Читать книгу: «История свидетеля. Книга 1. Бог не желает», страница 9

Кинжал пронзил мертвую грудь.

– Мимо! – Высвободившись, Заводь нанесла удар своим ножом, почувствовав, как острие зацепило подбородок нападавшего; голова его отдернулась назад. – Колдун! Вот ведь хитрая сволочь, он, оказывается, тут прятался!

Противник снова попробовал напасть, и она пнула его в лицо, отбросив на полуразвалившийся помост.

Пока чародей пытался подняться на ноги, Заводь швырнула мешочек с монетами ему в висок. Послышался хруст, на каменную стену брызнула кровь, и колдун отшатнулся, приземлившись на задницу.

Заводь прыгнула на него, повалив на спину и ударив ножом. Лезвие вонзилось чуть выше левой ключицы.

В ответ он нанес удар сбоку. Острие кинжала скользнуло вдоль левой лопатки.

– Ой! Больно, мать твою!

В ближнем бою от мешочка с монетами не было никакой пользы, и Заводь, бросив его, воткнула большой палец в правый глаз колдуна. Глаз лопнул, будто виноградина.

Колдун попытался ударить ее коленом между ног, но она блокировала удар правым бедром.

– Не сработает – я ведь не мужик! Ха! – (Он попробовал еще раз и угодил ей в промежность.) – Ой-ой! Все равно больно! Даже очень! – Корчась от мучительной боли, Заводь откатилась в сторону, вслепую размахивая ножом. Клинок что-то рассек, и на руку женщины хлынула кровь. – Ага, попала! – Ее левое бедро пронзила острая боль. – Ой! Твою мать!

Лягнув противника правой ногой, Заводь вогнала ему пятку глубоко в живот. Чародей шумно выдохнул. Она пнула его еще, на этот раз в челюсть, вывихнув ее.

Заводь бросилась на врага, дважды ударив его ножом в грудь. В рот ей воткнулся соленый большой палец, и она откусила его, а затем начала жевать. Несколько мгновений спустя женщина поняла, что колдун под ней не шевелится. Выплюнув измочаленный палец, она села.

И тут обутая в мокасин нога врезалась ей в висок, повалив на бок и оглушив.

– Тебе пора бы уже сдохнуть, сволочь, – пробормотала Заводь, поняв, что выронила нож. – Почему ты еще жив? – Шаря в поисках ножа, она услышала, как колдун поднимается на ноги и, шатаясь, уходит по коридору. – Сбежать решил? Невероятно! Нет уж, не выйдет! – Пальцы нашарили нож, но не с того конца. – Ой! Проклятье! – Другой рукой она схватила мешочек с монетами. Каждый раз, когда женщина ступала на левую ногу, ее бедро пронзала мучительная боль. – Эй, ты, вернись, урод неубиваемый!

Она нырнула в коридор. Колдун уже почти добрался до входа, и закрывавшая его массивная плита была отодвинута в сторону.

«Кто ее сдвинул и когда?»

Заводь увидела, как силуэт чародея заслонил падавший снаружи бледный свет, который затем исчез.

Послышались какие-то странные звуки. Чувствуя, как кружится голова и сводит шею, она начала карабкаться вверх по склону, пока наконец не вывалилась из отверстия могильника.

Меньше чем в пяти шагах от нее стоял Пес Тени; из пасти у него торчала нижняя часть колдуна – верхняя, вероятно, уже была внутри. Заводь поняла, что за звуки она слышала: хруст человеческих костей. Огромный зверь слегка наклонил голову, глядя на женщину светящимися глазами.

– Ну и видок у тебя! – рассмеялась она. – Что, обожрался? Теперь не… – (Пес дернул головой, и обе татуированные ноги мягко скользнули в его глотку, будто лишенные костей.) – Ого…

Заводь открыла в магическом Пути неровный, испускающий энергию разрыв и нырнула в него буквально за мгновение до того, как Пес Тени устремился следом.

Она почувствовала, как ее внезапно дернули за край кожаного плаща, а затем покатилась по устланной перегноем земле под облачным, но теплым небом.

Услышав шорох покидающего ножны меча, она подняла обе руки:

– Сдаюсь!

– Заводь! – Омс присел рядом с ней, положив арбалет. – Ты кошмарно выглядишь!

– Меня били ножом, – рявкнула она в ответ, – пинали в голову, чуть не сломали шею, а вместо мягкого места у меня теперь сплошной синяк! Как, по-твоему, я должна выглядеть? Только посмотри на меня! Я вся в крови!

– Синяк вместо мягкого места? – переспросил Омс.

С другой стороны появился Штырь с коротким мечом в руке.

– Это не только твоя кровь, – сказал он.

– Гребаный колдун прятался в клятом могильнике. В мире Тени! Ничего себе храбрец!

– Где он сейчас? – осведомился Омс.

– Мертв. И должна вам сказать, это было нелегко. – Она осторожно села. – Ох, у меня на спине открытая рана, и взгляните только на дыру в ноге!

Омс все еще сидел на корточках, чуть позади нее.

– У тебя низ плаща оторван, Заводь. Что там случилось? Большая дыра прямо на…

– Появился Пес Тени. Едва меня не сожрал.

Штырь не сводил с нее взгляда.

– Мир Тени, могильник, колдун, а теперь еще и Пес Тени. Я ничего не пропустил?

Она придвинула поближе к себе кожаный мешочек с монетами, подозрительно щурясь.

– Не-а. Это все, сержант.

– И все без толку, мать твою, – пробормотал Омс, выпрямляясь и подбирая арбалет.

– Почему? – нахмурилась Заводь. – Я ведь убила этого клятого колдуна, так? Ладно, может, для бедняги Бенгера и было уже слишком поздно, что в самом деле досадно – кто теперь меня исцелит? Но в любом случае тот колдун не замышлял ничего хорошего, скорее всего, он собирался убить вас обоих. – Она утерла лицо, измазав ладонь кровью и ошметками кожи с трупа. – К тому же этот колдун страдал какой-то кожной заразой.

– Омс? – вопросительно проговорил Штырь, убирая меч в ножны.

– Не знаю точно, сержант. Где-то рядом. – Омс повернулся в сторону поляны и повысил голос. – Эй, Бенгер! Колдун мертв, можешь выходить!

На вершине близлежащего дерева затрещали ветки, а затем с нее проворно спустился Бенгер.

Заводь взглянула туда, где до этого в большой луже крови лежал другой Бенгер, и увидела, как тот бледнеет и исчезает.

– Так я и знала, – объявила она. – Утыканный стрелами, оскальпированный, выпотрошенный, с перерезанным горлом и вырванными глазами. Ты кем себя возомнил, тисте, что ли? – Она махнула Бенгеру рукой. – Эй, целитель! Быстрей сюда, я умираю!

Балк и ехавшая рядом с ним лейтенант Ара молча смотрели, как из-за деревьев появляется небольшая группа малазанцев – четверо верхом и один пешком. Женщина, ехавшая на последней лошади, похоже, была вся в крови.

– Торговля тут ни при чем, вовсе не это заставило меня передумать, – вдруг сказал Балк. – Любое племя с радостью отдаст связку шкур или что-то вроде того за железный котелок, нож или топорик. Полезные вещи. Намного прочнее и действеннее того, что было у дикарей раньше. Вполне разумно, но входит в привычку, а вместе с ней появляются и вещи куда менее приятные.

Ара промолчала. Судя по тому, что Балк ощущал потребность оправдывать свои решения, у него до сих пор еще оставались определенные сомнения. Малазанцы явно враждовали с ганрелами – естественно, без всякой к тому нужды, хотя, учитывая все обстоятельства, удивляться вряд ли стоило. Никто из них не пришел сюда, чтобы торговать, и здесь были имперские земли. В отношении непокоренного лесного народа имелись свои правила. К тому же маги из числа морпехов наверняка пронюхали, что происходит нечто необычное.

– Но именно в селениях, что располагались глубже в Диких землях, – помедлив, продолжил Балк, – я обнаружил первого натианского беженца, низкорожденного крестьянина, жившего в тяготах и нищете, пленника системы, державшей его под гнетом, который затем неизбежно унаследовали бы его дети. Он сбежал от всего этого. Беднягу повергла в ужас мысль, что я пришел, дабы вернуть его назад в цивилизацию. Но я не собирался этого делать. Мне было просто любопытно, и я выслушал его историю. А когда он рассказал мне, что в глубине Диких земель есть и другие такие же деревни, где люди живут без денег и деления на сословия, без необходимости тяжко трудиться и страдать от убогого быта, – что ж, признаться, это меня не просто удивило.

Ехавший вдали Штырь развернул лошадь и легким галопом направился к ним.

– Для меня это стало откровением, – заключил Балк.

Ара, прищурившись, взглянула на Штыря. Она по-прежнему желала смерти этому человеку, ибо все так же ненавидела его за то, к чему сержант ее вынудил.

– Он наверняка хочет знать, что за хрень тут творится, капитан.

– Ничего особенного здесь не творится.

– Это пока.

Они молча смотрели, как Штырь натягивает поводья, поравнявшись с Балком.

– Лейтенант Балк!

– Да, сержант?

– Некий колдун пробуждал духов этих земель.

Балк пожал плечами:

– Порой местные этим занимаются. Так проще выслеживать дичь.

– Если бы они преследовали дичь, лейтенант, им не потребовалась бы никакая магия. В этих лесах и двадцати шагов не пройти, не наткнувшись на карибу. Ганрелы забрались далеко вглубь нашей территории, но, как я понимаю, вы не раз имели с ними дело в Дурневом лесу.

– В торговый сезон – конечно.

Штырь коротко кивнул, похоже прекрасно чувствуя себя в седле. И сказал:

– Получено множество донесений со всего северного пограничья. Дикари пришли в движение. Собирают силы. Местами происходят стычки. И торговля тут совершенно ни при чем.

– Значит, в этом и состоит наша задача в Серебряном Озере, сержант? Изгнать дикарей с имперских земель? – В голосе Балка прозвучали негодующе-презрительные нотки. – Будем насаживать их головы на колья? Или просто снимать скальпы?

– Это не в обычае малазанцев, лейтенант, – спокойно ответил Штырь. Щурясь в лучах наконец проглянувшего сквозь тонкие облака послеполуденного солнца, он пристально смотрел на что-то впереди. – Мы здесь для того, чтобы защищать поселенцев, поддерживать в порядке имперские дороги и патрулировать границы.

– Когда вы въезжали в тот лес, сержант, вас было трое конных, а четвертую лошадь вели в поводу. Потом из леса появились один пеший и четверо всадников. В том числе раненая женщина.

– Колдун, общающийся с духами земли, может с их помощью отслеживать передвижения вражеских войск.

– Разве мы сейчас с кем-то воюем, сержант?

– Думаю, кое-кто воюет, – парировал Штырь и, пожав плечами, взял поводья. – Не важно. Тот колдун мертв. Не совсем то, чего бы нам хотелось, но он оказался не склонен к разговорам.

И, пришпорив лошадь, сержант ускакал.

– Нистилаш мертв? – после долгой паузы прошептала Ара. – Не верю.

Балк смотрел на идущих по дороге морпехов, к которым присоединились всадники.

– Их меньше двадцати, – пробормотал он, – и все же среди них есть некто крайне опасный.

– Но как же Нистилаш, капитан? Ганрелы после такого никогда уже не оправятся. – Она показала на малазанцев. – Проклятье, эти сволочи только что вырвали их сердце.

– Да, его смерть ослабила ганрелов, – кивнул Балк, – но и разозлила их не меньше.

– Штырь тебе не доверяет, капитан.

Балк сплюнул в сторону.

– Взаимно.

– Сугал, Палка и Ревун вполне могут устроить Штырю ночь ножей, – подумав, сказала Ара. – С моего благословения.

Глава 6

Нынешняя эпоха уникальна лишь потому, что ты в ней живешь. Когда ты умрешь, эта эпоха перестанет тебя волновать. И ты сам это прекрасно знаешь. Именно потому тебя не интересует то, что будет после твоей смерти. Да и с чего бы вдруг беспокоиться?

Из этого вполне разумно следует, что каждое поколение по праву проклинает то, которое ему предшествовало, а именно – твое. И яростное отступление с боем, которое ты именуешь консерватизмом, – жестокая, преисполненная ненависти война против перемен – обречено на поражение, поскольку никакая эпоха не длится вечно. Одна сменяет другую, и сие неопровержимый факт.

Так что – просто шагни в сторону. Твои дни сочтены. Не опускайся до детских капризов, ибо это лишь насмешка над мудростью. Эпоха, как и положено, умрет вместе с тобой, и ты лишь обнажаешь ее лицо – лицо хнычущего ребенка, не способного удержать то, что перестало существовать.

Синтреас. Когда закончился мятеж. Великая библиотека Нового Морна

Рэнт заблудился. Он уже третий день шагал по каменному лабиринту уходивших в разные стороны расселин и трещин, перебираясь через заваленные упавшими деревьями и в основном погруженные во тьму ущелья, над которыми нависали неровные высокие гребни. Два дня назад он потерял из виду озеро. Жаркое солнце делало мох под ногами хрупким, а в воздухе кишели насекомые.

Наконец Рэнт добрался до места, где по плоской каменной равнине были разбросаны большие валуны, и присел на один из них в тени сосны со странно искривленным стволом. Найдя среди лишайников горсть дождевиков, он стал есть грибы один за другим. Походило на рассыпчатый сыр, правда довольно безвкусный.

На плечи Рэнта легло бремя многих истин. С непривычки ему трудно было выживать самостоятельно. Причем выживание отнюдь не сводилось к одним лишь поискам еды, воды или какой-нибудь пещеры для ночлега. Тут уж как повезет, подобно тому как вовремя подвернувшиеся остров или песчаная отмель могут спасти усталого пловца. Нет, главное сражение за жизнь велось в промежутках между этими краткими передышками, с каждым вздохом, в постоянной изматывающей борьбе с невидимыми течениями.

Рэнт не знал, что делать. Постепенно его внутренний голос начал звучать словно плач испуганного малыша, заключенного в темнице немногих доступных ему мыслей. Мысли эти приходили раз за разом, но толку от них было мало.

Солнце садилось, удлинялись тени. Рэнт чесался от укусов насекомых, вытирая кровь с пальцев о бедра. Талые лужи почти исчезли, и теперь ему приходилось выдирать мох из трещин в камне, чтобы найти воду. Горный хребет, что тянулся среди ущелий, сменился высокогорной равниной, поросшей качающимися на ветру островками леса. Вдали – как Рэнт предполагал, на западе – виднелись горные вершины, но они высились также и на севере. Казалось, будто он может дойти пешком до любой из них, шагая по этой обширной каменной равнине.

У Рэнта создалось впечатление, будто валуны образуют некий узор, словно бы кто-то расставил их по местам, но каждый раз, когда они начинали выстраиваться в линию, та заканчивалась грудой расколотых камней или раскатившихся в стороны валунов. Этот мир выглядел разбитым вдребезги – возможно, преднамеренно.

Дамиск так вновь и не появился, оставив после себя странное чувство. Старый охотник пришел в мир Рэнта, заполнив неким образом пустоту, а теперь вот его не стало. Тогда он был жив, но теперь, скорее всего, уже мертв, и Рэнт не сомневался, что, если бы вдруг явился призрак Дамиска, он бы разрыдался от радости. Что угодно, лишь бы не одиночество.

Несмотря на съеденные грибы, живот все равно подводило. Рэнт знал, что сегодня уже больше еды не найдет, и не видел никакого подходящего укрытия от ночной прохлады. Внутренний голос подсказывал, что вариантов у него осталось немного, но самым легким было попросту сдаться: прилечь в какой-нибудь каменной ложбине, а когда наконец придет смерть – что ж, он не станет с ней сражаться.

Тени удлинялись, окрашивая волнообразную каменную поверхность похожими на черные шрамы полосами, тянувшимися от валунов и деревьев, которые будто пытались вонзить в камень собственные ветви. Вокруг простерся узор из трещин и бездонных ям.

Безопаснее всего было вообще не двигаться с места. Соскользнув с валуна, Рэнт свернулся в клубок у его подножия. Сколь бы маленьким он ни пытался сделаться, единственное имевшееся одеяло не могло его укрыть. Ступни и лодыжки уже распухли и покраснели от комариных укусов, и парнишка осторожно прикрыл их, хотя грубая ткань лишь усилила зуд, а затем стал ждать наступления ночи.

Если Дамиск говорил правду, мать Рэнта осталась жива. Он был этому рад, зная, что без него и его постоянных жалоб на голод мама наконец-то сможет успокоиться. И еще сэкономить денег на починку протекающей крыши. Он мысленно представил, как уходят последние мужчины и мать спокойно засыпает, не слыша доносящегося с чердака скрипа кровати, в которой прежде беспокойно ворочался во сне сын. Он увидел ее лицо, на котором разгладились морщины, с которого исчезли все синяки и отвалились струпья. До чего же она красивая.

А по Центральной улице между тем слонялись его старые друзья, держа в руках камни, которые им теперь не в кого было швырять. Пьянчуга Менгер выставлял ведра с объедками для собак в переулке позади таверны. Капор, Арко и Вихун сидели внутри за столом, расположенным ближе всего к очагу, поскольку они были уже старые, а старикам всегда холодно, и говорили о том же, о чем и каждую ночь: о рыбной ловле, сетях и лодках, которые следовало заново покрасить.

Та же затянутая облаками луна взошла над поселком по другую сторону озера. Те же звезды вспыхивали в темнеющем небе. Ничто не казалось Рэнту далеким, и вместе с тем многое стало теперь для него недосягаемым. У него осталась лишь свобода мыслить, и мысли Рэнта кружили в ночи, уносясь вдаль, ибо, когда темнело, чужак в его голове замолкал, сдавшись окружающему миру.

Он слышал летучих мышей, приглушенный щебет нахохлившихся птиц, а высоко наверху тянулся звездный путь, принадлежавший духам. Нынешняя ночь выдалась безветренной, и его окутал рой кусачих насекомых.

Отец его не был богом, да и не мог им быть. Боги умели перешагивать горы, переходить вброд самые глубокие озера и рвать деревья, будто цветы. Они были столь высоки ростом, что никто из суетившихся далеко внизу людишек ничего для них не значил.

Большинство жителей Серебряного Озера были натианцами, которых много лет назад оттеснило туда малазанское вторжение. Они ушли так далеко, как только могли, а потом их поглотила империя. Но на фоне всего этого началась работорговля, и сперва рабами становились обитатели северных лесов, ничем не отличавшиеся от жителей поселка. Потом, однако, работорговцы нашли теблоров, слишком малочисленных, чтобы с ними сражаться. Рэнт не понимал, как можно считать себя вправе владеть другими людьми, но, так или иначе, теблоры были сильнее прочих и жили дольше, чем любые лесные дикари, что делало их более ценным товаром.

Поселок Серебряное Озеро разбогател. Все жили в хороших домах, в относительной роскоши, по крайней мере, никто не голодал. Но малазанцы выступали против рабства, ибо в Малазанской империи это считалось противозаконным. Началось сражение между деньгами и законом, и спустя какое-то время последний в конце концов победил.

Дамиск объяснял все это Рэнту, пока они шли. Казалось, будто в черепе у охотника накопилось слишком много слов и ему требовалось непременно все их выложить. Он говорил, что история – это собрание истин, иногда скрытых или искаженных, вплоть до неправды, но если как следует в них покопаться, то обман всегда можно обнаружить. Однако большинство людей не желали заморачиваться, особенно если удобная ложь приносила им богатство и счастье.

История жила в воспоминаниях; вот только воспоминания были у каждого свои собственные, и все помнили события по-разному. Так что история становилась также непрекращающимся спором истин.

«Есть еще кое-что, Рэнт. История – вовсе не прошлое. Прошлое миновало, оставшись позади, и к нему больше нет возврата. Нет, история – это то, что мы несем в себе здесь и сейчас. Это история наших воспоминаний о нашей собственной жизни, о жизни каждого, кто ушел до нас. И чем дальше назад, тем меньше воспоминаний, так что мы заполняем пробелы плодами собственного воображения о том, как могло бы быть. Возможно, ты думаешь, что твоего воображения вполне для этого хватит. Но на самом деле это не так. Чем ограниченнее жизненный опыт, тем слабее воображение.

„Но как же дети? – спросишь ты. – Разве они не опровергают только что сказанное?“

И да и нет. Воображение – самая сильная черта детишек, и потому их мир столь чудесен, пока не погибнет, словно бы раздавленный сапогом. Рано или поздно ребенок учится оставлять воображаемый мир позади, переставая подпитывать его фантазиями. И тогда мир этот увядает».

Рэнт тогда согласно кивнул.

«Да, – подумал он, – так оно и есть: я чувствую, что и впрямь увял внутри».

Слишком много камней осыпали его тело, слишком многие посылали ему вслед проклятия из-за того, кем он был. Ребенок наполовину слеп к происходящему вокруг, но, вырастая, наконец-то начинает видеть все по-настоящему.

«Твой отец – Карса Орлонг, воин-теблор. Возможно, теперь он бог. Именно здесь начинается история твоей жизни, Рэнт. Настоящая история. Это чудо, что тебя не убили еще давным-давно. Но почему так произошло? Ты никогда не задумывался?»

Нет, Рэнт об этом не задумывался. На самом деле он даже не знал, что его хотели лишить жизни, вплоть до самого последнего времени. Все-таки неприязнь – отнюдь не то же самое, что желание убить, правда же?

«Причиной тому страх, – сказал тогда Дамиск, – ты же отродье бога. Что, если Карса Орлонг вдруг узнает о судьбе своего сына? Что, если Карса Орлонг вернется в Серебряное Озеро? Разумно ли гневить бога?»

Да уж, разумным это точно не выглядело.

«Но твоя мать знала, что этому верить нельзя. Она понимала, что тебе грозит опасность. Знала, как ненависть порой заставляет терять разум и совершать немыслимое. Еще одна причина, чтобы отправить тебя из поселка прочь. Твоя мама сделала все, чтобы ты остался жив, и если это не проявление любви – то что тогда такое любовь?»

Но теперь Рэнту хотелось умереть. Уйти в историю, чтобы все о нем забыли. Примерно так бог одним мановением руки стирает совершенные им когда-то дурные поступки. Вроде зачатия Рэнта…

Внезапно услышав какой-то звук, он открыл глаза.

Перед ним в призрачном свете луны стояли трое – две женщины и мужчина. На их руках и ногах виднелись татуировки в виде спиралей, в которых, казалось, отражалось серебристое лунное сияние. Шею незнакомцев украшали ожерелья из зубов, в их желтых волосах, длинных и спутанных, торчали птичьи кости, а с пояса свисали скальпы.

Мужчина держал сделанный из рога лук, отполированный до такой степени, что поверхность его походила на янтарь. Он был широкоплеч и кривоног, а лицо его скрывала маска из кусочков костей. Женщина слева держала в правой руке копье, положив древко на плечо, – молодая, слегка полноватая, с круглым, испещренным черными оспинами лицом. Другая женщина, старуха, была без оружия. Ну до того худющая – кожа и кости, – что казалось, будто она вот-вот умрет. Под бледными, почти бесцветными волосами виднелся массивный лоб; глубоко посаженные глаза блестели холодно, будто далекие звезды.

Рэнт медленно сел.

– Семдхи, – проговорил он.

Старуха нахмурилась:

– Сэ имас хеди.

Он непонимающе уставился на нее.

Молодая женщина произнесла на чужеземном языке несколько слов, в которых Рэнт почувствовал презрение. И все же он настолько восхитился их мелодичной красотой, что улыбнулся в ответ.

Мужчина издал нечто похожее на смешок и добавил еще несколько столь же мелодичных слов.

Круглолицая женщина надула щеки, но промолчала.

– Сэ имас хеди, – повторила старуха, на этот раз медленнее. – Народ холодных морей, дитя тоблакаев.

Вспомнив слова Дамиска, он ответил:

– Я Рэнт, сын Карсы Орлонга, и я приветствую вас.

Все трое замолчали, будто оценивая его заявление. Затем снова заговорила старуха:

– Только я одна понимаю натианский язык. Но имя твоего отца известно всем нам. Мы слышали о тебе, порожденном богом ребенке из Серебряного Озера. Мы не думали, что тебя оставят в живых.

– Я сбежал, – объяснил он, пожав плечами.

– Ты слаб.

Рэнт кивнул:

– Я не ощущаю себя сыном бога.

Молодая женщина снова заговорила, резко и пренебрежительно. Мужчина в маске шагнул в сторону и начал ходить кругами, доставая из колчана длинную стрелу с зазубренным наконечником. Закончив говорить, девушка опустила копье и сняла с пояса пращу.

– Меня хотят убить? – спросил Рэнт.

– Нет, – ответила старуха. – Но есть опасность. – Подойдя ближе, она села напротив него и начала доставать из кожаного мешка сушеное мясо и обугленные полосы чего-то похожего на жир, а затем протянула ему мех с водой. – В те времена, когда мир еще не рухнул, здесь был остров во льдах. Не пей слишком много, иначе желудок взбунтуется. Теперь поешь, жуй не спеша… да, вот так. Остров. Порожденный богом, созданный из собственной шкуры мира, как убежище – или тюрьма. Иногда приют становится самой прочной из клеток для тех, у кого нет особого интереса испытать крепость ее прутьев… – Старуха помедлила. – Здесь обитали джеки, которые считали, что тут крушение мира им не грозит.

– Не знаю, кто такие джеки, – сказал Рэнт, – но я здесь вообще никого не видел.

– После крушения мира лед умирал и возрождался много раз. В те времена, когда не было льда, мы наткнулись на них, поняли, что это джеки, и стали на них охотиться.

– Они вроде стадных животных?

Старуха улыбнулась, показав большие квадратные зубы, потемневшие и стертые.

– Нет, отпрыск бога, они охотники, как и мы, пожиратели мяса. Наши воины должны испытать себя в схватке с джеками.

– Зачем?

Вопрос, похоже, привел ее в замешательство.

– Джеки – враги.

– Но почему?

– Так было всегда, – с явным раздражением бросила она.

– И вы их всех перебили? – спросил Рэнт.

Старуха сжала морщинистые губы, глаза ее холодно блеснули.

Вернулся мужчина в маске. Он присел на корточки, положив лук на колени так, что стрела как бы случайно оказалась нацелена на Рэнта.

– Т’эт син верал. Наллит.

Теперь Рэнт заметил, что маска сделана не из кости, а из кусочков черепашьего панциря.

– Ихм фал э’рат, – ответила старуха, кивнув в сторону Рэнта. – Сэ г’нат тоблакай.

Лицо в маске на мгновение уставилось на него, и Рэнт увидел в ее прорезях бледные немигающие глаза. Затем воин поднялся, повернувшись к молодой женщине, которая сидела на валуне неподалеку, прислонив к камню копье. Он что-то сказал, но, не услышав ответа, пожал плечами и снова ушел.

Старуха издала кудахчущий смешок, показавшийся Рэнту не слишком дружелюбным.

– Ты ищешь сородичей, отпрыск бога.

– Да, теблоров.

– Думаешь, ты им нужен?

– Не знаю. Не представляю, каково это – быть нужным кому-то.

– Вряд ли у тебя что-нибудь получится, – усомнилась старуха. – Тот, с кем ты путешествовал, – где он?

Рэнт покачал головой.

– Мы охотимся и за ним тоже. Этот человек убил слишком многих из нас. Мы найдем его и убьем. Ты рад этому? Нет? А напрасно. Он оставляет за собой кровавый след. – Забрав мех с водой вместе с остатками мяса и жира, старуха медленно поднялась на ноги. – Ты умрешь на этом древнем острове. Твой отец бросил тебя на произвол судьбы, и мы не видим нужды о тебе заботиться. Какие-то ручьи текут недолго, какие-то умирают сами по себе. Но от тебя еще может быть польза.

Они ушли, даже не оглянувшись.

Рэнт снова прислонился спиной к валуну. Да, ему предложили еду и воду, но не дружбу. Однако, похоже, его единственный друг, Дамиск, все еще был жив, возможно сбежав на тот же самый каменный остров. Рэнт решил, что постарается его найти. Мало ли что думает эта старая карга. Сам Рэнт не сомневался, что выживет, если рядом с ним будет Дамиск.

Издали послышалось нечто похожее на вопль. Встав, юноша посмотрел в ту сторону, куда ушли семдхи. В слабом свете луны ничего не удавалось разглядеть. Что там мелькнуло во мраке – какие-то темные пятна?

Внезапно Рэнт увидел две бегущие к нему фигуры. Одна из них хромала, потом споткнулась, и мгновение спустя над ней возникла черная тень, подмяв под себя. Снова донесся полный дикого ужаса вопль, но уже ближе – кричала продолжавшая бежать молодая женщина.

Ее копье исчезло, а искаженное в жуткой гримасе лицо было забрызгано кровью.

Рэнт смотрел, как женщина приближается. Некий инстинкт подсказал ему, что пора достать свой малазанский нож.

Вот к женщине слева прыгнул какой-то вытянутый черный силуэт высотой ей по плечо.

Издав предупреждающий крик, Рэнт метнулся вперед.

Но опоздал. Тварь ударила женщину сбоку, подбросив ее в воздух, словно куклу. Тело несчастной ударилось о камни, и в то же мгновение челюсти сомкнулись на бедре, мотая ее из стороны в сторону на фоне жуткого хруста костей.

Рэнт понял, что бежит к ним. В голове было пусто, но ему казалось, будто он мчится сквозь заполонивший ночь кошмар, оставаясь при этом странно невредимым и не испытывая паники или страха.

Краем глаза заметив какое-то движение, он развернулся в ту сторону.

Волк врезался в него рычащей темной массой клыков и шерсти. Рэнт пошатнулся от удара, и большой палец его левой руки каким-то образом оказался в пасти зверя, оттягивая от горла голову и челюсти, пока острые зубы не сомкнулись на пальце, дробя кость.

Руку словно обожгло пламенем от боли. Рэнт зарычал в ответ, вонзая другой рукой нож зверю в грудь – три, четыре, пять раз подряд, чувствуя, как костяшки пальцев ударяются о промокшую от крови шкуру.

Волк повалился на бок.

Едва лишь Рэнт успел выпрямиться, как еще один зверь прыгнул на него сзади, смыкая челюсти на затылке.

Удар заставил юношу упасть на четвереньки, а затем тяжесть зверя придавила его к земле.

Извернувшись, Рэнт сумел поднять нож над головой. Острие нашло глазницу и со всей силой воткнулось в нее. Челюсти судорожно сжали шею и обмякли. Столкнув с себя труп, Рэнт поднялся и заковылял туда, где волк до сих пор терзал молодую женщину.

На него накинулись еще два волка, с боков и чуть сзади, как будто идеально все рассчитав и спланировав атаку. Мощные челюсти сомкнулись на его плечах, раздирая плоть и пытаясь повалить жертву на землю.

Но вместо этого Рэнт выпрямился, подняв обе руки. На мгновение оба волка повисли в воздухе, и молодой человек, каким-то образом сумев ухватить одного левой рукой за заднюю лапу, вывернул ее, пока та не хрустнула. Волк выпустил его, взвыв от боли. Не обращая внимания на второго хищника, Рэнт развернулся кругом, схватил зверя за морду, придавив коленом его спину, и потянул голову вверх и назад, с мясистым хрустом ломая шею. Он понял, что плачет, но понятия не имел почему. Высвободив левую руку, Рэнт сжал ее в кулак, оставив снаружи изуродованный большой палец, и с силой вогнал его в брюхо второго волка.

Из-под хвоста зверя что-то брызнуло, и волк словно скорчился вокруг кулака, судорожно дергаясь и отпустив руку.

Рэнт вонзил нож ему в макушку, достав острием до камня. Зазвенела сталь, и рука онемела от удара. Нож выпал.

Снова повернувшись к волку, напавшему на молодую женщину, он увидел, что тот смотрит на него. Бока хищника были мокры от крови, а сбоку из грудной клетки торчал нож с роговой рукояткой. Женщина неподвижно лежала на земле в нескольких шагах от них.

Рэнт уставился в янтарные глаза зверя.

Волк медленно опустился на камни и мгновение спустя повалился на бок, высунув язык и тяжело дыша.

Не сводя с него взгляда, Рэнт подошел к молодой женщине. Все ее тело было истерзано в клочья, но лицо осталось нетронутым. Глаза были закрыты, и, даже мертвая, она казалась странно спокойной.

Рэнт знал, что не слишком ей нравился. Протянув руку, он мягко отвел с ее лба прядь пропитанных кровью волос.

Послышался стон, затем влажный кашель. Повернувшись, Рэнт увидел, что волк уже больше не волк. Он превратился в огромного, с бочкообразной грудью мужчину, который медленно сел, могучей рукой вытаскивая нож из собственной плоти. Глаза его, по-прежнему янтарные и звериные, уставились на Рэнта, и среди окровавленной бороды блеснули белые зубы.