Читать книгу: «Преферанс Толстого – Фараон Шекспира», страница 4

– Зараза.

Про этих чтецов перевода тоже можно сказать, что они не такие уж конченные люди, а являются дезинформаторами.

Говорит ли вообще кто-нибудь правду?

27.02.18

Пора сменить название Эссе с Преферанса на:

– Преферанс Льва Толстого с переходом в затягивающий в азарт Штосс – Фараон, – хотя на вид Толстой спокоен, как удав:

– Их бин непонимайт, – хоть режьте меня, хоть ешьте. – Но!

Повторю:

– Истина в Переводе!

Остальные видят его в первоисточнике. Хотя, очевидно, что первоисточник – это Ветхий Завет. Подлинник – это перевод Ветхого Завета Иисусом Христом – Евангелие.

Почему и говорит почти постоянно Иисус Христос, что Он не придумал ничего нового, вы сами так делаете, спасаете в субботний день козу, если она нечаянного – авось и нарочно – упала в яму. И доказал – Иисус Христос – что всё что Он делает уже было при создании мира, только часть этой Истины, оказывается, находится в самом Человеке.

И изумлялись все тому только, что не только в окружающем мире, но и в Человеке Истина. Он тоже, оказывается:

– Думает, – не зря.

Значит, главное, зачем Эдгар соглашается именно:

– Сделать вид, – что бьется на шпагах со своим незаконнорожденным братом Эдмундом, в том, что и сторона Короля Лира:

– Ведет битву с противником, – может быть, неравную, так как пока бьется в защите. – А не как думает и даже не гадает Лев Толстой:

– Одни дурят других, а другие – сторона Короля Лира – ни бельмеса, ни гу-гу, вон Кент, чуть появилась возможность сразу набил морду дворецкому Гонерилы.

Далее, про дворецкого Гонерилы, которого обзывает Кент разными прозвищами, а Толстой замечает, что этих слов не могли объяснить никакие комментаторы. Такие слова, как:

– Холоп, плут, лизоблюд, низкий, гордый, мелкий, нищий, – сказанные Кентом в отношении Освальда, естественны, так как он дворецкий – слуга и есть, но именно потому говорит, что значит Освальд о себе другого мнения, и даже сам Кент знает, что в каком-то смысле это так и есть, ибо называет также:

– Гордый! – это перед кем же Освальд здесь мог гордиться, не перед другими же слугами, имеется в виду, выпендривался, как дворецкий-негр в фильме Квентина Тарантино Джанго Освобожденный.

И вот эти слова:

– Гордый и плут, – могут указать правильный путь.

Что Освальд действительно имеет основания быть гордым видно и в том, что он грубит самому Королю Лиру – немного раньше этой сцены, и за что Кент тогда избил его, Освальда. Короля, пусть и отдавшего свое наследство дочерям, Освальд знает точно, но, значит, имеет основания грубить, – или наоборот:

– Сознательно играет роль грубияна, – чтобы указать Королю Лиру, в какую глупость тот сам себя загнал. – Но также, можно думать, использует повод, чтобы высказать Лиру то, что не мог сказать, когда Лир был самим Королем Лиром.

Думаю, тут, нет, пока что, не без вариантов, а у меня два варианта, кто такой этот дворецкий.

Первое, этот тот же дворецкий, который женился на бабушке, как сказал Томский в Пиковой Даме А. С. Пушкина:

– Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкина дворецкого.

И несмотря на то, что этот бабушкин муж-дворецкий боялся ее, как огня, однако, не дал денег, чтобы заплатить бабушкин карточный долг герцогу Орлеанскому.

И, как я уже давно расписал в Эссе Пиковая Дама – дворецкий этот не кто иной, как:

– Рыцарь Розы и Креста, – даже, кажется, основатель этого ордена.

Хотя если посчитать – основатель умер раньше. И даже предполагается, что этот Иоанн Валентин Андрея, не кто иной, как Шекспир, с – возможно – подлинным именем:

– Лорд Фрэнсис Бэкон. – И его упоминаемые здесь шерстяные чулки, это возможное наклонение Шекспиром истории на себя, как на сына:

– Перчаточника.

Да и вообще вполне можно отнести все эти благодарственные слова именно к самому автору, Вильяму Шекспиру:

– Холоп, плут, лизоблюд, низкий, гордый, мелкий, нищий, треходежный, стофунтовый, гнилой, шерстяно-чулковый холоп, сын выродившейся суки.

Всю эту похвалу можно отнести не только к Шекспиру, но и вообще к:

– Человеку.

Треходежный вполне возможно означает три возраста человека: детский, взрослый, старый, или: рождение, жизнь, смерть, но может означать и то, что Шекспир был не только драматургом, но актером, и предпринимателем для своих актеров.

Сто фунтов – это, вероятно, максимальная сумма которую Шекспир мог заработать в случае удачного проведенного спектакля.

Про замазку и смазку стен нужника – это почти буквально из Гамлета, где он рассматривает череп Бедного, однако, Йорика и заключает:

– Пред кем весь мир лежал в пыли – торчит зытычкою в щели.

Человек потому и нищ, что – смертен. Не имеет главного:

– Вечной жизни.

Сын выродившейся суки – может означать, что Шекспир был внебрачным сыном.

Толстой неоднократно повторяет, что известного всем человека почему-то:

– Не узнают и не узнают, – но это тоже самое, когда Двое на Пути в Эммаус не узнают Иисуса Христа.

Причина:

– Человек узнается в спектакле по Роли.

Кент, – в данном случае Толстой говорит про него, что он буянит, избивает Освальда, – остается так никем и неузнанным и на него набивают колодки.

Проблема в том же самом, в чем она и у Бомарше, где Фигаро:

– То здесь, – а то, оказывается в совсем другом месте:

– Там. – И объясняется это тем, что он:

– То Фигаро, а то Граф в роли Фигаро, или наоборот:

– Фигаро в роли Графа.

Весь фокус в том, что в пьесе любой человек всегда двойной:

– И Смоктуновский и Гамлет, – и зрители не всегда могут толком взять в ум, кто – то или иное действие сделал:

– Гамлет или Смоктуновский? – тогда как здесь считается, что актер в пьесе —это только ее – пьесы чудовищный артефакт. – Нет! – как доказывал и доказывал Пушкин:

– Участвуют в этом Треходежном деле и Джонсом и Макферсон, и Моцарт и Сальери, а третий – из Треходежников – это Черный Человек, черный потому, что его не видно невооруженным глазом, так как он меняет одного на другого:

– Фигаро на Графа и обратно, а также Моцарта на Сальери, Джонсона на Макферсона – за Сценой! – что тоже самое:

– На Полях текста.

И вот это само существование Полей – и есть Камень Преткновения, ибо по Толстому:

– Их, конечно, не существует.

Поэтому, как это:

– Взять, так сказать, по Владимиру Высоцкому, и ни с того, ни с сего ляпнуть:

– Что примет он смерть от коня своего. – Ибо:

– Где он, конь, его уж нету, – а на те, раз, два, три:

– Спрятался в смерти.

Тут вообще всегда далеко ходить не надо – речь идет или о Шекспире, или вообще об Авторе, или о Человеке, или о Рыцаре Розы и Креста. Посмотри, или на себя или вокруг себя.

Портной может быть признан Гадким по той причине по сравнению с каменотесом или живописцем, что:

– Одевает человека, – скрывая этим его истинную красоту, которую художники, а тем более ваятели так и оставляют:

– Нет, не первобытной, а наоборот современной, но, тело показывают, как именно одежду человека, а костюм скрывает – я думаю, здесь имеется в виду – возраст, возраст того, о ком идет речь, и возможно идет, так сказать, о:

– Воланде. – Ибо именно он обиделся, что был переведен из господ только в помощники, в смотрители дома, в род:

– Бабушкина дворецкого. – Почему он и грубит Лиру, что, мол, пока, мил херц, я не обязан считать тя за бога.

Пока, – имеется в виду, Король Лир находится два раза на Сцене:

– На сцене, – идет спектакль уже – раз, а Лир и в спектакле взял себе роль, так сказать:

– Другого. – Можно сказать, знает, но не видит Короля Лира в человеке простом, как не видели Двое на Пути в Эммаус – иногда – Иисуса Христа, идущего рядом с ними.

Тут можно предположить, что именно Лир разыгрывает простого джентльмена, Рыцаря Розы и креста, отца Владимира Дубровского:

– Андрея Дубровского, – а основателя братства Розы и Креста звали тоже:

– Андреа.

Возможно, между дворецким Освальдом и Лиром и идет борьба за право управлением Этим, имеется в виду Домом, как:

– Эфирной структурой джентльмена, Рыцаря Розы и Креста. – В простонародии:

– Масонства.

И:

– A sop o’the moonshine, – отбивная под лунной подливкой:

– Луна означает косвенное знание, и значит, пока Освальд находится в своей роли:

– Просто дворецкого Гонерилы, дочери Лира, и поэтому может быть побежден Кентом, портной закрыл часть возможностей дворецкого Освальда.

Всё же Толстой отличает Лира и актера, исполняющего роль Короля Лира, говорит:

– При этом Лир, то есть скорее всего актер, играющий Лира, обращается к публике и говорит, что и ей не нужны наряды: они не согревают ее.

До этого Лир сказал, что оставить человеку только то, что нужно, и он ничем не отличится от животного.

– Таково второе действие, – заключает Лев Толстой, – наполненное неестественными событиями и еще более неестественными, не вытекающими из положений лиц, речами.

По сути дела, Толстой требует Пересказа события, сделанное в лицах, тогда, как не только Шекспир, но правильно сказать:

– Вообще вся классическая литература работает не так, как работает детский театральный кружок в доме культуры, – а:

– Реально!

По Толстому же:

– Сейчас ничего не должно происходить, – имеется в виду нового, а только вестись пересказ старого.

События в Театре происходят не только тогда, когда они были, но и прямо сейчас! Поэтому Кент, находясь в свой роли никому неизвестного нового слуги Лира, бьется с Освальдом, не:

– Ни с того, ни с сего, – а продолжает уже начатый когда-то бой, пользуясь тем, что сейчас Освальд не во всей своей силе, нет у него, как у Пушкинской Царевны Лебеди в это время всего его инструмента неотразимого действия, как написано было в тот момент у Царевны Лебеди:

– Месяц под косой блестит,

А во лбу Звезда горит.

Освальд находится в это в время в косвенном свете Луны и прямого, лобового удара нанести не может.

Толстой же задает и задает себе один и тот же вопрос:

– Ни с того, ни с сего, – не имея возможным существования прошлого, которое может быть неизвестно не только героям событий прямо сейчас происходящих, но и зрителям! – Уж, зрителям-то должно быть всё известно!

А:

– За каким тогда они пришли на этот спектакль? – спрашивается.

Зритель – Читатель – не только участник событий пьесы, но и вообще:

– Ее главный герой! – это даже не рассматривается Львом Толстым, как хоть как-то возможная реальность.

Тогда, как в пьесах Шекспира ТОЛЬКО об этом именно и идет речь, а не о том, какой король сколько имел любовниц, или он ли именно убил Дездемону, или за него это сделали другие. Вот то, что это могли сделать другие – прямо неизвестно никому, кроме одного главного героя – Зрителя, но не как очевидность:

– Вот Дездемона умирает, – это и так видят все, а видит, как человек, способный видеть Невидимое, что значит:

– Делает логический вывод, – как в Дубровском:

– Прямо нигде не написано, что Дубровский выполняет просьбу Маши, дочери Кирилы Петровича Троекурова – спасает ее, а она – к ужасу Льва Толстого:

– Отбивается от него в карете:

– Поздно, мил херц, но я другому отдана и буде век ему верна, – обращается, как сумасшедшая, – скажет Лев Толстой, потому что обращается не к Дубровскому даже, а к человеку в маске, а – как говорится:

– Где написано, что это Дубровский? – Мама мия! Он в это время сидит рядом с ней, в роли князя Верейского, – так бывает?

Вот это:

– Так бывает? – ни разу не спросил Лев Толстой, ибо со старта взялся, что:

– Театра в театре – не может быть! – спрашивается:

– Что же там тогда осталось, мил херц?

Следовательно, в Театре может идти только Спектакль, спектакль, однако, в котором участвует и Зритель, как его, этого спектакля:

– Герой.

Почему, спрашивается, Ван Гог в тридцать лет бросил свои проповеди, и был направлен в сторону иную, живописную, хотя не мог научиться даже рисовать гипс?

Именно потому, что понял, не в буквальности перевода кальки дело рассказов правды бога, а в:

– Невидимом Его духе. – Не в дереве находящемся, как Соловей Разбойник, а скрывающемся между его ветвей.

Почему и бегал Ван Гог каждое утро навстречу с Ним, чтобы, достав свой Телескоп в виде Мольберта, так нарисовать дерево, чтобы оно было таким только при Посылке:

– Там был Бог!

Толстой же присутствие бога называет артефактом самой реальности, реальности несуществующей, а придуманной совершенно несуразно Шекспиром. Вполне возможно, что Лев Толстой и сам – ПОЧТИ незаметно для самого себя, играет роль:

– Их бин понимайт только Ветхий Завет и иво Золотого Литого Тельца. – Мол:

– Вот пусть Зритель – Читатель моей этой Пьесы и расшифрует ее, если действительно верит Шекспиру.

Как грится:

– Давай, давай!

– Я звал тебя и рад, что вижу!

Вот эта фраза, что отнять у человека всё лишнее, и оставить только нужное, как раз имеет в виду, что лишнее для человека – это вера в бога, – так как поверить человек всё равно не может.

Одно из замечаний Толстого по поводу пустых речей Лира, вместо того, чтобы колебаться между гордостью, гневом и надеждой на уступки дочери – это было бы – по его мнению – трогательно. А Лир говорит вместо этой лирики:

– Что он развелся бы с метровой матерью Реганы, если бы Регана не была ему рада, – Толстой считает, что этого нельзя сделать – поэтому эти вопли Короля Лира – балаган.

Но в том-то и дело, что можно, как это сделал Дубровский, – а:

– Никто и не заметил, что наступил невозможный здесь Хэппи-Энд.

Ибо:

– Так прямо Лир говорит в сослагательном наклонении, говорит то, что уже поздно что-либо менять, время упущено, и, значит, просто ругается.

Но!

Но и наоборот, утверждает, следовательно, что Регана – на самом, так сказать, деле:

– Ему рада! – И зритель – на данном этапе – этого понимать не должен, но может:

– Почувствовать, – как можно почувствовать сначала, прежде, чем разгадать способ Дубровского, обещавшего помочь Маше, что:

– Вот такой хренопасии – это после-то обещания знаменитого на всю округу, героя этого грешного мира Владимира Дубровского и такой нелепый конец может быть, что он остался раненым в лесу прифронтовом при приближении царской кавалерии, а она:

– Но я другому, так скать, отдана и поэтому поскачу именно с ним, со стариком Верейским, в его любимую Англию. – Это можно, конечно, сказать, даже так думать, но думать и говорить только для того, чтобы обосновать за каким хреном надо делать рэволушэн год 17-й. А именно, для того, чтобы разрушить вот эту идиллию Пушкина:

– Человек – он же ж Разумный, поэтому способен иметь вот этот самый Излишек в виде:

– Господа Бога.

Исходя из этих рассуждений можно повторить, что и Толстой – если не понял – то почувствовал правду Шекспира, но решил, ужаснувшись, немного побрыкаться, чтобы будущие поколения сами смогли поверить, если на это способны.

Удивительно и даже поразительно здесь то, что Шекспир позволяет Толстому поверить в него:

– Задним числом! – вот сейчас. – Ибо:

– Только в этой вере задним числом и весь смысл Евангелия.

– Как же, Господи, я не верил?! – А вот теперь, оказывается, после Воскресения Иисуса Христа:

– Верил-л.

28.02.18

Можно назвать и по-другому это Эссе:

– Преферанс Толстого и Фараон Шекспира, – но не получается, что вот Лев Толстой только скучно думал, а Шекспир наоборот:

– Только весело гадал, – хотя-я:

– Почему нет.

Три костюма человека:

– Моцарт, Сальери, Черный Человек, – Моцарт – душа, Сальери – тело, – черный человек – посредник между ними.

Приводятся три противоречия Шекспира, три – по мнению Толстого – ни к селу, ни к городу сказанные фразы Короля Лира. Первая про публику, что ей нужны ее наряды, так они ее греют. Вторая – это отсутствие радости у Реганы при виде отца, что он не женится из-за этого на мертвой ее матери. Третья:

– Силы неба должны покровительствовать старым, так как сами стары.

Смысл всей этой тройной обличительной речи Короля Лира в том же, о чем книга Дудинцева:

– Не Хлебом Единым.

Конкретно:

– Нельзя допустить, чтобы человек вышедший родом из народа упал на снег.

И упадет он тогда, когда, посланные богом на землю люди – Адам и Ева:

– Сюда не долетят. – Ибо, что значит, нарядная одежда зрителей в зале, к которым прямо со сцены обращается Король Лир?

Означает именно не необходимость прикрыть тело от холода и вьюги буквально, а чтобы Человек не упал на Земле, он должен быть одет, однако, в:

– СЦЕНУ, – встать на ней, на Земле, как на сцене Король.

Люди, пришедшие в Театр, посмотреть пьесу – это тоже актеры, желающие, именно, а актеры себя показать на:

– Сцене Жизни. – А не просто валяться в ее пыли. Человек в РОЛИ – это уже совсем другой человек, чем – если сравнить Ветхий Завет и Христианство – был до Иисуса Христа, он:

– Встал на Сцену Жизни, однако:

– Вместе с Богом. – Вот смысл Украшений Человека – Бог рядом с ним.

Почему Лир и ругает Регану, что она не понимает:

– Как его сто слуг для него не необходимость, а Украшение, так и он сам для Реганы – есть не что иное, как:

– Крыша ее дома, – как сказал Владимир Высоцкий:

– Дом хрустальный на горе для нее – вот рудники мои серебряные, золотые мои россыпи.

И третье, Лир говорит, что надеется:

– Силы неба поймут его старость, как понимают старость самого Бога, как именно свой:

– Наряд, – благодаря которому они, собственно, и являются богами, благодаря богу стоят:

– На Горе, – что и значит, на:

– Сцене, – где человек ДВОЙНОЙ.

А не просто так погулять вышел.

Доказательством чего, и занимался на Земле Иисус Христос.

Таким образом, Три Одежды, о которых была речь – это:

– Старость, Праздность и свой Дом.

Дом Лир отдал, праздность – количество придворных – пытаются отнять, и осталось у него только Старость, – почему он и обращается к богам – небесным силам:

– Дойдет до того, что и вашу Правду Личную, – как написал Пушкин в Воображаемом Разговоре с Александром 1 – тоже:

– Не уважат.

01.03.18

Шутки шутов Шекспира до Льва Толстого воспринимались, как именно – не шутки даже того времени, сегодня нам непонятные, – но, как шутки именно:

– Нелепостью, – и в этом их смысл, что ваше, ваше величество, мнение, так же хорошо, как моё нелепо.

Толстой заявил:

– У шуток Вильяма Шекспира должен быть смысл!

Несмотря на то, что сам его пока что не видит.

Не раз повторяется, что:

– Зачем-то призываются туманы и бури – в данном случае на голову дочери, то желает, чтобы проклятия пронзили все ее чувства. – Но туманы и бури закроют видимость ложным чувствам, как и проклятия их убьют или ранят, чтобы не подавали человеку ложные сигналы.

Вот прямо сейчас, хотя и без дождичка, но в четверг, говорится, что будем и это очень надо:

– Бороться с рейдерскими захватами, – чем это плохо?

Да, плохо, именно потому, что для того и говорится, чтобы люди больше не боялись рейдерских захватов, а значит, они будут продолжаться делаться, так как никто не будет их ждать, как будто только вчерась родились и на самом деле подумали, что с:

– Этим делом – сознательного вранья – мы покончили – пусть и недавно, только в этот четверг – но покончили же ж!

И даже дождя никакого не было, а только температура окружающего нас воздуха повысилась на пару-тройку градусов.

Говорится, что зря Шекспир после проклятий, посланных, как Письмо! на голову дочери, – тут же переходит на балаган с Шутом. – Но:

– Кончил дело – гуляй смело, – более того, Король Лир ничем не хуже Цезаря, или Александра Македонского, которые не только могли, но и даже очень любили заниматься:

– Несколькими делами сразу!

Толстой говорит:

– Шутит, несмотря на только что бывшее отчаяние. – Но в том-то и дело, но никакого:

– Несмотря не было! – это опять суть Театра, которую Толстой игнорирует, как несуществующую в реальности. Но Шекспир именно о том и рассказывает:

– Какова она, реальность, совсем не такая, как априори заложил себе фундамент для исследований Лев Толстой, – а именно, имеет в виду Вильям Шекспир:

– Человек на Земле – это Актер на Сцене: прочитал одну, режиссер сказал:

– Продолжай другую, ибо кроме дочери, о которой надо распорядиться – есть и Шут, которым надо гордиться, – как:

– Вестником бога.

Возражение Толстого:

– То, что может актер на сцене – человек в жизни – нет. – Но вот в том-то и дело, что Человеку была дана Вторая Скрижаль Завета, чтобы:

– Смог! – Смог быть, как Его Книга:

– Не только имеющая Текст, но и:

– Поля у этого Текста – должны БЫТЬ.

Дальше можно привести буквальную цитату из Льва Толстого, которую он повторяет, как прибаутку ко всем – ему непонятным – разговорам Лира и Шута:

– Шутки продолжают быть несмешными и, кроме неприятного чувства, похожего на стыд, который испытываешь – обращение Толстого к самому себе на Ты – от неудачных острот, вызывают и скуку своей продолжительностью.

Далее идет вопрос Шута о носе и про домик улитки, ответ на который уже написан выше.

Во второй сцене третьего действия Лир говорит про бурю, что:

– В эту бурю найдут всех преступников и обличат их, – а Толстой замечает:

– Почему-то?

Ответ:

– Буря смывает ложь.

Как она ее смыла в Одиссее, – когда его спутники съели священных быков Гелиоса на острове Тринакрия, и корабли Одиссея были разрушены. Что значит, спутники Одиссея не были его друзьями, а были врагами.

Пророчество Шута – Пастернак:

 
Когда попов пахать заставят,
Трактирщик пива не разбавит,
Портной концов не утаит,
Сожгут не ведьм, а волокит,
В судах наступит правосудье,
Долгов не будут делать люди,
Забудет клеветник обман,
Закладчик бросит деньги в яму
Развратник станет строить храмы, —
Тогда придет конец времен,
И пошатнется Альбион.
И сделается общей модой
Ходить ногами в эти годы.
 

Щепкина-Куперник:

Такая ночь может охладить любую куртизанку. Перед тем, как уйти, дай-ка попророчествую немножко:

 
Коль поп не станет врать народу,
А пивовар лить в пиво воду,
Жечь будут не еретиков —
Сердца влюбленных простаков,
В суде невинных не засудят.
Долгов ни у кого не будет,
Забудет сплетню злой язык,
Зароет деньги ростовщик,
Кошель воришка не присвоит,
А сводник с девкой храм построит, —
Тогда-то будет Альбион
Великой смутой возмущен:
Такие времена настанут,
Что все ходить ногами станут.
Это пророчество сделает Мерлин, который родится на свет после меня.
 

Тут возможны два варианта расшифровки.

Первый – это 17-й, его идеология кончится, идеология, именно:

– Хождения на голове, – в противовес Гегелю.

Второй вариант, наоборот.

Придет время, когда впереди планеты всей будет поставлен именно Гегель, с его Посылкой, с Богом в фундаменте, что в 17-м году было названо Ле:

– Стойкой на голове.

Пророчествуется, следовательно, или 17-й год, или наоборот, от него:

– Избавление.

Скорей всего, всё-таки избавление, и, значит:

– Ходить ногами станут – это именно:

– По Гегелю.

А не наоборот.

Шут подводит итог всем противоречиям, который высказал до этого Король Лир:

– Христианство поставило мир на ноги, – но только теоретически – многие – в том числе и Лев Толстой – продолжают понимать Правду только, как:

– Ветхий завет.

СЦЕНА, введенная в Новом Завете, так и не признается за Реальность.

А так только, хрен знает зачем сделана, только, чтобы празднично одеваться на Пути в Эммаус этого:

– ТЕАТРА.

То, что в Эммаус реально идут уже Двое – Роль и ее Исполнитель – пропускается мимо ушей, наоборот, как артефакт нашего грешного мира.

Более того, необходимость празднично одеться для театра тоже во внимание не принимается, а, как сказал Эрнест Хемингуэй, это и есть тот:

– Праздник, который всегда с тобой, – и, как подтвердил его Роберт Джордан, даже оставшись на Этом берегу:

– Другой теперь мне виден, – виден там:

– За Рекой в Тени Деревьев.

Говорится, что пророчество Шута:

– Не к месту. – Но все высказывания Шута – фундаментальные.

Всё-таки это пророчество Шута говорит не о хороших, а о еще худших временах, ибо он заканчивает, Щ-К:

– Тогда-то будет Альбион

Великой смутой возмущен.

И Б. Пастернак:

 
– Тогда придет конец времен,
И пошатнется Альбион.
И важное дополнение:
– И сделается общей модой
Ходить ногами в эти годы.
 

Не на самом деле люди будут ходить ногами, а мода такая будет, что и значит установку Ле:

– Поставить Гегеля с головы на ноги, – буквальное предвидение революции 17-го года, когда Правда – это только:

– Мода! – Не просто так, как бывает, а:

– Будет людям счастье, счастье на века-а! – У советской власти настолько велика сила тяготения, что люди будут ходить вниз головой и думать, что голова их выше всех.

И такие предисловия, как:

– Долгов не будут делать люди и в судах наступи правосудье, закладчик бросит деньги в яму, – стоит только молвить русским языком, например, валютным ипотечникам, как они сразу перестанут бунтовать, что им такие кредиты навязали, или специально обрушили рубль, чтобы они сейчас выли бесполезно, как на луну, – ибо:

– Поймут: зачем плакать, если Шут Короля Лира как раз сейчас предсказал уже:

– Конец света.

Как и сказано:

– Все пойдем.

– Куда, батюшка?

– Туда-а! Куда не ходят даже поезда с прицепами, как – сегодня будет по ТВ – в фильме Край, где Мошков, Баширов, Гармаш, Уколова, Перисильд и наша любимая Аньорка Штрехель, немка машиниста Эльза нам расскажут:

– В случае чего – кто не знает, где голова – где ноги:

– А лагерь недалеко-о! – Зажились на вольном-то поселении!

Толстой:

– Четвертая сцена – имеется в виду третьего АКТа – Действия – по Толстому – происходит в степи перед хижиной. Кент зовет Лира в хижину, но Лир отвечает, что ему незачем укрываться от бури, что он не чувствует ее, так как в душе у него буря, вызванная неблагодарностью дочерей, заглушает все. Верное чувство это – обращает внимание Толстой – опять выраженное простыми словами, могло бы вызвать сочувствие, но среди напыщенного непрестанного бреда его трудно заметить, и оно теряет значение.

И это верно, что это чувство Лира теряет значение, но не потому что Лир уже и так переорал даже свой голос, а потому, что чувство, которое Толстой хочет видеть – бессмысленно! С ним, с этим чувством Толстого, можно только поплакать под гармошку, как перед несбыточным желанием всего, пусть будет – русского народа:

– Ходить с высокоподнятой головой, и более того, находящейся наверху, а не внизу иво самого.

Здесь речь идет о реальной победе, а не той, которую предсказал Шут незадолго перед этим, что очень легко может даже:

– Быть-ь.

Не о печали человека только печалящегося, а о победе над обманом, над злом, однако, не просто этой пиесы, а:

– Фундаментальным.

И, следовательно, предполагается не только война умных сапиенсов, но и их:

– Богов!

Точно также предполагается в школе – больше уже нигде не читают за:

– Неинтересностью Повести Покойного Белкина, что дедуся Лодочник, или Станционный Смотритель, только слезливо жалеет свою дочь, попавшую в лапы распутному офицеришке, но они – не нашедши счастия на Земле – так и отправились туда, куда он выписал им безвозвратный билет:

– В Аид, – где этот Минский – Белорусский – Бэл – сейчас Гадес:

– Командует своими эскадронами смерти, – и:

– И до сих даже пор живет со своей Персефоной – Дуней – очень счастливо.

Нам же рассказывают, что они живут Там-там-там-там даже:

– Хуже нас.

Дак, оно и естественно, так как точно ходят на голове, как не велел Шут Шекспира, – но дак, милые мои:

– Мир-то там и так уже перевернутый, как:

– Всё наоборот – наоборот, – след-но:

– Подражать им не надо, – тем, кого чинно и благородно обслуживал Ад-Риян Прохоров.

Не Шекспир, следовательно, делает людей деревянными, а Толстой, однако:

– Тенями потустороннего мира.

Четвертая сцена 3-го Акта в пещере, говорится, что Эдгар – голый, как сумасшедший, его – неестественно – по мнению Толстого – не узнают и все опять начинают говорить бессмысленные речи – на шести страницах, сообщается. В случае чего можно посмотреть, конкретно, что там говорится, но их бессмысленность всё равно будет в том, что это не буквальность:

– Сели – встали – просушили одёжу – заварили покрепче чифирку и, наконец, закурили трубку мира, – а:

– Дела и случаи Человека на Земле объясняются, как у Гомера:

– Разногласиями богов, – по счастью известных человеку, правда, как сообщил Гомер:

– Не до такой степени, чтобы хоть когда-нибудь увидеть этих богов натюрлих.

Точнее, это сообщил Лессинг, объясняющий Гомера именно с применением обязательного существования богов.

Здесь так, как у Гомера, буквально с именами, боги не называются, т.к.:

– Бог уже Один! – но обращение Лира к ветрам и ураганам и вообще к силам природы делается, как обращение к их богам.

Толстой тоже, авось, верит всем этим россказням про богов и даже Одного Бога, но:

– Не про нашу же честь в русско-английской натюрлих Лир-ре!

– На покос поспешайте, а не с богами лясы точите! – вот лозунг, так сказать, нашей партии и иё правительства.

Верить можете, но только в свободное от прокладки Беломорско-Балтийского канала время. На чем стоя? Это смотря относительно кого, ибо про Альберта Эйнштейна и слышали:

– Знаем, знаем, – несмотря на то, что берем, как обычно за хвост и провожаем восвояси.

Вот Зеркало! Можно ли его сравнить с Фомой неверующим? Верит, но указывает некоторые прорехи, которые могут не заметить остальные? Как доказательство, однако:

– Существования того, чего без этих Дыр Фалтингса:

– Подсмотреть не удастся.

Опять двадцать пять уже – не меньше – Толстой замечает, что Глостер не узнает – в этой хижине – ни Кента, ни своего сына Эдгара. – Но! Как и спето:

– Тех только, кто кушает мацу – узнаю я по лицу! – здесь важна одежда, а его сын, как сказано намедни, одет в сумасшедшего:

– Голый. – А голый – он и есть голый вассер, – одна вода, а градуса нормальности:

– Никакого, – что значит:

– В присутствии голого и остальные люди становятся голыми.

Чтобы его не смущать до еще большего сумасшествия.

Далее расписывается сцена Шекспира на ферме, которую Толстой называет бредом после того, как приводит ее, не обращая внимания на то, что и любая сцена не только на Сцене, но и в литературе:

– Точно такой же бред, – за короля, за Анну Каренину даже, выдается только и всего лишь:

– Актриса, – исполняющая ее роль!

И именно это сейчас объясняют: Кент, Эдгар, Глостер, Лир, Шут, – как:

– Как специально для Толстого, – надеясь, что и он, как все остальные зрители на галерках, в ложах и партерах интуитивно примут этот Фараон за:

– Правду натюрлих, – и будут ей очень рады!

Эдгар:

– Фратерето зовет меня и говорит, что Нерон удит рыбу в темном озере.

Шут:

– Скажи мне, дядя, кто сумасшедший: дворянин или мужик?

Лир:

– Сумасшедший – король.

Шут:

– Нет, сумасшедший – мужик, которые позволил сыну сделаться дворянином.

– Лир:

– Чтоб тысячи горячих копий вонзились в их тело.

– Эдгар:

– Злой дух кусает меня в спину.

На это Шут говорит прибаутку о том, что нельзя верить смиренности волка, здоровью лошади, любви мальчика и клятве распутницы.

Потом Лир воображает, что судит дочерей.

– Ученый правовед, – говорит он, обращаясь к голому Эдгару, – садится здесь, а ты, премудрый муж, вот тут. Ну, вы, лисицы-самки.