Цитаты из аудиокниги «С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник)», страница 5

Война делает людей атеистами или истово верующими.

Угадавшему полагается один засахаренный орешек. Проигравшему – два. В утешение.

самое больное - невозможность обнять тех, кто не смог дождаться

Только если заразы боишься, не пол надо протирать, а тебя к ребенку не подпускать...

Голод стер отличия между богатыми и бедными, выстроил всех, словно в день Страшного суда, в одну унизительную шеренгу к краю могилы, измывался над ними с размахом, с неприкрытым удовольствием: то опалит зноем взошедшие посевы, то изливается бесконечными дождями, превращая поля в непроходимые болота, то нагонит туч и побьет хрупкий цвет фруктовых деревьев градинами величиной с куриное яйцо.

Она – та часть моей души, которую хочется выставить на ладони и похвастаться всем – смотрите, чего у меня есть.

и вот что я хотела сказать

самое больное – это не города, которые мы оставляем за спиной, не улицы, по которым нам уже не пройтись, не деревья, которым не под нашими окнами облетать, не звезды, до которых нам не дотянуться

это не полусгнившая калитка с насквозь проржавевшей щеколдой – сто лет назад эту щеколду выковал твой прапрадед-кузнец Василий – человек суровый и несгибаемый, но бесконечно, бесконечно тобой любимый,

ты возьмешь ее с собой – на память, и по глупости, по непростительной глупости оставишь в ручной клади, ее отберут у тебя неусыпные аэропортовские Аргусы – невзирая на твои мольбы,

и выкинут туда, где по закону времени этой щеколде и место, по закону времени, но не по закону твоего сердца, это не древняя посуда прабабушки – медная, с неровными краями, латаная-перелатаная, дремлющая в мотках паутины, если внимательно приглядеться, можно рассмотреть чеканную надпись, что тянется по ее жалко-кривому боку: «Анатолия Тер-Мовсеси Ананян, 1897 год»

никому больше не приготовить в этой посуде похиндз – традиционную кашу из толченого жареного зерна – с солью, с растопленным до темного дымка сливочным маслом но, если крепко зажмуриться, на секунду можно увидеть, как прабабушка размешивает ее деревянной ложкой,

она совсем маленькая, худенькая, длинные косы по плечам,

и в ней столько любви, сколько тебе никогда не объять, но единственное, что тебе позволено сейчас, – хранить ее образ в сердце до той поры, пока там, на пороге иного мира, она не встретит тебя и не скажет – отныне ты всегда с нами, дочка

и вот что я хотела сказать

самое больное, что города умирают ровно в тот день, когда мы их покидаем – на время или навсегда,

они затворяются на все засовы, захламляются – пылью и пеплом, обращаются в марево, в мираж,

мы мчимся назад – блудными сыновьями и дочерьми – вприпрыжку, вприскочку, наперегонки со своим сердцем

туда, где давно уже никого нет

слишком долго мы взрослели

слишком долго учились отделять зерна от плевел

самое больное – невозможность обнять тех, кто не смог тебя дождаться

Нет рая, и ада нет, – поняла вдруг Анатолия. – Счастье – это и есть рай, горесть – это и есть ад.

...жизнь везде пробьет себе дорогу

Зима приходила в январе. Долго кружила морозным ветром над истомленными ожиданием домами, а потом, за одну враз притихшую ночь, накрывала их рыхлой пеленой. Проснулся с утра - а за окном словно стертый резинкой мир. Только там и сям, уцелевшими карандашными набросками, виднеется кусочек деревянного забора или сбившаяся после проехавшей телеги одинокая дорожная колея.