Читать книгу: «Древнейшая история Руси: как оно было!», страница 2

Вот такова основная позиция В. Н. Дёмина в отношении древней истории Руси. Он привёл, как видим, достаточное количество аргументов о связи предков Русского народа с северными землями, которые ранее существовали в Северном океане. Главная неточность в его позиции связана с тем, что он не до конца разобрался, что есть реальные Северные земли, где ведические гимны располагали гору Меру, и где на самом деле существовала Гиперборея, известная грекам прародина Апполона.

Вторая странность состоит в том, что образованный человек, доктор наук, почему-то опирался в своих аргументах на библейские сказки, что является очевидной ошибкой для поиска исторической истины.

Третье важное недопонимание древней истории Дёминым связано с тем, что прапредки всех других народов (не арийских) не обитали в северных широтах, там зародилась только Белая раса человечества, которая затем расселилась по ойкумене из-за потопления в 75 тыс. до н. э. Северной земли (Арктиды), во-первых. И во-вторых, из-за дикого холода, пришедшего на нынешний север Евразии в 10 тыс. до н.э.

Критический взгляд Дёмина на русскую историю

Вся беда в том, что подавляющее большинство историков – крупных и мелких, отечественных и зарубежных, умерших и здравствующих – односторонне представляют связь между устной и письменной историей. В качестве документальной основы признаются, как правило, только письменные и материальные источники. Так называемая устная традиция передачи сведений о прошлом отвергается начисто, высмеивается и шельмуется [именно так, но это неправильно, абсолютно неверное отношение]. При этом в упор не замечаются самоочевидные истины: многие основополагающие исторические труды (от Геродотовой «Истории» до Несторовой «Повести временных лет») зиждятся (особенно в начальных своих частях) исключительно на [чьих-то] устных преданиях и рассказах [верно – одни источники принимаются, а другие аналогичные как по форме, так и по содержанию отвергаются научным сообществом].

У устных преданий другая жизнь, нежели у письменных. Как отмечал академик Борис Дмитриевич Греков (1882—1953), «… в легендах могут быть зерна истинной правды» [так и есть, только эти зёрна надо уметь выявить]. Поэтому непременным условием аналитического и смыслового исследования исторических сказаний является отделение «зёрен от плевел». Легенды о происхождении любого народа всегда хранились как величайшая духовная ценность и бережно передавались из уст в уста на протяжении веков и тысячелетий. Рано или поздно появлялся какой-нибудь подвижник, который записывал «преданья старины глубокой» или включал их в подредактированном виде в летопись [именно так и поступал, например, Ю. Миролюбов, а Дёмин, почему-то²⁸, не знал о Сказах Захарихи, судя по его книгам]. Таким образом поэмы Гомера (беллетризированные хроники Троянской войны) были записаны ещё в античные времена, русские и польские предания – в начале II тысячелетия н.э., Ригведа и Авеста – в XVIII веке, русские былины и карело-финские руны – в XIX веке и т. д. По логике же ученых-ригористов: раз Ригведа и Авеста (и соответственно – подавляющее большинство фольклорных произведений) не были записаны во времена их создания, значит, все эти тексты являются сомнительными [пустые слова вместо вразумительных аргументов от «академиков»].

Схему устной передачи, сохранения, записи и печатного воспроизведения древних текстов особенно наглядно видна на примере магических заговоров. Никто не станет оспаривать, что подавляющее число заговоров (безотносительно какому народу они принадлежат) уходят своими корнями в невообразимые глубины далёкого прошлого. Например, во многих русских сакральных заговорах присутствуют такие архаичные мифологемы как Остров Буян, Алатырь-камень и пр., наводящие на мысль о гиперборейских временах. Тексты эти исключительно консервативны, то есть передаются от поколения к поколению на протяжении многих тысячелетий практически без изменений. Передаются тайно, с оговорками и соблюдением различных условий – в противном случае заговор теряет свою магическую силу. Вместе с тем и сегодня любой, кто захочет и приложит не слишком большие усилия, может отыскать такой древний заговор (не обязательно в глухой деревне и у столетней старухи), записать его и при желании – опубликовать. И что же – разве будет означать публикация, к примеру, 2000-го года, что перед нами подлог, обман или фальсификация? Ничуть! Но ведь именно так рассуждают те, кто отвергают устную традицию передачи исторических знаний на том основании, что записи преданий, тысячелетиями передававшиеся из рода в род и от поколения к поколения, дескать, записаны недавно [согласны с Дёминым – действительно глупейшая аргументация].

Обратимся к классикам. М. В. Ломоносов называл дату начала человеческой истории, далеко выходящую за границы самой дерзкой фантастики. Четыреста тысяч лет (точнее – 399 000) – таков результат, полученный русским гением [к сожалению, дата, не имеющая никакого отношения к реалиям бытия]. А опирался он, как мы помним, на вычисления вавилонских астрономов и свидетельства египтян, зафиксированные античными историками. Именно тогда произошла один из тяжелейших по своим последствиям планетарных катаклизмов, послуживших началом гибели Арктиды-Гипербореи [странно, так Арктиды или Гипербореи, это совершенно разные понятия] и катастрофического похолодания на Севере [как отмечено выше, эта дата не имеет никакого отношения к гибели Арктиды и тем более к похолоданию на севере Евразии, что случилось соответственно в 75 и 10 тыс. до н.э.].

В писаной же истории действуют совершенно иные исторические даты [это да, реалии бытия совершенно не стыкуются с академической позицией]. В реконструированной «Повести временных лет», которой открываются все главные русские летописи первой реальной датой, как уже отмечалось, назван 852 год н.э. (или в соответствии с древнерусским летосчислением – лето 6360), когда появился у стен Царьграда мощный русский флот – потому-то и попала сия дата в византийские хроники, а оттуда – в русские летописи. Следующая, воистину знаковая, дата – 862 год (лето 6370), год призвания на княжение Рюрика и его братьев [не было никакого призвания]. Именно с этой даты и принято было долгое время вести отсчёт русской истории: в 1862 году даже было отмечено с превеликой помпой так называемое 1000-летие России, по случаю чего в Великом Новгороде установили великолепный памятник по проекту скульптора Михаила Микешина, ставший чуть ли не символом российской государственности и монархизма.

Есть однако в русских летописях ещё одна дата, не признанная официальной наукой. Речь идёт о древнерусском сочинении, известном под названием «Сказание о Словене и Русе и городе Словенске», включённом во многие хронографы русской редакции, начиная с XVII века (всего известно около ста списков данного литературного памятника). Здесь рассказывается о праотцах и вождях русского (и всего славянского [нет такого этноса] народа), которые после долгих скитаний по всему миру [не по миру, а от Причерноморья до Волхова] появились на берегах Волхова и озера Ильмень в середине 3-го тысячелетия до новой эры (!), основали здесь города Словенск и Старую Руссу [просто Русу (с одним «с» и так надо писать и в современной интерпретации), старая она стала позже] и начали впечатляющие военные походы: как сказано в первоисточнике, ходили «на египетские и другие варварские страны», где наводили «великий страх».

В Сказании называется и точная дата основания Словенска Великого – 2409 год до новой эры [неверно, почему-то Дёмин не учел ещё 14 лет скитаний братьев от Причерноморья к Волхову, что обозначено в самом Сказании, поэтому дата основания Словенска 2395 год до н.э.] (или 3099 год от Сотворения мира). Спустя три тысячи лет, после двукратного запустения, на месте первой столицы Словено-Русского государства был построен его градопреёмник – Новгород. Потому-то он и назван «новым городом» – ибо «срублен» был на месте старого, по имени которого новгородцы долгое время ещё продолжали прозываться «словенами» (таковыми их знает и Несторова летопись). Досталось Ново-граду от его предшественника также и приставка – Великий.

Современные историки-снобы, как и их позитивистски настроенные предшественники, не видят в легендарных сказаниях о Словене и Русе никакого рационального зерна, считая их выдумкой чистейшей воды, причём сравнительно недавнего времени [ортодоксы замалчивают неугодные им источники]. Так, прославленный наш историк Николай Михайлович Карамзин (1766—1826) [прославился своим враньём, если только] в одном из примечаний к 1-му тому «Истории Государства Российского» называет подобные предания «сказками, внесёнными в летописи невеждами» [характеристика невежды имеет отношение в первую очередь к самому Карамзину].

Спору нет: конечно, безвестные историки XVII века что-то добавляли и от себя, особенно по части симпатий и пристрастий. А кто, скажите на милость, такого не делал? Карамзин, что ли? В историографических пристрастиях, верноподнических восторгах и политических предпочтениях [вот именно] он был бо́льшим католиком чем сам римский папа. Уверовав однажды в удобную с точки зрения самодержавия версию о призвании варягов и отождествив их с норманнами, Карамзин намертво и безапелляционно отвергал [вот ведь каков] любые отклонения от своей абсолютизированной схемы начальной русской истории и, не колеблясь, объявлял ложной или поддельной любую точку зрения, не совпадающую с его собственной [так вот, констатируем, что Карамзин наврал нам всем, намеренно исказив историю Руси]. Что касается хронологии, то Древнейший (!?) период отечественной истории, как о том чёрным по белому написано в предисловии к 12-томному карамзинскому труду, начинается [только] с 862 года (?!) [так вот, реалии бытия таковы: предки Русского народа были одним из первых народов Белой расы, появившейся на севере Евразии около 1 млн лет назад²⁹! (см. главы 2 и 3)]. У нас вообще давно укоренилась довольно-таки странная точка зрения, согласно которой верхняя хронологическая граница Древней Руси доводится до начала Петровских реформ, то есть фактически до XVIII века. Особливо поспособствовали превращению этой вообще-то заведомо абсурдной концепции литературоведы: ничтоже сумняшеся они все как один завершают древнерусскую литературу XVII веком. Дабы убедиться в этом, достаточно заглянуть в любой учебник, справочник, хрестоматию или 12-томное издание «Памятники литературы Древней Руси», где последние три тома приходятся на XVII век. Но и этого показалось мало: в издаваемой ныне 20-томной «Библиотеке литературы Древней Руси» (до 2000 года вышло 7 томов) «древность» доведена уже до ХХ века, и в последний том предполагается включить, к примеру, переписку крестьян-старообрядцев времён коллективизации.³⁰ И это при том, что за бортом многотомного издания, претендующего на роль всеобъемлющего, остались действительно древние памятники – Токовая Палея, большинство летописей и архаичных апокрифов.

По количеству же субъективных домыслов, тенденциозности и так называемой научной отсебятины (талантливо однако преподнесённой) «История Государства Российского» сто очков даст фору любому хронографисту и летописцу [очень правильная характеристика этой «истории»]. Одно меланхолическое начало карамзинского труда чего стоит: «Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных её климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками». Вот ведь какой, по Карамзину, была Россия [Русь вообще-то] до появления Рюрика с братьями [врал, искажал историю Руси без стыда и совести].

Карамзин как будто пересказывает «злого демона» русской историографии, одного из столпов псевдонаучного норманизма, почётного иностранного члена Санкт-Петербургской академии Августа Людвига Шлёцера (1735—1809) [пожалуй, главный идеолог-фальсификатор русской истории]. Разве не напоминает вышеприведённый пассаж Карамзина такое, с позволения сказать, шлёцеровское «умозаключение», касающееся древнейшей русской истории (речь идёт конкретно о VII веке новой эры): «Повсюду царствует ужасная пустота в средней и северной России. Нигде не видно ни малейшего следа городов, которые ныне украшают Россию. Нигде нет никакого достопамятного имени, которое бы духу историка представило превосходные картины прошедшего. Где теперь прекрасные поля восхищают око удивлённого путешественника, там прежде сего были одни тёмные леса и топкие болота. Где теперь просвещённые люди соединились в мирные общества, там жили прежде сего дикие звери и полудикие люди» [такое мог заявить только враг и ненавистник всего русского].

Поразительно, но факт: сказанное Шлёцером относится как раз к той самой эпохе правления византийского императора Юстиниана, когда славяне вторглись на Балканы и держали в постоянном страхе и Восточную, и Западную Римскую империю. Именно к данному времени относятся слова одного из славяно-русских вождей, сказанные в ответ на предложение стать данниками Аварского каганата: «Родился ли среди людей и согревается ли лучами солнца тот, кто подчинит нашу силу? Ибо мы привыкли властвовать чужой землёй, а не другие нашей. И это для нас незыблемо, пока существуют войны и мечи». Так что ещё вопрос, кто больший «невежда» в русской истории: тот, кто ведёт её начало от Словена и Руса, или тот, кто низводит свой народ до уровня троглодитов [!], считая, что в подобном состоянии славянские племена пребывали вплоть до принятия христианства³¹.

Чаще всего говорят однако: записи легенд о Словене и Русе позднего происхождения, вот если бы они были записаны где-нибудь до татаро-монгольского нашествия, тогда совсем другое дело. Что тут возразить? Во-первых, никто не знает, были или не были записаны древние сказания на заре древнерусской литературы: тысячи и тысячи бесценных памятников погибли в огне пожарищ после нашествия кочевников, собственных междоусобиц и борьбы с язычеством. По крайней мере, на дощечках «Велесовой книги» всё, что нужно, отображено и сохранилось [полностью согласны с Дёминым]. Во-вторых, если говорить по большому счёту о позднейших записях, то «Слово о полку Игореве» реально дошло до нас только в екатерининском списке XVIII века да в первоиздании 1800 года; оригинальная же рукопись (тоже, кстати, достаточно позднего происхождения), как хорошо известно, сгорела во время московского пожара 1812 года, и её вообще мало кто видел [правильный пример по теме].

А бессмертная «Калевала»? Карело-финские руны, содержащие сведения об архаичных гиперборейских временах, были записаны и стали достоянием читателей Старого и Нового Света только полтора века назад. И ни у кого не вызывает сомнения в подлинности текстов. ещё позже на Севере был записан основной корпус русских былин. Кое-кто скажет: это – фольклор. А какая разница? Родовые и племенные исторические предания передавались от поколения к поколению по тем же мнемоническим законам, что и устное народное творчество [более того, Веды передавались устно из поколения в поколение в течение тысяч лет, и это установленный факт].

Кстати, самый непотопляемый «довод», относящий «Сказание о Словене и Русе» к литературным произведениям, сочиненным в XVII веке (а то и в XVIII веке), не выдерживает никакой критики. Ибо почти за двести лет до того содержащиеся в ней сведения были записаны со слов устных информаторов Сигизмундом Герберштейном – посла императора Священной Римской империи, которую в то время возглавлял Габсбургский дом [да что там Герберштейн, аналогичные данные о Словене и Русе есть и во Влескниге, и в Будинском Изборнике, и нам говорят, что это все фальсификаты]. Уже упоминавшийся объёмистый труд посла под названием «Записки о Московии», помимо личных наблюдений и впечатлений, содержал краткую историю Руси, основанную на летописных источниках, в том числе и ныне утраченных (эти сведения пытливому и любознательному немцу сообщили сами русские, точнее – перевели по тексту какой-то утраченной летописи).

С трактатом Герберштейна были прекрасно знаком и Карамзин – однако на столь важный (можно даже сказать – решающий) момент он не обратил никакого внимания. Он даже предпринял попытку определить и вывести на чистую воду злостного выдумщика и сочинителя «Сказания о Словене и Русе». В обширном примечании №91 к 1-му тому «Истории Государства Российского» «прославленный» [кавычки автора издания] историк с негодованием и плохо скрываемым презрением объявляет имя и фамилию «смутьяна» – некий Тимофей Каменевич-Рвовский, диакон Холопьего монастыря, что на реке Мологе, одного из верхних притоков Волги.

Сей всезнающий дьяк, о котором нынче ничего уже больше нельзя узнать даже в подробнейшем современном «Словаре книжников и книжности Древней Руси» (здесь XVII веку отведено целых четыре тома) завершил в 1699 в монастырской келье 4-томную (!) историческую рукопись, посвящённую древностям Российского государства. Сегодня почему-то никого не волнует её странная утрата [вот так всегда, уничтожили и концы в воду]. Во времена Карамзина 4-томный манускрипт хранился в Синодальной библиотеке (приводится даже номер единицы хранения), вот в ней, дескать, и следует искать первоисток всех недоразумений [?]. Поразительно, но факт: облив грязью просвещённого диакона и обозвав его невеждою в 1-м томе своёй «Истории», Карамзин воздаёт этому же самому невежде высочайшую хвалу уже в 4-м томе и полностью заимствует у того сведения о торге (ярмарке) на Мологе, куда во времена Ивана Калиты съезжались немецкие, византийские, итальянские, персидские и иные купцы, и одних только питейных заведений (ну никак не может русский человек без кабака!) насчитывалось не менеё семидесяти. Особой же похвалы Карамзина удостоился тот факт, что Тимофей Каменевич-Рвовский опирался на древнее устное (!) предание, которое бережно сохранил для потомков, включив его в своё историческое повествование. Вот тебе и раз: значит, там где ему было выгодно, Карамзин принимал устные исторические рассказы за истину [именно так и работают фальсификаторы] и включал их в ткань собственной «Истории» в качестве непреложных фактов; там же, где это никакой выгоды не сулило и оборачивалось одними историографическими неприятностями, устные предания, вне всякого сомнения, имевшие древнейшие корни, предавались анафеме и остракизму. Такова цена хвалёной объективности российского историка! При этом полностью игнорируется, что к тому времени существовало уже не менее ста списков «Сказания о Словене и Русе» (многие из них были включены в текстовую ткань конкретных хронографов и летописцев). А на полтысячи лет раньше о князе Русе сообщали византийские и арабские авторы.

Документальное подтверждение тому, что «Сказание о Словене и Русе» первоначально имело длительное устное хождение содержится в письме в Петербургскую академию наук одного из ранних российских историков Петра Никифоровича Крекшина (1684—1763), происходившего, кстати, из новгородских дворян. Обращая внимание учёных мужей на необходимость учёта и использования в исторических исследованиях летописного «Сказания о Словене и Русе», он отмечал, что новгородцы «исстари друг другу об оном сказывают», то есть изустно передают историческое предание от поколения к поколению. Это – очень важное свидетельство. Из него недвусмысленно вытекает: помимо летописной истории на Руси существовала всегда ещё и тайная устная история, тщательно усваиваемая посвящёнными и также тщательно (но безо всяких записей) передаваемая от поколения к поколению.³²

Что представляли из себя подобные устные предания, тоже, в общем-то, известно. Ибо находились всё-таки смельчаки, которые отваживались доверить бумаге или пергаменту сокровенное устное слово. Один такой рукописный сборник XVII века объёмом в 500 листов, принадлежавший стольнику и приближенному царя Алексея Михайловича Алексею Богдановичу Мусину-Пушкину (ум. ок. 1669), был найден спустя почти через двести лет после смерти владельца в его родовом архиве, хранившемся в Николаевской церкви вотчинного села Угодичи, что близ Ростова Великого. Манускрипт, содержавший записи 120 древних новгородских легенд, к величайшему сожалению, вскоре оказался утраченным: вывезти его в столицу для напечатания без разрешения собственника (а тот в момент находки отсутствовал) не представлялось возможным. Сохранился лишь пересказ новгородских предлетописных сказаний, сделанный собирателем русского фольклора, Александром Яковлевичем Артыновым. Содержание многих полусказачных преданий практически совпадает с сюжетами «Сказания о Словене и Русе». Однако, не владевший методикой научного исследования литератор-самоучка Артынов попытался «улучшить» [он просто переписал, видимо для себя, имевшийся документ] имевшиеся в его распоряжении тексты, приблизить их архаичный язык к современному, нанеся тем самым неисправимый древним памятникам вред [наоборот, он хоть что-то сохранил для нас!]. Тем не менее налицо недвусмысленное доказательство существования корпуса древнейших новгородских сказаний и попыток сохранить их в записи для потомков.

Так было принято во все времена и практически у всех народов до тех пор, пока в их среде не появлялся какой-нибудь местный «отец истории» (вроде эллинского Геродота или русского Нестора) и не превращал устные сказания в письменные. Наиболее показательный пример (по времени, кстати, почти совпадающий с появлением многочисленных копий «Сказания о Словене и Русе») – «История государства инков», составленная в конце XVI века и опубликованная на староиспанском языке в Лиссабоне в 1609 году. Её автор – инка Гарсиласо де ла Вега (1539—1616) – рождённый в законном браке сын испанского капитана-конкистадора и индеанки, принадлежащей к высшим слоям инкского полукастового общества. Именно от матери и её ближайших родственников будущий историк ещё в детстве воспринял всю устную историю древнего народа, что дало ему возможность спустя десятки лет, переселившись в Испанию, связно изложить и издать её в виде почти тысячестраничного труда. Русская версия собственной древней истории скромнее по объёму, но «схема» её устной передачи и история обнародования практически такая же, как и у тайной хроники инков [верное замечание].

В 1909 году братья Б.М. и Ю. М. Соколовы записали на Новгородчине от 70-летнего крестьянина Василия Степановича Суслова устное сказание о Гостомысле и Рюрике, во многом повторяющее версию «Сказания о Словене и Русе» (опубликовано в 1915 году в составе знаменитого сборника «Сказки и песни Белозерского края»). В те же годы академик Алексей Александрович Шахматов (1864—1920) указывал в своём классическом труде «Разыскания о древнейших летописных сводах» (СПб., 1908) на стойкую народную память, сохранявшую на протяжении многих веков основные факты, связанные с появлением на Новгородчине Рюрика с братьями.

Подводя некоторые итоги, можно ещё провести аналогию с различным изображением одних и тех же сюжетов средствами живописи. Скажем, евангельская сцена казни Иисуса Христа воссоздавалась тысячекратно на протяжении двух тысячелетий различными художниками. Каждая школа вносила свою трактовку и дополняла историю страстей Господних отличными от других подробностями и деталями. Русские иконы не спутаешь с творениями мастеров европейского Возрождения, а сюрреалистическая или иная модернистская трактовка не имеет ничего общего с общепринятыми традициями. Тем не менее все они воссоздают один и тот же эпизод мученической смерти Христа и по любой из них можно восстановить действительное содержание евангельского рассказа. Точно так же обстоит и с преданием о прапредках русского народа: они дожили до наших дней отчасти в искажённом, отчасти в приукрашенном виде, записаны были очень и очень поздно. Тем не менее в них сохранилось то, что позволяет без особого труда восстановить основные события и имена предыстроии Руси.

С древнейшей русской историей дело обстояло вовсе не так, как это представлялось Карамзину и множеству послекарамзинских историков [совершенно верно]. В отличие от них Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765) усматривал в древних сказаниях русского народа отзвуки исторической действительности. Как отметил великий россиянин в своём главном историческом труде «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого…» (изданном посмертно в 1766 г.): «…даже если имена Словена и Руса и других братей были вымышлены, однако есть дела Северных славян в нем [Новгородском летописце. – В.Д.] описанные, правде не противные [Подчеркнуто мной. – В.Д.]».

Отечественное летописание всегда опиралось на устную, зачастую фольклорную, традицию, в которой не могли не сохраняться отзвуки былых времён. Такова и древнейшая часть «Повести временных лет», посвящённая событиям, случившимся до рождения Нестора-летописца, она опирается главным образом на устные предания. У самого Нестора имена Словена и Руса не встречаются. На то есть свои веские причины. Большинство из дошедших до наших дней древнейших летописей (и уж во всяком случае все те, которые были возведены в ранг официоза) имеют киевскую ориентацию, то есть писались, редактировались и исправлялись в угоду правящих киевских князей-Рюриковичей, а в дальнейшем – в угоду их правопреемникам – московским великим князьям и царям. Новгородские же летописи, имеющие совсем иную политическую направленность и раскрывающие подлинные исторические корни как самого русского народа, так и правивших на Руси задолго до Рюрика князей, нередко замалчивались или попросту уничтожались. О том, что там было раньше, можно судить по летописи новгородского епископа Иоакима (дата рождения неизвестна – умер в 1030 г.), которая дошла лишь в пересказе Василия Никитича Татищева (1686—1750) [как известно, академическая наука считает её фальсификацией самого Татищева, что является полным бредом].

Начальное новгородское летописание в корне противоречило интересам и установкам киевских князей, к идеологам которых относились и монахи Киево-Печерской лавры, включая Нестора. Признать, что новгородские князья древнее киевских, что русская княжеская династия существовала задолго до Рюрика, – считалось страшной и недопустимой политической крамолой во времена как Нестора, так и длительной борьбы великих князей Московских против новгородской самостийности и сепаратизма. Она подрывала право киевских князей на первородную власть, а потому беспощадно искоренялась. Отсюда совершенно ясно, почему в «Повести временных лет» нет ни слова о Словене и Русе, которые положили начало русской государственности не на киевском берегу Днепра, а на берегах Волхова. Точно так же игнорирует Нестор [а при чём здесь Нестор, имеющие варианты летописи ПВЛ сочинены неким Сильвестром, о чем имеется запись в самой ПВЛ, неужели Дёмин об этом не знал…] и последнего князя дорюриковой династии – Гостомысла, лицо абсолютно историческое и упоминаемое в других первоисточниках, не говоря уж о устных народных преданиях. Вслед за Нестором этой «дурной болезнью» [в том то и дело, что болезнь исходила от Сильвестра-фальсификатора и его заказчика Владимира Мономаха] заразились и другие историки, начиная с Карамзина, которые быстро научились видеть в летописях только то, что выгодно для их субъективного мнения.

Почему так происходило, удивляться вовсе не приходится. Уже в ХХ веке на глазах, так сказать, непосредственных участников событий по нескольку раз перекраивалась и переписывалась история такого эпохального события, как Октябрьская революция в России. Из книг, справочников и учебников десятками и сотнями вычёркивались имена тех, кто эту революцию подготавливал и осуществлял. Многие из главных деятелей Октября были вообще уничтожены физически, а хорошо известные и совершенно бесспорные факты искажались в угоду новым временщикам до неузнаваемости. Ну, а спустя некоторое время наступала очередная переоценка всех ценностей, и уже до неузнаваемости искажался облик недавних баловней судьбы. Это в наше-то время! Что же тогда говорить о делах давно минувших дней? И во времена Нестора [не про Нестора надо говорить, а про Сильвестра] и киевского летописания изымались и выскабливались с пергамента любые упоминания про Словена да Руса и про то, что задолго до Киевской Руси [второй в историческом плане, первая возникла в 431 г.] в северных широтах процветала Словенская Русь, преемницей которой стала Русь Новгородская и лишь только после этого наступило время киевских князей [см. комм. выше].

Впрочем, исключительно важные, хотя и косвенные, упоминания все же сохранились, несмотря на жёсткую установку на полное умолчание и позднейшие подчистки киевских цензоров. Скажем, есть в «Повести временных лет» одна на первый взгляд странная фраза о том, что жители Великого Новгорода «прежде бо беша словени». Переводится и трактуется данный пассаж в таком смысле, что новгородцы прежде, дескать, были славяне. Абсурднеё, конечно, не придумаешь: как это так – «были славяне». А теперь кто же они по-вашему? Не спасает положения и попытка некоторых историков объявить новгородских словен особым племенем. Что выглядит откровенной натяжкой.

Объясняется всё, однако, очень просто: Новгород был построен на месте старой столицы Словенска (по имени князя Словена – основателя стольного града) [рядом, не на том же месте], и прежнее прозвание новгородцев – «словени», то есть «жители Словенска». Вот почему они и «прежде бо беша словени» – и никакие «славяне» здесь ни при чем. А если и «при чем», то только в том смысле, что родовое имя всех нынешних славян ведёт начало от имени волховских словен [неверное понимание реалий] – насельников первой русской столицы Словенска и потомков русского князя Словена [абсурдное заявление: мало того, что этноса и народа «славян» не существует, так и само сфальсифицированное наукой понятие «славяне» не имеет никакого отношения к понятию «словени»]. Но эти самые «словене», то есть жители Словенска, встречаются и на других листах летописи: именно так Нестор первоначально и именует население Новгородской земли.

Однако точно в такой же вокализации – «словене» – употребляется в Начальной летописи и собирательное понятие «славяне» для обозначения единоплеменников – русских, поляков, чехов, болгар, сербов, хорватов и других, – говорящих на родственных славянских языках [языки, может, и славянские (но это тоже выдумка «академиков»), а вот перечисленные народы принадлежат этносу Русов]. Подчас на одном и том же летописном листе встречается одно и то же слово в различных смыслах, и для современного читателя возникает неизбежная путаница. Например, Нестор пишет: «Словени же седоша около езера Илмеря [кстати, здесь озеро Ильмень названо точно так же, как и в „Сказании о Словене и Русе“ – по имени Ильмери – сестры легендарных князей – В.Д.], и прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ и нарекоша и Новъгородъ. А друзии седоша по Десне, и по Семи, по Суле, нарекошася северъ. И тако разидеся словеньский язык, тем же и грамота прозвася словеньская».