Читать книгу: «Со щитом или на щите», страница 3

Глава четвёртая
Преступление и наказание

Покончив с чаем, я поблагодарил хозяйку и прошёл в отведённую нам комнату.

Михаил сидел на диване и протирал заспанные глаза.

– Выспался? – бросил я усмехаясь.

– Ага, вдосталь. Как встреча с Петром?

– С Петром и Юрой Самойловым. Нормально встретились. Поговорили о том о сём.

– О чём? Или это секрет!

– Никакого секрета.

И я рассказал. В том числе о плачевном состоянии Рыскунова.

– Заслужил своё, сучара, – сказал Михаил, выслушав. – Нет, не то, ещё мало ему досталось. По-настоящему, казнить бы его принародно самой лютой казнью. Одно время добирались мы до него, но немножко не добрались.

И он в свою очередь выдал следующую историю.

Их было четверо молодцов, обесчестивших шестнадцатилетнюю Янину Солодникову, возвышенную девочку, мечтавшую о великих делах, которые она свершит во благо людям.

Кроме того что Рыскунов и компания изнасиловали Янину, кто-то из них заразил её гонореей.

Мать её, Юна Артемьевна, одна воспитывала дочку и души в ней не чаяла.

– Какая ты счастливая, что у тебя такая дочь, – говорили ей друзья и знакомые. – Таких больше ни у кого нет.

– Это точно, – радостно улыбаясь, отвечала она, – Яниночка – моё великое счастье. И мы так любим друг друга.

Старшая Солодникова была медсестрой, работала в одной из городских поликлиник.

Дочь же хотела стать врачом-педиатром, чтобы лечить детей и с первых дней их жизни помогать им в обретении крепкого здоровья. Она заранее готовилась к поступлению в медицинский институт и была лучшей ученицей в классе. Все учителя прочили ей золотую медаль и большое светлое будущее, осыпанное божьими милостями.

Сколько раз, бывало, она подбирала на улице брошенных котят и щенят, нередко больных, облепленных струпьями, выхаживала их до полного выздоровления и потом через интернет передавала в добрые руки.

– Это мои пациенты, – говаривала она иногда. – И я дарю им новую жизнь, благополучную на этот раз, надеюсь.

– И охота тебе возиться с ними, – судили её соседские девочки, глядя на очередного облезлого котёнка, которым она занималась. – Как тебе не противно!

– Врач не должен брезгать пациентами, – отвечала она с улыбкой на лице. – Я и не брезгую, а сострадаю им. И им так же больно, как и людям, только они ещё более беспомощные. Увы, далеко не каждый жалеет их.

Девочку не просто потрясла мерзость, сотворённая с ней, психологически она была убита наповал, внутренне раздавлена, растоптана.

Добравшись до дома, она рассказала о случившемся матери. Та душевно тоже была сражена и в первые минуты не могла произнести ни слова. Но несколько позже, придя в себя, стала просить дочку держаться. Что, дескать, да, тяжко, гадко, однако надо перетерпеть, что жизнь на этом не заканчивается и что будут ещё и хорошие денёчки.

Старшая Солодникова поседела за одну ночь.

Боясь огласки, Юна Артемьевна сама лечила Янину. И вылечила.

В полицию они не обращались. Опять же из страха перед позором.

Только для самой Янины смысл существования в этом бренном мире был потерян. Спустя немного времени она бросила учёбу, стала пить, курить, словом, быстро пошла под откос.

Однажды она так напилась какого-то суррогата, что свалилась в квартальных кустах и пролежала в них половину ночи.

Все окрестные бомжи делали с ней, что хотели, каждый исходя из своих фантазий.

В девятнадцать лет по причине подорванного здоровья Янина лишилась половины зубов.

В двадцать лет она умерла.

На похоронах Юна Артемьевна не пролила ни слезинки; глаза её были сухими. При физической хрупкости она была довольно сильная характером. Дополнительную крепость ей придавали ненависть к насильникам и нескончаемое желание отомстить им.

Все предыдущие четыре года исподволь она наводила справки о молодцах, погубивших её дочь. И в конце концов установила личность одного из них, некоего Ермилина, где он проживает и место его работы.

Это был двадцатитрёхлетний парень, единственный сын своих родителей, слесарь на одном из заводов.

Чтобы быть поближе к нему, Юна Артемьевна при появлении вакансии перевелась в здравпункт этого предприятия. На меньшую зарплату. И стала ждать своего часа. И спустя ещё год дождалась.

Это были дни, когда в коллективе завода проводили вакцинацию против вирусного заболевания, имевшего некоторые признаки кори.

Вирус отличался особой агрессивностью, представлял большую опасность для здоровья, потому прививали всех, за исключением редких противопоказаний.

Наконец в кабинет здравпункта пришёл и Ермилин. Они оказались вдвоём.

Юна Артемьевна прикрыла дверь с защёлкивающимся замком, посадила рабочего на стул и велела ему высвободить левую руку из рукава спецовки. Когда он высвободил руку, она сделала ему инъекцию в мышечную плечевую ткань.

– Посиди немного, – сказала она и, подождав, пока он засунет руку в рукав робы, продолжила: – Знаешь, дружок, что я вколола тебе?

– Лекарство против вирусного заболевания, что же ещё! – ответил пациент, ухмыляясь.

– Нет, дорогой, ты ошибаешься, – холодным механическим голосом произнесла Юна Артемьевна. И, назвав препарат, сказала, что это смертельный яд.

– Через пару минут ты сдохнешь, – холодно же посмеиваясь, добавила она.

Ермилин оцепенел на несколько мгновений, затем сделал движение, чтобы вскочить и бежать к двери, но ноги отказали ему, и он бессильно снова опустился на стул.

– Видишь, понял, почувствовал, яд уже действует, – сказала убийца, продолжая улыбаться холодной хищнической улыбкой. – А знаешь, почему я вколола его тебе? Помнишь, пять лет назад вы вчетвером изнасиловали несовершеннолетнюю девочку, школьницу десятого класса? Это была моя дочь, её звали Янина. В прошлом году она умерла. Из-за вас. Вы погубили её. И вот час расплаты настал. Как, хорошо тебе сейчас? Нет?! И мне нехорошо. С того самого проклятого дня. Смотрю, тебе совсем поплохело. Ах, бедненький, ха-ха.

Ермилин действительно побледнел, как смерть; он схватился за горло, захрипел, покачнулся и, уронив стул, повалился на пол.

Через минуту парень уже не дышал.

Юна же Артемьевна сняла с себя белый халат, вышла в коридор, заперла кабинет здравпункта на ключ и прошла к заводской проходной.

– Что-то рано сегодня наша медсестра, – сказала ей вахтёрша, сидевшая возле вертушки. – Или заболели? На вас лица нет.

– Да, самой нездоровиться стало, – ответила Юна Артемьевна. – Со стольким народом за день контактируешь. Видимо, инфекцию подхватила. Вот, отпросилась.

Она вышла на улицу, где её ждало заранее вызванное такси, и поехала к себе домой.

Приехали. Юна Артемьевна расплатилась с шофёром.

– Вам плохо? – проговорил он, глядя на неё. – Что-то вы скверно выглядите. У вас такой бледный вид. Может, вам помочь?

– Нет, со мной всё в порядке, – ответила Юна Артемьевна. – А вам за доброе намерение спасибо.

Она вышла из машины, поднялась в свою квартиру на третьем этаже, переоделась во всё чистое и написала предсмертную записку, упомянув в ней совершённое убийство. Затем позвонила в полицию, сделала себе инъекцию того же яда, дозу которого получил Ермилин, отпёрла входную дверь и легла на диван.

Врач, прибывший вместе с полицейскими недолгое время спустя, констатировал лишь смерть несчастной.

Случилось так, что вся эта трагедия дочки и матери Солодниковых дошла до Филиппа Никитича Татаринова. И привела его в мрачное состояние духа. Он даже выпил немного коньяку, дабы расслабить нервы, чего обычно не делал в течение рабочего дня.

Поразмыслив немного, Татаринов вызвал к себе Михаила Болумеева, рассказал о Солодниковых и велел ему разыскать насильников. И наказать по справедливости. Тот привлёк своих подручных.

На город словно накинули мелкоячеистую сеть, сквозь которую не могла незаметно ускользнуть ни одна мало-мальски стоящая информация.

Если на поиск Ермилина и его наказание Юна Артемьевна потратила в общей сложности пять лет, то помощники Татаринова ту же работу выполнили за три дня.

Одного прелюбодея зарезали в тёмном проходе между нежилыми постройками, второго вытолкнули из лоджии одиннадцатого этажа двенадцатиэтажного дома.

Болумеев лично участвовал в обеих расправах. С предварительными объяснениями педофилам, за что их собираются превратить в прах земной.

В первом случае виновник гибели Янины Солодниковой бросился бежать, достиг конца прохода и уже начал поворачивать за угол, но Михаил метнул вдогонку нож. И угодил ему в спину возле левой лопатки. Тот упал.

– Ты понял, за что тебя? – спросил Михаил, наклонившись над поверженным.

В ответ послышалось недолгое хрипение, лишь отдалённо похожее на слово «да-а».

– Ну, хоть это хорошо, – произнёс исполнитель наказания.

Удары тем же ножом в шею и левый бок довершили начатое.

Второго групповушника, двадцатипятилетнего парня, застали ночью в квартире, которую он снимал.

– Я н-не хотел, – заикаясь, сбивчиво сказал тот в ответ на обвинение. – Это всё Рыскунов, он всё затеял.

– Но тебе понравилось? – спросили у него.

– Не-е, у неё и грудок-то толком ещё не было. Я таких не люблю. И я был последним.

– Последним – разве это что-то меняет? – сказал Болумеев. – Ты виновен, значит, должен расплатиться. Это ты заразил её триппером?

– Нет, наверное. Я к тому времени уже вылечился.

Предварительно мохнорыльника заставили выпить водку. Поллитровку с лишним. Стакан за стаканом. Когда он пришёл в невменяемое состояние, его вывели в лоджию.

– Куда вы меня ведёте? – спросил он заплетающимся языком.

– Гулять, – ответили ему. – Сейчас ты хорошо прогуляешься. И мозги у тебя прочистятся.

Был сильный дождь с грозой, молнии сверкали одна за другой, гром гремел, не переставая, и звук разбившегося тела никого не потревожил.

Осталось добраться до Николая Рыскунова, инициатора изнасилования Янины. Но начались масштабные полицейские преследования людей, возглавляемых Татариновым, затем он сам был убит, и стало не до того.

– Здо́рово ты, не дрогнула у тебя рука, – сказал я, подытоживая повествование Болумеева.

– Пепел Клааса стучал в моём сердце, – ответил Михаил словами из знаменитой книги «Легенда об Уленшпигеле». – А тебе надо было всё же уничтожить этого подонка Рыскунова.

– Ладно, чёрт с ним, – ответил я с некоторым чувством виноватости и досады. – Переделывать сделанную работу не будем; добивать глубокого инвалида – не для меня.

Глава пятая
В Сибири

Через трое суток после прибытии в Ольмаполь полковник Лошкарин собрал нас в своём гостиничном номере и оповестил, когда и каким именно транспортом генерал Храмов будет этапирован к месту заключения.

– Информация получена из надёжного источника, – сказал он. – Сначала Храмова доставят в Красноярск. Поездом, в специальном вагоне для осуждённых. В так называемом вагонзаке. Внешним видом он практически не отличается от многих других типовых цельнометаллических вагонов.

Мы с Михаилом переглянулись. Нам обоим доводилось «путешествовать» в подобном транспортном средстве – с зарешёченным внутренним пространством, под вооружённым конвоем. Мне – один раз, ему – трижды.

– В вагонзаке восемь камер, – продолжил Лошкарин. – Три малых и пять больших. В одной из них, малой, отдельно от остальных осуждённых будет находиться Борис Александрович Храмов, честный боевой генерал, а не вороватая канцелярская крыса, каковым его представили судебные органы. Как вы понимаете, наш путь тоже поначалу до Красноярска. Дальше, к самому месту заключения, всю партию арестантов – об этом у нас уже был разговор – повезут водным путём на сухогрузном теплоходе. Нам важно не отстать от него и под видом полиции вмешаться в решающий момент.

У каждого из нас кроме гражданской одежды была повседневная полицейская форма подходящих размеров: пиджак, брюки, рубашка и кепка. И обувь из хорошей кожи, соответствовавшая общей цветовой гамме костюмов. А также полицейские же плащ и куртка на случай непогоды. Всё было закуплено в одном из московских магазинов Военторга.

– Вопросы есть? – произнёс полковник, закончив докладывать.

– Разрешите? – сказал Зуев, поднявшись с места.

– Говори.

– Когда едем?

– Ты и Глеб – послезавтра. Прибудете в Красноярск, займётесь материальной подготовкой для проведения заключительной фазы операции, непосредственно связанной с освобождением генерала. Купите достаточно надёжное быстроходное судно; мы это тоже обсуждали. Также закупите продовольствие и прочее, что может понадобиться на всё время экспедиции по Енисею и последующее передвижение по тайге. Денег у вас достаточно – и наличных, и на банковских карточках.

Получив от полковника необходимые инструкции, капитан Зуев и лейтенант Фролов быстро собрались и отправились на железнодорожный вокзал за билетами. Через день они скорым поездом выехали в Красноярск.

А я, Болумеев и Лошкарин взяли билеты на поезд, к которому должен быть прицеплен вагонзак с генерал-майором Храмовым и другими осуждёнными.

Со дня нашего прибытия в Ольмаполь прошло две недели. Шла уже третья декада июня. Дни тянулись мучительно долго. В какой-то мере мы коротали их, занимаясь упражнениями на выносливость и отработками приёмов рукопашного боя.

Выезжали за город и там, на поляне, окружённой осокорями и узколистным лохом, тренировались и устраивали спарринги.

Особый упор делали на выучку Михаила, так как его техника и тактика в рукопашном отношении больше походили на обычную уличную драку. Он всё схватывал на лету и освоил немало из того, что я и полковник показывали. Вдобавок у него была необыкновенно высокая скорость движений, что давало дополнительное преимущество в схватке с противником.

И вот наступил день нашего отъезда. Приехали на вокзал, поднялись в купейный вагон, прошли в своё четырёхместное купе, выкупленное на троих. Полковник Лошкарин расположился на левом от двери диване, я – на правом. Болумеев занял полку надо мной.

Впереди – двое с лишним суток пути.

За несколько минут до отправления Михаил спустился на перрон и прошёлся вдоль состава.

– Не опоздайте только! – в спину ему крикнула проводница, стоявшая у входа в вагон, миленькая такая, симпатичная.

– Ни в коем случае! – махнув ей рукой и смеясь, отозвался он и пошёл дальше.

В купе Болумеев вернулся, когда поезд уже тронулся.

– «Тюрьма на колёсах», – сказал он, присев на диван рядом со мной, – в конце эшелона, как и всегда. А потом, после перецепки, будет спереди, сразу за локомотивом.

Он говорил о вещах, известных каждому зэку, побывавшему на железнодорожном этапе. Просто чтобы почесать языком. И ему, и мне, повторяю, доводилось курсировать в тюремных вагонах. При доставке к местам заключения.

Ничего хорошего в этих транспортировках нет; сидишь, точимый тоской, в душной камере без окна, как зверь в клетке, вместе с другими осуждёнными. Среди них нередко бывают и чрезвычайно опасные. Негативная тяжёлая энергетика таких личностей ощущается на физическом уровне.

Могут попасться и маньяки, в том числе такие, у которых неистребимая психопатическая тяга к душегубству. С ними особенно нужно держать ухо востро и всегда быть готовым к столкновению. Такие персонажи хуже самых страшных хищников. Последние обычно нападают на свою жертву лишь будучи голодными, а серийные убийцы – в любой момент, как только их настигнет патологическое обострение, и случается это внезапно.

Более-менее уверенно чувствовать себя давала только способность свернуть шею любому из этой мрачной разношёрстной компании, исходящей ненавистью ко всему добропорядочному. Но самое лучшее – быть подальше от неё.

Когда поезд перевалил через Уральский хребет, лесные массивы исчезли и потянулась однообразная плоская степь, наполненная сладкими, кружащими голову запахами цветущих трав. Час утекал за часом, а пейзаж с его ровным однообразным горизонтом почти не менялся. Редко когда попадались берёзовые рощи, называемые колками.

Бездействие угнетало и приводило в состояние, напоминавшее психологическое оцепенение.

Михаил убивал время, отправляясь на свою полку полежать в объятиях морфея. Иногда он шёл к проводницам и завязывал с ними разные шутейные разговоры с любовным подтекстом. Полковник Лошкарин что-то чиркал карандашиком в небольшом блокноте. Я размышлял о судьбе человечества и его предназначении, а также о скором будущем, ожидающем нас. И рисовал мысленные картины с участием Натальи Павловны и наших сыновей-близняшек.

– Длинная дорога – это средство для отупления мозгов! – заявил Михаил к концу второго дня, после того как отлежал бока.

Вот он-то, пожалуй, ни о чём сколько-нибудь значительном не думал, а жил только ощущениями текущего бытия.

– Буду я ещё голову забивать себе разной дребеденью, – говаривал он порой, отталкивая от себя даже намёк на какие-нибудь отвлечённые рассуждения.

Уже в поезде, спустя сутки после отправления из Ольмаполя, полковник Лошкарин получил эсэмэску от одного из своих информаторов, служившего в правоохранительных органах, о том, что в Красноярске генерал Храмов будет выведен из партии осуждённых. И к месту заключения его повезут водным путём одного. На контейнеровозе «Академик Маслов». Под надёжным конвоем, разумеется.

– С чего бы отделять его? – сдвинув брови, проговорил Лошкарин. – На кой чёрт везти Храмова порознь от других? Не нравится мне всё это, очень не нравится. Ладно, там посмотрим, что к чему, разберёмся по ходу дела.

Он позвонил Зуеву и сообщил о предстоящих изменениях в этапировании генерала.

Наконец прибыли в Красноярск, более чем миллионный город, раскинувшийся на обоих берегах Енисея.

В открытом тамбуре вагона распрощались с симпатичной проводницей.

– А ты хорошенькая, – сказал ей Михаил на прощанье.

– Вот я тебе! – шутливо ответила она и погрозила ему пальчиком. – Будешь знать.

– Что, не понял?

– Укушу, вот что. Съем, ха-ха.

– С удовольствием побыл бы в твоём чудесном организме и слился с ним воедино на полчасика.

– Хулиган!

– Жаль, мало было времени для лучшего знакомства. Вот встретимся на обратном пути, и тогда уж ты да я да мы с тобой…

– Ага, встретимся, как же!

На вокзальном перроне нас ждал Тимофей Зуев.

Взяли такси, проехали в правобережную часть города, где бывшие собровцы снимали трёхкомнатную квартиру на втором этаже пятиэтажного дома.

К своему удивлению, в прихожей рядом с Глебом Фроловым я увидел Леонида Голованина, с которым мы в составе группы спецназа ВДВ воевали на Ближнем Востоке. Он был тогда сержантом, а я – старшим сержантом.

Как и меня, служить в армии по контракту его заставили жизненные обстоятельства, главным образом ничтожные заработки на гражданке и связанного с этим отсутствие сколько-нибудь нормального будущего. И ещё дух авантюризма подтолкнул надеть военную форму.

Однажды нам, четырём спецназовцам под командованием Бориса Храмова, в то время капитана, довелось сопровождать караван двугорбых верблюдов-бактрианов с каким-то секретным грузом. Возможно, это было оружие или ценные материалы, или и то и другое; мы много-то не думали об этом, просто нам приказали, и мы пошли.

Несколько суток мы двигались жаркой безводной пустыней.

В пути довелось пережить песчаную бурю самум и отражать атаку двух вражеских вертолётов с десантом, во время которой были убиты три бактриана из восемнадцати и один молодой араб, погонщик верблюдов; крупнокалиберные пули размозжили парню лицо, и на кровавое месиво, в которое оно превратилось, страшно было смотреть.

Одно из уязвимых мест вертолёта – ротор несущих лопастей. Цель не самая сложная, особенно когда летательный аппарат как бы зависает в воздухе. В эти вращающиеся части я и ударил. Из снайперской винтовки. Бронебойными пулями.

Вертушки одна за другой почти камнем рухнули примерно с трёхсотметровой высоты, на которой находились. И шваркнулись о землю, издав жуткий оглушающий скрежет и подняв клубы пыли, на несколько секунд скрывшие низвергнутые машины.

Зрелище было ошеломляющим; у меня волосы на голове дыбом встали при виде этого и дыхание прервалось, словно от удара под дых.

Людей, находившихся в вертолётах, которые выжили в катастрофе, раненых, не способных оказать сопротивления, добили погонщики ударами прикладов и выстрелами в упор.

Через трое суток после боя караван прибыл в пункт назначения, четырёхтысячный городок Эль-Хамала, приютившийся в оазисе возле одноимённого озера.

Поселение – зажиточное, чистое, ухоженное, с красиво оформленными одно- и двухэтажными каменными жилыми домами и общественными зданиями. И ни единого хоть сколько-нибудь убогого строения, которое вызывало бы мысли о скудости его обитателей.

– Вы поглядите, как люди живут! – обводя руками городские кварталы, воскликнул тогда Голованин. – Кругом пустыня на сотни километров, источников дохода кот наплакал, а они вон как обустроились! Ни обездоленных нет, ни чрезмерно богатых – чуть ли ни коммунизм создали себе, мать твою.

Он состроил обескураженную гримасу, мотнул головой и сжал кулаки.

– У нас же земли плодородной немерено, леса, поля без краю, реки полноводные, одна Волга чего стоит! А большинство народа – нищета, бедность беспросветная, от зарплаты до зарплаты перебиваются кое-как, да ещё в ипотечных долгах как в шелках. Эх, восхвалять только себя мастера мы великие да других учить уму-разуму – при собственном нескончаемом скудоумии, безалаберности и неспособности к созиданию!

– Ты поговори ещё, – сказал ему капитан Храмов. – Ладно, мы все нашенские; в другом месте наговоришь на свою шею: прицепится кто-нибудь из особистов, и будет тебе «счастье» за дискредитацию родимого отечества и наших государственных руководителей, великих и неповторимых, – последние два слова, произнесённые с ядовитым сарказмом, дали знать, что и он, в общем-то, не в восторге от высшей власти. – Сядешь лет на десять, тогда научишься помалкивать.

– А что, разве я не правду сказал?! – вопросил Голованин. – При таком изобилии природных богатств наша страна должна жить лучше всех в мире и быть образцовым примером для остальных государств, а мы тащимся чуть ли не в самом хвосте человеческой цивилизации.

– Кому твоя сермяжная правда нужна? Это во-первых. Во-вторых, не кажется ли тебе, сержант, что ты просто наговариваешь на любимое отечество – из-за собственной жизненной неустроенности? Не смог по безголовости своей нормально вписаться в гражданское общество, и всё-то наше стало тебе негодным.

– Зря вы так, товарищ капитан.

– Не зря! Ты в армии и должен служить, выполнять приказы, и не более того. Всё остальное решат без твоих критических замечаний, в том числе и с развитием страны, её подъёмом. Так что лучше помалкивай. Понял?

– Так точно, понял всё.

Теперь, увидев меня, Голованин глазом не моргнул; наверное, полковник Лошкарин предупредил его о моём участии в предстоявшем деле. А может, и нет. Как бы то ни было, я тоже не подал виду, что его появление для меня неожиданность. Мы только обменялись рукопожатием и внимательно посмотрели в глаза друг другу, напомнив тем самым о былых сражениях, участниками которых являлись, и передав взглядами взаимную симпатию.

– Теплоход «Академик Маслов» отправляется через три дня, – доложил капитан Тимофей Зуев во время совместного обеда. – Ориентировочно, в десять часов утра.

Мы вшестером сидели за овальным обеденным столом в комнате, смежной с кухней. На первое были мясные щи со свежей капустой, на второе – жареная свинина с картофельным гарниром, на третье – сладкий чёрный чай и пирожки с рисом и изюмом. В центре столешницы – тарелка с нарезанным ржаным хлебом, баночка с горчицей и солонка.

– У нас практически всё готово, – продолжил далее Зуев. – Наш катер, название «Шквал», находится у пристани, на расстоянии примерно полтора километра от грузового речного порта, где стоит под погрузкой теплоход, на котором должен отправиться конвой с осуждённым генералом Храмовым. Катер – однокаютный кораблик, достаточно быстроходный, с большим запасом пути. Однако обошёлся он в копеечку.

– А что с закупкой припасов? – спросил полковник Лошкарин.

– Необходимое горючее закуплено, залито в топливный бак и дополнительную цистерну. Часть продовольствия тоже на судне – то, что может храниться достаточно долго и что обговорено ещё в Москве и Ольмаполе: крупы, консервы, сухари, соль, сахар, растительное масло…

Зуев докладывал, выпрямившись и неотрывно глядя на полковника.

– Хватит на всю операцию в акватории Енисея и последующие несколько суток передвижения по тайге. Остальное можно подкупить сегодня или завтра: мясо, молочные и прочие продукты, необходимые для разнообразия питания. В том числе с учётом вкусов каждого, кому что хотелось бы. Кроме того, мы приобрели блокиратор сотовой связи «Вампир»; радиус его действия шестьсот метров.

– А блокиратор зачем? – спросил Михаил.

– Для подавления телефонных звонков в момент нашего пребывания на «Маслове».

– И что это даст?

– Временную задержку с подачей сигналов тревоги со стороны экипажа о чрезвычайном происшествии на контейнеровозе – начальству, которому он подчиняется. Или в службы экстренного реагирования с целью получения помощи. Какие-то действия для подобных авральных случаев у них да предусмотрены.

Михаил хотел ещё что-то спросить, но остановился на полуслове.

– Пару часов назад я познакомился с одним из матросов этого сухогруза, рулевым-мотористом, – сказал лейтенант Глеб Фролов. – В пивном баре. Сидели за одним столиком, опрокинули по кружечке «Крюгера», пива местного сорта. Так вот, он сказал, что сегодня утром к ним под конвоем доставили необычного пассажира – в наручниках. И что это, по его словам, какой-то важный генерал, попавший в опалу, которого везут к месту отсидки.

– Гм, как быстро всё начинает поворачиваться! – как бы размышляя вслух, произнёс полковник Лошкарин. – И где поместили столь необычного пассажира?

– В вещевой кладовой на нижней палубе, рядом с матросскими каютами. С постоянным конвоиром у двери.

– Большой ли конвой? – спросил Лошкарин. – Сколько человек сопровождают охраняемого?

– Вот и я задал ему тот же вопрос, – продолжил Фролов. – Смеясь задал, дескать, целую роту, наверное, отрядили для охраны «важного генерала». Четверо караульных, ответил матрос: старлей и три сержанта. Все – с пистолями, то есть с пистолетами, извините. По крайней мере, у всех пистолетные кобуры на поясном ремне, ближе к левому боку. Он так и показал рукой, где эти кобуры у них пристёгнуты.

– Значит, каждый конвойный вооружён пистолетом, – опять же несколько отрешённо проговорил полковник. – Это нормально, так и должно быть. Возможно, у них и ещё что-то имеется из оружия, короткоствольные автоматы например. Я вот всё думаю: для чего генерала Храмова отделили от других осуждённых, с которыми его везли в вагонзаке? Для чего?!

Лошкарин посмотрел на меня, перевёл взгляд на Фролова; тот вытянул лицо, выражая тем самым недоумение.

– Не для того ли, чтобы расправиться с ним не в самой колонии, а во время движения контейнеровоза по реке? – предположил полковник. – Долго ли, скажем, ночью вывести охраняемого на верхнюю палубу, ударить чем-нибудь по голове и выбросить за борт. Как говорится, и концы в воду. Был человек – и нет его. Куда подевался, кто его знает, может быть, сбежал.

– Это легко сделать – расправиться с кем угодно, – подал свой голос Михаил. – При нынешних порядках в правоохранительных службах. Достаточно распоряжения сверху, и исполнители всё отработают. Для такой надобности специально отбирают самых отмороженных, не то что без Бога в душе, а вообще без таковой, и потому готовых на любое преступление. Ещё и удовольствие от этого получат. На зоне немало рассказывали о подобных эксцессах.

– И как исключить такой вариант? – произнёс Зуев, обращаясь к Лошкарину.

– Не знаю, – мрачно нахмурившись, сказал тот. – К сожалению, придётся рисковать. В надежде на трезвомыслие людей, причастных к этой истории. Не думаю, что расправу с генералом вознамерятся устроить вблизи Красноярска и других городов, более-менее крупных; если только вдали от них, где-нибудь в низовьях Енисея, подальше от посторонних глаз. Если вообще такой вариант предусмотрен.

Не ограничившись разговором с матросом, Глеб Фролов побывал в речном порту, прогулялся по причалам, нашёл, где стоит «Академик Маслов» и поднялся на борт. Правда, его почти сразу же заметил вахтенный помощник капитана, находившийся в рулевой рубке.

– Эй ты, посторонний на палубе, холера тебе в бочину! – угрожающе прорычал он в мегафон. – Пошёл вон на берег, пока тебя не отделали линьками как следует!

Наш товарищ беспрекословно подчинился и быстро сбежал по сходням на причал. Но перед тем как покинуть судно, успел незаметно бросить в трюм между размещёнными контейнерами спутниковый трекер размерами с крупную монету, предназначенный для отслеживания того или иного движущегося объекта.

Уже находясь на берегу, он повернулся и, весело улыбаясь, помахал вахтенному рукой и послал воздушный поцелуй. В ответ тот погрозил кулаком и обложил нецензурными словами.

– Ах, как некультурно с вашей стороны! – крикнул Фролов, не переставая скалиться. – Чему только вы, господин уважаемый начальник, учите свою команду!

– Гражданин, отойдите от чалки, – проговорил вахтенный в мегафон, – а то огреет!

Последнее слово опять было произнесено на матерный лад и имело оскорбительный смысл.

– Итак, «Академик Маслов» отходит через трое суток, – сказал Лошкарин. – Нам же, по всему получается, надо трогаться послезавтра. Теперь уже вниз по Енисею, на север. С суточным опережением сухогруза – объектом нашего непрестанного внимания. Время у нас есть, так что без особой спешки, в нормальном рабочем режиме продолжим подготовку: пополним ещё провиант и займёмся оформлением необходимой документации, чтобы придать нашему предприятию легальный вид.

– Здесь, в Сибири, есть люди, готовые оформить для нас нужные бумаги? – несколько удивлённо произнёс Глеб Фролов.

– Да, здесь есть должностные лица, – подтвердил полковник, – которые разделяют наши взгляды и помогают нам.