Читать книгу: «Мистер Рипли под землей», страница 3

– Я заплатил за нее десять тысяч, – сказал он, улыбаясь. – Вы можете, конечно, сказать, что оставлять ее в гардеробе – это верх беспечности, но я привык доверять людям. – Он разрезал бечевку перочинным ножом. – Вы знаете эту картину? – спросил он Тома.

Том посмотрел на картину и улыбнулся.

– Да, конечно.

– Вы помните, что писали ее?

– Это моя картина, – сказал Том.

– Меня интересует вот этот фиолетовый оттенок. Это чистый кобальт фиолетовый, – вам это, без сомнения, известно лучше меня. – Улыбка Мёрчисона на миг стала почти извиняющейся. – Картине не меньше трех лет, так как я купил ее три года назад. Но, если я не ошибаюсь, вы уже пять или шесть лет употребляете вместо чистого кобальта смесь красного кадмия с ультрамарином. Конечно, когда именно произошло это изменение, я сказать не могу.

Том молчал. На картине, принадлежащей Мёрчисону, часы были черно-фиолетовыми. Манера нанесения краски и цветовая гамма были примерно такими же, как у «Человека в кресле», написанного Бернардом и висевшего в Бель-Омбр. Том не понимал, что именно не устраивает Мёрчисона с этим фиолетовым цветом. Девочка в розово-зеленом платье держала часы – или, точнее, положила на них руку, так как часы были большими и стояли на столе.

– По правде говоря, я не помню, – сказал Том. – Возможно, я действительно использовал здесь чистый кобальт.

– И в картине под названием «Ванна», которая там висит, – Мёрчисон кивнул в сторону выставочного зала. – Но только в этих двух. Мне это представляется странным. Художник обычно не возвращается к технике, от которой он отказался. Сочетание кадмия с ультрамарином – то, к чему вы перешли позже, – гораздо интереснее, по-моему.

Тома все это не особенно волновало, он не видел в этом ничего угрожающего. Может быть, зря? Он пожал плечами.

Джефф, собрав грязные бокалы и пепельницы, прошел в ванную и возился там с ними.

– Когда вы написали «Часы»? – спросил Мёрчисон.

– Боюсь, этого я тоже не могу сказать, – ответил Том искренним тоном. Он понял, к чему клонит Мёрчисон, – по крайней мере, что касается даты создания картины, – и добавил: – Возможно, лет пять назад. Это старая картина.

– Мне ее продали как новую. И потом, «Ванна» датирована только прошлым годом, а между тем в ней тоже присутствует чистый кобальт.

В «Часах» кобальт использовался очень скупо, лишь местами усиливая тень. У Мёрчисона был исключительно острый глаз. Том вспомнил, что чистый кобальт присутствовал и в «Красных стульях» – более ранней картине Дерватта, подлиннике. Интересно, зафиксирована ли где-нибудь дата ее создания? Если бы им удалось как-нибудь доказать, что «Красным стульям» всего три года, то можно было бы просто-напросто послать Мёрчисона с его измышлениями подальше. Надо будет уточнить это у Джеффа и Эда, подумал Том.

– Вы точно помните, что писали «Часы»? – спросил Мёрчисон.

– Я знаю, что это моя картина, – ответил Том. – Возможно, я был в Греции или в Ирландии, когда писал ее, – я не запоминаю дат. К тому же даты, указанные в каталогах галереи, не всегда совпадают с фактическим временем создания картины.

– Мне кажется, что «Часы» – не ваша работа, – сказал Мёрчисон с типично американской добродушно-снисходительной убежденностью.

– Господи, почему же? – произнес Том не менее добродушно.

– Я понимаю, все это, может быть, несколько бесцеремонно с моей стороны. Но я видел ваши ранние работы в Филадельфии. Вы, мистер Дерватт, я сказал бы…

– Зовите меня просто Дерватт. Мне так больше нравится.

– Вы, Дерватт, такой плодовитый художник, что, мне кажется, могли бы и забыть… не вспомнить какую-то из своих картин. Безусловно, «Часы» написаны в вашей манере, и тема типична для вашего… мм…

Джефф, который так же, как и Эд, внимательно слушал Мёрчисона, воспользовался паузой.

– Но, мистер Мёрчисон, ведь картина была прислана из Мексики вместе с другими работами Дерватта. Он всегда отправляет нам две-три картины одновременно.

– Да. На «Часах» указана дата – той же черной краской, какой сделана подпись Дерватта. Три года назад. – Мёрчисон перевернул полотно обратной стороной и продемонстрировал им всем подпись и дату. – Я отдавал картину специалистам, чтобы они удостоверили их подлинность. Так что, видите, я все проверил очень тщательно, – сказал Мёрчисон, улыбаясь.

– Тогда я не совсем понимаю, в чем проблема, – сказал Том. – Если на картине моим почерком указано, что я писал ее три года назад, то, значит, это было в Мексике.

Мёрчисон посмотрел на Джеффа.

– Мистер Констант, вы говорите, что «Часы» были высланы вам одной партией с двумя-тремя другими картинами?

– Да. И, по-моему, две другие имеются здесь на выставке, – их владельцы живут в Лондоне. Это «Апельсины» и… Ты не помнишь вторую, Эд?

– Может быть, «Видение птицы»?

По удовлетворенному кивку Джеффа Том понял, что это действительно так, – или же Джефф очень умело притворялся.

– Да, точно, – подтвердил Джефф.

– Там другая техника, – возразил Мёрчисон. – Там тоже есть фиолетовый цвет, но он получен за счет смешения красок. Эти две картины, о которых вы говорите, – подлинники, хотя и более поздние.

Тут Мёрчисон был не совсем прав. Обе они были подделками. Том очень осторожно почесал бороду, сохраняя невозмутимый и чуть насмешливый вид.

Мёрчисон перевел взгляд с Джеффа на Тома.

– Вы, конечно, можете обвинить меня в нахальстве, но, простите меня, Дерватт, мне все-таки кажется, что вашу работу подделали. Я даже больше скажу: готов спорить на что угодно, «Часы» писали не вы.

– Но, мистер Мёрчисон, – вмешался Джефф, – это же легко проверить…

– Показав мне квитанцию о получении определенного числа картин в определенное время? Полотна, поступившие из Мексики, и даже, возможно, не имевшие названия?

– Бакмастерская галерея – единственный официальный дилер произведений Дерватта. Вы купили эту картину у нас.

– Я все это понимаю, – сказал Мёрчисон, – и не обвиняю ни вас, ни Дерватта. Я просто говорю, что не верю в подлинность этой картины. Я не знаю, что произошло на самом деле. – Мёрчисон посмотрел на всех троих по очереди, несколько смущенный собственной горячностью, но не намеренный сдаваться. – Но я убежден, что художник не может вернуться к краске или сочетанию красок, которыми он когда-то пользовался, если он нашел им замену столь тонкую и вместе с тем столь существенную, как бледно-лиловый цвет в новых работах Дерватта. Вы не согласны, Дерватт?

Том вздохнул и прикоснулся к усам указательным пальцем.

– Я не знаю. Похоже, я не так подкован теоретически, как вы, мистер Мёрчисон.

Наступила пауза.

– Так как же, по-вашему, нам следует поступить, мистер Мёрчисон? – спросил Джефф. – Вернуть вам деньги? Мы будем только рады сделать это, потому что Дерватт только что удостоверил подлинность картины, а стоит она теперь, уж поверьте, гораздо больше десяти тысяч долларов.

Том надеялся, что американец согласится, но они не на того напали.

Мёрчисон помолчал, сунул руки в карманы брюк и взглянул на Джеффа.

– Благодарю вас, но я хочу убедиться в своей правоте, а не получить деньги. И раз уж я нахожусь в Лондоне, где много истинных – может быть, даже лучших в мире – знатоков живописи, то я намерен показать «Часы» какому-нибудь эксперту, чтобы он сравнил их с бесспорными творениями Дерватта.

– Ну вот и хорошо, – дружелюбно отозвался Том.

– Большое спасибо, что согласились встретиться со мной, Дерватт. Я был искренне рад познакомиться с вами. – Мёрчисон протянул ему руку.

Том крепко пожал ее.

– Я тоже, мистер Мёрчисон.

Эд помог Мёрчисону упаковать картину и дал ему новую бечевку взамен разрезанной.

– Я смогу связаться с вами через галерею? – спросил Мёрчисон у Тома. – Скажем, завтра?

– Да, конечно, – ответил Том. – Они будут знать, где меня найти.

Когда Мёрчисон вышел, Джефф и Эд дружно и с огромным облегчением вздохнули.

– Ну и насколько это серьезно, по-вашему? – спросил Том.

Джефф разбирался в живописи лучше и потому ответил, с трудом подбирая слова:

– Я думаю, это будет серьезно, если он втянет в дело экспертов. А он это сделает. Пожалуй, в этой его идее насчет фиолетового цвета что-то есть. Это может послужить первым звеном, за которым потянется кое-что похуже.

– Почему бы нам не вернуться к тебе в студию, Джефф? – сказал Том. – Вы можете выпустить меня опять с черного хода, как Золушку?

– Да, конечно, – улыбнулся Джефф, – но сначала я хочу поговорить с Леонардом. Я приведу его, чтобы он взглянул на тебя.

Джефф вышел.

Гул в галерее стал тише. Том посмотрел на Эда, чье лицо было довольно бледным. «Я-то могу исчезнуть, а ты нет», – подумал Том. Том расправил плечи и поднял руку, растопырив два пальца в виде знака «V».

– Не вешай носа, Банбери. Прорвемся.

– Или же они нас… – Эд сделал неприличный жест, демонстрирующий, что с ними сделают.

Вернулся Джефф с Леонардом, невысоким и очень аккуратным молодым человеком в костюме в эдвардианском стиле¹⁰ с бархатной отделкой и множеством пуговиц. При виде Дерватта Леонард залился счастливым смехом, и Джефф замахал на него руками.

– Это бесподобно, просто бесподобно! – сказал Леонард, оглядывая Тома с ног до головы с искренним восхищением. – Мне приходилось видеть неплохие спектакли, уж поверьте, но ничего похожего, – с тех самых пор, как я сам в прошлом году изображал Тулуз-Лотрека с подвязанными к спине ногами. – Леонард не мог отвести глаз от Тома. – Кто вы?

– Это, – сказал Джефф, – тебе знать не обязательно. Достаточно сказать…

– Достаточно сказать, – вставил Эд, – что Дерватт только что провел блестящую пресс-конференцию.

– А завтра Дерватт исчезнет, – прошептал Джефф, – вернется в Мексику… А теперь исчезни тоже, Леонард, – у тебя там есть дело.

– Чао! – сказал Том, приподняв руку.

– Hommage¹¹, – отвечал Леонард. Пятясь и кланяясь, он добрался до двери, где произнес: – Зрителей почти не осталось. И выпивки тоже.

Он выскользнул за дверь.

Том, однако, был отнюдь не в столь безоблачном настроении. Он хотел поскорее избавиться от маскарадного костюма. Проблема, из-за которой он приехал, еще не была решена.

Вернувшись в студию Джеффа, они обнаружили, что Бернард Тафтс ушел. Эд и Джефф были удивлены. Тому это тоже не очень понравилось: Бернарду следовало бы знать, как все прошло.

– Вы, конечно, сможете связаться с ним, – сказал он.

– Безусловно, – ответил Эд. Он заваривал чай на кухне. – Бернард всегда chez lui¹². И телефон у него есть.

Том подумал, что телефона для объяснения с Бернардом будет, пожалуй, недостаточно.

– Мёрчисон, наверно, захочет повидать тебя еще раз, вместе с экспертом, – сказал Джефф. – Так что тебе действительно лучше исчезнуть. Объявим, что ты завтра возвращаешься в Мексику – или даже сегодня вечером.

Джефф потягивал перно. Он явно чувствовал себя более уверенно – видимо, потому, что пресс-конференция и даже беседа с Мёрчисоном прошли благополучно.

– В какую Мексику?! – воскликнул Эд, выходя из кухни с чашкой чая. – Нет, Дерватт пробудет несколько дней в Англии, чтобы повидаться с друзьями. Но даже мы не будем знать, где он. И уже после этого он уедет в Мексику. А каким образом – откуда нам знать?

Том скинул мешковатый пиджак.

– Известно, когда написаны «Красные стулья»? – спросил он.

– Да, – ответил Джефф, – шесть лет назад.

– И это всюду зафиксировано? Я подумал, нельзя ли перенести дату их создания на более поздний срок – чтобы обойти это фиолетовое затруднение.

Эд и Джефф быстро переглянулись.

– Ничего не получится, – покачал головой Эд. – Дата указана в нескольких каталогах.

– Есть еще вариант. Надо, чтобы Бернард написал несколько вещей – хотя бы парочку, – используя этот самый чистый кобальт. Это покажет, что Дерватт применяет оба способа поочередно. – Но, выдвинув это предложение, Том тут же и сам понял, что оно нереально, – и он знал почему. По всей вероятности, на Бернарда они больше не могут рассчитывать. Том отвел взгляд от Джеффа с Эдом. Те пребывали в явном сомнении. Он встал и выпрямился, все еще чувствуя себя Дерваттом.

– Я никогда не рассказывал вам о своем медовом месяце? – спросил он монотонным дерваттовским тоном.

– Нет, интересно было бы послушать! – живо откликнулся Джефф, заранее улыбаясь.

Том по-дерваттовски ссутулился.

– Дело было в Испании. Мы с Элоизой расположились у себя в гостиничном номере, и тут вдруг возникло совершенно непредвиденное затруднение. Внизу, во внутреннем дворике, какой-то попугай запел арию Кармен – можете себе представить, что это было. Только мы соберемся приступить к делу, как раздается что-то вроде: «А-ха-ха, ха, ха, ха-ха, ха-ха… А-ха, ха-ха, ха-ха-ха, ха-хааа!» Люди высовывались из окон и кричали по-испански: «Заткни свой поганый клюв!.. Какой идиот научил это дьявольское отродье петь „Кармен“?!.. Сверните ему шею!.. Сварите из него суп!..» Невозможно одновременно смеяться и заниматься любовью. Вы когда-нибудь пробовали? Недаром говорят, что смех отличает человека от животного. Другая-то штука, понятно, не отличает… Эд, ты не мог бы избавить меня от этой растительности?

Но Эд не мог даже говорить от смеха, а Джефф просто рыдал на диване. Им нужна была разрядка после пережитого стресса. Однако Том понимал, что это лишь временное облегчение.

– Пошли в ванную, – сказал наконец Эд и пустил горячую воду.

Тому пришло в голову, что если бы ему удалось каким-нибудь образом заманить Мёрчисона к себе домой, прежде чем тот повидается с экспертом, – тогда, может быть, он придумал бы, как предотвратить катастрофу, – но пока что он не имел представления, как это сделать.

– Где Мёрчисон остановился? – спросил он.

– В каком-то отеле, – пожал плечами Джефф. – Он не сказал в каком.

– Ты не мог бы позвонить туда-сюда и выяснить, где именно?

Не успел Джефф подойти к телефону, как тот зазвонил. Том слышал, как Джефф говорит кому-то, что Дерватт уехал поездом на север, но куда именно – неизвестно.

– Он довольно скрытен, – сказал Джефф.

– Еще один джентльмен из газеты, – объяснил он, повесив трубку. – Мечтает взять персональное интервью у Дерватта. – Он открыл телефонный справочник. – Попробую сначала «Дорчестер». Такие, как Мёрчисон, всегда останавливаются в «Дорчестере».

– Или в «Вестбери», – вставил Эд.

Чтобы отодрать марлю с бородой, потребовалось немало воды. Затем с помощью шампуня смыли краску с волос. Наконец Том услышал, как Джефф обрадованно говорит: «Нет, спасибо, я позвоню позже».

– «Мандевиль», – объявил Джефф. – Это на Вигмор-стрит.

Том натянул наконец собственную розовую рубашку, купленную в Венеции. Затем заказал по телефону номер в «Мандевиле» на имя Томаса Рипли. Он займет номер часов в восемь вечера, сказал он.

– Что ты собираешься делать? – спросил Эд.

Том чуть улыбнулся.

– Я еще не придумал, – ответил он. И это было правдой.

4

«Мандевиль» был довольно шикарным отелем, но далеко не таким дорогим, как «Дорчестер». Том вселился в восемь пятнадцать вечера и записал в регистрационной книге свой адрес в Вильперсе. Сначала он хотел назвать вымышленное имя и указать какой-нибудь несуществующий адрес в английской провинции, поскольку при встрече с Мёрчисоном могли возникнуть серьезные осложнения, в результате которых ему пришлось бы срочно исчезнуть, но потом он подумал, что, возможно, ему придется пригласить Мёрчисона к себе во Францию, и тогда, естественно, он должен выступать под собственным именем. Том попросил коридорного отнести его чемодан в номер, после чего заглянул в бар, надеясь, что Мёрчисон окажется там. Мёрчисона там не было, но Том решил взять пива и немного подождать.

Он просидел с кружкой пива и экземпляром «Ивнинг стандард» минут десять, но Мёрчисон так и не появился. Том знал, что по соседству много ресторанов, но не мог же он, обнаружив Мёрчисона, подойти к его столику и завязать разговор на том лишь основании, что видел его сегодня на выставке Дерватта. Или мог? Если добавить, что он видел, как Мёрчисон заходит в офис, чтобы поговорить с Дерваттом… Да, так он и сделает. Том уже собрался отправиться на поиски по окрестным ресторанам, как увидел в дверях бара Мёрчисона, жестом приглашавшего кого-то зайти вместе с ним.

К своему крайнему удивлению и даже ужасу он увидел, что спутником Мёрчисона был Бернард Тафтс. Том мгновенно выскользнул из бара через дверь в противоположном конце, выходившую прямо на тротуар. Бернард не заметил его, в этом Том был практически уверен. Поискав телефонную будку или какой-нибудь отель, откуда можно было бы позвонить, и не найдя ни того, ни другого, он вернулся в «Мандевиль» через главный вход и взял у портье ключи от своего номера.

В номере Том сразу позвонил в студию Джеффа. Три звонка, четыре, пять… Наконец, к его облегчению, Джефф снял трубку.

– Том, привет! А мы с Эдом уже выходили, когда услышали звонок. Что случилось?

– Ты не знаешь, где сейчас Бернард?

– Мы решили не трогать его сегодня. Он в расстроенных чувствах.

– Он приводит свои чувства в порядок вместе с Мёрчисоном в баре «Мандевиля».

– Что-что?!

– Я звоню из своего номера. Джефф, ни в коем случае… Ты слушаешь?

– Да-да.

– Не говори Бернарду, что я видел его. И что я остановился в «Мандевиле». Что бы ни случилось, не впадай в панику. Надеюсь, Бернард в данный момент не выкладывает Мёрчисону всю подноготную «Дерватт лимитед».

– Господи боже мой!.. Нет-нет, Бернард не выдаст нас! Я не верю, что он на это способен.

– Ты позже будешь у себя?

– Да, вернусь… во всяком случае, до полуночи.

– Я постараюсь позвонить тебе. Но если вдруг не позвоню, не волнуйся. Ты же лучше не звони мне сюда… – мало ли кто может оказаться у меня в номере.

Джефф несколько принужденно рассмеялся:

– О’кей, Том.

Том положил трубку.

С Мёрчисоном обязательно надо увидеться сегодня же. Интересно, будут они с Бернардом обедать? Если придется долго ждать, это будет тоска. Том повесил костюм в шкаф и положил в ящик комода пару рубашек. Поплескав воды на лицо, он внимательно рассмотрел себя в зеркале, чтобы убедиться, что никаких следов грима и клея не осталось.

Том был как на иголках и потому, перебросив пиджак через руку, решил пройтись – может быть, в Сохо – и зайти в какой-нибудь ресторанчик пообедать. Спустившись в фойе, он заглянул в бар сквозь стеклянные двери.

Ему повезло. Мёрчисон сидел в одиночестве, подписывая счет, а дверь, выходившая на улицу, как раз закрывалась – может быть, даже за Бернардом. На всякий случай Том внимательно осмотрел вестибюль: вдруг Бернард вышел ненадолго – скажем, в туалет. Но Бернарда нигде не было видно, а Мёрчисон между тем уже поднимался, собираясь уходить. Том поспешил в бар, приняв задумчиво-меланхолический вид, который, в общем-то, соответствовал его настроению. Он дважды посмотрел на Мёрчисона, один раз встретившись с ним взглядом, будто пытался вспомнить, где он мог его видеть. Затем Том подошел к нему.

– Прошу прощения. Мне кажется, я видел вас сегодня на выставке Дерватта, – произнес он с американским акцентом, характерным для жителей Среднего Запада.

– Ну да, я был там, – ответил Мёрчисон.

– Я подумал, что вы похожи на американца. Я тоже родился там. Вам нравится Дерватт?

Том старался произвести впечатление человека наивного и непосредственного, но не совсем уж олуха.

– Да, конечно нравится.

– У меня есть две его картины, – произнес Том с гордостью. – И может быть, я куплю еще одну в галерее, если ее не уведут у меня из-под носа, – «Ванну». Я еще не решил.

– Вот как? У меня тоже есть картина Дерватта, – отозвался Мёрчисон не менее прямолинейно.

– Правда? А как она называется?

– Почему бы нам не присесть? – Мёрчисон указал Тому на стул напротив. – Выпьете чего-нибудь?

– Спасибо, не откажусь.

– Моя картина называется «Часы», – сказал Мёрчисон, садясь. – Очень приятно встретить человека, у которого тоже есть Дерватт – и даже два.

Подошел официант.

– Мне скотч, пожалуйста, – сказал Мёрчисон. – А вы что будете? – спросил он Тома.

– Джин с тоником. И пусть выпивка будет за мой счет, поскольку я остановился в «Мандевиле».

– Мы решим этот вопрос позже. Скажите мне лучше, какие именно у вас картины Дерватта?

– «Красные стулья», – сказал Том, – и…

– «Красные стулья»? Это же настоящая жемчужина!.. Скажите, вы живете в Лондоне?

– Нет, во Франции.

– Ах, вот как! – разочарованно протянул Мёрчисон. – А вторая картина?..

– «Человек в кресле».

– Эту я не знаю.

Они обсудили своеобразную личность художника. Том сказал, что видел, как Мёрчисон заходит в офис, где, как ему сказали, был Дерватт.

– Да, туда пропускали только прессу, но мне удалось пробиться. Видите ли, у меня была особая причина посетить выставку, а уж когда я узнал, что там присутствует сам Дерватт, то сразу решил, что не упущу возможности встретиться с ним.

– А какая особая причина? – спросил Том.

Мёрчисон пустился в объяснения. Он растолковал, почему он считает, что Дерватта подделывают, и Том слушал его, раскрыв рот. Дело в том, говорил Мёрчисон, что последние лет пять Дерватт использует смесь ультрамарина и красного кадмия. (Значит, это началось еще до его смерти и не было изобретением Бернарда, подумал Том.) А в «Часах» и «Ванне» он вдруг опять возвращается к прежней технике – чистому кобальту. Мёрчисон прибавил, что он и сам немного пишет красками – естественно, по-любительски.

– Разумеется, я не эксперт, но, поверьте, я прочитал чуть ли не всю существующую литературу о живописи и художниках. Да чтобы отличить чистую краску от смеси, и не требуется ни эксперта, ни микроскопа. Но дело не в этом. Я хочу сказать, что просто-напросто не бывает такого, чтобы художник вернулся к технике, от которой он сознательно или даже не отдавая себе отчета отказался. Я не случайно говорю «не отдавая себе отчета», потому что, когда художник принимает решение использовать новую краску или сочетание красок, это происходит, как правило, бессознательно. Само собой, лиловый цвет встречается не в каждой картине Дерватта. Но я пришел к выводу, что мои «Часы» и некоторые другие работы – в том числе и «Ванна», которая вас заинтересовала, – созданы не Дерваттом.

– Это чрезвычайно интересно. Потому что в моей картине, «Человек в кресле», как раз такое сочетание красок, о котором вы говорите. Мне так кажется. А написана она года четыре назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы ее посмотрели!.. А как вы собираетесь поступить со своими «Часами»?

Мёрчисон закурил «Честерфилд».

– Сейчас узнаете. Я еще не закончил рассказ. Я только что встретил здесь одного молодого англичанина – тоже художника, Бернарда Тафтса, – и он, похоже, подозревает то же самое.

– Да что вы? – Том нахмурился. – Но это же настоящая сенсация, если кто-то подделывает Дерватта! А что вам сказал этот молодой художник?

– Мне показалось, что он знает больше, чем говорит. Но сомневаюсь, чтобы он был в этом замешан. Чувствуется, что у него честная натура, да и по виду его не скажешь, чтобы у него водились деньги. Но он, похоже, хорошо знает среду лондонских художников. Он просто посоветовал мне не покупать больше картин Дерватта. Что вы на это скажете?

– Да-а… Прямо не знаю… Но как он это объясняет?

– Я уже сказал – никак. Мне не удалось заставить его раскрыться до конца. Однако он очень хотел встретиться со мной – говорит, что обегал несколько отелей, прежде чем нашел меня. Я спросил его, откуда ему известно мое имя, и он ответил, что «слухами земля полнится». Но я ведь ни с кем, кроме сотрудников Бакмастерской галереи, здесь не виделся. Это странно, вам не кажется? Завтра у меня назначена встреча с экспертом из Галереи Тейт, но он не знает, что это связано с Дерваттом. – Мёрчисон глотнул скотч и сказал: – Когда картины стали поступать из Мексики… А знаете, что я завтра сделаю, помимо разговора с мистером Римером из Галереи Тейт? Я спрошу его, не имеем ли мы права посмотреть записи о получении картин Дерватта из Мексики в бухгалтерских книгах Бакмастерской галереи. Меня интересуют не названия – тем более что Дерватт сказал, что он не всегда придумывает названия сам, – а количество полученных картин. Они, безусловно, должны были проходить через таможню или какое-то другое ведомство, и если какие-то картины там не отмечены, то это наверняка не случайно. Вот был бы фокус, если бы выяснилось, что самого Дерватта дурачат и некоторые из его полотен – скажем, четырех- или пятилетней давности – написаны кем-то здесь, в Лондоне!

Да, подумал Том, фокус – подходящее слово.

– Но вы сказали, что разговаривали с Дерваттом. Вы не спросили его насчет своей картины?

– Я показал ее ему! Он заявил, что картина его, но, по-моему, он уверен не на все сто процентов. Он не сказал: «Господи, конечно это моя картина!» Он посмотрел на нее пару минут и только потом произнес: «Это моя картина». Возможно, это было с моей стороны немного нахально, но я все же высказал предположение, что он мог и забыть какую-нибудь из своих старых картин, которым не давал названия.

Том нахмурился, как бы сомневаясь в этом. Впрочем, он и вправду сомневался. Даже если художник и не дает название картине, он вряд ли забудет, что писал ее. Рисунок – еще туда-сюда. Между тем Мёрчисон продолжал:

– И потом, мне не понравились эти деятели из Бакмастерской галереи – Джеффри Констант и второй, Эд Банбери, – журналист и, похоже, близкий друг Константа. Дерватт, конечно, тоже их старый друг… Я получаю у себя на Лонг-Айленде английские «Лиснер», «Артс ревью» и «Санди таймс», и там часто попадаются статьи Банбери о Дерватте или рекламные вставки, посвященные его творчеству. И знаете, что мне пришло в голову?

– Что? – спросил Том.

– Что Констант и Банбери, возможно, выпускают какое-то количество подделок Дерватта, чтобы получать дополнительный доход. Я, конечно, не думаю, что Дерватт как-то участвует в этом мошенничестве. Но это было бы забавно, не правда ли, если бы Дерватт оказался настолько рассеянным, что не помнил бы, сколько картин он написал? – Мёрчисон расхохотался.

Действительно забавно, подумал Том, хотя и не так уж весело. А на самом деле все даже забавнее, чем вы думаете, мистер Мёрчисон. Том улыбнулся.

– Так вы собираетесь показать завтра картину эксперту, мистер Мёрчисон?

– Давайте поднимемся ко мне, и я покажу ее вам.

Том хотел заплатить по счету, но Мёрчисон не позволил ему сделать это.

Они поднялись на лифте. Картина была запихнута в угол шкафа, и было видно, что Мёрчисон не разворачивал ее после того, как принес из галереи. Том с интересом разглядывал полотно.

– Красивая картина! – сказал он.

– Да, с этим трудно спорить.

– А знаете что? – Том поставил картину на письменный стол, прислонив ее к стене, и полностью включил освещение. – В ней есть что-то общее с моим «Человеком в кресле»… Почему бы вам не махнуть ко мне и не взглянуть на него? Я живу совсем недалеко от Парижа. Если вам покажется, что моя картина – тоже подделка, я мог бы дать ее вам, чтобы вы показали ее эксперту вместе со своей.

– Хм… – задумался Мёрчисон. – В принципе это возможно.

– Похоже, меня этот вопрос взволновал так же, как и вас, – сказал Том. Предложить оплатить поездку во Францию было бы неудобно, подумал он. – У меня довольно большой дом, и я в данный момент живу один, не считая служанки.

– Решено, я еду, – сказал Мёрчисон, так и не присаживаясь.

– Я собираюсь вылететь завтра.

– Хорошо. Я отложу встречу с экспертом.

– У меня много еще и других картин. Я, конечно, не коллекционер… – Том уселся в большое кресло. – Но у меня есть Сутин, парочка Магриттов. Я с удовольствием покажу их вам.

– Правда?.. – глаза Мёрчисона заволоклись мечтательной дымкой. – И вы говорите, что живете недалеко от Парижа?

Десять минут спустя Том уже был в своем номере этажом ниже. Мёрчисон предложил вместе поужинать, но Том предпочел соврать, что на десять часов у него назначена встреча, так что он не успеет. Покупку авиабилета в Париж и обратно Мёрчисон доверил Тому. Том заказал по телефону два места на двухчасовой рейс до Орли на следующий день, среду. Себе он приобрел обратный билет заранее. После этого он оставил у портье записку для Мёрчисона насчет рейса и попросил принести в номер бутерброд и полбутылки медока. Вздремнув до одиннадцати, он заказал телефонный разговор с Гамбургом. На это ушло полчаса.

«Ривза Мино нет дома», – сообщил ему мужской голос с немецким акцентом.

Том уже устал от вечных безрезультатных попыток поймать Ривза по телефону и потому рискнул назвать свое имя и спросил, не оставлял ли Ривз какого-либо сообщения для него.

– Да-да. В записке говорится – среда. Граф будет в Милане завтра. Вы можете приехать завтра в Милан?

– Нет, я не могу приехать завтра в Милан. Es tut mir leid¹³. – Том не стал говорить этому человеку, кто бы он ни был, что граф, чей путь лежал из Милана во Францию, уже приглашен к нему домой. Том не мог всякий раз бросать все свои дела и мчаться в другой город или страну, хотя в принципе любил такие марш-броски. Он уже летал дважды по просьбе Ривза в Гамбург и Рим, где якобы случайно встречался с «переносчиком» (так Том называл транспортировщиков контрабанды) и приглашал его к себе в Вильперс.

– Думаю, в этом нет необходимости, – продолжал Том. – Вы не можете мне сказать, где граф остановится в Милане?

– «Гранд-отель», – кратко ответил голос.

– Передайте, пожалуйста, Ривзу, что я с ним свяжусь – может быть, завтра. Где я смогу его застать?

– Завтра утром в «Гранд-отеле» в Милане. Он выезжает в Милан ночным поездом. Он не любит летать на самолете.

Этого Том не знал. Было довольно странно, что такой человек, как Ривз, не любит самолетов.

– Так я позвоню ему. Я сейчас в Париже, а не в Мюнхене.

– В Париже? – произнес голос с удивлением. – Но ведь Ривз пытался дозвониться к вам в мюнхенский «Фиряресцайтен».

Полнейшая путаница. Вежливо распростившись, Том положил трубку.

Стрелки часов приближались к полуночи. Том раздумывал, что сказать Джеффу Константу. И что делать с Бернардом? В уме у него уже сложилась законченная речь, способная убедить и успокоить Бернарда, и он успел бы повидать его перед отлетом, но Том боялся, что если к Бернарду станут приставать с увещеваниями, тот только больше расстроится и зациклится на своем. Раз Бернард посоветовал Мёрчисону не покупать картин Дерватта, значит он не собирался больше писать подделок, и всей их авантюре мог прийти конец. Не исключена и еще более серьезная угроза: возможно, Бернард уже созрел для того, чтобы сделать признание полиции или кому-либо из покупателей фальшивых Дерваттов.

Хорошо бы знать наверняка, что думает Бернард и что он собирается предпринять.

Том принял решение: он не станет говорить с Бернардом. Бернард знал, что идея с фальсификацией Дерватта исходит от него, Тома. Том залез под душ и запел:

 
                            Babbo non vuole
                            Mamma nemmeno
                            Come faremo
                            A far all’ amor…
 

Стены в «Мандевиле» производили впечатление звуконепроницаемых – возможно, ошибочное. Том уже давно не напевал эту песню. Он был рад, что она непроизвольно вспомнилась ему, потому что в ней передавалось ощущение счастья, и Том решил, что это обещает удачу.