                     150 000 000 мастера этой поэмы имя.
Пуля – ритм.
             Рифма-огонь из здания в здание.
150 000 000 говорит губами моими.
Ротационной шагов
                  в булыжном верже площадей
напечатано это издание.
Кто спросит луну?
         Кто солнце к ответу притянет —
чего
                                ночи и дни чините!?
Кто назовет земли гениального автора?
Так
    и этой
           моей
                поэмы
                      никто не сочинитель.
И идея одна у нее —
                    сиять в настающее завтра.
                     В этом самом году,
  в этот день и час,
         под землей,
               на земле,
                       по небу
                              и выше —
такие появились
                плакаты,
                         летучки,
                                  афиши —
«ВСЕМ!
           ВСЕМ!
                 ВСЕМ!
    Всем,
    кто больше не может!
    Вместе
    выйдите
    и идите!»
  (подписи):
    МЕСТЬ – ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР.
ГОЛОД – РАСПОРЯДИТЕЛЬ.
    ШТЫК.
    БРАУНИНГ.
    БОМБА.
           (три
                подписи:
секретари).
Идем!
Идем-идем!
Го, го,
                     го, го, го, го,
го, го!
Спадают!
         Ванька!
                 Керенок подсунь-ка в лапоть!
Босому что ли на митинг ляпать?
Пропала Россеичка!
                   Загубили бедную!
Новую найдем Россию.
                     Всехсветную!
                     Иде-е-е-е-е-м!
Он сидит раззолоченный
                       за чаем
                               с птифур.
Я приду к нему
               в холере.
                         Я приду к нему
                                        в тифу.
Я приду к нему,
                я скажу ему:
                           «Вильсон, мол,
                                            Вудро,
хочешь крови моей ведро?
И ты увидишь…»
              До самого дойдем
                            до Ллойд-Джорджа —
скажем ему:
            «Послушай,
                       Жоржа…»
– До него дойдешь!
                                До него океаны.
                     Страшен,
                          как же,
                              российский одёр им.
– Ничего!
          Дойдем пешкодером!
Идем-идем!
Будилась призывом,
                   из лесов
                            спросонок,
                     лезла сила зверей и зверят.
Визжал придавленный слоном поросенок.
Щенки выстраивались в щенячий ряд.
Невыносим человечий крик.
Но зверий
          душу веревкой сворачивал.
(Я вам переведу звериный рык,
если вы не знаете языка зверячьего):
«Слушай,
         Вильсон,
                                       заплывший в сале!
Вина людей —
             наказание дай им.
Но мы
      не подписывали договора в Версале.
Мы,
    зверье,
            за что голодаем?
Свое животное горе киньте им!
Досыта наесться хоть раз бы еще!
                    К чреватым саженными травами Индиям,
к американским идемте пастбищам!»
О-о-гу!
        Нам тесно в блокаде-клетке.
Вперед, автомобили!
                    На митинг, мотоциклетки!
Мелочь, направо!
        Дорогу дорогам!
               Дорога за дорогой выстроились в ряд
Слушайте, что говорят дороги.
                           Что говорят?
«Мы задохлись ветрами и пылями,
вьясь степями по рельсам голодненькими.
Немощеными хлипкими милями
надоело плестись за колодниками.
Мы хотим разливаться асфальтом,
под экспрессов тарой осев.
Подымайтесь!
             Довольно поспали там,
колыбелимые пылью шоссе!
                    Иде-е-е-е-м!»
И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и.
К каменноугольным идемте бассейнам!
За хлебом!
           За черным!
                      Для нас засеянным.
Без дров ходить —
                  дураков наймите!
На митинг, паровозы!
                     Паровозы,
                            на митинг!
Скоре-е-е-е-е-е-е-е!
                     Скорей-скорей!
Эй,
    губернии,
              снимайтесь с якорей!
За Тульской Астраханская,
                          за махиной махина,
стоявшие недвижимо
                   даже при Адаме,
                    двинулись
          и на
другие
       прут, погромыхивая городами,
Вперед запоздавшую темь гоня,
сшибаясь ламп лбами,
на митинг шли легионы огня,
шагая фонарными столбами.
А по верху,
            воду с огнем миря,
                    загнившие утопшими, катились моря.
«Дорогу каспийской волне баловнице!
Обратно в России русло не поляжем!
Не в чахлом Баку,
                  а в ликующей Ницце
с волной средиземной пропляшем по пляжам».
И, наконец,
            из-под грома
                         бега и езды,
в ширь непомерных легких завздыхав,
                    всклокоченными тучами рванулись из дыр
и пошли грозой российские воздуха.
Иде-е-е-е-м!
Идем-идем!
И все эти
          сто пятьдесят миллионов людей,
биллионы рыбин,
         триллионы насекомых,
                       зверей,
                          домашних животных,
                    сотни губерний,
           со всем, что построилось,
                                стоит,
                                   живет в них,
все, что может двигаться,
     и все, что не движется,
         все, что еле двигалось,
                       пресмыкаясь,
                              ползая,
                                   плавая —
                    лавою все это,
               лавою!
И гудело над местом,
            где стояла когда-то Россия:
                         – Это же ж не важно,
                              чтоб торговать сахарином!
В колокола клокотать чтоб – сердцу важно!
Сегодня
        в рай
              Россию ринем
                    за радужные закатов скважины.
Го, го,
        го, го, го, го,
                        го, го!
Идем-идем!
          Сквозь белую гвардию снегов!
                     Чего полезли губерний туши
из веками намеченных губернаторами зон?
Что, слушая, небес зияют уши?
Кого озирает горизонт?
                    Оттого
        сегодня
                на нас устремлены
                                  глаза всего света
и уши всех напряжены,
                      наше малейшее ловя,
чтобы видеть это,
чтобы слушать эти слова:
это —
      революции воля,
                                        брошенная за последний предел,
это —
      митинг,
              в махины машинных тел
вмешавший людей и зверьи туши,
это —
      руки,
            лапы,
               клешни,
                   рычаги,
                     туда,
                           где воздух поредел,
вонзенные в клятвенном единодушье.
Поэтов,
        старавшихся выть поднебесней,
забудьте,
           эти слушайте песни:
«Мы пришли сквозь столицы,
         сквозь тундры прорвались,
              прошагали сквозь грязи и лужищи.
                    Мы пришли миллионы,
        миллионы трудящихся,
                миллионы работающих и служащих.
Мы пришли из квартир,
        мы сбежали со складов,
                из пассажей, пожаром озаренных.
Мы пришли миллионы,
             миллионы вещей,
                   изуродованных,
                            сломанных,
                                разоренных.
Мы спустились с гор,
                мы из леса сползлись,
                         от полей, годами глоданных.
Мы пришли,
       миллионы,
            миллионы скотов,
                       одичавших,
                             тупых,
                                 голодных.
                    Мы пришли,
       миллионы
            безбожников,
                    язычников
                          и атеистов —
биясь
    лбом,
       ржавым железом,
                  полем —
                       все
                    истово
господу богу помолимся.
Выйдь
      не из звездного
                      нежного ложа,
боже железный,
               огненный боже,
боже не Марсов,
                Нептунов и Вег,
боже из мяса —
                                    бог-человек!
Звездам на мель
не загнанный ввысь,
земной
       между нами
выйди,
       явись!
Не тот, который
                «иже еси на небесех».
Сами
                    на глазах у всех
сегодня
        мы
          займемся
                  чудесами.
Твое во имя
биться дабы,
в громе,
         в дыме
встаем на дыбы.
                    Идем на подвиг
               труднее божеского втрое,
творившего,
            пустоту вещами даруя.
А нам
      не только, новое строя,
фантазировать,
              а еще и издинамитить старое.
Жажда, пой!
Голод, насыть!
                    Время
      в бои
тело носить.
Пули, погуще!
По оробелым!
В гущу бегущим
грянь, парабеллум!
Самое это!
С донышка душ!
Жаром,
                            жженьем,
                железом,
                         светом,
жарь,
      жги,
           режь,
                 рушь!
Наши ноги —
             поездов молниеносные проходы.
Наши руки —
                                 пыль сдувающие веера полян.
Наши плавники – пароходы.
Наши крылья – аэроплан.
Идти!
      Лететь!
              Проплывать!
                          Катиться! —
всего мирозданья проверяя реестр.
Нужная вещь —
               хорошо,
                    годится.
Ненужная —
            к черту!
                     Черный крест.
Мы
   тебя доконаем,
                  мир-романтик!
Вместо вер —
             в душе
                    электричество,
                                пар.
Вместо нищих —
               всех миров богатство прикарманьте!
Стар – убивать.
                 На пепельницы черепа!
В диком разгроме
старое смыв,
новый разгромим
по миру миф.
Время-ограду
                    взломим ногами.
Тысячу радуг
в небе нагаммим.
В новом свете раскроются
поэтом опоганенные розы и грезы.
Всё
   на радость
            нашим
                глазам больших детей!
Мы возьмем
                              и придумаем