столом вкуснейшей еды. Жизнь словно сказка пошла! Заметил, как я поправился, вошёл в тело?

– Есть немного.

– Гм, немного! Чуть ли не в полтора раза тяжелее стал, рубашки в плечах трещат. И всё от хорошего питания и повышенного настроения.

Я знал, что у них должен был родиться сын, и спросил:

– Сынишка как? Сколько уже настукало ему?

– Три месяца доходит. Растёт. Улыбается во весь ротик. Почти по килограмму ежемесячно прибавляет.

Речь зашла о Любушке, его дочери от первого брака, крайне неудачного, с женщиной, поведением своим напоминавшей опасную ядовитую змею.

Юрий посуровел лицом, задумался, глубоко вздохнул и сказал, что с дочкой он видится еженедельно и как может отучает её от дурных повадок, прививаемых матерью.

Он словно вжался головой в плечи, поднял свой стакан с вином и молча, без тоста, залпом осушил его. Пётр последовал примеру брата. В сущности, мадеру они употребляли вдвоём, я сделал лишь пару глотков для компании.

– А как, – спросил я, – поживает наш «друг» Арсений Владимирович Патрикеев, главный прокурор города? Слух прошёл, что его банковские счета за рубежом были заморожены.

Семь лет назад, спустя десять месяцев после моего и Петра побега с зоны, мы втроём решились вычистить сейф с бриллиантами, принадлежавшими сему высокому должностному лицу, стоимостью, как позже выяснилось, больше шести миллиардов рублей.

Тёмной дождливой ночью приехали на внедорожнике к посёлку Золотая Долина, где в своём двухэтажном особняке проживала мадам Басина, тёща Патрикеева, и где «притулился» сейф с обработанными камушками, и приступили к рисковому делу.

Пётр остался в машине неподалёку от автострады. А мы с Юрием прорезали дыру в стальной сетке, отгораживавшей посёлок от остального мира, и проникли на его территорию. Прошли незамеченными расстояние до одностороннего уличного порядка и, перемахнув через бетонный забор, стоявший вокруг приусадебного участка мадам, влезли в домостроение. Басина же эту ночь проводила у своего милого друга, что нам было хорошо известно, ибо мы заранее всё вызнали.

В одной из комнат особняка и находился стальной шкаф, заполненный изящными, красиво оформленными коробочками с брюликами, как бесцветными, чистой воды, так и фантазийными – розовыми, синими, зелёными и другими.

Юрий выполнял основную работу: вскрывал замки, дверные и сейфовые, а я был на подхвате.

У нас глаза на лоб полезли, когда мы увидели, каким огромным количеством драгоценностей набито несгораемое хранилище. Наших сумок едва хватило, чтобы погрузить всё это добро, и тяжесть была – руки обрывала.

Вышли из дома. Огляделись. Дождь так и лил не переставая. Перед тем как приступить к выполнению задуманного предприятия, Юрий отключил свет на подстанции, передававшей электроэнергию посёлку, и темень была – глаз коли.

Тем же путём перебрались через забор на улицу – и бегом к дороге, где метрах в ста от домов ждал Пётр за рулём.

Заскочили в машину, Пётр дал по газам, немного погодя свернул на грунтовку и погнал между полями.

Всё добытое спрятали в лесных схронах возле деревеньки Салымовка. Ну и отметили на радостях удачно провёрнутый гешефт. Позже сокровища были переправлены в Москву, в хранилища центрального отделения банка «Трапезит».

Кража была не с бухты-барахты и не из-за наклонности к подобным опасным мероприятиям. Последним качеством мы ни в коей мере не страдали. И на это дело пошли лишь после всесторонних многодневных обсуждений, сопряжённых с тщательной подготовкой.

Главным же нашим двигателем была месть прокурору за его ложные обвинения, по которым нас с Петром посадили на длительные сроки.

– У Арсения Владимировича в плане накопления денежных средств всё замечательно; пожалуй, даже лучше прежнего, – ответил Пётр. – Высокая прокурорская должность предоставляет ему мощнейшие источники для умножения капиталов, и он использует их со всё большим размахом. Прогресс у него в сём отношении поистине удивительный, что мне хорошо известно. По банковской линии у меня есть возможности отслеживать движение его финансов, и время от времени я это делаю.

– Отслеживаешь? Зачем? – спросил я.

– Низачем. Из простого любопытства. Кстати сказать, многое из того, что принадлежало бывшему полковнику полиции Окуневу, погибшему при плавании на парусной лодке по итальянскому озеру Гарда, перешло в руки Патрикеева.

– Ему? – переспросил я. – Я не ослышался?

– Процентов девяносто этому собирателю капиталов досталось из окуневского наследства. Вообще денежки как бы сами стекаются в его карманы. Достаточно «погасить» уголовное дело против какого-нибудь состоятельного чела, преступившего нормы закона, – и новые миллионы рублей или долларов так и устремляются в сторону названного крапивного семени. Так что за последний год он, в целом, не только не понёс убытков, но чуть ли не вдвое богаче стал.

– Непотопляемый, выходит, субъект.

– Да уж, запас плавучести у Патрикеева дай бог каждому. Однако не нескончаемый.

– А что с Николаем Рыскуновым? – спросил я, обратившись к Юрию. – Как у него дела?

В прошлый свой приезд в Ольмаполь я «наградил» Рыскунова, отпетого бандита, двумя винтовочными пулями: одной раздробил локоть правой руки, второй – колено правой ноги. За убийство своего друга Филиппа Татаринова. Окунев был заказчиком преступления, а Рыскунов стал исполнителем: расстрелял Филиппа Никитича из автомата.

– У него дела как сажа бела, – нехорошо посмеиваясь, ответил Юрий. – Ты сделал этого типа совершенным калекой, что привело его к полному, так сказать, экономическому крушению.

И поведал, что, пока убийца моего друга лежал в больнице почти полгода, его «кореша» растащили всю принадлежавшую ему недвижимость и поделили между собой весь бизнес, которым он занимался.

Сгоряча, не оценив новую расстановку сил в бандитских кругах, он попытался качать права и начал угрожать вероломщикам. Но всё кончилось для него жестокими побоями, после которых он двое суток не мог подняться с постели.

– Будешь ещё рыпаться, – сказали ему на прощанье вчерашние друзья, – сломаем левую руку. И левую ногу тоже. И причиндалы оторвём. Будешь тогда лежать, как «самовар».

В настоящий момент Рыскунов ютится в лачуге и передвигается на костыле. Правая рука у него бездействует; даже спичку не может зажечь одной левой рукой, потому пользуется зажигалкой. От него все отвернулись, и он перебивается с хлеба на воду.

И женщины теперь обходят его далёким краем. При том, что до ранений этот субъект отличался исключительной любвеобильностью.

– Поделом, гадине, – произнёс Юрий по окончании своего повествования. – Он многим жизнь поломал. Наконец-то кара настигла его.

Я же спросил у Петра, нельзя ли каким-либо образом ущемить и Патрикеева, сделать его если не нищим, то по крайней мере избавить от излишних накоплений и обратить их в пользу бедных.

Пётр помолчал с минуту и сказал:

– Я сам думал об этом. Попробуем что-нибудь спроворить. Через Темникова. Альберт Брониславович связан со всеми главными банками, и возможностей у него в тысячу раз больше моих. Но дело это непростое, и понадобится некоторое время.

– Взгляд у тебя тяжеловатый, – сказал мне Самойлов под конец встречи. – Он тебя выдаёт. Знаю, нахлебался ты за жизнь всякого, но избавься от него. Слышишь?

– Да. Постараюсь избавиться.

Я весело сощурил глаза и беспечно улыбнулся.

Ещё поделившись новостями, в основном о своей личной жизни, мы расстались, и я отправился на квартиру Ильиной.

Марья Петровна встретила меня с неубывающей радостью, провела на кухню, опять угостила чаем и составила мне компанию.

За чаепитием я рассказал, что вопрос с лечением Кости в Германии решается наилучшим образом и что уже на днях его повезут в эту мощнейшую высокоразвитую федеративную республику. Однако нужен кто-то для постоянного сопровождения больного.

– А пусть Клавонька едет! – воскликнула Ильина. – Я переговорю с ней. Думаю, она с готовностью согласится. Возьмёт отпуск на работе и поедет. Уж больно к сердцу принимает она несчастье, случившееся с Костей. Лучше моей дочки никто не сможет ухаживать за ним.

– Это точно, никто, – поддакнул я. – Она даже смотрит на него, как мать на своего ребёнка.

Пётр сдержал слово. Спустя неделю Костю повезли в Германию. Рядом с ним неотлучно находилась Клавдия Ильина.