Читать книгу: «Девять кругов рая. Книга Третья», страница 4

–Да.

– Хорошо. За ним пойдет Перминов. Перминов, ты здесь?

– Да.

– Отлично.

И так далее. По какому принципу они формировали свою очередь, было не ясно. Но в результате всего этого некогда спаянный коллектив превратился в плохо организованную толпу. Началась давка, появились недовольные, которые, в общем-то, и создали иллюзию паники. Иллюзию, потому что телевизионщики в целом люди обеспеченные и в массе своей относительно культурные. Каждый понимал, что если не получит деньги сегодня, то наверняка получит их завтра. Понимал до того момента, пока Сапа не начал выкрикивать фамилии. Вот тут в толпе и послышался ропот. Дело запахло апартеидом по мало кому понятным признакам.

– Почему он стоит первым, если его эфир только вечером, а мой через полчаса? –Первой возмущенно начала кричать Ира Карацюпа, показав на какого-то из своих коллег впереди.

– А какого черта тогда ты здесь делаешь? – Взвизгнул перед ней ведущий утренних программ, услышавший за своей спиной Ирин голос. Он почему -то был уверен, что Ира сидит сейчас за компьютером и кропотливо работает над текстом сюжета, который он заверстал в свой выпуск. – Быстро иди на своё рабочее место!

– Ты здесь не ори, не ори! – По- базарному отреагировала на это его высказывание Ира, спровадив ведущего рукой. – Начальник тоже мне выискался! Я деньги должна получить или нет?

Не позволив ведущему рта раскрыть, она продолжила, тут же начав загибать пальцы:

– За квартиру не плочено. За детский сад не плочено. За мамину дачу не плочено. За электричество не плочено…

И так далее. За Иру тут же вступились коллеги, тоже замахав на ведущего руками: чего, мол, ополчился на бедную девушку? Она вон, бедняжка, сто лет дома не была, маму не видела, в чужом городе обитает! Чего привязался? Сам, главное, за деньгами стоит, а девушку работать гонит! Ну, молодец! Ну, герой! Ведущий, чтобы не восстановить против себя всю редакцию, сложил руки на груди и отвернулся, сделав вид, что его не правильно поняли. А очередь начала успокаивать бедненькую провинциалку Иру, которую обидели злые московские мужики. Успокоившись и убрав носовой платок в карман юбки, Ира высказала предположение:

– А вдруг денег вообще больше не дадут?

После этих её слов, те, кто стояли вокруг неё, подняли такой ропот, что в дело были вынуждены вмешаться наши самозванные медиаторы:

– Корреспонденты и ведущие без очереди! – Стал объяснять Сапа, вышагивая перед очередью, как назначенный сверху поработителями староста.

– А мы, мы?!.. Редакторы? Мы же в утренней бригаде! – Обратив к нему лица, загалдели из всех концов очереди.

– Сапа, Сапа, меня впиши! – Нашептывал сзади корреспондент Костя Сучилин, постоянный партнер Сапы по преферансу.

– Сапа, друзей не забывай, – проходя мимо Захара, шепнул ему Сергей Голошевский, коллега Сапы по военному училищу.

– А мы в вечерней бригаде! – Кричали от дверей двое ассистентов режиссера. Что нам тут до начальной отбивки стоять? А кто новости делать будет?

– Все получат, все… -снисходительно улыбаясь пообещал Мамонов, черкая что –то в своём блокноте.

Шаг за шагом голубые воды Неонового телевидения замутили мутные отложения человеческого эгоизма.

– Поп Гапон! – Указывая на Сапу, смеясь, говорил специальный корреспондент Саша Арцыбашенко, (в будущем главный редактор Старого телевидения). – Господа, не верьте ему, это провокатор!

Самое смешное, что ни Сапа ни Мамонов в деньгах не нуждались. Зарплату они получили накануне в банке. Что касается Сапы, то его по-моему эта ситуация откровенно забавляла. Подобно капитану Кидду восседал он на троне посреди невольничьего рынка, держа в руках список и радостно выкрикивая фамилии. Все – таки страсть командовать в военных неистребима! Когда я, уже получив деньги, проходил мимо, Сапа, держа в руке список, подмигнул мне и сказал:

– Старик, нет такой точки, которую бы мы не сделали горячей, да?

Нехотя, мне пришлось с ним согласиться. Наплыв у банкомата тем временем достиг апогея. Все кричали и толкались, стараясь не пускать в очередь «своих» и «дежурных». За каких – нибудь пять минут два лучших репортера компании, руководствуясь "благими" намерениями, сумели превратить спаянный коллектив в митингующую толпу.

Только теперь я понимаю, что призрак развала Неонового Телевидения, который произошел четыре года спустя, уже тогда бродил по коридорам Останкино. Не знаю, удалось бы Сапе и Мамонову в конце концов навестить порядок, но на беду из лифта в этот момент вышел Андрей Борисович Доброхотов. Окинув грозным взглядом столпотворенье, генеральный коротко бросил, чтобы все разошлись по рабочим местам. Было видно, с каким громадным усилием ему удается сдерживать охвативший его гнев. Увидев Сапу и Мамонова со списками в руках, он попросил зайти обоих к нему в кабинет. Что говорил Сереге и Мамонову Андрей Борисович тет – а-тет никто не знает, но в тот же вечер генеральный назначил общее собрание, где объявил, что сегодняшний день является худшим в его жизни. Виной позора, который пережил генеральный, являются несколько человек, которых он, генеральный, если честно и видеть-то больше не может. И с ними, добавил он, вообще, кажется, придётся расстаться. В конце речи генеральный, правда, смягчился и сказал, что виновникам происшествия сделано последнее, «китайское предупреждение».

Вечером в корреспондентской можно было увидеть, как Сапа и Мамонов сидели друг против друга и мрачно курили. Время от времени кто-нибудь из них бросал фразу, типа:

– Нет, ну идея-то была правильной?

– Правильной.

– А че же тогда?

– Да стукачи все.

– Вот и делай людям добро после этого!

– А ты что думал?!

И оба тяжело вздыхали.

Интересно, что когда генеральный директор покинул телекомпанию, чтобы возглавить другую компанию – Мамонов тоже ушёл вместе с Доброхотовым. А Сапа нет. Но Захар зато впоследствии возглавил от государственного телевидения корпункт в одной из европейских стран. До отъезда он женился. Его избранница, стройная шатенка родом из Новокузнецка, оказалась довольно миловидной девушкой. (Я однажды мельком видел их вместе). Мне было интересно, как складывается их жизни в Германии, куда Сапа поехал собкором.

Приехав однажды в Берлин, я позвонил Захару. Он обещал приехать и пообщаться. Примерно час я прождал Сапу у Бранденбургских ворот. Потом он вдруг позвонил мне и сказал, что задерживается. А затем позвонил еще раз и сказал, что ему пришлось срочно уехать в соседнюю Бельгию снимать репортаж по заказу спортивной редакции. Я сказал: " ну, разумеется, дела в первую очередь". Но я почему-то не поверил Сапе. Дело в том, что в тот момент я работал в маленькой частной телекомпании, название которой в журналисткой среде было даже не принято произносить вслух, такой она была непрестижной. Может быть, Сапа, подумав, что от такого знакомства ему не горячо, ни холодно, решил ко мне не ехать. А, может, он и впрямь был занят.

Оставшись один, я, побродив немного по берлинским улицам, купил в кассе театра билет и пошел на представление в Берлинскую оперу. Удивительно, но в Германии билеты на балет есть в свободной продаже. Не то, что у нас. Сапа же, я это давно знал, недолюбливал и балет, и оперу. Балет, на который я попал, был классической постановкой "Ромео и Джульетты" на музыку Прокофьева. Она доставила мне огромное удовольствие. Так я культурно отомстил капитану-лейтенанту Сидорову за его предательство. Вот тебе, Сапа! А ты что думал?

Глава седьмая

Будни в Останкино

От кафе на 11- ом этаже Останкино до редакции Нового Телевидения на 9 – ом – три минуты ходьбы. Это если ждать лифта. По лестнице быстрее. Останкинский корпус как перевертыш. Всегда удивляешься его двойственности. Выходя из лифта на 11 – ом достаточно пройти налево по коридору и в конце его ты уже оказываешься на 9 -ом. Пространственный коллапс из произведений Азимова. Я не удивлюсь, если однажды именно русские придумают нуль – транспортировку. Перейдя с одиннадцатого на девятый попадаешь в зону отчуждения – массивные толстые двери с металлическими торцами, грязно – белые стены с отвалившейся штукатуркой, люди с отвертками в руках. Затерянный мир Герберта Уэллса. Платформа номер девять с половиной!

У лестницы на восьмой технический этаж я вдруг встретил Володю Шушанова, нашего комментатора. Володя писатель, думающий человек. Эстет. Его очень ценит Доброхотов. Кивнув мне, Шушанов прошмыгнул в маленькое кафе, построенное на месте бывшего женского туалета. Там всегда свежее пиво. (Кстати, это была не единственная точка общественного питания на территории Останкино, переделанная из туалета. Неправы были те, кто думал, что если перестроить туалет, то будет туалет, но лучше. Прямо напротив телецентра был ресторан "Твин Пигз", "Две свиньи", тоже построенный на месте общественной уборной. В этом я думаю была главная примета перестроечного времени: там, где раньше человек исключительно опорожнялся, теперь шло активное наполнение).

На моё приветственное: "как дела?", Шушанов буркнул в ответ что -то малопочтительное. По-моему, меня он недолюбливал и считал пижоном из-за того, что я носил вещи, купленные мне давно Раздашем и Алевтиной для ведения программы. Я с Шушановым старался не сталкиваться. Не по работе, никак. Общался Шушанов с теми, кого считал интереснее себя. Это при этом, что самого считали чуть ли последним из могикан ерофеевского типа. Некоторые отзывались о нём, как о думающем алкоголике. Жил он, кстати, в Гохранском переулке, в писательском доме. Рядом были квартиры Искандера и Вайнера.

Когда-то Володя был очень бедным и ездил на «Запорожце». Говорят, трезвым он за руль садился редко, поэтому «Запорожец» часто оказывался припаркованным в самых неожиданных местах писательского двора. Очень часто, например, он оставлял его перед гаражом Аркадия Вайнера. Говорят, выходя утром на балкон, талантливый писатель ругался, на чем свет стоит.

– Не ругайтесь, товарищ Вайнер – философски замечал Володя со своего балкона. – Вам это не идет.

Попав на Неоновое ТВ в качестве политического комментатора, Володя неожиданно разбогател и стал ездить на джипе. Привычек, правда, не изменил. Однажды утром к нему домой пришли два соседа-писателя, в руках одного из которых была пара бутылок пива.

– Мы к тебе, Володя. – сказал один, протягивая Шушанову пиво.

– Добро пожаловать. – ничуть не удивляясь, сказал Володя, забирая бутылки. В конце концов, признание может быть и запоздалым. -Чем обязан, господа? – Стараясь попасть ладонью себе на бедро, но вместо этого попадая то на рёбра, то на ногу, спросил он.

– Ты сегодня в окно смотрел? – Издалека начал сосед.

– Нет, – отрицательно тряхнул головой Шушанов, которого предложение посмотреть в окно почему -то оскорбило.

– А ты посмотри всё же, – принялся настаивать его коллега по перу.

Володя нехотя подошел к окну на кухне, отодвинул занавеску и внимательно осмотрел двор. Затем вернулся к столу, открыл бутылку пива, сосредоточенно выпил половину и снова подошел к окну. Гости терпеливо ждали у двери.

– Ну, снег…-наконец, сказал он. Гости радостно переглянулись. Чем -то они напоминали двух егерей, у которых задержанный браконьер старательно не замечает убитого им медведя. Володя опять подошел к окну и снова не увидел ничего особенного: снег, деревья -все, как обычно. Только присмотревшись, он понял, куда клонили соседи. Передние колеса его мощного «Чероки» стояли не на асфальте, а …на капотах двух припаркованных рядом иномарок.

– Но Вы же заняли мое место! – Попытался возвысить голос Шушанов.

– Перестань, Вова…-поморщился сосед – Мы к тебе, как к человеку пришли, с пивом. А ты?

Парковка обошлась Володе в восемьсот долларов. Но он неплохо зарабатывал. В редакции его ценили. Володины комментарии, полные метафор и сравнений, были предметом искренней зависти ищущих славы журналистов. Удивительней всего, что Володя писал некоторые из них, изрядно накачавшись в бывшем туалете пивом. "Левой ногой", как объясняли потом завистники его таланта. Но талант был, и за него ему прощалось многое. Впрочем, порой комментарии не удавались. И тогда Доброхотов вызывал Шушанова к себе. Очень осторожно подбирая слова, генеральный мягко рекомендовал своему комментатору "отдохнуть недельку". Выслушав начальника, Володя, сделав глубокий вдох, кивком с ним соглашался. В дни отдыха Шушанов лежал дома на диване, от всей души ленился и читал «Дети капитана Гранта». Эта книга, по его словам, будила в нем неимоверный аппетит. Под Жюля Верна он съедал шмат украинского сала и добрую краюху черного хлеба. На работу Володя выходил отдохнувшим, просветлевшим и тихим.

Заглянув сейчас в кафе, я увидел сидящим рядом со Шушановым оператора Льва Колчанова. Перед обоими высилось по большому бокалу с пивом. Они о чем-то неторопливо беседовали.

– Мамонова не видел? – Спросил я Колчанова. На минуту он наморщил лоб как будто его заставили вспомнить о чем-то мелком и незначительном, и затем отрицательно покачал головой.

Колчанова многие журналисты побаивались и не зря. Бывший десантник, коренастый и молчаливый, с огненно – рыжей головой, он был своеобразным человеком. Про него ходили легенды. Рассказывали, например, что он легко открывал любую бутылку ребром ладони. Мог запросто отправить в нокаут человека, ударив его в определенную точку рукой. С Колчановым я был в командировке всего один раз. Но мне это запомнилось.

Однажды нам с ним поручили снять наводнение в Вологде. После того, как уставшие и голодные, мы приехали с ним в местный телецентр, я отсмотрел материал и сел писать текст. До эфира оставалось меньше часа. Колчанов поначалу остался ждать меня в местной операторской. Я знал, что ему очень хочется выпить, однако из чувства профессиональной солидарности он не стал этого делать, а решил подождать, пока я закончу работу.

– Сходи выпей, – разрешил я ему, видя, как он мается.

– Не хочу, – отрезал Колчанов.

Вообще -то дружбы у нас с ним не получилось с самого начала. Еще в поезде выяснилось, что Колчанов предпочитает вину водку, назвав мою бутылку «Токайского» анализом мочи. Говорил он в отличие от меня мало или очень коротко. Пил Лёва много, но не расслаблялся, а с каждым стаканом все больше и больше мрачнел. В такие моменты слова он, казалось, вообще не говорил, а выдавливал их из себя, как загустевшую киноварь из тюбика. В поезде я все время ловил себя на мысли, что мне хочется выйти из купе. Слава богу, водка у него, наконец, кончилась. Но это ничего не изменило. До этого мы хоть немного молчали, а тут вдруг замолчали. И напряжение, которое сразу возникло между нами, было сравнимо лишь с напряжением, которое возникает между двумя узниками, долго находящимися вместе в одной камере. Наш поезд медленно плёлся вдоль каких –то дремучих лесов. Слабый свет придорожных фонарей сполохами освещал лежащую у нас на столике на газете нарезанную колбасу и хлеб. Хирургической сталью поблёскивало лежащее на том же столе лезвие открытого складного с зазубринами десантного ножа Колчанова. Проехав какой-то полустанок поезд заскрипел и вдруг остановился в какой -то тени. На пару минут купе погрузилось во мрак. Красным семафором в ночи оставалось гореть лишь лицо Колчанова.

– Вот так чик – и нет человека…– мрачно вдруг сообщил мне Лёва, поглядев в окно. Я перевёл взгляд туда же. За окном никого не было. И тут я понял, кого он имел в виду, сказав: «чик»! По моей спине пробежали крупные, размером с южноамериканских муравьёв мурашки. Потихоньку я начал нащупывать в темноте выключатель на стене, чтобы включить свет. Не найдя его, я уже хотел встать, чтобы выйти на всякий случай. Но, увидев по дороге выключатель под висящей сбоку полки нашей верхней одеждой, я протянул руку, включил свет и только тут вздохнул с облегчением. На всякий случай, на обратном пути, я отсел от Лёвы подальше.

В тягостной тишине мой взгляд упал на его часы – громадные со светящимся циферблатом и массой функций.

– Классные часы, – заметил я, чтобы расположить Лёву к себе и отвлечь его от мрачных мыслей. К тому же, где-то я читал, что с маньяками нужно разговаривать. – Где купил?

– Снял с бесчувственного тела, – медленно и с расстановкой, будто сбрасывая на пол по килограммовой гире, сказал Колчанов.

– Как это?! – Не понял я.

– Ехал в машине, остановился на светофоре, – охотно стал рассказывать он, – вдруг к машине подбегают двое чеченцев. Один залезает в машину со стороны пассажира, а другой открывает водительскую дверь и пытается натурально меня вытащить. Ну, думаю, хрен вы угадали, ребята! А у меня в «Мерсе» моём квадратном -совершенно случайно -«демократизатор» оказался – милицейская дубинка резиновая. Под сиденьем как раз лежала. Я ее вытащил быстро и этого, который справа залез, вырубил одним ударом, а второго догнал на улице и тоже пару раз дал по башке. Ничего страшного: легкий обморок, частичная потеря сознания… – как о чем -то заурядном рассказывал Колчанов. – Потом, смотрю – у него часы руке. Фирменные. Какого чёрта, думаю, имеет же человек право на трофей?

– Они тебя ограбить что – ли хотели?

– Ну да, машину наверно забрать хотели…– усмехнулся Лёва, прикладывая часы к уху.

Больше я его ни о чём не спрашивал. Мало ли на какие новые мысли это может его навести.

Так вот в Вологде, когда мы приехали, у меня как назло, не шёл текст. Наверно от холода голова отказывалась работать. Пока я писал, Колчанов подходил ко мне три раза: «До перегона сорок минут осталось, успеешь?» «Осталось полчаса. – чего ты телишься?». «До перегона пятнадцать минут…»

– Да отвали ты! – Не выдержал я. – Видишь, я пытаюсь сосредоточиться! – Колчанов молча посмотрел на меня и от его взгляда, как пел Высоцкий, «стало холодно спине». Потом молча развернулся и ушел. К перегону тогда я всё же успел. Но больше на съемки мы вместе не ездили.

Что касается приятеля Лёвы Шушанова, то людей, вроде меня, он замечал лишь в той степени, в какой это было необходимо, чтоб его не сочли уж совсем невоспитанным:

– Тебя Осокин искал, – посмотрев на меня сейчас, вспомнил он, – съемка что -ли какая -то…

Я кивком поблагодарил его. Впервые за утро мне стало не по себе. Если ведущий новостей на Неон Тв во второй половине дня разыскивает журналиста, это означало только одно – будет неприятный выезд.

Тут надо пояснить. У каждого ведущего на ТВ есть свой конек. Автору и ведущему аналитической программы Евгению Масленникову, например, нравятся политические интриги. Я специально употребляю здесь нейтральное слово «нравятся», вместо коварного «обожает», чтобы не обидеть этого известного в журналистских кругах человека.

Ведущая новостей Татьяна Митяева любит, когда все сюжеты в её новостях идеально смонтированы и по тексту, и по картинке. И чтобы весь новостийный выпуск был идеально свёрстан, чтобы от ведущей в студии до самого последнего крохотного кадра, все выступали, как полки на параде. Даже к внешнему виду журналистов она относится очень серьёзно. А уж к словам, которые они говорят и подавно. Не дай Бог, в этом смысле, вам было брякнуть в эфире что –нибудь не то. Прощай тогда и хорошее отношение к тебе Татьяны, и хорошее расположение, которым вы у ней пользовались. Митяева умеет очень долго не забывать и, кстати, очень холодно не отвечать на приветствия.

У Виктора Осокина, её коллеги и сменщика, тоже свой конёк – он обожает трупы в кадре.

То есть, если на его неделе в эфире не было покойников – то все репортерские жертвы как говорится, были напрасны. И это при том, что в жизни более жизнерадостного человека, чем Виктор Осокин, я не встречал. Как – то раз я, по его приглашению, зашёл к нему домой выпить чаю. Целый час во время чаепития, я, его молодая жена Алёна и он, не переставая смеялись, рассказывая друг другу всякие истории.

Но на работе Виктор совсем другой человек.

Однажды в нашу редакцию пришло горестное известие – разбился самолет с журналистом Артёмом Боровиком. Вместе с ним ещё погиб чеченский предприниматель Зия Бажаев.

Первое что сделал Виктор – это послал молодого журналиста Фролова на съемку в морг, чтобы тот снял тела обоих погибших. Беднягу в морг разумеется не пустили. Во- первых, был уже вечер, а во -вторых морг в тот день был закрыт для посещения.

Что бы сделал любой нормальный человек? Он бы развернулся и ушёл. Но не таков был Фролов. Он позвонил Осокину и получив от него твердое указание "снять хоть что-нибудь", принялся за дело.

Вечером, изумленным зрителям был представлен следующий материал: через забор городского морга в сумерках лезет хорошо одетый молодой человек с микрофоном в руке. Дальше он ходит по территории морга и шёпотом говорит: "мы не знаем, в каком из холодильников лежат тела двух погибших в авиакатастрофе людей, но это точно где -то здесь…".

Помню, многих из нас тогда, я говорю о журналистах, этот сюжет и рассмешил и разозлил. Во –первых, где тут новость? А во –вторых, если так дело дальше пойдёт, следующим местом съёмок будет чей –то гроб, который нам прикажут вскрыть, чтобы посмотреть , что там внутри. И всё это лишь для того, чтобы пронять зажиревшего в конец зрителя.

Но что странно, когда мы смотрели рейтинги на следующий день, на этом сюжете он был высоким! То есть, вы понимаете, никто из зрителей не переключался и смотрел до конца. Значит, Витя всё угадал точно!

Фролова, кстати, очень хвалили на следующий день на редакционной летучке за его подвиг. Но это ещё не вся история про трупы.

На следующее утро в морг отправили меня. Уже днём. Однако ситуация повторилась. Нашу группу не пустили, но уже не потому, что был вечер, а просто – чё вам тут надо?

Тут я увидел, что у входа в мертвецкую стоят несколько чеченцев. Я решил взять интервью у одного из них, но только подошёл, они замахали руками. Чеченцы народ особенный. Понимая, что если я подойду к кому -то из них второй раз, это может закончится стычкой, причём вооружённой, я отошёл в сторону. Мы решили попробовать сделать так, как этому научил нас Фролов, то есть проскользнуть на территорию морга нелегально. Но едва мы подошли к забору, из ворот выбежал вдруг охранник и приказал нам отойти подальше по-хорошему. Наверно они тоже видели новости со Фроловым и знали, на что мы способны. Не найдя возможности попасть живым в морг, я решил вернуться в Останкино.

И тут, увидев меня в коридоре редакции, Витю чуть не хватил удар.

– Что ты здесь делаешь? – Заорал он. -Ты должен быть в морге!

– Но я ведь еще живой! – Решил пошутить я.

И напрасно. Потому что когда речь шла о трупах, Витя плохо понимал шутки.

– Немедленно возвращайся в морг!– Закричал он. –Тебя там ждут!

Он имел в виду вторую съёмочную группу, которую надо было сменить. Теперь пора было объяснить ведущему истинное положение вещей:

– Витя, – спокойно начал объяснить я ему, -в морге, куда я ездил, был лишь один покойник с места катастрофы – чеченец. Сегодня рано утром его забрали, чтобы по обычаю подготовить к похоронам. В каком морге находится журналист, мне никто не говорит…

– Ты просто не хочешь работать! – Капризно сказал Витя и тут же перенаправил меня на съёмку домой к отцу Артёма Боровика, тоже известному журналисту, Генриху Боровику.

Про эту съёмку рассказывать особо нечего. Представьте, ошеломлённого вестью о гибели сына отца, к которому заходят четыре, повторяю, четыре(!) съёмочные группы, (мы третьи, перед нами Первый и Шестой каналы, за нами РенТВ) и не разуваясь начинают шастать по комнатам. Помню, как долго Генрих Аверьянович не мог ответить ни на один наш вопрос, потом выдавил из себя что –то вроде: «да, вот, представляете, как вышло?…».

И всё.

Всё -таки, что ни говорите, а есть в работе журналистов что –то от работы жуков –могильников!

В подтверждении этого тезиса через пару дней меня опять отправили снимать морг, на этот куда –то на край Москвы. Этим сообщением, что нужно ехать, меня осчастливил координатор компании, похожий на батьку Махно, человек по фамилии Сироткин.

– Иди к Вите, – хищно осклабился он, увидев меня, инструкции получи.

С замиранием сердца открыл я дверь в кабинет ведущего. Осокин сидел за столом, заваленным бумагами и кассетами. Увидев меня, он сказал:

– Езжай на Каширку, снимешь больницу и морг.

– На что -то конкретное стоит обратить внимание? – Осторожно поинтересовался я.

– Ещё бы! Там тысячи покойников! – Завопил Витя. – Куда конкретней? Полторы тысячи раненых! Так что давай, не стой тут. Из морга не возвращайся, пока не кажу. Да, и побольше лайфов!

– С покойниками? – Пошутил я.

– Нет, с живыми, которые потеряли близких! И обязательно эмоции, побольше- слёзы, там и всё такое. Ну, сам знаешь…

Я подумал, что нет, не знаю. Но ехать всё равно же придётся.

Глава восьмая

Ветрова

Той ночью неизвестные взорвали жилые дома на юге Москвы. Тысячи людей погибли под обломками многоэтажных зданий. Преступление вызвало шок в обществе. Событие было настолько чудовищным, что не укладывалось в голове. Значит, никто не в безопасности даже в Москве? Репортёры не находили слов, чтобы рассказать о случившемся. Вообще –то эмоции в репортёрском деле не поощряются, и поэтому в эфир шли лишь сухие доклады о том, сколько и где погибло.

Ужасная статистика массовой гибели людей и сухой информативный тон, делали лично для меня эту трагедию дополнительно невыносимой. Я бы предпочёл бы вместо всего этого, увидеть по телевизору диалог между обычными людьми и представителями власти, которые допустили это. Нельзя сказать, что попыток таких диалогов не было. Были. Но после них оставалось больше вопросов, чем ответов. Эти передачи к тому же оставляли странный осадок и ты начинал думать, что вовсе не враги заминировали дома, с целью совершить это зверство, а, как раз те, кто должны были эти дома защищать. Но почему – вот, в чём была загвоздка. Чего они хотели этим добиться? Не верилось, что ради кого-то, пусть даже и очень нужного, которого мечтали наделить большими властными полномочиями, пришлось убить столько неповинных людей. Но факт оставался фактом. Свидетели видели машины, подвозящие какие –то мешки до взрыва к домам…Они спрашивали подвозивших, для чего всё это. Им говорили, что идут учения, не волнуйтесь…И вдруг –взрыв, не учебный, а настоящий.

Я думаю, какие бы благие цели не преследовали люди, сделавшие это, им придётся ответить за это на Страшном суде.

Но вернёмся к Неон ТВ. Естественно, что такая гора человеческих трупов, не могла пройти мимо ведущего вечерних новостей Виктора Осокина. В своих новостях он хотел дать наиболее полную картину несчастья. На съемки он послал меня.

Оператора, с которым мы должны в этот раз были снимать, была девушка. Звали её Марина, а фамилия её была Ветрова. Я поначалу очень удивился, что ехать придётся с женщиной. Ведь задание было не из простых. Во-первых, нам предстояло снимать клинику, а врачи к тому времени запретили общаться больным со всеми, кроме близких родственников. Кроме того, почти у каждого пострадавшего, помимо посттравматического шока, была ещё тяжелая психическая травма. Ведь на глазах у многих умерли близкие люди.

В операторской комнате Останкино в день взрыва было многолюдно и шумно. Бродил с кассетой Шушанов, стоял, подпирая стену Сапунов. Костя Сучилин, поставив дежурному технику шахматный мат за оператора, взял его, как девушку под ручку и говоря ему ласковые слова: "пойдём, милчеловек, а то мне ещё слова потом писать, и монтировать ещё потом…", повёл его к выходу, на ходу раскланиваясь со всеми, типа: "привет, Лёш. Как дела, Игорёк? Вить, рука -то не болит?" и так далее.

Это место – операторская чем -то напоминало мне вокзал. Кто-то тут смотрел телевизор, кто-то играл в шахматы, один человек прихлебывал из кружки с надписью «злобный чудак». Фамилия этого человека, кстати, была Люциферов, звали его Боря, и он, по –моему глубокому убеждению, ей соответствовал. Люциферов работал на Неон ТВ оператором примерно столько же, сколько и я. Разумеется, мы с ним тоже ездили на съёмки. Но после одного случая, когда мы едва не подрались, я старался его не замечать. Но об этом ещё позже. Пока же я тихонько пройду мимо того места, где Люциферов попивает чаёк.

Прямо за Люциферовым, на кожаном диване во всем этом гвалте мирно кемарил бессменный дежурный оператор Влад Полесов. Говорят, однажды во время дежурства он напился и натурально обделался. После этого его брали на съемки только в Кремль( не подумайте чего плохого, просто там много туалетов и они рядом).

Наткнувшись на меня взглядом, Сучилин спросил: "на Каширку?". Я кивнул: "а ты?". "На Гурьянова. "Ясно". Улица Гурьянова была вторым местом, где после взрыва рухнул жилой дом.

Ко входу операторской вышел главный оператор Федя Строев и увидев меня крикнул в сторону:

– Ветрова, на выход! Пришли за вами, – добавил он, когда увидел её, причём с тем хмурым выражением, каким сообщают о приходе полиции. Так он демонстрировал к ней своё отношение. Они частенько конфликтовали. Из -за техников. Но Ветрова, думаю, была не единственной, с кем он конфликтовал из -за чего -нибудь. Такая у человека служба, что поделать. Если честно, на его лице вообще редко появлялось благожелательное выражение. Федя, что удивительно, оставался неприветлив, даже когда улыбался. Я очень хорошо помню день, когда мы первый раз поехали с Ветровой на съёмки. Едва Строев выкрикнул её фамилию, из комплектовки выглянула рыжеволосая девушка такой красоты, что у меня едва не перехватило дыхание.

– Губы не раскатывай, – шепнул, проходя мимо оператор Илья Зверев. – Девочка замужем, муж спецназовец.

– Разберусь, – огрызнулся я.

– Ну, ну, смотри…-пошел в другую сторону Зверев.

Дух, который царил в операторской комплектовке, можно было обозначить одним словом – мужской. На этот раз пахло сырными палочками. Я огляделся. На диване, шурша пакетиком с чипсами и глядя в телевизор, сидел мой приятель Кирилл Демченко. Заметив меня, он улыбнулся:

– Неужто со мной?

– Не -а. С девушкой нынче. -Ответил я.

– Предатель, – с ехидной улыбочкой пригвоздил меня к полу Кирилл, но тут же добавил:.

– Да, ладно, я шучу, не обижайся.

И я пошёл дальше.

Подошла Марина, спросила: "с вами едем?". Я кивнул. В джинсах и кофточке, с медной копной волос, из под которой на меня посмотрели два голубых озера с игрой солнечного света в глубине, она решительно не вписывалась в болотистый и затхлый антураж телевизионной комплектовки. Повсюду тут стояли бледно -зелёные металлические шкафы с чем –то неопрятным внутри, грудились серые мониторы, валялись одноцветные мотки проводов, треноги штативов и кофры со светом. Только в одном закутке, отгороженном от остального помещения все теми же щитами, можно было найти чайник, печенье и десяток разнокалиберных кружек. Всегда там сидел кто-то из операторов за единственным столом, прихлебывая кипяток, и передвигая шахматные фигуры на доске. От всего этого беспорядка веяло такой казёнщиной и унынием, что тут всегда хотелось, выкрикнув фамилию оператора, поскорее уехать на съемки. И вдруг такое чудо – девушка.