Читать книгу: «Не сгорит эта сталь», страница 9

Тим хмыкнул насмешливо:

– Ну, да, вот прямо Велеса. А подбросишь его назад, так тридцать три молодца явятся. Тебе сколько зим, раз в эти старые сказки веришь?

– Шестнадцать, – подняла она честный взгляд.

– Да ты совсем еще ребенок.

– А тебе-то сколько?

Тим помедлил с ответом.

– Кажется, на днях исполнилось двадцать шесть.

– Хм. Но это значит, что старше ты всего на десять. Много ли ума у десятилетнего ребенка? Вот насколько ты старше.

– Умничаешь? Давай-ка спать.

Тим тряхнул жутковатым гребешком и протянул Амалии.

– Пусть будет у тебя?

Она закуталась в предложенные одежды и прилегла, отвернувшись от костра. Тим опять услыхал шуршание в траве, однако таковое повторилось уже в который раз за вечер, так что он не придал тому значения. Лег на собранное спальное место, оставив рукоять булавы под ладонью.

***

Влекомая голодом, она пробиралась сквозь травы, что тянулись так высоко на этой плодородной почве. Прижимаясь низко, она принюхивалась, совершая движения поочередно на четырех конечностях. Горстки пепла, осыпающиеся с тела, смягчали всякое движение. Знакомый запах становился ближе. Она пыталась сосредоточиться лишь на нём, однако запутанный, изодранный клубок мыслей никак не давал покоя. Рыжее существо беспечно прошло сквозь жирные стебли, двигаясь навстречу. Она затаилась.

Длинные руки выбросились вперед, придавив мягкое тело к земле! Когда сопротивление под крепкими ладонями прекратилось, зубы вгрызлись в горячую плоть!

Ее жилы дрожали от возбуждения. Страшный, нестерпимый голод только усиливался по мере того, как она пожирала теплые внутренности вместе со шкурой; кровь легко впитывалась в ее пепельную кожу. Пара хрупких зубов обломилась о кости животного, но у нее не было власти, чтобы остановить себя. По завершении трапезы боль накатила вновь. Она обхватила живот руками, костлявые пальцы впились в бока, осыпая землю ледяным пеплом.

Она ворочалась в траве, кряхтела, рычала, снося боль раздираемых свежим мясом внутренностей, однако голод никуда не делся. Будь тут хоть десяток таких тварей, она бы проглотила каждую. Но снова слышится ей сладковатый, холодный аромат! Именно этот запах она учуяла на шерсти рыжего создания и именно его не смогла получить, поглотив животное. Аромат взывал волшебным дурманом, такой знакомый! Она уже почти вспомнила его.

Послышался разговор. Еще два существа возле огня! Огнь. Он ей не страшен. Тепло. Быть может, этого ей не хватает так сильно – в противовес морозу, что бесконечно струится под пепельной кожей? Быть может, добравшись до огня, сможет она умерить эту боль.

Быстро. Мысли вращаются в голове с сумасшедшей скоростью, пока она наблюдает за парой. Одно существо большое, другое поменьше. Следует начать с малого.

Она обходит костерок, что взвился в сегодняшней ночи впервые за много лун. Смотрит. Огибает этот теплый, завораживающий свет с одной стороны, с другой, потом вовсе взбирается на угольный остов сгоревшей постройки, чтобы разглядеть пару сверху. Их речь иногда кажется знакомой. Отдельные слова вызывают неясные образы. Невозможно! Невозможно слышать их речь. Они говорят так быстро! Живот снова рвет от голода. Маленькая! Она съест маленькую ее первой. Надо подождать…

Голоса под крышей поленницы стихли.

Костер горит всё тусклее.

Она подбирается. Осматривает блестящий металл, в который спрятано тело первого. Горячий, почти огненный пульс бьет под ним. Ее волосы вскользь касаются железной руки. Образы спутанных мыслей опять пляшут в голове. Она переступает бесшумно по крошечной полянке, притрагивается к костру, зачерпывая из него пригоршню – алые угольки греют ладонь, зачаровывают взгляд. Но запах снова отвлекает! Ладонь сжимается, раздавливая сияющие искры. Склонившись над маленькой, она предвкушает, как будет пожирать ее кусок за куском, а затем снова страдать от боли, которой дается любая пища.

Она возносит руку, чтобы схватить маленькую и убежать с ней до угольных построек, где можно будет поглотить ее сладкое мясо. Как вдруг на запястье ей стальными щипцами падает чужая рука. Но железный спит, так кто же это?! Не успевает она опомниться, как высокая женщина подхватывает ее, отрывая от земли, швыряет вдаль со страшной силой!

Легкое, сотканное из золы тело врезается в обгоревшую стену постройки, неприятный треск скачет по хрупким костям. Красные глаза, черная ткань, белая кожа, запах железа. Образы пляшут перед глазами, она никак не может сосредоточиться на том, что происходит, но клещи уже снова смыкаются на ее шее! Пепел веет, осыпается струями. Тело ее подымается ввысь, страх ярится в груди.

Алые глаза горят в лунной ночи.

«Надо же, какие уродливые существа есть на этом свете».

Слова опять запутались в сознании, не позволяя понять сказанного. Боль. Она выгнула шею, пытаясь освободиться, заплескала руками и ногами, однако не пересилить ей эту хватку.

Рука на шее сжимается сильнее и с силой швыряет ее в землю. Цепляясь костлявыми пальцами за грунт, она тщится уползти в густую траву. Как же хотелось ее съесть! Эту маленькую. Надо съесть! Надо бежать! Надо… Железная хватка падает на голову, вдавливая лицо в мягкую землю. Тут мало золы – голая земля обжигает лицо точно огнем!

«Девчонка сказала, что тебя надо присыпать землей, чтобы ты сгинула».

Красноглазая зачерпывает пригоршню земли, вознося кверху. Как страшно! Земля всегда жжется! Лишь на свой пепел она может ступать, не страдая от ледяных ожогов. Судороги скачут по телу – до того она выгибается, пытаясь высвободиться из хватки.

«Но какое же в том веселье, да?» – пучок земли просыпается сквозь тонкие белые пальцы.

Ни миг она расслабляется: земля не обожжет. Ее не обожжет! Луна на небе утомленно скрывается облаками, ах, нужно скорее спрятаться – без луны на поверхности становится нестерпимо холодно. Однако хватка на шее не слабнет – и вдруг нога взрывается болью! Красноглазая уже удерживает в руке оторванную и рассыпающуюся пеплом конечность!

***

Шато проснулся поздно: на небе цвета морской волны уже не было ни луны, ни звезд, ни облаков – прямо стеклышко. Только Тим шевельнулся, как с одеяла осыпалась кучка пепла. Он поднялся, с тревогой отмечая, что накидка усыпана слоем летучей золы. Смятая трава на лужайке вокруг костра тоже покрыта пеплом, да так, будто кто-то прошелся здесь, сея им направо и налево, и даже костровище выглядело разоренным.

Он откинул пыльное одеяло, приблизился к бугорку по соседству, так же усыпанному золой. В секунду он успел устрашиться того, что могло произойти ночью, обвинив себя в проявленной беспечности относительно предупреждений Амалии. Он положил руку на кусок мешковины и потянул. Сердце растиснулось, когда под пыльным брезентом он увидел спящее лицо своей спутницы.

Ощутив прикосновение, та приоткрыла глаза и сразу начала подниматься, но Тим положил руку ей на висок.

– Т-с, всё хорошо. Можешь еще поспать.

Он поднялся, осмотрев усыпанный золой лагерь. «Неужто и правда попелюха приходила?»

– Эй, нечисть, – шепотом обратился он к Алекто, – никого тут ночью не видела?

Однако ни назойливый голос, ни образ демонического существа себя не проявили.

***

Кукушка дремала стоя, привалившись лбом к столбу поленницы. Амалия уже поднялась, когда Шато поднес лошади ушат воды, набранной из обмелевшего колодца на хуторе. Девочка тоскливо глядела под ноги.

– Есть хочешь? – понимающе спросил воин, сам чувствуя жидкое посасывание в животе. – Если всё будет хорошо, сегодня ко второй половине дня доберемся до Остока. Может, удастся найти какую-нибудь помощь.

– А давай, – глядя себе под ноги, робко начала она, – давай не пойдем в Осток?

Шато, который пристраивал уздечку на лошадь, даже выронил ремешок.

– Как это не пойдем? И куда ж мы подадимся? Там единственная переправа через Бегущие притоки. Можно на Изоку, но это съест весь путь, что мы проделали за вчера. Конечно, в Осток, скорее всего, пойдет и вражеская армия, но ты не знаешь, насколько медленно движется большой армейский строй. Кроме пеших солдат, всегда следуют обозы с едой и фуражом, а еще оружием, стрелами и прочим снаряжением. Я видел эту армию, у них даже есть инструменты для строительства осадных орудий. До Остока они не доберутся еще два-три дня, – уверенно разложил Тим.

– Тогда ладно, – произнесла она, рисуя носочком туфель по выпавшей ночью золе.

Он оставил сбрую и присел на колено рядом с ней?

– Амалия, ты ведь не из-за армии переживаешь? Что-то не так в Остоке?

Девочка еще какое-то время вычерчивала узоры, а затем нехотя сказала:

– Там очень много людей, которые… как талицкие.

Тим сначала не понял, устрашившись, что и там есть приверженцы неправедных судов, но Осток он знал хорошо. Амалия пояснила:

– Люди, которые поклоняются Пророку и Господу Богу.

Шато выдохнул:

– Вот ты о чём. Но разве это плохо? – Тим машинально уложил руку на грудь, где под слоями брони располагался серебряный крестик. – Писание наставляет помогать нуждающимся, защищать слабых и делиться с обездоленными. Последователей Пророка вовсе не нужно бояться. Напротив, я уверен, что церковь не откажет нам в помощи. По крайней мере, убежищем и едой с нами поделятся.

– Тогда ладно, – тоскливо повторила она.

– Уверяю, то, что случилось в Талице, беспрецедентно. И виной тому вовсе не вера, а лишь человеческое невежество вкупе с рядом несчастий. Монах, что наставляет талицких, похоже, совсем не понимает значения слов Писания и идей, которые должен разъяснять людям! – пылко сказал Шато, но Амалия лишь покорно кивнула.

Тим хотел продолжить, но присмирел, поняв, что после случившегося, не ему и уж точно не Амалию учить благости учения Триединого.

Тим молча завершил с уздой, пристроил седло, протянул шлеи. После накинул на себя просторную коричневую накидку из тех, что нашел вчера вечером. С утра он доработал ее ржавыми ножницами, которые сыскал на пожарище, подрезав лишнее, и теперь длинный до земли палантин полностью скрывал его через чур броский доспех.

– Интересно, а где Рыж? – огляделась по сторонам Амалия.

– Наверняка у него есть более важные дела, чем провожать незваных гостей. Ну, сама поднимешься?

Амалия кивнула и, ловко забросив ногу в стремя, перемахнула через седло. До стремен ее ноги не доставали, но уселась девчонка уверенно. Затем продвинулась вперед, освобождая место для рыцаря.

– Сегодня решила по-мальчишески сидеть? – улыбнулся Шато, отводя Кукушку от поленницы и направляя к тропе сквозь стан ситника.

– Нельзя?

– Просто скажи, если захочешь пересесть боком, – ответил он и, взобравшись в седло, припустил через луг.

***

– Тим Шато, а тебе нравится ездить верхом? – спросила Амалия в дороге.

– Как-то не задумывался, – ответил Тим.

Двое скакали верхом на Кукушке в одном седле: Амалия бочком спереди, Тим за ней, придерживая узду.

– Почти всю жизнь провел рядом с лошадьми. У меня на родине лошадь это не вопрос удобства, даже бедные крестьяне имеют в хозяйстве хотя бы одну клячу для работы. А уж в Княжестве расстояния огромны, пешком не набегаешься. Но… – Тим обдумал вопрос Амалии, – определенно да, я люблю лошадей: умные и грациозные животные. А ты?

– А я в первый раз верхом, – завороженно ответила она, глядя вниз, под копыта. – Очень высоко.

– Боишься?

– Нет. Интересно смотреть с такой высоты.

– Наша Кукушка – крестьянская лошадка. Боевой конь с богатой родословной, на каких восседают витязи, окажется еще на треть выше.

Неторопливый цокот копыт вел двух путников по твердой прилесковой тропе, пока небо хмурилось тучами, влекомыми порывистым ветром. Широкий кустарный плащ солдата, укрывающий стальной доспех, то и дело вздымался от бьющего в спину ветра.

«Двое потерявшихся беглецов», – с тоской выдохнул Тим. Доведется ли им сыскать помощь в Остоке?

– Хочешь повести Кукушку? – спросил вдруг Тим.

– Вряд ли я смогу, – ответила Амалия, робко опустив взгляд на свои немощные руки.

– Не робей, Кукушка очень спокойная лошадь. Просто обмотай поводья вокруг предплечья, вот так.

Девочка раскрыла полы своей накидки, неохотно показав короткие, несовершенные ручки. Тим обернул ремень поводьев вокруг одной культи, затем другой. Она свела их вместе и вскоре без поддержки Тима направила лошадь вперед.

– Видишь? Куда потянешь шенкель, туда и возьмет походку Кукушка.

Тим легонько подтолкнул Кукушку в бока, чтобы набрать скорость. Подковы весело постукивали о гравий, дорога стелилась под копытами. Тим не мог видеть со спины, но был уверен, что Амалия сейчас улыбается.

Кукушка, ведомая Амалией, пересекла неглубокий овраг, и вскоре эта узкая конная тропа слилась с большим гостинцем, который, петляя сквозь светлый березник, выходил прямо к селу Осток. Тиму был отлично знаком этот путь.

– Осток далеко?

– Где-то четверть яма, – ответил Тим и решил пояснить: – Ям – это расстояние между ямскими станциями. Они ставятся в ровно половине дня конного пути друг от друга, так чтобы торговцы и путники…

– Я знаю, – не оборачиваясь ответила Амалия. – Тим Шато, скажи лучше, чем отличается Осток от Талицы, где я жила?

– Что имеешь в виду?

– Талица – деревня, но Осток называют селом. Потому что он больше?

– Осток, конечно, крупнее, но дело не в населении. Деревня становится селом, когда в ней строят церковь, а епархия направляет в нее священника на службу – появляется приход. В более крупных поселениях при церкви еще строятся больницы, заботные дома, а порой и школы.

– А город – это как?

– Вообще-то, Осток почти что город и есть. Город – от слова городить. Если село «огородится», то есть построит вокруг своей земли стены: будь то силами местного управления или за счет казны, или за счет церкви, то князь может пожаловать такому обиталищу почетный статус города. Это повлияет на порядок уплаты налогов, на нормы о продаже недвижимости и торговые правила, а еще в городе появится своя дружина – городской полк, который подчиняется местному тиуну или посаднику.

– Значит, решает князь?

– Князь – если город на личной земле князя, боярин – если город на боярской земле. Бывает так, что город сам по себе очень богат или в нём живут мастера по важному ремеслу, или у него даже есть свое сильное войско, или всё вместе. Такие города зовутся вольными, они обычно управляются городским вечем. Например, Великий Всход в Западном крае. С такими городами у князя может быть заключен ряд. Это такой договор об управлении, которым определяется, как город будет платить налоги, сколько голов солдат князь может потребовать себе в дружину, как назначается тиун и, конечно, как князь будет такой город защищать.

– Вот как. А ты и правда умный, Тим Шато, – удивленно сказала Амалия снова. Прозвучало так, будто тогда, в первый раз, это было лишь из вежливости и взаправду-то она до сих пор считала иначе.

– Пятидесятнику полезно читать. Особенно законы и княжеские письма.

– Помню, ты говорил, что умеешь читать. Кто тебя учил?

– Я вырос селе очень далекой западной стране, в сиротском доме. Мне повезло, поскольку из приюта я почти сразу попал в семинарию при церкви, где и обучился грамоте, божьему слову и другим наукам.

– Ты священник?! – утратив обычное хладнокровие, обернулась она и даже обронила узду.

Тим подхватил ремешок, придержав поводья.

– Что, не похож? – посмеялся он. – Конечно, нет. У меня нет иерейского титула и сан мне не присвоен. Но дети, выращенные в семинарии и отучившиеся прилежно, зачисляются в церковные остиарии. Чтецы, говоря проще. Кроме того, незадолго перед тем, как покинуть свою страну, я сдал и следующий экзамен, встав на ступень аколита.

– Такие завитые слова…

– Не говоря о том, что я давно забыл священные стихи. А уж если добавить сюда убийства людей, что исполнялись приказами князя… Я – солдат. Назвать меня священником будет оскорблением для всех чтящих Господа и Пророка.

– Но у тебя под укладом крестик.

Тим провел по железному нагруднику, под которым на вощеной ниточке располагался серебряный символ.

– Можно ли искупить смертный грех – вопрос дебатов на церковных съездах. Мне импонирует идея о том, что вся жизнь от начала и до конца есть испытание, а Бог бесконечно любит нас и готов простить любые поступки. Найдя в этой стране друзей, дом и предназначение, я так и не вернулся на родину, решив, что Господь не оставит меня лишь потому, что я молюсь ему в другой церкви или, что чаще, вовсе в открытом поле. Мой наставник в семинарии, помнится, говорил, что молитвы, которые не идут через сердце, это лишь растрата дыхания, ибо Господь их не слышит. Говения и посты, соблюденные человеком как должное, не придадут благости душе. Тот же, кто вовсе не молится, но творит добро и проявляет милосердие только по своей совести, куда ближе к Господу.

Амалия раздумывала над сказанным.

– Я не могу сложить руки для молитвы.

– Это не имеет значения. Если в словах нет фальши, Бог не отвергнет. Мой наставник, в отличие от других учителей, никогда не наказывал провинившихся семинаристов всенощными или другими тяжелыми молитвами. Он считал, что молитва, вознесенная как бремя, и уж тем паче как наказание, лишь огорчает Господа. Молитва – это откровение. Оттого-то вера и дает столько сил, ведь даже когда все отвернулись, ты не остаешься один, ибо Он всегда пребудет рядом.

– Я еще не видела, чтобы ты молился.

– Ха, да. Священники моей страны сказали бы, что лишь за это меня ждет чистилище на несколько сотен лет. Но, знаешь, Амалия, думаю, Ему вовсе не нужно бессмысленное почитание. Господь живет в сердце, а не в церкви. Он в наших добрых поступках, а не в заученных молитвах. Я молюсь перед боем, чтобы Он уберег от меча меня и моих людей. Я молюсь о том, чтобы в минуты слабости мне достало воли не поддаться соблазнам зла. Молюсь, чтобы Он простил свершенные грехи, над которыми я был не властен. Как например шесть лет назад, под Алуэтом, что в Южном крае, когда мне пришлось поднять меч на крестьян за поднятое восстание. Но важно не только просить и каяться, а еще и благодарить. За кров, за пищу, за верных друзей и за счастливый случай.

Амалия выслушала спутника, а затем вновь взглянула на свои немощные руки.

– Это… – спросила она, – это Бог пожелал, чтобы я родилась с таким телом?

Тим не сразу нашелся со словами, но решил пояснить так:

– Мне это неизвестно. Священники убеждают, что смысл всей жизни и заключается в страданиях. Чем больше страдает человек, чем больше отрицает телесное и истязает плоть, тем легче становится его дух и тем ближе он оказывается к Богу. «Он избрал немощное мира, чтобы посрамить сильное; и незнатное, и уничиженное, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом». Однако… нет, – покачал головой солдат, взглянув в серое небо, которое наконец-то начало проясняться, – я не могу поверить в то, что Господь желает наших страданий. Мы – его дети. Как родитель, Он желает счастья каждому из нас. Думаю, смысл веры в том, что ты посвящаешь Господу всю свою жизнь. Он разделяет с тобой горе, но разделяет и радость, – положив руку ей на голову, завершил Тим.

Амалия собиралась задать еще вопрос, но тут, подняв взгляд, сказала:

– Солдаты впереди.

Шато увидел обозы, стоящие поперек дороги у моста, который высокой аркой перекидывался через один из Бегущих притоков реки Родная. Две телеги, груженные объемной поклажей, полностью перекрывали проезд по мосту, и несколько человек возле стояли на страже. Однако не это обеспокоило воина. На невысоком холме, за мостом уже виднелось село Осток, обнесенное каменными стенами. Над населенным пунктом двумя косыми столбами тянулся черный дым.

– Ты говорил, что с юга идет вражеская армия. Значит, нас обогнали?

Тим тряхнул головой, от чего слегка отросшие волосы упали на глаза. Он скинул прядь в сторону и снова пригляделся дыму.

– Пусть мы и сделали небольшой крюк, но не могла целая армия идти быстрее нас. Разве что дозорный верховой отряд? Нет, постой, там красная хоругвь с золотым орлом, это княжеские войска! Но уж больно много солдат на охране такого мостика.

Шато взял рысь, но едва они с Амалией подъехали к баррикаде, как солдаты в кольчугах торопливо поднялись с мест. Всего на страже моста дежурили аж две дюжины достойно вооруженных ратников. Тим остановил Кукушку в нескольких саженях против выставленных копий и наведенных самострелов. Игнорируя напряженные взгляды солдат, он дерзко гарценул, отпустил узду и спешился, громыхнув доспехом, сокрытым под просторным палантином. Вопреки упреждающим крикам солдат он без опаски подошел ближе.

– Тим Шато, пятидесятник Звяговой заставы. Кто здесь командует? Почему дорога перекрыта?

Вперед вышел пожилой вояка, одетый в колонтарь и полированный каплевидный шлем. Рукой опустив самострел подчиненного, так и норовящего пустить по незнакомцу стрелу, он пояснил:

– Не велено ни впускать, ни выпускать. Разворачивайтесь. Приказ воеводы.

– Блокада? Какой именно воевода отдал такой приказ?

– Не велено говорить, – прохрипел старший, оценивающе глядя то на странного путника с солдатскими манерами, то на его маленькую спутницу, что осталась в седле.

– С юга движется армия! Этот мост – единственная переправа через Бегущий приток на десятки верст. Он необходим, чтобы обеспечить маршрут для беженцев, обозы которых будут здесь со дня на день.

– Свежо предание, – равнодушно ответил командир и сплюнул в сторону. – Да в Осток им по любому бежать не следует.

– Объяснись! Почему над Остоком веет дым? Я выше тебя по званию, так что изволь вести себя!

Старший выдохнул, покривил суровыми морщинами.

– Ну, меня, может, и выше званием, да, поди, не выше тысяцкого воеводы Сокола.

– С… Сокол здесь? – растерялся Шато. Имя было ему слишком хорошо знакомо.

– Так-то, – надменно хмыкнул старший. – Раз сам военный, должен понять. Веление. А Сокол повелел дорогу перекрыть, для всех! А беженцев с юга гнать стрелами еще с подступа. Глядишь и вас бы подстрелили, да вот замешкались. Теперь пошустрее будем.

Горячий воздух вдруг коснулся щеки Тима, огонь вспыхнул и явилась Алекто, демоница, что поселилась в его душе неделей ранее, после падения Серого Камня. По счастью, она оставалась видима лишь ему.

«Стрелять по своим людям, спасающимся от вражеской армии?»

– Опять ты…

«Как-то это неправильно или я просто не знаю ваших порядков?» – знакомым саркастичным голоском осведомилась Алекто, вальяжно облокачиваясь на плечо солдата.

– Исчезни! – грозно прошипел Тим в сторону, неловко маскируясь кашлем.

– В общем, уматывайте, – завершил старший. – Еще успеете на переправу в Изоке пойти, а там уж хоть на Светлоград, хоть на Княжескую Дыбу да в Западный край. Можете по пути и беженцам передать, коли встретите: здесь им пути не будет.

«И правда, может, в Светлоград пойти? – подумал Тим. – А оттуда и вовсе в западные страны, коль здесь война? Да что ж мы там будем делать, два потерянных: одна безрука, второй с чертовщиной в душе. Нет, здесь-то, на родной земле, всё больше почвы». Шато уж собирался вернуться в седло, да вдруг позади него прозвенел голос, которого он ожидал меньше всего.

– Как смеете вы! – Амалия уверенно подтянула узду, скрывая немощные руки под своей накидкой, и подвела Кукушку на пару шагов к солдатам. – Пред вами сам остиарий милосердной церкви! Аколит Тим Шато. Для священнослужителей не может быть закрытых дорог!

Командир присмотрелся к девочке, но даже на его лице отразилось меньше удивления, чем у «аколита» Шато! Старый вояка снял с головы блестящий шелом, перевел подобострастный взгляд на рыцаря и склонился в неуверенном полупоклоне.

– Виноват, сударь, остиар… – растерялся он в названиях, – не поняли мы, что ты от церкви. Надо было только по имени догадаться, досточтенный Тим Шато, – оправдываясь, молвил он, после чего наспех перекрестился, обернулся к солдатам и приказал отвести груженую мешками повозку в сторону, предоставив путь.

– Так что происходит в городе? – набирая воздуха в легкие, чтобы подавить ошеломление, спросил Тим.

– Говорят, случилось восстание. Вы двое, вестимо, оттого до Остока и горазды? Местные еретики восстали! И даже едва не пожгли церковь.

События огорошивали всё больше. Кому понадобилось сжигать церковь? Как, вообще, можно «восстать» против мирных проповедников?

– Подробностей не знаю. Мы сами в стенах не бывали, нас вот пригнали с заставы на Бегущем, приписали Соколу, а он выставил нас мост стеречь, – объяснил старший.

Солдаты тем временем впряглись в телегу и откатили ее в сторону.

***

Цокот копыт по деревянному мосту быстро переносил всадников через широкую, спокойную реку. Позади телега вновь загородила дорогу; впереди росли стены поселения.

– Ты в своем уме?! – сжимая вожжи, прошипел Тим.

– Я только повторила то, что ты рассказал мне.

– Еще раз, я аколит церкви другого государства! И повторяю, аколит – не диаконический титул. У меня нет права даже проповедовать, и уж точно нет никакой церковной власти! А остиарий и аколит – это вовсе титулы разных ступеней, а ты меня и тем, и другим сразу обозвала!

Амалия лишь хихикнула:

– А солдаты-то, похоже, разбираются в этих красивых словах не лучше меня. Сами виноваты, раз их на мякине провели.

– Ну, даешь, малявка, – покачал головой Шато. – Прошу тебя, больше так не делай. За представление именем церкви и можно тюрьму угодить, а уж если встретимся с Соколом, умоляю, молчи. Этот человек не за такое сажал на кол.

***

Осток, как и многие селения в этой стране, был отстроен целиком из дерева. Зато стены! Высокие. В чистейшей светло-серой штукатурке. Муха не сидела – строительство завершили только той осенью. Да возвели не на угловатый западный манер, каким был тот же Серый Камень, а аккуратно, с обводами, с круглыми стрелецкими башенками-кремлевками, в общем, загляденье! Потому-то Тим и сказал, что Осток – почти уже и город.

Миновав мост, пара прошла редкий посад и приблизилась к новёхонькой каменной стене, что тянулась вокруг села. Еще один отряд стражи удерживал забаррикадированным небольшой барбакан, однако судя по накидкам оранжевого цвета, эти уже были городской дружиной, а не княжеской армией. Последние немало удивились, заметив пару, однако оружием не угрожали.

– Приказываю дать дорогу! – провозгласил Тим, не спешиваясь. Здесь приказ был исполнен без задержек. – Кто командует городским полком?

Кривовато поклонившись, один из сторожей ответил:

– Так это… теперь уж большой княжий воевода! Он нашего старшого снял и принял управление сам. А мы не знаем, как звать его. В управном доме разместился. За его наказом вторые сутки здесь дюжим, аки собачки под порогом.

– Кто поднял мятеж?

Мужики в потрепанных городских накидках переглянулись.

– Это какой же мятеж? А мы-то про мятеж и знать не знали.

«Дурака рисуют», – сразу понял Тим, и пристально посмотрел на сторожа, который, видимо, был на этом посту главным.

– Ну… да разве ж восстание? – оправдываясь, сказал сторож. – Наши-то, селяне, только на площади перед церковью собрались да недовольство высказали, что священники очередной налог на жителей выдумали. А духовники в ответ приказали нам, дружинникам, рубить насмерть всех, кто на площади перед церковью бардак устроил! Мы, значит, как стали поджимать, наши селяне, дураки, бросились на затопленный базар. Там и без того бардак был, а они поверх того новый учудили. Нас камнями да палками прогнали, ну а мы-то шибко не стали колотить, свои же, вчера в одной корчме ужнали. Да и по воде не больно-то побегаешь! Ну там они и заперлись, на рынке.

– Тормози, – тряхнул головой Шато, пытаясь уложить в голове сумятицу показаний дружинника. – Во-первых, с чего вы, городская дружина, взялись исполнять приказы церковников? Вы разве не тиуну подчинены?

– Так тиун нашему сотскому такой приказ и отдал! Ну, по навету священников, конечно. А сотник нам повелел. А церковные сказали еще, кто приказа не выполнит, того к мятежникам тотчас и запишут. Грозились от прихода отлучить.

Вперед вышел долговязый ратник с булавой на плече:

– Да мы наших-то не били, хоть церковники и подначивали. А селяне всё одно деру дали и закрылись на торге, за воротами. И оттуда еще церковников словами крепко поругали. А там же, на рынке-то, воды по колено, куда там бегать-то? С тем мы и доложились сотнику, оказия, мол, не справились. А потом вовсе воевода от самого великого князя приехал! Тут-то нас за ворота и погнали. А воевода князев вокруг города еще цепью три сотни солдат распределил, муха не пролетит.

– Ладно. Теперь во-вторых. Село ж на холме стоит. Какая вода, какой потоп? Бегущий приток из берегов вышел?

– Может, и приток, – растерянно переглянулись ратники. – Колодец третий день изливается. Вот и потоп.

Тим с трудом переваривал полученные сведения. Он допустил, что дружинники вообще не понимают, о чём говорят, потому и про новый налог расспрашивать не стал, хотя здесь тоже были неясности.

– Не гневайся, сударь. Вы с сударыней, вестимо, от церкви-то и явились, коли княжеские вас пропустили через мост? Не распекайте уж наших, а? Мы все тут по княжьему слову живем, да вот Переруг нас спутал, – напоказ очерчивая себя знамением, оправдывался дружинник.

Шато потребовал освободить ворота поскорее. Пара въехала в неспокойное селение.

***

По знакомым улочкам Остока скитались жители, здесь и там скучковавшись стояли княжеские дружинники, на площадях выросли шатры расквартированных солдат. Ясно было, что экономика богатого села почти парализована. Просторные речные доки, предназначенные для принятия заграничных судов, сиротливо пустовали, по захламленной набережной с понурыми лицами слонялись грузчики, бурлаки и кладовщики, враз потерявшие весь заработок.

Остоков набережный рынок славился на весь регион. Село стояло основном рукаве Бегущих притоков, сливаясь с Родной, которая уходит в Тихое море, а оно – путь и в Царьград, и Великий Халифат. Местные и заграничные купцы продавали тут самые диковинные импортные товары: цветные кожи и инструменты с запада; ткани, специи и драгоценные камни с юга. Изысканные одежды, обувь, оружие, семена и даже книги можно было раздобыть на прилавках знаменитого рыночного квартала, который в народе звался «Алтын-Ра». Более крупные рынки, пожалуй, были только в Белхибаре и в Порте Правый, но последний-то – вовсе святыня торговли всего Княжества.

Шато и Амалия отошли от доков, проехали по пустым улицам. Солдат отметил, что проход в базарный квартал, который отделялся от городища пятой стеной, закрыт дополнительными баррикадами, укрепленными присутствием княжеских солдат.

Тим миновал церковную площадь и остановил лошадь подле высокой городской управы. Центральная ее часть стояла из камня, и по обе стороны были добавлены брусчатые пристрои. Амалии было велено ожидать. Солдат представился перед стражей на входе. Княжеские ратники, услышав воинский титул, согласились пустить Шато внутрь.