Читать книгу: «Суер-Выер и много чего ещё», страница 17

Шрифт:

Глава LXXXVII
Сергей и Никанор

Икра, хочу вам доложить, была неплохая. Икряной лещ попался, и я поначалу только с икрой и разбирался, даже горькие её кончики, ну такие, вроде саночки детские, и те не выбросил. Рёбра обсосал, а когда приступил к спинке, тут на меня стали наседать зрители.

– Говори смысл надписи, – покрикивали некоторые вроде Ковпака.

Я прямо и не знал, что с ними делать, никак не давали леща дотаранить. Стал отводить удар.

– Вы знаете мою мечту? – спросил.

– Не знаем! – орут.

– Так вот, я мечтаю увидеть человека, который умнее меня. Понимаете?

– Да что такое, – орут. – Неуж такого нету?

– Не знаю, – говорю, – может, и есть. Мечтаю увидеть и поговорить, да всё никак не встречаю… вот такая мечта…

– А Суер, – орут, – Выер?

– А если он умнее, пускай и надпись трактует.

– Тельняшка давно на мне, – ответил Суер, – а леща ел только ты, так что у тебя передо мной преимущество – съеденный лещ. На весах мудрости мы равны, но лещ перевешивает. Толкуй!

– Ну что ж, друзья, – сказал я откровенно, – смысл я, признаться, понял, ещё когда вы леща искали и за пивом бегали, но отказаться от леща тоже не мог. Так вот вам: смысл этого стихотворения заключается в том, что СМЫСЛА НЕТ.

– Хреновина! Это не толкование! А как же ЛЕЩ?

– Нету смысла. Как вы сами видели, я и ПИЛ, и ЛЕЩА ел, и НАТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ вы мне сами подарили, я имел всё, несмотря на призыв поэта не пить, а покупать. А насчёт сундучка вот что: во-первых, это не сундучок, а вроде ларец, такие ларцы делали для богатых дам минувшего времени, открыть их можно было просто ноготком. У меня нету дамского ногтя, но есть рыбья кость. Попробуем, – и я взял обсосанное и сомкнутое с хребтинкой рёбрышко леща и сунул в замочную скважинку. Тыркнул, тыркнул – не получилось.

– Э-э-э-э, – заэкали на меня во главе с лоцманом, – какой фрак выискался, умней него нету, косточкой, дескать.

Я помочил кость в пиве – покарябал внутри, ещё помочил, ещё покорябал, и вдруг послышался звук «чок» – и полилась дивная музыка Моцарта и Беллини, прекраснейшая сюэрта, написанная для валиков на колокольчиках.

Под бемоли сюэрты крышка стала приоткрываться, и из глубины волшебного сундучка поднялись две изысканные фигуры.

Одна – в богатом халате, в красной феске с тюрбаном, другая – в клетчатых брюках, полосатой шляпе.

И фигуры, кланяясь друг другу, изысканно вдруг заговорили, – оказывается, в сундучке был спрятан органчик. Звуки их голосов я и вынужден записать здесь в виде короткой и благонравной пьески.

– Из дальних ли морей

Иль синих гор

Любезный ты вернулся, Никанор?

– Из Турции приехал я, Сергей,

Привёз ушных

Серебряных серьгей.

– Где ж серьги те?

– Да вот они в ларьце,

Который формою похож на букву «Це».

– О, красота!

Диковина!

Неуж

Они послужат украшеньем уш?

– Весьма послужат!

Посмотри, мой друх,

Какая красота для женских ух!

Смотри, какие на серьгах замочки!

– С такою красотой,

Засунутою в мочки,

Они весьма нас будут соблазнять!

Тут Никанор поклонился, наклонился, нырнул куда-то вглубь сундучка и вынул серьгу.

О!

Изогнутая сдвоенным ребром василиска, выкованная из цельного куска перлоплатины, она удлиняла наш взгляд, частично выворачивая его наизнанку, потом укорачивала, а изнанку ставила ребром на подоконник.

Великолепные алпаты,

сапгиры и гайдары,

чистейшей воды ахматы

украшали серьгу.

Матросы заворожённо смотрели на это произведение искусства, слегка ослеплённые блеском особо сверкающих розенталей.

– И это что? – спросил боцман. – Всё?

– Не знаю, – сказал я. – Может, ещё чего-нибудь достанет.

Но фигура Никанор больше ничего не доставала.

– И это всё? – обиженно спрашивал Чугайло. – Одна серьга! А где же вторая?

– А вторая, – сказал капитан, – давно находится у вас в ухе, дорогой господин Чугайло.

Глава LXXXVIII
Остров Едореп

Чугайло запил.

Туго, гнусно, занудно, простецки и матерно.

Он прекрасно понял рассказ капитана про мужика и медведя в овсе, чудо в жизни боцмана совершилось, и больше никаких чудес он мог не ожидать. Серьга и кланяющиеся фигурки – вот и всё, что уготовила ему судьба, он то и дело заводил их, слушал пьеску и пил, пил, пил. От бесконечного завода или от долгого пребывания в навозе фигурки стали сбиваться с проторённой поэтической дорожки, перевирали слова и один раз даже запели, обнявшись, «Отговорила роща золотая».

Матросы, не получившие с фигурок ни серьги, без боцманского тычка распустились, гнали самогонку из фальшборта, жизнь на судне пошла враскосяк.

Старпом, который жаждал сокровищ не менее других, как-то тоже опустил руки. Да и трудно было, конечно, ожидать, что под каким-то новым сараем лежит уже другой сундучок в навозе, со второю серьгой специально для старпома. Так не бывает.

Пожалуй, только лоцман Кацман пребывал в нормальном расположении духа. Нюхом чувствуя нутро муссона, он всё время приводил «Лавра» к разным островам с навозными сараями, но никто не выражал желания слезть на берег и копнуть.

– Копать под сараями никто не желает, сэр, – докладывал Кацман нашему капитану. – Но вот виднеется остров, на котором сами островитяне копают. Не желаете ли глянуть?

Капитан поглядел в трубу. Перед нами распространялся в океане остров, на котором видны были согбенные его жители. Выставив зады и согнув спины, короткими сапёрными лопатками они копали землю.

– Возможно, это и есть остров настоящих сокровищ, сэр, – предполагал Кацман. – Они решили просто перекопать остров вдоль и поперёк в его поисках.

– Давай слезем для разнообразия, – предложил мне капитан. – Пройдёмся хоть по бережку, порасспросим жителей.

С трудом раскачали мы старпома, чтоб он скомандовал нам гичку, лоцмана оставили за старшого и прибыли на остров с целью, как говорится, его открытия.

Как только мы вышли на берег, я почувствовал необъяснимое головокружение, перебои в сердце и тяжесть на плечах. Дыханье моё затруднилось, и, не в силах стоять, я пал на колени. Капитан немедленно опустился рядом. Так и получилось, что, только лишь открыв остров, мы сразу стали на колени.

– В чём дело? – срывающимся голосом спросил меня Суер.

– А ни в чём, – ответствовал некий островитянин, проползая в этот момент мимо нас. – Вы на острове, где небо давит. Давит и мешает жить и работать.

Обливаясь липким потом, мы оглядели небо. Тяжёлое, мутное, серое и живое, столбом стояло оно над островом и мерно, как пресс, раскачивалось – вверх-вниз, вверх-вниз. Иногда давило так, что сердце останавливалось, иногда немного отпускало. До самой-самой земли оно почему-то не додавливало, оставалась узкая щель, по которой и ползали островитяне.

– Здесь же невозможно жить, – сказал капитан.

– Возможно, – ответствовал некий островитянин, который почему-то от нас не отползал. – Хотя и очень, очень херово.

– А что делают ваши сограждане?

– Как чего делают? Репу копают.

– Репу?

– Ну да, репу. Картошку мы не содим, её окучивать надо, а это без распрямления всей спины очень трудно. Так что – репу. Которые помоложе, покрепче – ещё и турнепс.

– Ну а, к примеру, морковь?

– Ч-ч-ч, – островитянин приложил палец к губам. – Запрещено. Цвет не тот.

– Кто же запрещает? – спросил наивно Суер-Выер.

– Там, – сказал островитянин и посмотрел куда-то на верх той щёлочки, что оставалась между небом и землёй.

– Но ведь не репой единой жив человек, – сказал Суер. – В эту щель вполне пролезет домашнее животное, ну скажем, овца, курица.

– Какая овца-курица? Черви дохнуть! – И он пополз дальше, волоча за собой сетку-авоську, в которой бултыхалась пара треснутых репин, обросших коростой.

– Постой, – сказал я. – Хочешь, мы тебя увезём отсюда? А то подохнешь здесь. Слышь? Здесь рядышком есть пара-другая островов, где и картошку можно. Даже яблоки растут! Подбросим на корабле!

– Да как же? У меня семья, дети, – и он кивнул в сторонку, где двое ребятишек весело смеялись, кидаясь друг в друга ботвой. Им было совершенно наплевать, давит небо или нет. Они даже подскакивали и колотили в небо кулачками, как в какую-то пыльную подушку.

– Возьмём и их, – сказал я. – Так ведь, капитан?

– Весь остров, конечно, не вывезти, – отвечал Суер, – но десяток человек возьмём. Только давайте решайте быстрее, а то я совсем плох.

– Ладно, – сказал репоед. – Сейчас с бабой поговорю, с братьями.

Он отполз в средину острова, и там довольно скоро к нему наползли со всех сторон дети и братья. Они что-то там кричали, показывали на нас пальцем, один даже было вскочил, но тут же рухнул на колени.

– И картошка! И яблоки! – доносилось до нас.

Потом они так же расползлись в разные стороны, очевидно по своим репомерным участкам.

Приполз к нам и наш едореп.

– Спасибо, – говорит, – не поедем. Отказываемся.

– А что так?

– Родину покидать не хотим. Здесь родились, здесь уж и помрём. Да и какая там она, чужая-то картошка?

– Да ведь небо задавит.

– Может, отпустит, а? – сказал он с надеждой. – И морковь разрешат? Нет, останусь. У вас табачку-то нет?

– Неужели при таком небе ещё и курите? – спросил я.

– А куда денешься? – отвечал наш респондент. – И курим, и пьём, если, конечно, поднесут.

Мы оставили ему табаку, немного спирту и поползли обратно на «Лавра». За спиною слышался детский смех.

Ребятишки придумали новую игру. Они подпрыгивали и вцеплялись в небо изо всех сил и, немного покачавшись, с хохотом падали на землю.

Глава LXXXIX
Тёплый вечерок в нашей уютной кают-компании

Вечером в кают-компании офицеры попробовали всё-таки пареной репы, которую мы с капитаном привезли с острова Едореп.

Она была чуть горьковата, чуть сладковата, но полезный для пищеваренья, натуральный продукт. Давящее небо на самоё репу вящего влиянья, как видно, особо не оказывало. Репа осталась репой.

– Ре-па, – сказал старпом, брезгливо отодвигая поданный ему стюардом прибор.

– Не золото, – подтвердил Суер, явно обеспокоенный душевным состоянием старшего помощника. – М-да-с. Не понимаю, с чего Чугайло запил? У него в одной серьге столько драгоценных камней, что на них можно всего «Лавра Георгиевича» закупить.

Неосторожные слова сэра, высказанные во время поедания репы, каким-то образом доползли до боцмана. И пока мы утомлённо доедали подзолистый корнеплод, боцман постучался с просьбою войти.

– Пусть, – сказал капитан, и Чугайло с огромным лицом, одетым будто в багрово-чёрный комбинезон, явился перед нами.

– Позвольте вас спросить, сэр, – начал он, поражая воздух полною таблицей перегаров. – Эта серьга стоит больших денег?

– Возможно.

– А могу ли я на эти деньги купить «Лавра Георгиевича»?

– Возможно.

– Ну так вот, я покупаю. Даю за него три камушка из серьги, вот эти две берии и борух-топаз.

И боцман вынул из кармана носовой платок, в который были завёрнуты выковырянные из серьги камни.

– Но «Лавр» не продаётся.

– Как не продаётся? Вы сами говорили, сэр!

– Я сказал, что вы могли бы купить, но я не хозяин фрегата, я только капитан.

– А кто же хозяин? – И боцман посмотрел на меня.

Да-а-а… Все матросы, конечно, замечали, что я занимаю особое положение на борту. Плавал я вольно, без цели и без погон, но стоял на довольствии как офицер, и некоторые даже думали, что я сын хозяина, сват или брат. Но хозяина я даже лично не знал, ничего о нём не слышал и только догадывался, кто это. А меня сэр Суер-Выер принял на борт просто как старого приятеля.

– Поплаваешь, – говорил он. – Глядишь, чего-нибудь и напишешь.

Мадам Френкель я навязал ему только с одной целью, чтоб она куталась в своё одеяло. Ну нравилось мне это.

Вот и всё.

Остальной экипаж в основном набирал старпом, который в этот момент и встал из-за стола.

– Я не знаю, кто хозяин «Лавра», – медленно, закатив кадык, начал он, – но я знаю, КТО хозяин НА «ЛАВРЕ»! Здесь ХОЗЯИН – Я!!! Надо мной только БОГ и КАПИТАН! Вон отсюда, скотина! – И он изо всей силы влепил боцману оплеуху своей белоснежной старпомовской перчаткой. – А если завтра не продерёшь свиное рыло – вместе с бериями и серьгами – за борт! Ядро вместо якоря! В мешке или без мешка – вот единственный вопрос, который я обдумаю за ночь! И не думай, что я буду искать чугунное ядро, как ты, кнур, искал лопату!

Старпом схватил большую берию и с треском, как тарантула, раздавил её каблуком.

Боцман, ловя раскорякой оставшиеся камушки, вывалился из компании нашей кают.

– Репы старпому! – скомандовал Суер, и стюард с отвращением подал Пахомычу пареный жюльен.

Не успел старпом притронуться к потошнице, дверь снова распахнулась, и Чугайло явился с перекошенным похмельным фартуком на морде:

– Сэр-сэр-сэр! Там – остров! А на нём – баба! Золотая!

Глава XC
Князь и Лизушка

По пляжу кипарисового островка прогуливалась барышня в платье стиля «кринолин», в муслимовой шляпке без вуалетки, под зонтиком и без собачки.

И шляпка, и отсутствующая собачка, и зонтик были сделаны из натуральных веществ, а вот части дамского тела блестели, как хорошо надраенное обручальное кольцо девяносто шестой пробы. Все эти её плечи, перси, ланиты, уста и флюсы вспыхивали в тени кипарисов.

– Латунь? – спросил для чего-то лоцман. – Или так загорела?

Навстречу барышне выскочил из-за фикуса милейший господин в креповом смокинге. Его голова сделана была, кажись, из чистого серебра.

Он подхватил барышню под руку, дал отсутствующей собачке пинка под зад, и они стали угощаться мороженым и фруктами, которые в изобилии оказались тут же, под тентами и в беседках. Заприметив фрегат, златолюди восхищёнными знаками стали приглашать нас на берег.

Капитан мигнул старпому, старпом – лоцману, лоцман – мне, и я поставил точку в этом непродолжительном миганье. Мы мигом кинули лодку на тали и весело покатили к острову, размахивая флажками.

Капитан в кремовом кителе взлетел на песок, подбежал к барышне, чмокнул ручку. Она скинула книксен.

– Ну, где вы плавали, шалунишка? – спросила она, кокетливо хлопнув капитана веером по нашивкам. – В каких краях мочили якорёк?

– Сударыня, сударыня! – заквохтал Суер-Выер. – Мы чаще мочим яблоки. А это вот наш старпом, а вот и Кацман.

– А я Лизушка, – представилась барышня, – Золотарёва. А это вот князь Серебряный.

Мы почему-то стали хохотать, обниматься с князем. Пахомыч подарил Лизушке сушёный игрек, Кацман добавил икс.

– Как приятно, господа! – восклицал князь Серебряный. – Как приятно, что «Лавр Георгиевич» навестил нас! В мире нас знают, помнят, но навещают редко. И те, кто побывал раз, обратно не возвращаются.

– Почему же? – спросил капитан.

– Поймите, сэр, – пояснял князь, – мы не совсем обычные люди, мы ведь имеем златосеребряное тело. А это очень трудно во многих смыслах.

– В каких же смыслах? – серьёзно спросил старпом.

– Да вот взять хоть Лизушку Золотарёву, ведь она же весит три тонны! – хохотнул князь.

– Лгунишка! – засмеялась и Лиза, хлопнув князя мизинчиком по устам. – Не три, а две с хвостиком.

– Две тонны чистого золота?! – потрясённо спросил Пахомыч.

– Да нет, – потупилась Лиза, – кое-какие детали серебряные.

– Это какие же?

– Ну, – покраснела Лизанька, – хоть вот ноготки.

Мне показалось очень и очень симпатичным, как она покраснела. Ну совершенно золотая, и вдруг – краснеет. Приятно, красиво и как-то правильно.

– У меня, конечно, куда меньше золота, – скромно заметил князь, – но есть всё-таки кое-что и золотое! – И князь подмигнул Суеру-Выеру. – Вы меня поняли, капитан?! А? Ха-ха-ха! Из чистого золота! Поняли, что это? Ха-ха-ха!

– Ну конечно, понял, мой дорогой друг! – воскликнул Суер. – Конечно, понял! Это – ДУША!

И тут они с князем так стали дурачиться, что госпожа Золотарёва предложила выпить шампанского. Оказывается, ящичек шампанского «Новый Свет» зарыт был у них в песочке для специального охлаждения.

Выкопали ящичек, хлопнули парой пробок.

– Это чудо! – восклицал Суер-Выер. – Я не раз выпивал в компании золотых людей! Но – в переносном смысле! А тут пью в прямом! Виват! Прозит! Цум воль! На здоровье!

– А надо быть золотым и в прямом, и в переносном! – объяснял князь. – У нас так полагается. Уж если ты золотой в прямом – будь любезен, стань золотым и в переносном. Тогда про тебя можно действительно сказать – золотой человек.

– Это огромная редкость, – задумался сэр Суер-Выер. – На материке почти не встречаются золотые как в прямом, так и в переносном. Золотых в переносном – полно, но все они нищие до мозга костей. Только чуть разбогатеют – сразу переносное золото теряют.

– Свинец! – сказал князь. – Это свинец. У нас такие сразу превращаются в свинец или уж в ртуть. Ха-ха-ха! Мы их так и зовём – свины и рты.

– Но иметь такую вот золотую жену – это же потрясающе! – воскликнул старпом.

– Пожалуйста! – захохотал князь Серебряный. – Вот наша Лизушка – она свободна! Вперёд, старпом!

– А как же вы, князь? – смутился Пахомыч. – Я думал, что госпожа Золотарёва – ваша, так сказать, гёрлфренд или как там – невеста?!

– Я? – удивился князь. – Да я же известный ветреник! Легкомысленник!

– Изменщик! – добавила Лизушка. – И баламут!

– То есть как? – сказал Пахомыч и впервые за всю историю нашего плаванья открыл свои прищуренные глаза. – Я мог бы жениться на госпоже Золотарёвой?

– Ну а что такого-то? – хлопал шампанским князь Серебряный. – Это со всяким может случиться! Житейский вопрос! Попробуйте! Сделайте предложение! Смелей!

Глава XCI
Мизинчик

Лоцман, Суер да и я, признаться, как-то слегка удивились, что старпом обскакал нас на повороте. Не знаю уж, о чём думали мои приятели, меня же в глубине души интересовало, какие детали у госпожи серебряные. Серебро на золоте, прямо скажу, меня всегда волновало, возбуждало и поднимало. И я даже думал немного ещё выпить и приступить к делу, а тут старпом, да ещё с самыми серьёзными намерениями. И ходит так индюком вокруг барышни, и делает английские развороты, перуанские обиходы.

– А что вы любите на завтрак? – спрашивает. – Овсянку или яйцо?

– Молоко с пирожным!

– Ах! Ах! Парное или снятое?

– Перламутровое!

Короче, через пару минут всем стало ясно, что Лизушка Золотарёва готова вступить в брак с нашим старпомом, и Пахомыч смело мог готовить брачные чертоги, о которых давно уже мечтал.

Князь отвёл нас немного в сторону, чтоб не мешать их церемониям, но я отошёл не совсем, а так, наполовину.

– А это не опасно? – осторожно спрашивал князя Суер-Выер. – Не задавит ли в объятьях в прямом смысле слова?

– Да нет, что вы! – успокаивал князь. – Она же золотая и в постели, всё понимает. Ну, для обычного человека, может, чуть прохладна поначалу, но если этот металл разогреешь – о-го-го!

– Давайте прямо сейчас устроим помолвку! – воскликнул старпом. Он так растерялся, так заторопился, что прямо засуетился. И его, в сущности, можно было понять: и баба хорошая, видно, что добродушная, и груда золота! Чёрт подери! И детали серебряные потом поглядеть! И-эх! Я не то что позавидовал, но к бабам неравнодушен, особенно к золотым. Эх!

Объявили помолвку. Шампанское! Спичи! Соусы! Анахореты в сметане! Я не удержался да и ляпнул:

– Не пойму, что это: любовь к женщине или к золоту?

– Конечно, к женщине, – твёрдо отрубил Пахомыч. – А то, что она золотая, – моя судьбина.

– Ну тогда другое дело, – сказал я. – А то я думаю, на кой старпому столько золота, если он не может им воспользоваться?

– Как то есть? – спросил старпом.

– Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки.

– Как то есть? – туго проворотил Пахомыч.

– Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка?

– И ласкать, – смутилось симпатичное дитя.

– Как же так? – сказал старпом. – Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик?

– Как то есть? – спросила теперь Лиза. – Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик?

– Да вот хоть мизинчик.

– Мой мизинчик? Зачем?

– Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки!

– Боже мой! – воскликнула Лиза. – Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное!

И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть:

– Стой, Лиза! Стой!

Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте.

– Пойдём скорей со мной, Лиза, – нагло сказал я. – Иди, я буду только любоваться.

– А ещё что? – спросила она капризно, вздёрнув губку.

– И ласкать, деточка. Конечно, ещё и ласкать.

Глава хсii
Золотая любовь

И тут такое началось! Такое!

Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймёт! Я оробел страшно, а тут ещё она сорвала платье – светопреставление!

Как быть???

Нет, не надо!

Ладно, я поехал на Таганку!

Нашатыря!

Всё это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского.

Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечён и потрясён ею, и небрежно так вёл себя, велел налить мне водки, разрезать помидор.

Разрезала, налила.

Вы думаете, это всё моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Суер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова.

Я только сказал:

– Прикройся, неловко.

И они правда глазели снизу на все эти её золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к чёрту кофий, рухнул на колени и потащил её с балкона внутрь спальни.

Спальни? Да! Это была спальня, чёрт меня подери!

И опять вышли на балкон – и снова вовнутрь.

И пошло – туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной.

– Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? – говорила Лизушка. – Другим только и нравится факт, что я – золотая.

– Ну золотая и золотая, – зевнул я.

Устал, скажу вам, невероятно.

– Ты знаешь, – рассказывала Лиза, – они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале всё шло хорошо, а после – бах! – кувалдой по затылку.

И она засмеялась.

– Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный – сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык – бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне?

– Лиза, – сказал я, – ты – золотая, а я – простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться.

– Ну ладно, передохни.

Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. Глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотёсанная, лексикон, дурацкие манеры. Но всё это – окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить – кого? Золотую женщину! Из золота!

Это же конец!

Саморасстрел!

– Я тебя люблю, – сказал я устало и искренне. – Просто так люблю, не за золото. – И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.

С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.

– Ты – редкий, редкий, редкий, – с упоением утешала меня Лиза. – Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.

– Что ещё?

– Отломлю пальчик! Мизинчик!

И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.

– Стой, дура! – закричал я. – Не надо мизинца!

– Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывёшь – возьми хоть мой мизинец!

– Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!

– Да ты на этот мизинец сто лет проживёшь, а мне будет только приятно, что на МОЙ.

– Не тронь мизинец! Иди ко мне!

На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:

– Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.

– И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?

– А что такого? – спросила Лиза. – Конечно, продашь.

В этот момент я снова сошёл с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на неё и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у её ног.

– Успокоился?

– Да, – равнодушно ответил я.

– Ну что? Ломать мизинец или нет?

– Что-что-что? Мизинец? Ты про это?

– Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?

– Девяносто шестой пробы? – спросил я. – Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко – ломай. Мне наплевать.

– Ну вот и всё, – облегченно вздохнула Лизушка. – Всё ясно.

– Что именно?

– Ты такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, всё-таки ты – редкость, я таких встречала двух или трёх.

– Двух или трёх?

– Сама не помню, – улыбнулась госпожа Золотарёва.

– А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! – прошептал я. – Пожалуйте мне топор!