Читать книгу: «Со щитом или на щите», страница 4

Глава пятая
Эль-Байран

Из акватории пристани мы вышли в серых утренних сумерках.

Город ещё спал, и над речной гладью висела неподвижная тишина, нарушаемая лишь тихо работавшим двигателем нашего катера. В рулевой рубке за штурвалом, представлявшим собой вертикальную рукоять вроде большого джойстика, которую надо было поворачивать влево и вправо по мере управления судном, сидел Тимофей Зуев. Рядом с ним на вращающемся стульчике пристроился Глеб Фролов. Полковник Лошкарин, Михаил Болумеев и я стояли на открытой площадке позади каюты.

Леонид же Голованин остался в Красноярске. У него было другое задание: ждать нас в определённой точке соседней области на расстоянии около трёхсот пятидесяти километров от предполагаемого места освобождения генерала на автомобиле, который был куплен Зуевым и Фроловым через пару дней после прибытия в столицу края.

Это был надёжный восьмиместный внедорожник. На нём мы разъезжали по городу, когда отоваривались дополнительными припасами, съестными и прочими. И на нём же Леонид довёз нас до пристани, где стоял «Шквал».

Было довольно прохладно. На каждом из нас – полицейская демисезонная одежда: кепка с удлинённым козырьком, ветровлагозащитная куртка, брюки, заправленные в берцы с высокими голенищами.

Мне к одежде с погонами было не привыкать. В подобном обмундировании, только другого цвета, я проходил шесть лет. Из них больше года – с тремя сержантскими лычками, как и в нынешней экспедиции.

А Михаил, нарядившись полисменом, полчаса, наверное, плевался, оглядывая себя. Ему, бывшему урке, претило всё, имеющее отношение к полиции.

И у каждого из нас – огнестрельное оружие: в кобурах пистолеты, а полковник Лошкарин, капитан Зуев и лейтенат Фролов были вооружены ещё и короткоствольными автоматами Калашникова. Так что выглядели мы довольно внушительно.

Кроме того, в моём личном распоряжении имелись пистолет-шприцемёт «Судак» со снотворными зарядами практически мгновенного действия и уже опробованные ранее снайперская винтовка «Гюрза-2» с оптическим прицелом и восемнадцатизарядный пистолет «Грач». Все эти стволы находились в каюте, на дне одного из рундуков.

Конвой, с которым нам предстояло иметь дело, тоже вооружён, наверняка имел опыт сопровождения арестантов и хорошо, всесторонне подготовлен к самым сложным вариантам действий.

На что мы рассчитывали, собираясь управиться с ним? В первую очередь на собственную дерзость, смекалку, внезапность нападения и счастливый случай. И на специфическую военную подготовку, естественно.

Четверо из нас в прошлом были спецназовцами и представляли собой профессионалов по проведению диверсий и разного рода налётов с применением стволов и лезвий. Многажды нам доводилось участвовать в операциях наивысшей степени сложности.

Только Михаил был сугубо штатским человеком. Но он был сведущ в вооружённых разбоях. И одиночно, и в составе банды. Так что опыт сшибок, причём весьма жестоких, с пролитием крови, у него был немалый. В психологическом же отношении Болумеев практически находился на одном уровне со всеми остальными, и на него можно было рассчитывать, как на самого себя.

В памяти всплыла диверсионная операция на Ближнем Востоке, в горном районе Эль-Байран, где противник обустроил крупный склад с оружием и боеприпасами, некое подобие арсенала.

Нас, шесть «коммандос» во главе со старшим лейтенантом Лошкариным высадили с вертолёта. Я спрыгнул первым. За мной поочерёдно – Лошкарин, сержанты Голованин и Воронцов, ефрейторы Флеганов и Капустин. Как сейчас, явственно увиделись их мужественные обветренные лица.

У противной стороны было больше двух десятков бойцов только из числа охраны. К тому же они пребывали на своей территории, а мы знали местность лишь по топографическим картам, фотографиям воздушной съёмки и видеороликам. И им предстояло обороняться, а нам – наступать, что особенно уязвимо. Но нашим преимуществом должна была стать внезапность нападения.

От места высадки до базы хранения – километров пятнадцать. Пробирались узкими тропами с постоянным риском сорваться в пропасть. Затем сутки укрывались в расщелине между двумя скалами. Изучали подходы к месту нахождения склада. Фиксировали режим передвижения обслуги и охранников; днём – в бинокли, после заката солнца использовались приборы ночного видения.

Дело было в январе. Ночью температура воздуха опустилась до минусовой, и, несмотря на тёплую камуфляжную одежду, все сильно мёрзли.

Главным обогревом был горячий чай в термосах, который мы иногда отпивали. Лично я восполнял убыль тепла ещё тем, что периодически со всей силой напрягал мышцы тела, прежде всего рук и ног. Кроме того, мы прижимались спиной друг к другу во время короткого урывочного сна.

Заметно давал знать о себе разреженный воздух большой высоты, и дыхание было несколько учащённым. И сердце билось ускоренней.

И вот наступил момент решительных действий.

Когда достаточно рассвело, я, вооружённый снайперской винтовкой «Гюрза» с глушителем на конце ствола, расположился в укрытии, облюбованном во время суточного сидения, а остальные начали скрытно выдвигаться к объекту.

От меня до склада было метров пятьсот – ближе не нашлось подходящей позиции, – но оптический прицел сокращал это расстояние в двадцать раз. Так что поначалу я видел всё отчётливо и в подробностях.

Я находился в относительной безопасности, а мои товарищи в любое мгновение могли быть поражены вражеским огнём. Моей задачей было своевременное обнаружение неприятеля и упреждение его действий против нас – нейтрализация, говоря на нашем сленге.

Если оценивать строго, моё участие в операции было вспомогательным, вторичным, хотя и необходимым; без меня всё могло пойти к чертям собачьим. Самое же ответственное и рисковое, повторяю, выпадало Лошкарину и тем четверым, кто с ним пошёл. Их уменьшающиеся фигурки в камуфляжной одежде то исчезали в складках местности, то появлялись вновь на короткие мгновения.

Сооружение, в котором хранились боеприпасы и оружие, большей частью было сокрыто в горе, наружу выступал лишь угол двух смежных стен, сложенных из тёмно-серого природного камня. Потому пристрой хорошо сливался с окружающей территорией, и на фото воздушной съёмки его почти невозможно было различить.

В каждой стене – ворота с вделанными в них одностворчатыми дверными проёмами. В десятке метров от складского угла, слева, если смотреть с нашей стороны, стояло приземистое каменное строение с плоской крышей и небольшими узкими окнами, предназначенное для отдыха караульных.

Неожиданно поднялся встречный ветер, и повалил косой снег с дождём. Видимость заметно ухудшилась, иногда залепляло глаза. Случалось, всё вокруг закрывали плывущие клочья грязно-серых облаков, и меня напрягало то, что в нужный момент я не смогу взять неприятеля на мушку.

Изрезанность рельефа позволяла большую часть расстояния передвигаться скрытно, но последние несколько десятков метров являли собой ровное голое пространство.

Сначала был захвачен замаскированный крупнокалиберный пулемёт, находившийся в некотором отдалении от склада.

Мое содействие было в том, что двумя выстрелами я поразил двух вражеских бойцов, сидевших в этом пулемётном гнезде и наблюдавших за прилегающим районом. Я не убил их, а только довольно серьёзно ранил – настолько, что они не могли ни оказать сопротивления, ни даже предупредить кого-либо из охраны или позвать на помощь.

Через оптические линзы видно было, как всё происходило в результате огнестрелов.

Нажатие на спусковой крючок – и один из пулемётчиков дёрнулся и упал, словно его сбили с ног. Напарник же удивлённо посмотрел на него, не понимая, что с ним – звук моего выстрела поглотил глушитель, – хотел что-то сказать, потянулся рукой к раненому, но свалился сам, поражённый пулей в область шеи, немного ниже левого уха, приблизительно в сантиметре от сонной артерии.

Ефрейтор Капустин залёг возле пулемёта – с этой точки можно было обстреливать почти всё окружающее пространство, – а четверо пошли дальше.

Снежный заряд повторно ослепил меня секунды на две или три, а когда зрение восстановилось, я увидел, как Лошкарин и Воронцов бегут к складу, как они подбежали к ближней стене и, скользнув вдоль неё, поочерёдно проникли внутрь, открыв одну из дверей, правую относительно моей позиции.

Днём противная сторона не запирала двери ни изнутри, ни снаружи, в чём мы убедились за время суточного наблюдения.

В те же самые мгновения Флеганов и Голованин через окна забросали гранатами караульное помещение и заняли оборону, взяв под прицел зоны по обе стороны от себя. Они были ниже моей позиции, и я хорошо видел каждое их движение.

Внутри склада четверо из обслуги делали какую-то работу. Заслышав взрывы и увидев чужаков, один из них схватился за оружие, но был опережён: две автоматные очереди, и со всеми четырьмя было покончено.

Убедившись, что в складских помещениях больше никого нет, Лошкарин и Воронцов оставили под настилами, загруженными взрывчаткой и снарядами, бомбы с взведённым часовым механизмом и выскочили наружу.

В этот момент из-за склона горы показались трое охранников, бежавших к арсеналу. Одного автоматной очередью наповал срезал сержант Голованин, ещё одного – ефрейтор Капустин из захваченного пулемёта. Создавалось впечатление, что крупнокалиберные пули размозжили голову человека на части – красные фрагменты полетели во все стороны.

Третьего свалил я одиночным неслышным выстрелом, опять же не смертельным. Он уже направил автомат на Голованина и, видимо, начал придавливать спуск, но за долю секунды я опередил его; пули, выпущенные им во время падения, ушли в небо.

Подготовительная работа была выполнена, и предотвратить её последствия не могли уже никакие силы.

Командир по рации дал приказ отходить и подал знак рукой, и все пятеро цепочкой устремились в направлении моей позиции; Флеганов бежал первым, Лошкарин – замыкающим. Я видел их разгорячённые лица и сверкающие глаза.

Когда они преодолели половину расстояния, возле склада показались ещё двое охранников. Оба вскинули стволы и открыли огонь по убегавшим «хауфер нами» – «мягким лапам», как сирийские боевики называли наших спецназовцев за умение незаметно просачиваться сквозь позиции противника.

Несколько пуль просвистели рядом со мной. С визгом ударило по склону слева, на расстоянии вытянутой руки.

Я сразу поймал в прицел первого вражеского бойца, но в этот миг меня ослепил ещё один заряд снега. С секундной задержкой всё же я сделал два выстрела, получилось в определённой степени наугад, интуитивно, но тем не менее мне удалось положить обоих, угодив им по ногам, в область бёдер.

Едва Лошкарин и остальные «мягкие лапы» скрылись за скалой, возвышавшейся метрах в восемнадцати позади меня, раздался такой грохот, что задрожали горы, и над складом взвился гигантский огненный шар.

Машинально я припал к выемке за камнями, служившими мне бруствером. И тут же над укрытием пронеслась ужасная ударная волна, поднявшая град мелкого щебня; казалось, что она снесёт меня с позиции и сдерёт обмундирование вместе с кожей.

Когда я открыл глаза и поднял голову, то увидел, что склада и горы, в которой он был устроен, не существует, что на их месте – огромная дымящаяся воронка с каменными обломками, а высоко в небо поднялось чудовищных размеров грибовидное облако чёрного цвета.

Откровенно сказать, зрелище было не из приятных, угнетающе действовавшее на психику и заставлявшее вспомнить об атомном взрыве.

Кое-как встав на ноги, я потащился к скале, за которой укрылись мои сотоварищи.

Главное, все были живы. Только ефрейтор Флеганов получил лёгкое осколочное ранение в голову, на пару сантиметров выше правого виска – от взрыва собственной гранаты, – и половина лица и шея у него были залиты кровью. Его перевязали, кровь смыли; он чувствовал себя в общем-то удовлетворительно.

Кроме того, Лошкарину пулями прошило камуфляж с правого бока. И черкануло по кисти левой руки; так, подобие большой царапины, её только смазали йодом.

– Мог бы и расторопней быть, – с некоторой досадой бросил мне Лошкарин, взмахнув передо мной пораненной рукой. – Будь они точнее, – он показал другой рукой в сторону того, что осталось от склада, и имея в виду двух последних бойцов противника, – лежали бы мы там сейчас все пятеро. Если бы, конечно, взрывом не зашвырнуло куда-нибудь, куда ворон костей не заносит.

– Виноват, товарищ старший лейтенант, – сказал я, встав по стойке смирно, – исправлюсь.

Не мог же я сослаться на снежный вихрь, ослепивший меня, и этим себя оправдывать. Известно: кто оправдывается, у того грешок на душе.

Лошкарин взглянул на наручные часы, помедлил немного и сказал:

– Четыре минуты пятнадцать секунд.

– Что говорите? – не расслышав, спросил сержант Голованин.

– Я сказал, управились за четыре минуты с небольшим, – ответил старлей. – А рассчитывали за пять осилить, – и повернулся ко мне: – Прости, Карузо, за упрёк. Это я на взводе, не остыв, нервы ещё не отпустило. Знаю, ты сделал всё, что можно было сделать. Лучше тебя никто бы нас не прикрыл.

– Это точно, – поддакнул ефрейтор Капустин. – Вон сколько этих архаровцев он положил! Выстрелов не слышно, а они падали, как игрушечные, и это было удивительно видеть. По крайней мере, для меня удивительно.

– Ладно, ребята, шагом марш! – улыбнувшись губами, скомандовал Лошкарин. – Дело сделано, теперь аллюр три креста.

Обратный пятнадцатикилометровый переход к месту высадки по уже знакомым горным тропам. Пришли. По рации же отправили условленное сообщение.

Спустя сорок минут прибыл тот же самый вертолёт. Один из пилотов сбросил верёвочную лестницу. Поднялись во чрево машины. Ещё через полчаса мы были в расположении нашей части.

– Хорошая штука – везение! – воскликнул Голованин уже по прибытии к своим. – Правду сказать, поначалу я думал, что мы поляжем у склада, не вернёмся, а как просто всё получилось.

– Просто только тем, кто умеет, – ответил Лошкарин. – А что было бы с неподготовленными людьми, окажись они там вместо нас?!

Эти видения прошлого, исключительно опасного, грозившего нашей шестёрке полным уничтожением, промелькнули передо мной за считаные мгновения. Удача тогда действительно сопутствовала нам, и операция по уничтожению склада прошла почти как по писаному. Если бы ещё не было ранения Флеганова и царапины на руке Лошкарина!

Взрыв склада с боеприпасами не прошёл бесследно. Активность противников правящего режима заметно снизилась на довольно длительное время. Того самого режима, который я ненавидел и за который воевал. Но и к противоположной, оппозиционной стороне симпатий у меня не было. И те и другие всегда оставались мне одинаково чужими.

О возможности нашего поражения и гибели при взятии «Академика Маслова» или в последующем отходе никто не произносил ни слова. Но, конечно же, она была, причём очень высокой. Как и во всяком рисковом предприятии, связанном с вооружённым противостоянием. Лично я опять рассчитывал на удачу и грамотные решительные действия каждого участника предстоявшей акции.

Глава шестая
Вниз по Енисею

Перед тем как отдать ключи хозяевам и покинуть квартиру, плотно позавтракали.

Ощущение сытости, тёплая одежда, наличие оружия, боевые навыки придавали твёрдую уверенность в своих возможностях, и мы чувствовали себя бессмертными неуязвимыми героями, способными на немалые подвиги. Я судил по себе и расположению духа моих товарищей, выдаваемому теми или иными репликами, выражением лица и всем поведением.

Выдвинулись на середину реки, ширина которой в черте города составляла приблизительно пятьсот метров, и взяли курс вниз по течению, на север. Прошли под одним мостом, соединявшим две части города, ещё под одним. Наконец городские кварталы остались позади и скрылись за береговым поворотом.

Впереди более тысячи километров, которые предстояло пройти, и только после этого должно было начаться самое главное и шухерное. И интересное, должно быть, если смотреть на складывающиеся обстоятельства как бы извне, с позиции стороннего наблюдателя, особенно если со стаканом чая или чашкой кофе в одной руке и с пышной выпечкой или куском торта – в другой.

Перед глазами нарисовались сменяющиеся картины нашего с Петром Вешиным побега с таёжного лесоповала. Как мы, два зэка, поливаемые дождём, пробирались заболоченной низменностью, по пояс, а где и по грудь в воде. И как тёмной беззвёздной ночью на утлой лодчонке переправлялись с левого берега Енисея на правый; ширина его в районе той нашей переправы была около пяти километров.

Подгребали вёслами ритмически, не спеша и бесшумно, поглядывали вперёд и назад и во все стороны и молчали, даже дыхание в какой-то степени сдерживали, словно из боязни, что нас кто-то услышит. Кажется, за всё время форсирования не было произнесено ни слова.

Вниз по течению нас снесло километров на восемь. На рассвете пристали к узкой галечной полосе, сразу за которой вздымался крутой обрыв. Пустили лодку по течению, оттолкнув её от берега, поднялись по расселине крутояра наверх, оглянулись на водную ширь, оставшуюся внизу и позади, посмотрели друг другу в глаза, подмигнули, улыбнулись горячечно и ступили под кроны первых деревьев.

Весь день шли почти безостановочно, маршевым темпом, по нескончаемой тайге на восток, в глухие безлюдные районы плато Путорана.

Представилось и то, как вечером на скорую руку готовили еду на костре, как ели, выпив перед тем разбавленного спирта, и как провалились в тяжёлый глубокий сон. А на следующий день снова почти что беспрерывный переход таёжными дебрями. Останавливались, только чтобы хлебнуть воды из ручья или дождевой лужи.

Точно такие же быстрые, на пределе сил, длительные передвижения во все последующие дни, вплоть до речки Нерямы, возле которой остановились на трое суток. Отчётливо, явственно увиделись золотые зёрна и самородки, добытые в её русле.

Позже, в Ольмаполе, деньги, вырученные от продажи драгметалла, позволили нам сделать первые шаги по легализации в обычном человеческом сообществе.

Семь лет уже пролетело после нашего бегства с зоны. Сколько событий произошло с той поры, и счастливых, и смертельно опасных, даже самых невероятных, едва ли не фантастических!

Всё миновало и растаяло в прошлом, как дымка в ночи. Осталось только самое главное, ради чего стоило жить и работать: жена, дети и связанные с ними радости и заботы. Всё прочее – человеческое сообщество, природа, мироздание в целом и его воображаемые создатели – лишь приложение к ним, моим дорогим, любимым.

Тем не менее я опять за тысячи километров от них, рядом с людьми, которые по зову долга – а Михаил от скуки и предрасположенности к авантюризму – тоже оставили свои семьи и обычные повседневные дела.

Да, наверняка нас ждут новые приключения, острые события, из которых надо выйти не только живыми, но и здоровыми, с достаточно высокой работоспособностью для последующей активной жизни, с возможностями максимально полно обеспечивать своих домочадцев материальными ценностями, прежде всего хлебом насущным.

Одно только предстоящее взятие на абордаж «Академика Маслова» чего стоит! Это ключевой момент. От того, как пойдёт на судне в течение коротких минут и секунд, зависит успешность всей операции в целом, которая в общей сложности должна занять несколько суток.

Варианты действий на «Маслове» всесторонне обсуждены, обговорены все вопросы взаимовыручки, но известно – гладко бывает только на бумаге. Как правило, какая-нибудь пертурбация да влезет. Важно только чётко, мгновенно отреагировать на неё и полностью снивелировать.

Дальше, по завершении эвакуации генерала с теплохода, опять множество неизвестных. Сценарии последующих шагов тоже вроде бы просчитаны, только, повторяю, сюрпризы иной раз такие вылезают, что и во сне не приснится.

Вот такой сумбур нет-нет да лез мне в голову, заставляя задуматься о многом.

Катер, на котором мы шли, относился к плавсредствам класса «река – море», и это словосочетание сразу многое объясняло.

Обсуждения выбора «ковчега» для передвижения по Енисею, основных характеристик, которыми он должен обладать, происходили ещё в Москве между Зуевым, Фроловым и Лошкариным. Мы с Михаилом только слушали эти разговоры, не встревая в них по причине малых знаний о предмете дискуссий. На основе всех «за» и «против» и было совершено приобретение у красноярских торговцев водным транспортом.

Предложений продажи было немало. Покупатели, перебрав несколько типов посудин, в конце концов остановились на этом «Шквале», наиболее отвечавшем выполнению поставленных задач.

Судно отличалось быстроходностью и небольшой осадкой, позволявшей идти и на мелководьях. Прочный металлический корпус. Четырнадцать метров длины. Ближе к носу – палубная надстройка, вмещавшая в себя рулевую рубку и каюту, разделённые переборкой с дверным проёмом; дверь была и в задней стенке каюты. Вся эта конструкция выглядела вполне гармонично с остальной надводной конфигурацией катера, создавая впечатление высокой надёжности.

В рубке – все приборы и механизмы управления судном. В каюте – столик, за которым свободно могли разместиться пять-шесть человек, четыре откидные койки у боковых стенок и столько же откидных сидений. Михаил, оказавшись внутри этого замкнутого помещения, прошёлся туда-сюда, огляделся, крутнулся, шмыгнул носом и окрестил его «кубриком». Это словечко сразу же вошло в обиход.

По левому борту под верхней палубой находился камбуз с газовой четырёхконфорочной плитой, холодильником, продуктовым и посудным шкафами. Рядом с ним, за тонкой перегородкой с раздвижной дверью – кладовая, где хранились основные съестные припасы. В кормовой части судна – душевая кабина, гальюн и машинное отделение.

«Шквал» стоил немалых денег. Покупку его оплатил Альберт Брониславович Темников, владелец банка «Трапезит», мой и Петра Вешина дружбан по совместному заключению в «Полярном медведе». Приятельство наше началось с того, что в своё время я защитил банкира от наезда блатных сидельцев, чем фактически спас ему жизнь.

На воле наши дружеские отношения продолжились и в значительной мере перешли в деловую сферу. Через меня и Петра состоялось знакомство финансиста с полковником Лошкариным.

Когда встал вопрос о покупке катера и других экспедиционных расходах, полковник обратился к Альберту Брониславовичу, и тот открыл ему безвозвратное кредитование по какой-то разовой придуманной статье.

Накануне поездки в Красноярск Фролов и Зуев прошли краткий курс вождения маломерных судов на внутренних водоёмах, совмещая теорию с пятичасовой практикой, организованной недалеко от Москвы. И изучили лоцию Енисея в объёме, достаточном для безопасного передвижения по этой реке.

Создавалось впечатление, что полковник Лошкарин предусмотрел буквально всё для успеха предстоявшей операции.

Серый холодный небосвод смыкался с плохо различимой вдали поверхностью реки. Тёмная, почти чёрная вода Енисея из-за густой полумглы и низкой плотной облачности казалась тяжёлой и совершенно непрозрачной.

Едва вышли за пригороды, небо ещё больше нахмурилось, пошёл сильный дождь, и видимость сократилась метров до двухсот пятидесяти.

Мы трое, остававшиеся без дела, нырнули в кубрик, довольно тёплый, отапливаемый обогревательным котлом на солярке в машинном отделении и соединённый с ним трубопроводной и радиаторной системой.

Во избежание столкновения со встречными суднами Зуев увёл катер с середины фарватера ближе к правому берегу. За час проходили около пятнадцати километров. Это в пределах обычной средней скорости передвижения грузового речного транспорта.

Посидев недолго в кубрике, я глянул на наручные часы и спустился в камбуз.

Обязанности судового кока были возложены на меня в первый же день приезда в Красноярск. Кому-то надо было заниматься приготовлением пищи, я предложил свои услуги, и полковник Лошкарин с признательностью утвердил меня в этой поварской должности. И он, и все остальные прекрасно знали, насколько она хлопотна и утомительна.

– На тебя я и рассчитывал, – сказал Лошкарин, тронув меня за плечо. – Лучше тебя никто не справится.

Камбуз небольшой, но удобный; главное, всё в нём было под руками. Над газовой плитой иллюминатор – герметически закрывавшееся круглое окно, создававшее иллюзию несколько большего пространства.

Осмотрелся, заглянул в холодильник и шкафчики, ещё раз мысленно оценил запасы провизии в них. Кое-что переложил с места на место в продовольственной кладовой – для первоочередного использования.

Закупка и доставка доброй половины продуктов питания на борт катера проводилась при моём непосредственном участии, в основном тех, которые не подлежали длительному хранению, с моими расчётами их объёма и ассортимента и прикидками, что и как буду варить и жарить.

Часа за два до полудня принялся готовить обед.

За работой периодически поглядывал в окно, отмечая изменения в характере погоды и береговых рельефов.

Без четверти час местного времени еда была готова. На первое – суп-харчо, на второе – отбивные свиные котлеты довольно внушительных размеров с гречневым гарниром и подливой, на третье – компот из сухофруктов и сдобные французские булочки. Плюс аккуратно нарезанные кусочки ржаного хлеба. Последним мы запаслись на двое суток; дальше в ход должны были пойти чёрные сухари.

Кроме всего прочего в моём распоряжении было несколько бутылок рыже-янтарного двадцатиградусного «Грахамса», одного из лучших португальских портвейнов, которые я купил на собственные средства. Зашёл в винный магазин, постоял, поглазел на батареи изящных стеклянных сосудов, наполненных спиртосодержащей «амброзией», и не устоял, поддался соблазну.

Перед трапезой я с разрешения командира выдал каждому по сто граммов этого, можно сказать, целебного, солнечного напитка – для поддержания настроения, а также нормального пищеварения и положительного воздействия на обмен веществ. И сам выпил столько же.

– В далёкие прошлые времена, – сказал я, разлив портвейн по стаканам, – употребление вина было заведено на всех боевых кораблях, а в настоящее – только на подводных лодках с их более вредными условиями. Мы же употребим в порядке исключения, – и добавил, как бы оправдывая свою инициативу: – В каком-то смысле мы тоже экипаж боевого корабля. Исходя из стоящей перед нами задачи.

Мне хотелось удивить своих товарищей, и уж я постарался, приложил всё умение, не упустив ни малейшей тонкости. Блюда получились исключительно вкусными, и все ели не просто с аппетитом, а даже с некоторой жадностью. И каждый просил добавки. Я предполагал, что так оно и будет, приготовил с немалой лихвой, и без промедления подавал дополнительные порции.

– А ты умеешь поварничать, – сказал полковник Лошкарин, управившись с едой. – На редкость. И первое, и второе – как в лучших ресторанах Лондона, м-да. Знал, что ты спец по поварской части, но чтобы настолько!

– Кухарское дело у меня в крови, Дмитрий Иваныч, наследственное, – сказал я, не без удовольствия выслушав похвалу, содержавшую элементы шутливости. – Мой отец был отменным поваром. И мать умела хорошо готовить. А как чай показался?

– И чай вкуснейший. Ты свои рецепты запиши и дай мне, авось пригодятся.

– Если бы каждый день так было за столом, нормалёк выходило бы, – тяжело отдуваясь, произнёс Михаил. – Чувствуешь себя как на отдыхе при круизном плавании.

– Так надолго не получится, – возразил я, – и ты, и все это прекрасно знают. Сегодня ещё, завтра, может быть, послезавтра, а там одному Богу известно, как пойдёт.

– Посмотрим, Карузо. Вот возьмём на абордаж «Академика Маслова», а дальше… Если выйдет по задуманному на контейнеровозе, останется только улизнуть от погони и затеряться среди добропорядочных граждан. Тогда мы закажем тебе праздничный пир с хорошей выпивкой. Чтобы по всем правилам отметить окончание операции. А я буду у тебя поварёнком. И по совместительству – дегустатором алкогольных напитков.

– Не будем предвосхищать события, – сказал полковник. – Чтобы не сглазить.

Фролов, раньше всех управившись с обедом, сменил за штурвалом Зуева, и тот, пройдя в кубрик, в свою очередь принялся за еду.

На реке ещё похолодало, а в кубрике и рулевой рубке было всё также тепло, сухо и даже комфортно.

Лошкарин с Болумеевым, за ними и Зуев легли на откидные койки подремать. Я же вернулся в камбуз и принялся за мытьё грязной посуды.

Закончив работу, вышел на площадку сзади палубной надстройки и огляделся.

Дождь к тому времени прекратился, и Фролов опять вёл катер серединой фарватера, подаваясь вправо лишь при появлении редких встречных судов.

Я всматривался в берега и невольно вновь и вновь сравнивал их с приречными местностями в нижнем течении Енисея, где мне в составе зэковской бригады доводилось работать на лесоповалах и на формировании огромных плотов, достигавших четырёхсотметровой длины.

Затем лес сплавлялся ближе к устью реки и океанскими судами отправлялся в Китай и другие страны с развитой экономикой. И даже самый тёмный зачуханный лагерник понимал, что Россия в данном случае выказывала себя сырьевым придатком ведущих держав, ещё не так давно тащившихся в хвосте нашей страны, но благодаря умному правлению в целом и грамотному ведению народного хозяйства в частности вырвавшихся вперёд.

Перед глазами в очередной раз явственно всплыла сценка расставания с женой и её выступление против моего внезапного отъезда.

Сколько всё же было ора и возмущения! И слёз было пролито через край.

– Посмотри на моё брюхо, Измайлов! – кричала Наташа, положив руки на вздымавшийся живот; этот момент виделся особенно отчётливо и сильнее всего цеплял и мучил. Выше я упоминал, что она была беременна, только забыл добавить, что мы ждали девочку. – Скоро мне рожать. Как я буду без тебя?! А если мне понадобится помощь?

– Рядом с тобой будет Вика, – сдержанно отвечал я.

Вика Феофанова была нянечкой наших сыновей-близняшек, милая, обаятельная русскоговорящая девушка с хорошим образованием, прекрасно знавшая английский язык, бывшая екатеринбурженка.

До неё нашими детьми занималась Мария Крутицкая, тоже эмигрантка из России, но она вышла замуж за Евгения Волынцева, богатого владельца сети ресторанов, моего земляка, с которым мы когда-то учились в одной школе. Как и меня, в зарубежье его выдавили преследования коррумпированных чиновников из правоохранительных органов.

Мы с Натальей Павловной едва ли не по-царски оплачивали труд Вики, с тем чтобы она не вздумала уйти от нас. И просто потому, что не были скупыми. Нам нравилось создавать хорошее настроение другим людям и видеть их благодарные восторженные лица.

Помимо основной зарплаты мы выдавали девушке немалые премии к разным праздникам и торжественным событиям. А за месяц до моего отъезда купили ей роскошный автомобиль и дом с приусадебным участком в километре от нас. Дом был удобный и просторный, раза в полтора больше нашего.