Читать книгу: «ЭГО», страница 10

– Ты уверен, что не холодно? – спросила она, не глядя, слегка прикасаясь пальцами к его руке.

– Это приятный холод, – ответил он. – Такой, что заставляет чувствовать, что ты жив.

Они молчали – и это молчание было легче любого разговора. Он хотел, чтобы этот вечер не кончался. Или хотя бы, чтобы он не терял её снова – в шуме, в людях, в собственных страхах.

Они свернули на тихую улицу у старой кондитерской. Тут всегда пахло сдобой, даже ночью. На углу – мягкий свет лампы над дверью, под ней – двое. Один – в плотном пальто, со знакомой походкой и жёсткой манерой держаться. Ронин. Второй…

Кирилл…?

Виктор замер. Мэри остановилась вместе с ним, будто почувствовала, что что-то изменилось. Он сделал шаг в сторону, увлекая её за собой за угол, в тень старого водостока.

– Виктор? – прошептала она.

– Тихо…

Голос Ронина резал, как лезвие, хоть и звучал вполголоса:

– Главное – держи его рядом. Он не должен знать, что ты в деле.

– Ты думаешь, я не знаю, как тяжело ему сейчас? – ответил Кирилл. Его голос дрожал, но не от холода. – Это всё ради него.

– А ты до конца уверен, что он выдержит правду?

Мэри бросила на Виктора взгляд – вопрошающий, растерянный. Но он уже не смотрел на неё. Он смотрел только туда, где его друг и его враг переговаривались, будто заговорщики в подвале собственного сознания.

Он отступил в темноту. Больше не было слов. Только удар предчувствия – под рёбра, в самый центр горла.

Когда Мэри ушла – не задавая лишних вопросов, просто обняв его так, как обнимают людей, которые пережили землетрясение в себе, – он вернулся домой.

Окна запотели. Квартира будто съежилась, впитав в себя чужую вину.

Он включил настольную лампу. Свет упал на рукопись. Где-то между страниц – лист, которого он не помнил.

Старая бумага, как будто пропитанная типографской краской. И строки – будто вписаны сквозь него, не рукой, а голосом:

Некоторые Иуды говорят: “я делаю это ради тебя”.

Но в этом и есть предательство – не в поступке, а в том, что они уверены, что знают лучше тебя и что тебе нужно.

Он провёл пальцем по строчкам – и пальцы стали серыми от краски. Он понюхал их. Запах был реальный.

Где-то в зеркале у окна – тень прошла сквозь отражение, как ветер по воде.

Он не обернулся.

– Миша? – выдохнул он.

Ответа не было. Только пульс в ушах и еле уловимый звук – как будто типографские литеры падали на пол, печатая что-то невидимое.

***

Человек сидел в полумраке, не включая свет, лишь уличные фонари вырезали из темноты контуры его лица. Капли дождя скользили по стеклу, будто время, которое не остановить – не понять.

На столе лежала рукопись Виктора. Не новая. Не целая. Он держал её в руках уже в который раз, как что-то опасное. Слишком многое в ней звучало… слишком прямо. И слишком знакомо.

“Если слова становятся оружием – кто же тогда выстрелит первым?”

Он сам когда-то это сказал. Ещё в те времена, когда верил, что литература способна спасать. Сейчас он был не так уверен. Сейчас он знал, что она может убивать.

Ему предложили выбор. Когда-то. Незаметно. Поддержать друга – или вписаться в систему. Он выбрал второе. Сначала ради денег. Потом – ради безопасности. А теперь… он уже не был уверен, ради чего именно.

Виктор изменился. Не просто стал другим – он начал видеть. Он начал задавать слишком много вопросов. Он начал писать то, что не надо писать.

“Ты же знаешь, они не дадут ему опубликовать это,” – сказал Ронин. – “Он сам подписал себе приговор. А ты можешь выбрать, кем быть – свидетелем или соучастником.”

Кирилл закрыл глаза. Линия между этими ролями давно стерлась. Он уже не был просто свидетелем. Он прикрывал, редактировал, отговаривал. Он редактировал чужую правду.

На стене, рядом с полкой, висела старая фотография: он, Миша, Виктор. Миша смеётся. Виктор задумчив. А он – посередине, как мост между двумя мирами.

“Миша тоже хотел правду,” – прошептал он. – “И его больше нет.”

Стук дождя усилился. Кирилл не знал, куда всё идёт, не знал, кто следующий.

Но одно было ясно: Виктор догадается. Очень скоро.

XIII

Вета

Она проснулась в 5:04 утра от тишины, которая казалась неестественной. Не было ни шума города, ни голоса соседей, ни даже собственного дыхания – как будто всё внутри и снаружи выключили на монтажной паузе.

Вчера была флешка. Видео. Сон. Силуэт. Голос, которого она не могла распознать. Голос, который будто говорил изнутри головы.

Когда она пошла умываться, то поймала себя на том, что старается не смотреть в зеркало. Отражение казалось сдвинутым. Как будто оно появилось на долю секунды позже, чем должно.

Завтрак не чувствовался. Привычные хлопья с кофе казались ей ватой, которая застревала в горле.

Маршрут на работу был выучен до автоматизма, но сегодня всё было по-другому. Машины ехали слишком медленно. Повороты казались лишними. Ноги вели её не к редакции, а куда-то сквозь декорации, как если бы город больше не был реальным.

Когда она вошла в здание, первая мысль была:

«Кто-то смотрит, как я это делаю.»

У неё было чувство, что её движения – это не поступки, а кадры, отобранные кем-то другим. Словно она – персонаж, который продолжает играть сцену, даже не зная, что камера всё ещё пишет.

На ресепшене секретарша улыбнулась ей, но глаза у неё были стеклянными. Они не моргали или моргали не в тот момент, когда она смотрела.

На рабочем месте – тишина. Мониторы чужих столов показывали заставки, но она отчётливо видела, что на одном из экранов была остановлена видеозапись.

Кто-то её быстро закрыл, когда Вета вошла.

«Я становлюсь центром чего-то. Но я не знаю – чего именно.» – мысли суматошно крутились в голове, пока она шла вдоль рабочих столов.

Она включила ноутбук. Открыла редактор – из-под пальцев выскальзывали клавиши. Пальцы дрожали.

И именно в этот момент секретарша Лиза прошла мимо и бросила фразу:

– Видела новости?

Это утро точно началось с новостей. Но в этот раз – не по их каналу.

Когда Вета зашла в курилку, было слишком тихо. Лиза стояла с телефоном в руках и смотрела в экран так, будто там увидела нечто необратимое. Рядом стоял Владислав Андреевич. Он курил – хотя, вроде бы, бросил два года назад. Руки у него дрожали.

– Что случилось? – спросила Вета, не успев снять пальто.

Никто не ответил сразу.

Лиза перевела на неё взгляд, и в нём не было ни злости, ни жалости – только ошеломлённость.

– Ты видела?

– Что?

Лиза просто протянула ей телефон. На экране – заголовок новостного сайта.

«Бывший преподаватель медвуза покончил с собой. Ранее на него было вылито “информационное ведро” в скандальном сюжете на канале ‘Точка Гравитации’.»

Вета почувствовала, как внутри всё сжалось. Имя. Фотография. Тот самый герой. Сюжет, который шёл неделю назад – один из последних, что делал Леон. Материал был жёстким, грязным, с анонимными обвинениями и драматичной подачей. Она помнила, как в момент публикации сомневалась, стоит ли это выпускать. Но тогда ей показалось, что не её дело – она не в редактуре, не на монтаже.

«Я просто оператор, я просто собираю материалы, я не решаю…»

Теперь она знала: этого недостаточно.

Весь день прошёл в белом шуме. Вета словно не слышала, как кто-то звал её по имени, как стучали по столу, как кипел чайник.

Все говорили чуть тише. Глаза у всех были избегающие.

Максим закрылся в своём кабинете.

Леон куда-то исчез.

После обеда, когда в редакции уже повисло это вялое, заторможенное настроение – как будто все потонули в лёгкой гипогликемии, – на её столе появился конверт. Никто не признался, кто его положил.

Бумага – плотная, чуть шершавая. Почерк на обложке – дрожащий, неуверенный, будто его выводили сквозь линзы старческих очков. Просто: «Вета». Без фамилии. Без обратного адреса.

На секунду ей показалось, что это какая-то ошибка. Или… игра? Редакторские розыгрыши случались.

Но что-то в этом почерке, в этой тишине вокруг, уже подсказывало: нет, это не шутка.

Внутри оказался USB-накопитель и лист, исписанный от руки. Чернила чуть размазаны, в уголке – пятно, словно от капли чая или… слезы?

Вы не знаете, что вы делаете. Но вы уже сделали. Он был хорошим человеком. Его ошибку можно было исправить. Но вы превратили его в животное. И вы, девушка, стояли рядом. Вы не остановили. Вы – часть этого. Посмотрите видео. Там – правда.

Её руки предательски дрогнули. Кончики пальцев похолодели, словно сама бумага вытягивала тепло. Она прикрыла ноутбук ладонью, как будто хотела этим жестом скрыться от реальности, но уже через минуту – вставила флешку в порт.

Экран мигнул. Файл открылся – без звука.

Вета моргнула. На экране – она. Стоит у кафе рядом с редакцией, разговаривает с Лизой. Угол съёмки – неожиданный. Снизу, из-за какой-то бетонной конструкции. Рука, державшая камеру, дрожит, но стабилизатор удерживает линию горизонта. Кажется, это было вчера. Или неделю назад. Или в другой жизни.

Следующий кадр – снова она. Метро. Сидит у окна, наушники в ушах, сосредоточенно листает телефон. Обычное состояние, знакомое до боли. Но взгляд камеры – хищный, будто она – не человек, а объект наблюдения.

Пауза. Затем – её подъезд. Она подходит к двери. Ключ в замке и камера…совсем рядом. Настолько, что различим цвет лака на ногтях. Её рука дрожит. Лицо чуть повернуто – в пол профиль. Она выглядит… уязвимой.

Не было ни титров. Ни звуков. Ни угроз. Просто… монтаж. Нарезка её жизни. С предельной точностью. Как будто кто-то неделями шёл за ней по следу, копался в её маршрутах, ждал, терпеливо, чтобы собрать портрет молчаливого наблюдения.

В горле запершило. Она глядела на экран и думала:

«Кто мог? Кто знал, где она будет? Кто был рядом – настолько рядом?»

И вот тогда, не сразу, а как вспышка в темноте – Валера.

Он всегда появлялся… в нужный момент. Он знал, где она работает, во сколько выходит, куда идёт после. Он один видел, как она курит на ступеньках в одиночестве. Он знал. Слишком многое.

Она резко закрыла крышку ноутбука. Стул под ней заскрипел. Всё в теле напряглось. Каждая клетка ощущала – за ней действительно следили.

И, возможно… это был он.

Коридор казался длиннее обычного. Лампочки на потолке – выгоревшие глаза. Свет – жёлтый, неровный. Пол под ногами – зыбкий. Как будто здание не было уверено, стоит ли держать её на плаву.

«Если это Валера… Если он всё это время…»

Она вспоминала его голос: тёплый, спокойный, уверенный.

Он знал, где она бывает. Где стоит, у кого берет кофе, как часто выходит в курилку. Он всегда появлялся вовремя. Слишком вовремя.

«Ты не одна, Вета.»

«Я рядом, если что.»

«Я тебя чувствую.»

«Чувствуешь, потому что следишь? Или потому что…?»

Мысли сбивались, как файлы на экране. Она пыталась выстроить логическую цепочку – но в голове были обрывки. Флешка. Видео. Лак на ногтях. Чёрный вход. Взгляд со стороны. Слишком точно. Слишком близко.

Она свернула в коридор к автоматам – и сердце подпрыгнуло.

Он стоял там. Привычный, как будто из чужого сна. Спокойный. Слишком.

– Ты… – голос сорвался. Она не успела подумать, она уже говорила.

Он вздрогнул, поднял голову.

– Что?

– Это ты меня снимаешь?!

– …Что?..

– Не делай вид, что не понимаешь! Я видела видео. Видела, как кто-то монтировал мою жизнь по кадрам, как фильм про чужого человека, который выглядит как я!

Она подходила ближе, шаг за шагом, как будто затягивала петлю.

– Ты всегда был рядом. Ты знал, где я. Что я думаю. Как будто читаешь меня. Потому что ты это и делал!

– Вета, стой…

– Ты приносил кофе, когда я даже не просила. Ждал у подъезда. Появлялся, когда я не звала. Это было мило? Или это был сценарий?! Тебе платят? Или ты просто сам решил, что можешь так делать?

Он отступил на шаг. Плечи – напряжённые. Лицо – будто его ударили. Он открыл рот, закрыл. Потом выдохнул, тихо:

– Я…

Он достал из внутреннего кармана куртки маленький белый конверт. На нём – имя. «Валера». Только имя.

– Я получил такой же.

– Что?

– Флешка. Видео. И письмо.

Он вытащил сложенный лист бумаги. Почерк – тот же, как у неё: дрожащий, неуверенный.

– Только там… было написано, что я виноват. Что я стоял рядом. Что я смотрел и не вмешался.

Он поднял глаза.

– Вета… Я тоже в этом. Кто-то играет нами обоими.

В груди у неё что-то оборвалось. Мир снова покачнулся, как шаткая декорация.

Если не он… тогда кто?

Вечером она шла домой и ловила на себе взгляды. Мужчина в чёрной куртке стоял у соседнего подъезда. Девушка с собакой – смотрела на неё дольше, чем было нужно. Таксист – слишком пристально встретился глазами в зеркале. Она знала: это может быть паранойя. Но это чувство было не ошибкой. Оно было живым, как ток под кожей. Она перестала узнавать себя в отражениях витрин. Её лицо казалось наигранным. Словно кто-то другой надел её личину и пошёл по заранее написанному сценарию.

Когда она пришла домой, первое, что сделала – заклеила камеру. Потом выключила свет и села в коридоре, прижав колени к груди. Тишина была слишком плотной. Она пыталась набрать номер Жени, но на линии доносились только обрывистые гудки. Сквозь них – лёгкий, незаметный звук: как будто где-то щёлкнул объектив. Она даже не пошевелилась.

«Я больше не в монтаже. Я – внутри сюжета. И кто-то режиссирует всё это… без моего согласия.»

Вета сидела в тёмной кухне, закутавшись в плед, который пах пылью и чужими воспоминаниями. Чай остыл. Ноги затекли.

На часах – 21:12.

С тех пор как она вернулась домой, прошли часы. Или, может, минуты. Время перестало быть измеримым. Оно стало плотным, тяжёлым – как вода в ванной, в которой она когда-то чуть не утонула в детстве.

Видео с флешки крутились в голове. Кто-то наблюдает. Кто-то записывает. Кто-то знает маршруты, знает её дом, знает, когда она моргнёт.

Она пыталась убедить себя, что лучше отсидеться дома. Но чем тише становилось в комнате – тем громче звучала внутри мысль:

«Что, если всё это не просто слежка? Что, если они ждут, пока ты замолчишь окончательно?»

Тогда она встала. Медленно. Без резких движений, как будто в комнате мог быть кто-то ещё.

Переоделась. Оделась по привычке – тёплый свитер, плотные джинсы. Телефон сунула в рюкзак, выключив звук. Нужно было прогуляться.

На телефоне никаких сообщений от Жени. Никаких звонков.

Уже на выходе она вспомнила: документы по выпуску остались в офисе. Съёмочный материал, который она готовила, – всё было там. Флешки, распечатки, копии интервью.

И в голове что-то резко клацнуло:

«А если за этим тоже вернутся? Если сейчас кто-то копается в папке на рабочем столе, как в ней?»

И в тот же момент она знала: она не может позволить этому случиться. Ни как журналист. Ни как человек. Ни как девочка, которую в детстве учили: если тебе страшно – иди вперёд, пока боишься. Туда, куда боишься.

По дороге в офис город казался ненастоящим. Машины – размытыми пятнами. Люди – тенями. Свет светофоров – тусклым. И чем ближе она подходила к зданию, тем сильнее сжимался живот. Но она не остановилась. Не потому, что была смелой, а потому, что было страшнее не знать, что там. Страшнее – ждать, когда кто-то всё решит за неё. И пока есть силы, надо идти.

Виктор

– Ты не звонил, – сказал Виктор, открыв дверь. На нём был вязаный серый свитер, весь в краске – будто его только что вынули из сна и обратно сунули в реальность.

– Я… просто был рядом, – выдавил Кирилл, не встречая взгляда. – Можно?

Виктор кивнул. Они прошли на кухню. Чайник уже шумел. Было видно: здесь кто-то недавно был. Или всё ещё есть.

– У тебя кто-то был?

– Девушка. Художница. Ты бы её полюбил – она говорит, как будто цитирует сны, – усмехнулся Виктор. – Мэри.

Кирилл кивнул. Невпопад. Внимание его было не здесь.

– Ты что-то хотел?

Кирилл замешкался, потом сел, не дожидаясь приглашения.

– Я читал твои новые главы. Особенно последние… про Иуду. Жёстко. Слишком откровенно. Ты уверен, что хочешь всё это публиковать?

Виктор прищурился.

– А ты с каких пор начал беспокоиться о моей литературной карьере?

– Я просто думаю… – Кирилл потер лицо, будто хотел стереть всё, что сейчас говорил. – Время сейчас… сложное. Может, не стоит будоражить тех, кто не хочет быть потревоженным?

– Кирилл, – Виктор подался вперёд. – Ты пришёл сказать, что я перешёл черту?

– Нет, – он ответил слишком быстро. – Я пришёл напомнить, что черта может быть последней.

Повисла тишина.

Виктор смотрел, как капает чай из заварника. По капле. Как будто каждая – его слово. Несказанное.

– Зачем ты разговаривал с Рониным? – голос стал холоднее. – Ты же тоже его ненавидишь.

Кирилл застыл, будто не ожидал, что Виктор знает. Потом медленно выдохнул и облокотился о спинку стула.

– Я не… – начал он, но осёкся. – Это ничего не значит.

– Значит. – Виктор поднял глаза. – Очень даже значит.

Повисло молчание. В нём будто раздавался щелчок – как сломанный переключатель между “до” и “после”.

Кирилл поднялся. В пальцах что-то дрожало – ключи, или совесть. Он будто хотел что-то сказать, но сдержался.

– Береги себя, Вить. – тихо сказал он и направился к двери.

– Уже поздно, – ответил Виктор, но не поднялся с места.

Хлопок двери был мягким, но будто ударил в висок. Виктор остался один – с чайником, тишиной и подозрением, которое больше не спрятать между строчек.

Он ушёл, как тень. А Виктор смотрел ему вслед и вдруг понял: предательство всегда приходит не с криком, а с заботой. И стучится в дверь голосом друга.

***

На входе в издательство снова заело домофон. Виктор нажал кнопку дважды, потом ещё раз. Вместо ответа – короткий писк и щелчок. Внутри пахло сыростью, как в подвале, где прячут архивы и забытых авторов.

Секретарша бросила на него взгляд поверх очков, не сказав ни слова. Он кивнул. Молчаливый кивок вежливой беспомощности.

– Он занят, – сухо сказала она, едва Виктор дотронулся до дверной ручки.

– Я не на приём. Мне просто…

– Он попросил не беспокоить, – отрезала она.

Виктор сжал пальцы в кулак. Хотел было что-то сказать – язвительное, остроумное, спасающее остатки достоинства. Но выдохнул и разжал ладонь. Вошёл, как входят на исповедь без надежды на прощение.

Редактор сидел, склонившись над бумагами, будто и не заметил его.

– Доброе утро, – сказал Виктор.

– Условно, – пробурчал редактор, не поднимая взгляда. – Ты по поводу рукописи?

Виктор кивнул, хотя ответ был очевиден.

– Мы прочли. – Он наконец взглянул. – Есть… моменты.

– “Моменты”?

– Моменты, из-за которых мы не можем это печатать. Даже под псевдонимом.

Виктор почувствовал, как внутри что-то двинулось. Медленно, как ледяной пласт под кожей.

– Ты же сам говорил, что это важно. Что там живая ткань, новые смыслы…

– Я говорил – в первом варианте. Сейчас это… нечто другое. Местами даже пугающее.

– Пугающее? – усмехнулся Виктор. – Что, Иуда слишком близко подошёл?

Редактор молчал. Потом произнёс:

– Такое ощущение, будто кто-то… вмешивается. В текст. Между строк. Это даже не ты, понимаешь?

На этом месте у Виктора дернулась бровь. Он вдруг понял, что боится услышать продолжение.

– Мы не можем брать на себя ответственность за такой материал. Сейчас не то время. Не тот рынок. Извини.

Виктор кивнул. Машинально. Словно кто-то другой стоял в этом кабинете, слушал, впитывал.

– Уходя, оставь пропуск, – бросил редактор, не глядя.

Виктор закрыл за собой дверь. В коридоре пахло краской. Старой, как испорченная метафора. И у этой метафоры был привкус измены.

Во дворе было пусто. Осенние листья крутились по кругу, словно кто-то запустил старую пластинку с заевшей мелодией. Холод уже не щипал – он проникал глубже, в суставы, в мысль, в суть.

Виктор достал сигарету, щёлкнул зажигалкой – искра, огонь, вдох.

– Сильная штука, – сказал кто-то сбоку.

Виктор обернулся. Мужчина стоял в тени у подъезда. Куртка в складках, ворот поднят, лицо бледное, губы тонкие. В руках – папка, с которой он явно не расставался.

– Что? – отозвался Виктор, сжимая сигарету.

– Текст. То, что ты написал. Удивлён, что тебе ещё позволяют гулять в одиночку.

– Простите… мы знакомы?

– Не думаю, – сказал мужчина. – Но меня читают. Как и тебя. Только я предпочитаю не подписываться.

Он подошёл ближе. Виктор чуть отступил, хотя сам не понял зачем.

– Ты кое-чего коснулся. Между строк. Я это вижу. Мы – видим.

– Кто “мы”? – произнёс Виктор, и голос его предательски дрогнул.

– Тебе пора задуматься, чью историю ты пишешь. И кто в ней автор. А кто – просто рука.

Мужчина улыбнулся, как улыбаются фигуры на старых иконах – с бездной за глазами.

– Не отвечай. Просто подумай, кого ты потерял… и почему. Иногда правда требует молчания.

Он развернулся и пошёл прочь, растворяясь в осеннем воздухе. Виктор остался стоять, сигарета догорела до фильтра.

Мокрые, блестящие тротуары отражали оранжевые отблески фонарей, будто город выжигал свои слёзы янтарной солью. Тонкий туман стелился над землёй, и в нём растворялись силуэты прохожих – как неудачные наброски к несуществующим судьбам.

Виктор стоял, прислонившись к чугунной ограде, недалеко от выходящего из арки здания. Он не курил – просто держал сигарету, смотрел, как дым уносится даже без огня. В руке дрожала зажигалка, но он так и не щёлкнул.

Сзади послышались шаги. Тихие. Неосторожные.

– Я знала, что найду тебя здесь, – голос Мэри был не громким, но в нём было достаточно, чтобы остановить вечер.

Виктор не обернулся сразу. Он только слабо кивнул, будто сам себе.

– Город тебя выдал, – продолжила она, подойдя ближе. – Этот воздух. Это безмолвие. Тебя можно почувствовать в каждом камне мостовой, когда ты так исчезаешь.

Он усмехнулся. Почти беззвучно.

– А я думал, я становлюсь незаметным.

– Петербург таких не прячет. Он их показывает – как раны. Ты выглядишь как человек, которого город уже начал поедать.

Он, наконец, посмотрел на неё. Лицо бледное. Под глазами – темные круги. В глазах – пустая дорога.

– Меня сегодня читали, Мэри. Не в метафоре. Прямо. Человек сказал: «Мы читаем тебя». И знаешь что? Я поверил. Потому что есть что-то в воздухе, в этих переулках, в бумаге и чернилах, что давно уже живёт без меня. Без нас.

Мэри молчала. Только шагнула ближе. Сняла с себя перчатку и коснулась его руки. Он был холодным. Почти стеклянным.

– Может, ты просто боишься, что не ты пишешь эту историю. А она – тебя.

Он кивнул. И тут же – как сломавшись – выдохнул:

– А если Миша не умер просто так? Если это всё – потому что он пытался закончить то, что начал? Если Кирилл… если он с ними, этими странными людьми?

Мэри смотрела ему прямо в глаза.

– Я не знаю, Виктор. Но я здесь. Ты не один. И ты всё ещё дышишь. Всё ещё можешь говорить, как чувствуешь. Это значит – ты ещё не персонаж. Ты – автор.

И в этот момент трамвай за углом звякнул колоколом. Где-то в вышине всколыхнулись вороны. Где-то внизу попозли капли дождя по водосточной трубе. А между этим всем стояли они – двое. На границе текста и реальности.