Читать книгу: «Головы с плеч», страница 2

Глава четвертая

Год 0094, Зимний Сезон

В живых остается 1006 Святых

Скрючившись в грязи Страны Чудес, Кэресел положила руку на тонкую шею вороны, прищурилась и принялась разглядывать противоположный берег реки, скрытый в тумане. Капюшон маскировал свечение магии, которая пузырилась у нее на глазах; вязкая синяя жидкость, падая с подбородка в воду, образовывала тонкие нити. Каро напряженно всматривалась в завесу воды, падавшей с каменного уступа, словно пытаясь разглядеть в белой пене какие-то скрытые мистические истины.

Но нет, читатель, Каро не искала никаких истин. Каро охотилась.

Она ущипнула ворону за шею, потом наклонила голову и плюнула на птицу; вороне это не понравилось. Птицам это никогда не нравилось. Встопорщив черные перья, ворона повернула голову и попыталась откусить Каро палец, и это была ошибка: Кэресел встретила взгляд черных глаз, а в следующий миг они стали ее глазами, она расправила крылья и полетела в направлении водопада. Точнее, к пещере, вход в которую находился под водопадом.

На лету Каро молилась. Она не просила своих богов позаботиться о ней, защитить ее. Она просила дать ей могущество.

Она всегда просила о могуществе.

Боги в ее голове, разумеется, полностью отличались от богов, которым поклонялись другие люди. Сейчас, во времена Религии, существовали истории; они заменили священные книги, насаждавшие мораль в Бледные Века. И главный вопрос современной Религии заключался в следующем: где человек, как индивидуальное мыслящее существо, может найти богов?

Все они – остальные люди, Каро, история – всегда пытались понять, что же такое Божественное. В данный момент большинство из них – по крайней мере, в Исанхане – приравнивали Божественное к общей картине вселенной, к реальности в целом; обычно люди выбирали отдельные элементы реальности в качестве своих личных богов. Выбирали себе любимчиков – так сказать, выдергивали отдельные нити из ткани вселенной. Боги были природой, ночным небом и зимним сезоном, и лесными пожарами, и гниением. Боги были стихийными силами, любовью, и жестокостью, и мечтами. Однако Каро знала, что люди – тоже стихийная сила. Возможно, это еретические мысли, но она видела Божественное в глазах и душах тех, к кому была привязана. Эти боги были прекраснее и страшнее других просто потому, что они были так близко.

У тех частиц Божественного, которые Каро нашла за двадцать один год, прожитый ею на свете, не было имен. Кроме разве что Холода, или Тумана, или Птиц, или Рассвета… Рассвета с его рассеянным розовым взглядом, который всегда был с ней, всегда приходил, даже когда Каро была уверена, что не доживет до утра. Этим божествам она молилась, когда чувствовала необходимость молиться.

Возможно, в какой-то момент ее жизни – но это было так давно, о, слишком давно, так что это уже ничего не значило – в числе ее богов, как расплывчатое пятно где-то между Холодом и Птицами, была еще Икка.

И только после Икки – возможно, в самый первый момент после Икки – Каро вспомнила. Она не понимала, как она могла забыть эту истину о мире, в котором была рождена.

Божественное было не только опасным. Оно было голодным.

Взять хотя бы Святых. Каро всегда находила эту историю забавной.

В свое время старый король Мин Титус Ккуль, двоюродный дед Червонной Королевы, усилил магию Святых собственной магией, чтобы остановить чумных ведьм, насылавших болезни. Он утверждал, что сотворил это отвратительное колдовство с целью защитить Исанхан. Подробности создания заклинания остались загадкой; тайна была известна только королевской семье. Возможно, эти сведения утаивали с целью избежать скандала или каких-то неприятных ассоциаций, но Каро прекрасно понимала, что король все провалил.

Заклинание, конечно, сработало – Святые, наделенные неслыханным могуществом, разгромили и истребили чумных фанатиков. Некоторые сказали бы, что оно продолжает работать до сих пор. Магия Святых, изначально усилившая их способности, всего через несколько недель превратила их в вечно голодных монстров. Они по-прежнему стремились выполнить волю короля, но захватчики давно исчезли, и разум Святых исчез вслед за ними. И вместо сознания и разума у них осталась единственная цель: истребить все отрицательные человеческие эмоции и пороки, такие как скорбь, жажда крови, гнев, вина, страх. Все это они чуяли издалека так же легко, как пирог, остывающий на подоконнике.

Но легче всего им было учуять ауру смерти; эта аура представляла собой не эмоцию, а нечто вроде отравы, пропитывающей организм человека, который совершил убийство. И, возможно, это тоже к лучшему. Преступников отправляли в Страну Чудес для того, чтобы убивать Святых или послужить им пищей, что давало Охраняемым Округам некую видимость защиты – и от монстров, и от убийц. А убийцы этого заслуживали, даже если они были маленькими напуганными девочками, которые вовсе не хотели никого убивать, поклялись выжить в Лесу и однажды заставить всех пожалеть о вынесенном приговоре!

О чем же Каро в последнее время размышляла без конца? Если бы у нее были руки, она сейчас прижала бы пальцы к вискам. Ах да. Она думала о том, как ее уничтожит ее магия, ее собственное «я», то, что помогало ей быть собой.

Посмотрите, например, на то, как ее магия – всего лишь капля Божественного – снова и снова пытается разъесть свой сосуд. Посмотрите на Икку – то есть нет, не надо смотреть на Икку, грубо оборвала себя Кэресел. Смотри сюда. Что это мечется в темной пасти пещеры, скрытой за серебристым водопадом? Может быть, это Святой бегает там на четвереньках среди острых, как зубы, сталактитов? Наверное, он все еще таскает за собой Мерриуэзеров, и пятки скелетов стучат по каменному полу. Да, размышляла Кэресел. Именно это она и видит.

Она снизилась, сложила крылья и села на скользкий камень у края водопада. Осторожно приблизилась ко входу в пещеру, заглянула внутрь и увидела Святого – которого некоторые называли Киллианом Таттлом, но которого Каро назвала сейчас про себя мерзким уродом. Святой был занят: он искусно расчленял скелеты, рядами раскладывал по полу ребра, изображал какие-то извилистые дорожки из фаланг. С кутикул Святого капала его черная магия, пачкая белые кости, которые он с таким тщанием раскладывал.

Он творил какой-то ритуал. А может быть, просто украшал свое жилище – Кэресел не любила делать предположения без достаточных оснований. Однажды она видела, как Святая высаживает сад; Кэресел решила бы, что перед ней просто какая-то девочка, если бы дело не происходило в центре Страны Чудес. Приглядевшись, она поняла, что «девочка» бросает в землю не семена, а зубы. И, конечно, все стало ясно, когда Святая почуяла ее запах и нырнула в землю, как в пруд.

Каро могла уверенно предположить насчет Святых только одну вещь, не боясь показаться идиоткой: рано или поздно Святой попытается кого-нибудь сожрать. И, разумеется, еще одно. Она уже давно раздобыла положенные четыре головы Святых и получила право вернуться из изгнания; и теперь она была уверена в том, что за очередного убитого Святого ей заплатит Хэтти Новембер Ккуль, Червонная Королева, молодая правительница Исанхана, ее дражайшая онни¹⁵.

Каро вернулась в собственное тело. Справившись с судорогой, она ощутила, что у нее во рту снова появились зубы, ухмыльнулась и поднялась на ноги. Да, черт побери; Кэресел любила эту работу, потому что Кэресел любила деньги. Она любила вещи, особенно блестящие вещи и тяжелые вещи – металлические кольца, обувь с хорошими, толстыми подошвами и латунными пряжками, свитера из кожи целого ягненка, теплые плащи с капюшонами, которые буквально придавливали ее к земле. И еще она любила свою квартиру в Округе Петра, любила балкон с железными перилами, с которого открывался вид на изящные шпили Университета Петры. Все это так отличалось от сиротского приюта в Астаре! Она пришла в приют, не имея никакого имущества, кроме надетой на ней одежды. В детстве и юности у нее не было ничего. Только представьте себе, какой гордой она была бы, если бы выросла среди тонн блестящих вещей! Даже жалкие маленькие ножички, которые выдали им с Иккой перед тем, как выгнать в Страну Чудес, согрели сердце Каро.

– Итак, – прошептала она, слегка шепелявя из-за магии, которая заполнила рот.

Потом она откинула голову назад, капюшон упал, и грива светлых волос задела прибрежные кусты. Каро нанесла на веки черные тени, нарисовала стрелки, а ресницы накрасила красной тушью – да, она любила украшать себя перед охотой, – и из-под этих черных век и алых ресниц она оглядела берег реки и почувствовала, как магия поет в ее молодом, таком молодом теле. Ей всего двадцать один год, и сила еще причиняет ей боль. Но боль ничем не отличается от всего остального. Боль она могла обмануть.

– Какая же сегодня прекрасная ночь.

Глава пятая

Год 0089, Зимний Сезон

В живых остается 1104 Святых

Всегда Кэресел и Иккадора. Икке нравилось, как это звучит. Всегда Иккадора и Кэресел…

Девчонки с тонкими руками и ногами, острыми зубами, всегда державшиеся в стороне; другие девочки-сироты, с которыми они делили кров, нагоняли на них скуку, и поэтому они игнорировали остальных. Остальные были вполне милыми, но этих двоих никогда не интересовали милые и приятные люди, и сами они не стремились стать милыми и приятными – эти черты казались им жалкими. Родители обеих умерли во время эпидемии соляной лихорадки, когда девочкам было по шесть лет; обе переступили порог приюта вечером того дня, когда тела сожгли на погребальном костре. Они намеренно отстранились от всех и по своей воле превратились в изгоев.

Только после того, как они поступили в школу и встретили Текку Мур, их стало трое; и эти трое захотели получить больше от жизни и от себя. Вскоре они уже проводили целые дни вместе, а по вечерам, вернувшись в приют, дрожали всем телом в кроватях после болезненных попыток практиковать магию. Но они улыбались и не смогли бы спрятать эти улыбки, даже если бы захотели. Их одноклассницы, все жители их Округа и всех прочих Округов были полными идиотами: они боялись неизбежной боли, которую причиняла магия. Боль была ценой могущества. Но эта цена была такой ничтожной!

Зимнее солнце скрывалось за облаками, дневной свет был тусклым, а это означало, что тени были слабыми, призрачными; и вот юные ведьмы снова очутились в небытии, но на сей раз в небытии было нечем дышать, и Икка с трудом тащила Каро сквозь это безвоздушное пространство.

Они вынырнули в реальный мир около железной печи, стоявшей в углу кухни Муров, рядом с прямоугольником утреннего света, падавшего через окно.

Они привалились друг к другу. Икка оттолкнула Каро. Она всегда отталкивала Каро и всегда притягивала ее ближе. Но только в те мгновения, когда Икка отталкивала подругу, она владела собой, ее руки подчинялись ей, двигались по ее воле. В остальное время они не слушались Икку, ими руководило желание.

В кухне было пусто и очень жарко. За окнами виднелись ветви деревьев, прежде усыпанные лиловыми цветами, но сейчас голые, тающие в красно-золотом пламени. Дым щипал Икке глаза, и она натянула ворот платья на нос; кроме того, после перемещения через тьму ее мутило. Каро под своим черным капюшоном была совсем зеленой, и взмокшие от пота бледно-желтые пряди с черными корнями прилипли ко лбу.

В кухне никого и ничего не было, кроме них двоих и кроме треснутой деревянной кружки, лежавшей на полу в лужице кофе.

И крови.

Крови, растекавшейся по кухонному столу. Крови, забрызгавшей обои с незабудками. По голубым цветам, едва различимым в дыму, стекали багровые струйки. Кровь просочилась в их туфли, пропитала их плащи.

Внезапно на бледной щеке Кэресел появилось кровавое пятно.

Каро подняла руку, коснулась пятна длинным тонким пальцем, и в этот момент что-то теплое упало Икке на лоб.

Икка ошиблась. На лице Каро, а теперь и у нее на лице, была не кровь. Каро отняла руку от лица, но капля приклеилась к пальцу; комочек размягченной плоти растягивался, растягивался, превратился в нить, потом эта нить лопнула, и руки Каро уже лежали на плечах Икки, ее лицо было совсем рядом, рот скривился, черные глаза были огромными, и послание было ясным: «О боги не смотри не смотри не смотри только не смотри наверх».

Они посмотрели наверх.

Икку вырвало.

В то утро она не стала есть приютские булочки, и поэтому на платье Каро попала только прозрачная едкая жидкость.

Каро этого даже не заметила. Она подняла голову, Икка увидела ее белую шею – «Как она может смотреть?» – и повторила ее движение. И посмотрела снова.

Кожа была укреплена высоко на стропилах кухни Муров. Свет падал откуда-то сверху, из окна в потолке, и проходил сквозь нее, подсвечивая пурпурные и синие кровеносные сосуды. Кожа провисла под тяжестью костей, которые еще держались на плоти за счет сухожилий несмотря на то, что тело было развернуто. Над обеденным столом, стоявшим в центре кухни, висела грудная клетка, выступавшая из тонкой бледной вуали. Ребра походили на растопыренные пальцы. Позвонки были вытянуты в прямую линию, но расстояния между ними были больше, чем в нормальном скелете. Там, где плоть касалась стропил, от перегрева она превратилась в нечто вроде клея, который и удерживал тело; этот «клей» постепенно стекал вниз. Икка не могла поверить в то, что она не почувствовала этот запах сразу. Наверное, из-за дыма. Но теперь она его чувствовала. Теперь она не могла перестать чувствовать его.

– Икка, – прошептала Каро тихо и очень спокойно. Каро ничего никогда не делала тихо и спокойно, поэтому Икка испугалась, а она уже и без того была так испугана, что ее едва не вырвало от звука собственного имени. – Это гнездо.

Святые не могли перебираться через Стены.

Кроме тех случаев, когда их приглашали внутрь.

Кроме праздничных дней.

Это могла быть только она.

Икка едва дышала.

– Это Кэт Пиллар.

Кэт Пиллар.

Святая, которая сейчас должна была находиться на другом конце Округа, развлекать народ. Под контролем Белой Королевы.

И тогда Икка увидела это. Она увидела, как Каро говорит, что они должны бежать, и увидела, как сама говорит «да» и как потом они доживают свои жалкие бесцветные жизни, ненавидя себя за это. Настанет благословенный день, когда она умрет, и в последнее мгновение перед смертью Икка вспомнит этот момент, плоть, упавшую ей на лицо, свою трусость, и Текку, и то, как они покинули Текку. Потому что развернутое тело у них над головами было не Теккой, а ее матерью, потому что это ее обветренное, покрытое морщинами лицо ухмылялось где-то там, за грудной клеткой.

И все равно Икка безмолвно умоляла Каро: «Скажи, что мы должны бежать». Иккадоре Алисе Сикл было очень, очень страшно. Если бы сейчас ей позволили уйти из этого дома, она бы согласилась прожить жизнь с чувством вины и ненавистью к себе. Она была готова на все, только бы бежать, забраться под свое тонкое одеяло, скрючиться на жестком матрасе и притвориться, что ничего этого не было.

Она была готова на все, кроме одного. Она не желала произносить это вслух. Она не могла произнести это вслух.

Она не могла поступить так с Теккой.

И Каро тоже не могла. Поэтому Каро сказала:

– Смотри под ноги.

Следовало передвигаться тихо, очень тихо. Они прошли среди луж крови, под развернутым телом Ханны Мур, вышли в столовую, которая была пуста, потом в коридор, в котором находились близнецы, братья Текки. До того, как их развернули, они были такими маленькими, что могли вдвоем спрятаться под плащом Икки. Дыма здесь было меньше, и поэтому именно здесь Икка и Каро перестали дышать. Они просто наполняли свои легкие, стоя под близнецами, тела которых, оказавшиеся удивительно длинными, были намотаны на люстры.

В конце концов они двинулись к лестнице. Оттуда, со второго этажа, доносились шаги и какой-то мерный глухой стук.

Икка была на шаг впереди Каро, и поэтому они увидели пол второго этажа примерно в одно и то же время, и как раз в этот момент Святая появилась в дверях спальни, расположенной в дальнем конце коридора.

Они застыли.

Святая Катарина Пиллар стояла на пяти из шести пар рук и на пятках, и все семьдесят ее пальцев были алыми и блестящими. Она была обнаженной, неестественно высокой, и у нее совсем не было жира, если не считать выступавшего брюха – сегодня она себя в пище не ограничивала. Кости выпирали под серой кожей, и там, где острые ребра прорывали ее, из тела Святой вместо крови сочилась магия. Магия была черной и вязкой – Святой было больше ста лет, и хотя Пиллар не была мертва, ее магия давно должна была умереть, засохнуть, как лесной цветок под палящим солнцем.

В передней паре рук висела Текка.

Ее голова была безвольно откинута назад, ноги едва касались ковра, на котором медленно расплывалась лужа крови. Рана находилась на голове, где-то среди вьющихся каштановых волос.

Икка испытала такое ощущение, как будто кто-то обстругивал ножом ее ребра, и открыла рот, чтобы закричать.

Каро бросилась к ней и закрыла ей рот ладонью; прижавшись лицом к ее спине, подавила собственный беззвучный всхлип.

Губы Икки под рукой Каро шевелились. Ее собственная магия заполняла щели между зубами, серебристая капля выступила в уголке рта, и когда Святая взглянула прямо на девушек, она их не увидела. Икка успела схватить Каро за руку и натянуть на них обеих тень от лестницы.

Но это было все. Перемещение через тьму, этот жалкий фокус, – это было все, что она умела. Она не могла даже пошевелиться, иначе заклинание «сползало» с нее. Замерев, они смотрели, как Святая забредает в ближайшую к ним спальню, спальню Текки; в следующую минуту они услышали глухой удар – наверное, она уронила Текку на пол, потому что затем она вернулась в коридор с пустыми руками.

У Пиллар было пустое, бессмысленное, не запоминающееся лицо. Без всякого выражения она оглядела свои ребра, и множество рук провели пальцами вдоль ребер, по выступавшей магии. Милостивые боги, на свете осталось столько Святых, слишком много, чтобы запомнить их всех, если не считать самых жутких. Вроде той, которая стояла сейчас в коридоре. Икка невольно вспомнила ее историю. Магия Катарины была связана со стихиями; эта ведьма, повелевавшая пламенем, спасла множество людей во время чумных набегов. А теперь она разворачивала этих же людей, как нити с катушки, и ткала из них гнезда, яркие и горячие. Подергиваясь, как насекомое, Пиллар боком подобралась к стене и принялась изображать руны, которые немедленно начинали дымиться; она прикладывала лицо к каждой руне, делала глубокий вдох, и веки над запавшими карими глазами подрагивали при каждом отравленном вдохе, хотя Икке показалось, что это простая реакция ее тела, привычка, а не выражение удовольствия.

Время тянулось бесконечно, но в конце концов Святая скрылась за углом, и к этому моменту обои вокруг первых рун уже загорелись.

Тогда Икке стало плохо от ее магии. Ее бросило в жар, потом в холод, в глазах потемнело. Она вышла из тьмы, захлебываясь жидкостью, которая забила ей глотку; она не могла говорить, потому что рука Каро, стоявшей на ступень ниже ее, по-прежнему закрывала ей рот. Ее подруга плакала, ее плечи содрогались от мучительных рыданий, и первой сознательной мыслью Икки была изумленная и благоговейная мысль о том, что Каро при этом не издает ни звука. Ошеломленная, она подняла руку, коснулась высокой скулы Каро.

Каро наклонила голову, прижалась к ладони Икки, и тогда Икка увидела там, наверху, над ухом Каро, на потолке над лестницей, Святую.

Тело чудовища подергивалось, голова была откинута назад, глаза были распахнуты, а рот разинут неестественно широко. Пальцы двенадцати рук, державшиеся за стропила, разжались, а потом она начала падать; вся эта масса серых рук и ног падала прямо на них, и Икка завопила, снова, снова, и толкнула Каро в тень.

После перехода они выкатились из-под кровати Текки, которая вызывала в памяти Икки столько радостных, головокружительных воспоминаний.

Икка наткнулась на что-то мягкое, а потом Каро с силой врезалась в нее. По ее венам текла жгучая магия; она не погасла, не ослабела, вовсе нет – нет, сейчас она набрала силу, и серебряная пена выступила у Икки на губах. Икка сплюнула, вдохнула дым. Комната кружилась, кровать с четырьмя столбиками ползла вверх по обоям с узорами в виде барвинков. Книги были рассыпаны по полу под окном, выходившим в сад.

Каро закричала.

Она скрючилась на животе у Икки, хватаясь за что-то руками. Мягкий предмет отодвинулся от левого плеча Икки.

Икка повернула голову, коснулась щекой дурацкого старого ковра и встретила пустой взгляд черных глаз Текки.

– Нет, – простонала Икка, чувствуя, как содрогается в конвульсиях тело Каро, – нетнетнет…

Текка умерла. На голове зияла страшная рана, она была залита собственной кровью, и Икка чувствовала на лице эту теплую, влажную кровь, пропитавшую ковер. Теперь Каро пыталась переползти через нее, пыталась добраться до Текки, и Икка села, чтобы оттащить подругу прочь, чтобы заставить ее сидеть неподвижно и тихо, но, несмотря ни на что, рыдания рвались у нее из груди. Где же шок? Где отупение, бесчувственность, благословенное природное лекарство, которое сейчас должно было успокоить ее? Она все чувствовала, остро, как никогда, и всего было слишком много: и горя, и вины, и тошноты, и гнева, гнева, который питал ее магию; она тонула в нем, серебристая пена снова пузырилась у нее на губах, капала на волосы Каро, как лучи лунного света.

– Надо уходить, – всхлипнула Икка. Следующий переход через тьму мог ее убить – ну и что, ей было все равно. – Пожалуйста… Каро… нам надо уходить.

Но Каро застыла, и взгляд ее огромных, расширенных от ужаса глаз метнулся к двери. Только в этот миг Икка кожей почувствовала, что ей в затылок смотрит Святая.

И только потому, что Икка окаменела, не могла обернуться и продолжала смотреть прямо перед собой, она увидела, как первая ворона врезалась в стекло.

Черное тело вырвалось из дыма, понеслось прямо в окно головой вперед, потом с жалким карканьем расплющилось и безжизненно сползло вниз, в огонь. На стекле осталась паутина трещин, и в мозгу у Икки со странной ясностью возникла мысль о том, какая же она четкая и изящная, эта паутина… а потом появилась вторая ворона и уничтожила ее.

Утыканная осколками птица рухнула на ногу Икки и через несколько секунд умерла. Но это было неважно; только что ворона была одна, и внезапно появилась целая стая, сотни птиц, масса черных перьев и когтей врывалась в комнату через разбитое окно, и лишь после этого Икка вышла из ступора, оглянулась и увидела, как Пиллар замахивается, чтобы нанести удар, и первая птица врезается в ее перепачканную магией грудь.

Потом Каро снова упала на Икку, прикрыла ее своим телом, и синий сок ее магии обжег кожу Икки, и повсюду, повсюду были вороны и их хищные когти и клювы. Икка никогда в жизни не слышала такого шума. Словно их всех троих разрывали на куски. Она отчаянно цеплялась за воспоминание о беседке, в которой они сидели каких-то полчаса назад, об оглушительной тишине двора, скрытого в тумане, о журчании дождя в водосточных желобах.

Это не помогло. Икка была здесь, ее рвали на части, ее убивали.

Икка протянула руку. Птичьи когти царапали ей кожу, пока она пыталась нащупать маленькую, холодную кисть Текки под перьями. Нашла пальцы, скользкие от крови, которая выступила в свежих порезах, крепко сжала. По крайней мере, они были вместе. По крайней мере, им троим предстояло умереть вместе.

Почти.

Гнев усиливался, усиливался, он просто продолжал и продолжал прибывать.

Икка ощутила присутствие тьмы. Нет – она ощутила присутствие непроглядного мрака, какие-то странные неподвижные пятна, которые она могла нащупать, но не видела. Они были здесь, они были везде. Где же они? Откуда они взялись, ведь давно наступило утро? Эти темные «полости» почему-то казались скользкими…

Икка сосредоточилась. Потянулась к этим темным пятнам… Они были внутри Каро, в каждой из ее ворон, в самой Икке. Внутри Пиллар. Именно в тот день молодая ведьма узнала о существовании этих странных, горячих теней, которые прячутся среди внутренних органов.

Икка простонала, обращаясь к Каро:

– Убери этих гребаных птиц.

Когда Каро широко развела руки, забрызгав их обеих своей магией, Икка заставила себя поднять голову и увидела длинный серый торс Святой. И Икка поняла. Под этой серой, как у мертвеца, кожей полость тела Пиллар была заполнена тьмой. И было божество без имени, новое божество, оно склонялось к Икке, охваченное нездоровым любопытством, и ждало, гадая, поймет ли она, что делать с этой тьмой.

Она поняла. А может быть, и не поняла. Но Иккадора была разгневана, и она просто сделала движение, прицепила заклинание к этой тьме, крепко ухватилась за него и потянула.

Что-то произошло. Что именно, Икка поняла лишь через несколько лет, но когда поняла – о! Но это было неважно, потому что Икка увидела, что она сделала, хотя и не знала, как именно она это сделала. Она увидела, как тьма выходит из Святой, как тени выступают из пор Пиллар. Соприкасаясь с воздухом, тьма прижигала кожу, и теперь все тело Святой представляло собой сплошной ожог, и Святая корчилась. Брызги черной магии летели во все стороны из ее рта и груди, поджигая все, чего они касались: стены, пол, ворон; Икка закашлялась, содрогаясь в этой магии, текущей из ее тела. Она почувствовала резкую неожиданную боль во рту, чуть не подавилась чем-то и выплюнула это нечто на ковер.

Лежавший в серебристой лужице магии крошечный комочек оказался зубом, нет, двумя зубами – это были два ее нижних коренных зуба.

Кэресел навалилась на нее всем телом, но Икка, опираясь на один локоть, еще немного приподнялась и посмотрела на Пиллар. В дверном проеме металось пламя, летали перья, Икка с трудом дышала из-за дыма, дым разъедал ей глаза, но она все равно смотрела, встретила остекленевший взгляд скорчившейся на полу Святой. Тьма, жившая внутри чудовища, разъедала его тело, и оно растекалось по половицам. Магия обожгла кровоточившие ранки у Икки во рту; она нащупала языком дыры на месте зубов, почувствовала вкус крови и улыбнулась.

– Ты больная на всю голову, – прохрипела Каро. Магия струилась у нее по щекам, текла из ноздрей. Ее светлые волосы в полумраке казались серебристыми. Она потянулась, взяла руку Текки и подтащила ее к себе, к ним.

Икка убрала темные волосы с виска Текки. Каро лежала, уткнувшись лицом в живот Текки, лоб Икки касался щеки умершей. И вот они двое, оставшиеся в живых, одновременно сделали вдох. Дым наполнил их легкие, но ни та, ни другая не почувствовали этого.

Икка взяла подруг за руки и забрала их из этого жуткого места, залитого кровью. Они очутились на пожухлой прошлогодней траве в тени ограды соседней фермы; там, на старом заборе, они трое когда-то вырезали непристойности, руны, свои имена. Икка лежала на спине среди сухого чертополоха, глядя на свинцовые тучи и на столб ограды, который как будто поддерживал небосвод. На столбе было написано:

Кэресел Рэббит + Ретекка Роуз Мур + Иккадора Алиса Сикл говорят Святые пошли на хрен.