Читать книгу: «Королева тут Я»

Воздух в спальне был густым и сладким, как растопленный шоколад. Его пальцы, владевшие мной с таким знанием дела, медленно, с непереносимым ожиданием, стянули с моих бедер последнюю преграду – шелк моих трусиков. Я замерла у кровати, ощущая прохладу утра на обнаженной коже, в то время как он укладывался на бархатное покрывало, его взгляд пылал темным огнем.

И тогда его язык коснулся меня. Нежно, почти робко, а затем с нарастающей уверенностью. Он исследовал каждый изгиб, каждую тайную тень моего тела, словно вкушая редкое вино. Это было похоже на ласку большого грациозного кота —целеустремленную, гипнотическую, полную животной неги.

– Да-а-а, хороший мальчик, – выдохнула я, и губы сами растянулись в блаженной улыбке. – Вот так.

В ответ он лишь глубже погрузился в свой пир, и его язык заиграл с тем местом, где все мое существо сходилось в одну точку сладкой томительной агонии. Волны удовольствия накатывали одна за другой, каждая выше и сильнее предыдущей. Мои ноги задрожали, предательски подкашиваясь, и я поняла – я на краю. Пик приближался неумолимой лавиной. Но он был кукловодом, а я – его марионеткой. В последний момент, когда мир уже готов был рассыпаться на осколки, он поднялся, сильный и властный. Его руки обвили мою талию и подвели к большому холодному окну, за которым угадывались огни спящего города. Он наклонил меня, прижав ладонями к стеклу. Я чувствовала его возбуждение, твердое и требовательное, у своей спины.

И затем он вошел в меня. Не для занятий любовью – нет, это слово было слишком нежно, слишком романтично для того, что происходило между нами. Это была власть. Страсть. Это было жесткое, первобытное *трах*, от которого содрогалось все мое существо, а по стеклу расходилось мое горячее дыхание.

Именно в этот миг, в ритме его яростных толчков, я увидела ее. Нина Ивановна, моя добропорядочная соседка, шла по тротуару, закутавшись в свой привычный пуританский плащ. Ее взгляд поднялся на освещенное окно и встретился с моим. Ее глаза округлились от шока, выхватывая из полумрака комнаты каждую деталь: мою обнаженную фигуру, прижатую к стеклу, силуэт мужчины, чьи бедра неумолимо двигались сзади. Удерживая ее взгляд, я медленно, сладострастно улыбнулась и прошептала, так, чтобы она услышала сквозь стекло:

– Доброе утро, Нина Ивановна.

Она ахнула, закрыла лицо руками и пустилась бежать сломя голову. Хм, вероятно, ей и правда пора на работу. А меня это зрелище, эта смесь запретного и демонстративного возбудила до сумасшествия. Мои стоны стали громче, дыхание – прерывистей и чаще. Мир сузился до стука сердца в ушах и всепоглощающего чувства, что поднималось из самых глубин.

И вот он – мой верный друг, мой тиран и спаситель, долгожданный оргазм – накрыл меня с головой, заставив вздрогнуть и закричать. Когда последние судороги наслаждения отступили, я, все еще прижатая к холодному стеклу, выдохнула в запотевшее окно, оставляя след на отражении утреннего города:

– Доброе утро, мир.

Он – его звали Артем, как я вспомнила, глядя на его удаляющуюся спину, – исчез так же тихо, как и появился. Ни телефона, ни просьбы «дать знать, как доберешься». Идеально. Я стояла под струями почти обжигающе горячего душа, смывая с себя следы его владения и хрустальный налет утреннего безумия на стекле. Вода – единственная стихия, которая могла быть моей повелительницей. Я позволяла ей это. Ненадолго. Мысль о Нине Ивановне вызвала у меня не укол стыда, а сардоническую ухмылку. «Добропорядочная». Добропорядочность – это ширма, за которой люди прячут свою пресную, лишенную специй жизнь. Мое маленькое утреннее шоу, вероятно, стало для нее самым ярким событием со времен распродажи в супермаркете.

Мой день выстроился передо мной, как солдаты на параде, еще до того, как я зашла в свой кабинет с панорамным видом на Москву-реку. «Светлана Валерьевна, руководитель отдела стратегического маркетинга» – вот кем я была с девяти до шести. Моя власть здесь была не такой животной, но куда более масштабной. Я не просто управляла людьми; я управляла потоками денег, трендами, судьбами проектов. И мне это нравилось почти так же, как утренняя дрожь в подкашивающихсяногах.

Мой помощник, юный Максим, смотрел на меня с тем обожанием, которое я давно научилась использовать, но не принимать близко к сердцу.

– Кофе, Светлана Валерьевна. Без сахара, без молока. И документы по проекту «Феникс» ждут вашей подписи.

– Спасибо, Максим, – мой голос был холодным и четким, как удар хрустального колокольчика. – Перенесите совещание на десять. У меня будет… внеплановый утренний брифинг.

«Брифинг» оказался в лифте. Сергей из IT, тот самый, с гипнотическими руками и умением молчать в нужные моменты. Он вошел, когда лифт был уже на полпути к моему этажу. Уловил мой взгляд и улыбнулся, пойманный с поличным на месте преступления под названием «желание».

– Светлана, – его голос был низким, предназначенным только для меня.

– В шесть. Стандартный адрес, – отрезала я, глядя прямо перед собой на блестящие двери. – Не опаздывай.

Лифт дернулся, открываясь на моем этаже. Я вышла, не оглядываясь. Я чувствовала его взгляд на своей спине, на моем деловом платье, которое сидело на мне как влитое. Это было похоже на утреннюю ласку кота, но уже в мире людей. Целеустремленная, гипнотическая. Моя власть.

Весь день прошел в ритме барабанной дроби: совещания, отчеты, разбор полетов с подчиненными. Я была непоколебима, остра, как бритва. И в самой глубине, под строгим костюмом, тлел тот самый утренний жар. Напоминание о том, что после шести босс уходит, и на ее место приходит она – женщина, знающая цену своему наслаждению.

Вернувшись вечером в свою просторную, выдержанную в стиле лофт квартиру, я сбросила каблуки и заварила чай. Тишина была мне музыкой. Я не нуждалась в чьем-то постоянном присутствии, в разговорах о быте, в совместных планах на выходные. Мой мир был полон, потому что в нем была я. И те, кого я на время в него допускала.

Телефон вибрировал. Сообщение от Артема. «Надеюсь, твоя соседка оправилась от шока». Я усмехнулась и отложила телефон. Нет. Он уже стал историей. Правило было железным: один вечер, одно утро. Максимум два. Никаких повторений. Привязанность – это слабость. Любовь – это хаос, в который я не собиралась погружаться. Моя жизнь была идеально выстроенной крепостью. С башнями из успешной карьеры, стенами из финансовой независимости и глубоким, скрытым от посторонних глаз рвом, наполненным чистейшим, ничем не разбавленным удовольствием.

Я смотрела на огни города, которые начинали зажигаться за моим окном. То самое окно. Уголки моих губ поползли вверх. Мир был моей игровой площадкой. И игра только начиналась.

Звонок раздался ровно в шесть. Я не стала поднимать трубку домофона, просто нажала кнопку открытия двери. Правила игры были установлены, и Сергей их знал. Он появился на пороге моей квартиры с бутылкой дорогого итальянского красного, но во взгляде у него было не предложение, а вопрос.

– Я не пью вина перед тем, как пробовать что-то более крепкое, – сказала я, принимая бутылку и отставляя ее в сторону. Мои пальцы скользнули по шелковой подкладке его пиджака. – И не терплю людей, которые прячутся за алкоголем, чтобы стать смелее.

Он поймал мою руку, но не для поцелуя, а чтобы прижать ее к своей груди. Я почувствовала ровный, учащенный стук его сердца.

– Я здесь не для того, чтобы прятаться, Светлана.

– Я знаю, – мои губы тронула легкая улыбка. – Ты здесь, потому что я это позволила.

Его поцелуй был не таким, как у Артема – не стремительным и жадным, а медленным, изучающим. В нем было уважение к противнику перед битвой. Он снял с меня пиджак, его пальцы, те самые, гипнотические, скользнули по моей спине, расстегивая молнию платья. Дыхание его стало глубже. Я позволила ткани упасть на пол ковра, стоя перед ним в одном только белье и взгляде, который был вызовом и разрешением одновременно.

– Ты слишком много говоришь, – прошептал он, притягивая меня к себе.

– А ты – слишком мало, – парировала я, отпуская его ремень. – Но твои руки… твои руки говорят достаточно.

На этот раз все было иначе. Не было животной спешки утра, не было хрустального безумия. Была методичность, точность хирурга и сила укротителя. Он пытался доминировать, и я позволяла ему это ровно настолько, чтобы сохранять иллюзию контроля. Но каждый его жест, каждый вздох направляла я. Моя воля была незримыми нитями, привязанным к которым он исполнял этот танец.

После, лежа в молчании, которое было гуще и насыщеннее любых слов, он провел рукой по моему плечу.

– Так всегда? – спросил он, и в его голосе я уловила не ревность, а научный интерес.

– Почти, – ответила я, глядя в потолок. – Меняются декорации. Меняются актеры. Пьеса одна.

– А финал?

– Финал всегда один. Занавес.

Он усмехнулся, вставая. Он понял. Он собрался так же быстро и молчаливо, как и появился. У порога он обернулся.

– До завтра, Светлана Валерьевна.

Это была не просьба, не надежда. Это была констатация факта, вызов, брошенный с уважением. Он хотел продлить игру. Нарушить правило. Я покачала головой, и в моих глазах вспыхнул холодный огонь.

– Нет, Сергей. Финал. Помнишь?

Он замер на секунду, затем кивнул. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком. Идеально. Я осталась одна в центре своей крепости. Тишина снова обволакивала меня, но на этот раз в ней был новый оттенок – предвкушение. Он попытался изменить правила. Это было… интересно. Опасно, но интересно. Подойдя к панорамному окну, я увидела его удаляющуюся фигуру на улице. Он не оборачивался. Хороший мальчик.

Мой телефон лежал рядом. Новое сообщение. От неизвестного номера. «Занавес – это скучно. А я терпеть не могу скуку. До скорого, Повелительница». Я не стала сохранять номер. Не стала отвечать. Но уголки моих губ снова поползли вверх. Он перешел на мой язык. Он бросил вызов стенам моей крепости. Игра действительно только начиналась. И следующую партию я буду вести не с новичком, а с достойным соперником. Это сулило новые, совершенно особенные удовольствия.

Тишина после его ухода была обманчива. Она не была пустой, как прежде, а гудела отзвуками его угрозы-обещания. «До скорого, Повелительница». Он не просто нарушил правило, он переписал его на ходу, прямо у меня на глазах. Это было нагло, блестяще и абсолютно неприемлемо. Я подошла к брошенной им бутылке вина. Дорогое «Брунелло», выдержанное, сложное. Я открутила пробку без открывалки, усилием запястья. Налила бокал. Аромат табака, кожи и спелой вишни ударил в нос. Я сделала глоток, позволив терпкости разлиться по языку. Он ошибался, думая, что я не пью. Я просто не пью с теми, кто пытается использовать алкоголь как ключ.

Телефон лежал молча. Я стерла сообщение, не сохранив номер, но цифры уже отпечатались в памяти. Это было досадно. Значит, часть моего внимания уже была отдана ему помимо моей воли.

Следующие два дня прошли в привычном ритме. Деловые встречи, телефонные переговоры, вечерняя пробежка по набережной. Но теперь я ловила себя на том, что сканирую лица прохожих, прислушиваюсь к шагам в коридоре офиса. Я ждала. И это ожидание было подобно легкому, постоянному электрическому току под кожей. Он не появился. Ни на третий день, ни на четвертый. Это был хороший ход. Заставить меня гадать. Превратить мое ожидание в соучастника его игры.

На пятый день я вернулась домой поздно. Контракт был подписан, противник повержен, в крови играл адреналин победителя. В лифте, глядя на свое отражение в полированном металле, я поймала на своем лице ту самую холодную довольную улыбку. Я была в своей крепости, и стены ее были прочны. Я вошла в квартиру, сбросила туфли и первым делом подошла к окну. Ночь была черной, город сиял холодными огнями. И прямо напротив, на скамейке в сквере, сидел он. Сергей. Он не смотрел на мой этаж. Он просто сидел, читая что-то на телефоне, его поза была расслабленной, почти небрежной. Как будто он ждал автобус, а не конец моей рабочей недели. В горле запершило. Не от страха – от ярости. Он не просто наблюдал. Он обозначил периметр. Показал, что знает мой маршрут, мой график. Он осаждал крепость, даже не постучав в ворота.

Я отступила вглубь комнаты, в темноту, где он не мог меня видеть. Сердце билось ровно и громко, как тогда, под его ладонью. Он думал, что ведет игру. Он думал, что его молчаливое присутствие – это ход. Но он ошибался. Его появление здесь, сейчас, было ответом на мое внутреннее состояние. На мою победу, на мой адреналин. Он чувствовал это на расстоянии, как животное. И пришел за своей долей.

Я медленно провела рукой по горлу, чувствуя под пальцами ровный пульс. Хорошо. Очень хорошо. Если он хочет осады, он ее получит. Но не ту, которую ожидает. Он ждал, что я позвоню. Что отправлю гневное сообщение. Что спущусь к нему, чтобы устроить сцену. Вместо этого я приняла душ, долгий и почти обжигающе горячий. Надела старый, мягкий халат. Налила себе виски, тот самый, «крепкий напиток», о котором говорила в нашу первую встречу. Я села в кресло спиной к окну, к его незримому наблюдению, и взяла в руки книгу. Я не просто игнорировала его. Я демонстративно погружалась в свою жизнь, в свой комфорт, в которую он так настойчиво пытался ворваться. Я вычеркивала его присутствие из реальности. Это была самая изощренная форма обороны – полное отрицание атаки.

Прошел час. Я перелистнула двадцать страниц, не запомнив ни строчки. Все мое существо было напряженным струнным инструментом, настроенным на пространство за окном. Когда я наконец обернулась, скамейка в сквере была пуста. На скамейке сложенный маленьким квадратиком лист бумаги. Тот самый, из блокнота для деловых заметок. Я была уверена, что это для меня. Спустилась вниз и взяла его. Мои пальцы не дрожали, когда я развернула его. На нем не было номера. Не было угроз или просьб. Там был нарисован простой шахматный конь. И под ним всего два слова, выведенные тем же твердым почерком, что и сообщение в телефоне: «Ваш ход». Я сжала бумагу в кулаке. Воздух снова переменился. Он не просто вошел в крепость. Он оставил в ней свой знак.

Игра действительно перешла на новый уровень. И на кону была уже не просто ночь удовольствия, а сама территория моей власти. Я поднесла бокал с виски к губам. «Хорошо, Сергей, – подумала я, глядя на нарисованного коня. – Давай сыграем».

Бумага жгла ладонь, крошечный плотный комок, заряженный дерзостью. «Ваш ход». Он не просто играл. Он навязывал правила, язык, доску. Он превращал наше противостояние в шахматную партию, где я была то ли королевой, то ли пешкой, и мне предлагалось сделать ход по его указке.

Я не стала разглаживать листок. Не стала вновь вчитываться в эти два слова. Вместо этого я подняла голову и окинула взглядом спящий сквер, темные окна домов, безлюдные тротуары. Он наблюдал. Я знала: где-то в этой ночи он следил за мной, оценивая первую реакцию. Ждал, выйду ли я на его уровень. Я медленно, почти небрежно, поднесла скомканный листок ко рту, притворившись, что зеваю. Затем так же медленно опустила руку и сунула бумажный шарик в карман халата. Никакой поспешности. Никакого волнения. Просто рутинное движение.

Вернувшись в квартиру, я не бросилась к телефону. Я допила виски, ощущая его огненную дорожку внутри. Затем подошла к камину – декоративному, электрическому, но с живым, трепещущим огнем. Достала из кармана тот самый комок. Развернула его. Шахматный конь смотрел на меня упрямым профилем. Я протянула руку и аккуратно поднесла уголок листа к язычку пламени. Бумага вспыхнула быстро, почернела, свернулась пеплом. Я наблюдала, как огонь пожирает его послание, чувствуя жар на пальцах. Он хотел моего хода? Он его получил. Мой ход был – отказ от игры на его поле. Сожжение его фигуры.

На следующее утро я позвонила агенту по недвижимости. Моя крепость, как выяснилось, имела брешь в виде скамейки напротив. Значит, ей требовалось усиление. Я поручила найти мне пентхаус в другом районе, выше, с закрытой территорией и круглосуточной охраной. Деньги не имели значения. Имело значение отсутствие скамеек в непосредственной видимости.

Весь день я провела в делах, но теперь это была иная работа. Я не просто управляла компанией. Я возводила новые стены. Каждый подписанный приказ, каждая проведенная сделка были кирпичами в новой, неприступной цитадели. Вечером, возвращаясь с пробежки, я зашла в маленький антикварный магазин, мимо которого всегда проходила, но никогда не заглядывала сюда. В витрине лежали шахматы ручной работы из темного палисандра и слоновой кости. Старые, тяжелые, пахнущие временем и серьезностью намерений. Я купила их.

Я не стала ждать переезда. Я поставила шахматную доску на стеклянный стол в гостиной, прямо напротив панорамного окна. Расставила фигуры. Моя сторона – черные. Его… его сторона осталась пустой. Белые фигуры лежали в бархатных ложах коробки. Мой ответ был не в том, чтобы пойти его конем. Мой ответ был в том, чтобы вынести на поле свою доску. Свои фигуры. Свои правила.

Я взяла черного короля, тяжелого, холодного, и поставила его на место. Затем я села в кресло, спиной к окну, и стала ждать. Уже не сканируя толпу с тревогой, а зная, что он придет. Потому что я бросила ему вызов, который он не мог проигнорировать. Я показала, что не бегу от игры. Я начинаю свою.

Он появился на третий день. Я почувствовала его, даже не видя. Воздух в комнате снова сгустился, стал проводящим. Я не обернулась. Я смотрела на доску, обдумывая гипотетический дебют. За спиной раздался тихий восхищенный смешок. Он стоял на пороге гостиной. Дверь была не заперта. Система безопасности молчала. Правила снова менялись.

– Палисандр, – произнес он, и его голос прозвучал как ласка по оголенному нерву. – Отличный выбор. Твердый. Стойкий.

Он подошел к столу. Его взгляд скользнул по пустующей стороне доски, затем перешел на меня. В его глазах читалось не раздражение, а жгучий, неподдельный интерес.

– Я предложил вам коня, а вы начали с короля, – заметил он. – Смело.

– Это не начало, – наконец повернулась я к нему. – Это условие. Вы хотели моего хода? Вот он. Я не играю вашими фигурами. Я не играю на вашей доске. Если вы хотите партии, вы играете здесь. По моим правилам.

Он медленно кивнул, его взгляд стал тяжелым, оценивающим. Он понимал. Это был ультиматум. Признание моего суверенитета.

– Каковы правила, Повелительница? – спросил он, и в его голосе сквозило не подчинение, а азарт.

Я указала на пустующую сторону доски:

– Ваши белые. Ваш ход.

Он улыбнулся. Это была не та наглая ухмылка, что была в баре. Это была улыбка знатока, нашедшего наконец достойного соперника.

– Я не принес вина, – сказал он, опускаясь в кресло напротив. – Кажется, здесь оно не является валютой.

– Единственная валюта здесь – умение, – ответила я. – И воля.

Он взял белую пешку, повертел ее в длинных пальцах и сделал первый ход. E2-E4. Игра началась. Настоящая. И где-то в глубине, под слоем холодной концентрации, я почувствовала странное, тревожное удовлетворение. Осада крепости закончилась. Началась война.

Тишину в комнате нарушал лишь тихий щелчок фигур, отзвук наших мыслей, сталкивающихся над клетчатым полем боя. Его «королевский гамбит» был дерзким, красивым, как удар стилета. Мой отказ – холодным и расчетливым, как отступление в крепость. Мы парировали, атаковали, жертвовали пешками, и с каждым ходом напряжение росло, становясь почти осязаемым. Оно витало в воздухе, густое, как парфюм. Оно было в том, как его пальцы, только что державшие фигуру, невольно сжимались в кулак, в том, как мое дыхание на мгновение замирало, когда его конь оказывался в опасной близости от моей королевы. Это была не просто игра в шахматы. Это был танец.

– Смело, – заметила я, когда его слон взял мою пешку, открывая фланг. – Безрассудно.

– Эффектно, – парировал он, и его взгляд скользнул по моему лицу к обнаженной ключице, затем опустился ниже, к вырезу платья. – Некоторые жертвы необходимы, чтобы добраться до главного приза.

Жар разлился по моей коже, но я не дрогнула. Моя ладья вышла с D1 на D5, перекрывая его диагональ.

– Жертвы должны быть оправданы. Иначе это просто глупость.

Он засмеялся, низко, грудью. Звук его смеха был похож на прикосновение. Он передвинул коня, атакуя мою ладью. Его нога под столом – случайно, намеренно? – коснулась моей. Теплый, твердый контакт сквозь тонкую ткань его брюк и шелк моего платья. Искра пробежала по нервам, заставив сердце биться чаще. Я не отодвинулась. Взяв его коня своей пешкой, я позволила своим пальцам на долю секунды дольше необходимого задержаться на полированной деревянной фигурке.

– Шах, – тихо произнесла я.

Его глаза вспыхнули. Он не стал уводить короля. Вместо этого своим ферзем ринулся вперед, поставив под удар моего.

– Взаимный шах. Красиво, не правда ли? Взаимное уничтожение.

Стол между нами был полем боя, но расстояние исчезало. Я чувствовала его дыхание. Видела, как пульсирует жила на его шее. Воздух стал густым и сладким, как мед. Каждый щелчок фигуры был похож на расстегивание застежки, каждый взгляд – на поцелуй.

– Бой идет на уничтожение? – спросил он, его голос стал тише и грубее.

– На капитуляцию, – поправила я, чувствуя, как влажность собирается между моих бедер. Мой ход. Я не тронула фигуру. Я медленно провела пальцем по влажному краю своего бокала, наблюдая, как его взгляд прилипает к этому движению. – Капитуляцию воли. Контроля.

Он встал. Не для того, чтобы сдаться. Фигуры остались на своих местах, игра была забыта. Он обошел стол, и его тень накрыла меня. Он пах кожей, дорогим виски и чистым, опасным мужским желанием.

– Тогда я сдаюсь, – прошептал он, наклоняясь так близко, что его губы почти коснулись моей кожи. Его рука легла на спинку кресла, вторая обхватила мою кисть, все еще лежавшую на столе. – Моя воля сломлена твоим мастерством.

Это была ложь. Мы оба это знали. Его воля была жива, она пылала, как раскаленный металл, и жаждала соприкоснуться с моей.

– Лжец, – выдохнула я, запрокидывая голову и подставляя шею для его губ.

– Такова природа войны, Повелительница, – его голос был горячим шепотом в моем ухе. – Он стирает границы между победой и поражением.

И тогда его рот нашел мой. Это был не нежный поцелуй, а захват, завоевание. Похожий на его первую атаку в дебюте – стремительный, безжалостный, полный огня. Я ответила с той же силой, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая его ближе. Вкус его был опьяняющим, как крепкое вино, от которого кружится голова. Игра была окончена. Началось нечто иное. Война перешла в более древнюю фазу, где единственным полем боя были наши тела, а единственной валютой – стоны и вздохи, заглушавшие тиканье часов в опустевшей комнате.

Его поцелуй был не просьбой, а утверждением. Захватом, которого я жаждала с первого щелчка фигур. В нем была вся ярость его «королевского гамбита», вся дерзость, с которой он жертвовал пешками. Я ответила ему с той же безжалостной отдачей, впиваясь пальцами в его волосы, притягивая его так близко, что граница между нашими телами начала растворяться. Стол с шахматами с грохотом отодвинулся, когда он поднял меня, не разрывая поцелуя. Его руки охватили мои бедра, пальцы впились в шелк платья, прижимая меня к нему. Я чувствовала каждую линию его тела, каждое напряжение мышц через тонкую ткань. Жар, исходивший от него, был жаром настоящей битвы, и я горела в ответ.

Он опустил меня на персидский ковер, мягкий и прохладный под обнаженной кожей спины. Его губы оторвались от моих, чтобы проложить горячий, влажный путь по шее, к той самой обнаженной ключице, которую он изучал за игрой. Его зубы слегка задели кожу, заставив меня выдохнуть стон, который был и капитуляцией, и новой атакой.

– Ты говорила о капитуляции воли, – прошептал он, его голос был грубым, обожженным желанием. Его пальцы нашли молнию моего платья и медленно, мучительно медленно, спустили ее. – Так вот он, мой акт капитуляции.

Шелк с шелестом соскользнул с моих плеч, обнажая кожу прохладному воздуху, который тут же был сожжен прикосновением его губ и рук. Его ладонь, широкая и твердая, скользнула по моей талии к изгибу бедра, сжимая его с тихим стоном, полным одержимости. Каждое прикосновение было ходом в этой новой игре, каждое движение – безмолвным заявлением о собственности. Моя собственная воля была не сломлена, а разожжена докрасна.

Я вырвала инициативу, перевернув его на спину и оказавшись сверху в позе победительницы. В полумраке комнаты его глаза пылали, отражая пламя, полыхавшее во мне. Мои пальцы дрожали, расстегивая пуговицы его рубашки, обнажая твердую грудную клетку, покрытую теплой кожей. Я наклонилась и провела языком по его соску, чувствуя, как все его тело вздрагивает подо мной.

– Лжец, – повторила я, уже не шепотом, а низким хриплым голосом, пока мои руки скользили вниз, к пряжке его ремня. – Твоя воля не сломлена. Она ждет, чтобы ее взяли штурмом.

Он издал короткий резкий звук, нечто среднее между смехом и стоном, когда я освободила его от последних оков одежды. Его руки обхватили мои бедра, пальцы впились в плоть, направляя мои движения, когда я опустилась на него. Мгновение острого, почти невыносимого напряжения, когда наши тела сливались в одно, и граница между победителем и побежденным исчезла навсегда. Это было не соединение, а завоевание с обеих сторон. Каждое движение было выверенным тактическим маневром, каждый толчок – атакой, от которой звенело в ушах и темнело в глазах. Его руки исследовали мое тело, как шахматист изучает доску, находя самые уязвимые, самые чувствительные точки, чтобы одним прикосновением вызвать новый взрыв стонов. Я отвечала тем же, впиваясь ногтями в его плечи, двигаясь в том же неистовом, первобытном ритме, что и он. Воздух был наполнен не парфюмом, а нашими запахами – кожей, потом, страстью. Тишину комнаты разрывали не щелчки фигур, а наше прерывистое дыхание, хриплые стоны, шепот его имени на моих губах и моего – на его.

Он перевернул меня снова, его тело прикрыло меня, тяжелое и влажное. Его губы нашли мои в поцелуе, который был уже не битвой, а отчаянной, голодной мольбой. Наше движение ускорилось, ритм стал хаотичным, неудержимым. Я чувствовала, как внутри меня нарастает волна, горячая и всепоглощающая, готовая смести все на своем пути.

– Смотри на меня, – хрипло приказал он, и я открыла глаза, встретив его темный, почти черный от страсти взгляд. – Я хочу видеть, как ты падаешь.

И я упала. С тихим криком, вырывающимся из самой глубины души, в вихре спазмов, которые сотрясли все мое существо. Через мгновение его собственное тело напряглось, и он с глухим стоном обрушился на меня, изливая в меня всю ярость и нежность нашего сражения.

Тиканье часов снова стало слышно, доносясь из далекого, забытого мира. Мы лежали, сплетенные, наши сердца отбивали бешеный ритм, постепенно успокаиваясь. Его рука лежала на моей груди, ладонь прикрывала бешено стучащее сердце. На полу, рядом с нами, лежала опрокинутая шахматная доска. Фигуры, короли и пешки, были разбросаны в совершенном беспорядке. Ничья. Или, может быть, величайшая из возможных побед.

Его пальцы, еще минуту назад впивавшиеся в мои бедра с силой, способной оставить синяки, теперь медленно, почти нежно, провели по моей спине. Движение было исследующим, умиротворяющим. Как будто он заново выстраивал карту моего тела, но теперь не для атаки, а для того, чтобы присвоить его в мире. Я провела ладонью по его мокрому от пота затылку, чувствуя, как мелкая дрожь пробегает по его телу в ответ на мое прикосновение. Границы действительно не существовало. Его пот был моим, его жар – моим, его истощение – моим.

Он наконец приподнялся на локтях, отстранившись ровно настолько, чтобы я могла увидеть его лицо. Бешеный огонь в его глазах угас, сменившись глубокой, дымной усталостью и чем-то еще… безмерным признанием. Он не улыбался. Его выражение было серьезным, почти суровым.

– Шах и мат, – прошептал он, и его низкий прокуренный голос прозвучал как окончательный приговор.

Я покачала головой, чувствуя, как по моим губам расползается медленная победоносная улыбка. Мои бедра все еще слабо пульсировали, а в висках стучала отступившая буря.

– Нет, – так же тихо ответила я. – Это ничья. Пат.

Он замер, изучая мое лицо, и вдруг коротко, тихо рассмеялся. Этот звук был лучше любой музыки.

– Пожалуй, ты права.

Он склонился и коснулся моих губ уже другим поцелуем. Нежным, благодарным, усталым. В нем не было ярости «королевского гамбита», а была глубокая обретенная гармония. Он медленно поднялся, и прохладный воздух снова коснулся моей кожи, заставляя ее покрыться мурашками. Он был прекрасен в своем беспорядке – взъерошенные волосы, полурасстегнутая рубашка, тени под глазами. Он протянул руку, и я приняла ее, позволив ему поднять себя. Ноги подкосились, и я прильнула к нему, чувствуя, как его сильные руки обнимают меня, уже не в порыве страсти, а в жесте опоры. Мы стояли так посреди комнаты, среди хаоса – опрокинутый шахматный стол, скомканная одежда, сброшенные фигуры, молчаливо свидетельствующие о нашей битве.

Он провел рукой по моей щеке.

– И что теперь? – спросил он. – После ничьей? Новая партия?

Я посмотрела на рассыпанные фигуры, на доску, где наша игра так и не была завершена, а затем снова на него. В его глазах я увидела не вызов, а вопрос. Приглашение.

– Нет, – сказала я, прижимаясь ладонью к его груди, чувствуя под пальцами ровный, сильный стук его сердца. – Теперь – перемирие.

И в тишине разрушенной комнаты, в тепле его объятий это перемирие ощущалось величайшей из возможных побед.

Его перемирие оказалось самым искусным из всех его ходов. Оно было теплым, прочным и таким обманчиво безопасным. Мы уснули, сплетенные воедино в моей постели, как два изможденных война, нашедших, наконец, общий покой. Его дыхание было ровным и глубоким у моего виска, а тяжесть его руки на моей талии казалась не цепью, а щитом.

Но с первым лучом утра, пробившимся сквозь щели в шторах, щит превратился в клетку. Я лежала неподвижно, прислушиваясь к ритму его сна, и чувствовала, как из глубины души поднимается знакомая, леденящая волна – страх. Не страх перед ним, а страх перед этим «мы». Перед тишиной, которая была уже не битвой, а договором. Перед его «присвоением в мире», которое грозило поглотить меня целиком, оставив от моей собственной, выстраданной независимости лишь призрачный след.

Он пошевелился, его рука инстинктивно потянулась ко мне во сне, и мое решение кристаллизовалось, став таким же твердым и холодным, как шахматная фигура в руке гроссмейстера. Я была мастером побегов. Это был мой коронный номер. Словно тень, я выскользнула из-под его руки. Он пробормотал что-то невнятное, но не проснулся, убаюканный глубиной нашего перемирия-ловушки. Одевалась я в полумраке, молча, подбирая с пола разбросанные предметы одежды – не свидетельства страсти, а вещественные доказательства, которые нужно было удалить с места преступления. Каждый щелчок застежки, каждый шепот ткани по коже казался мне шагом к свободе.