Читать книгу: «Кодекс Холлнуорда», страница 3

Райс и его семья назначались моими, как я понимаю, хозяевами. Возможно, они должны будут следить за мной. Первое – нужно им понравиться, втереться в доверие, сыграть роль безропотной беженки. Через них – узнать все о городе, его законах и, главное, о Алане. Второе – найти Рональда. Передатчик для связи с Виктором у него, по регламенту мне нужно доложить Виктору о случившемся и отменить задание. Третье – выбраться из города. Одной? Роджерс всхрапнул, заставив меня вздрогнуть.

Приближающийся гул мотора вывел Лейлу из раздумий. На против окна резко остановился открытый джип коричневого цвета, облако пыли накрыло его через секунду. Лейла тут же поднялась на ноги, поправляя платье и платок.

Запись из дневника самоанализа.

Внутри водитель и двое мужчин в военной форме. Все трое в солнечных очках, рот и нос закрыты краем платка. Двое с задних мест вылезли из машины, с отлаженной, почти ленивой синхронностью. Тот, что был дальше, на секунду замер, мне показалось, взглянул на меня сквозь затемненные стекла очков. Всем троим не больше тридцати – тридцати пяти. Легкая плотная форма в стиле хаки, в красно-желтых тонах, кепка, кожаные перчатки и высокие ботинки. На поясе с правой руки у каждого из кобуры торчит Глок, два перцовых баллончика торчат из отсеков впереди, а под левой рукой подвешена черная пыльная резиновая дубинка. У дальнего через плечо перекинута плоская сумка из протертой кожи. Они перебрасывались фразами по пути – расслабленные, почти свои в парни. Но слова застыли в воздухе в тот миг, когда ближний положил руку на дверную ручку. Мгновенное перевоплощение. Из обычных парней – в солдат системы. Интересно, они так же легко переключаются обратно?

– Добрый день, Роджерс, – проговорил вошедший в комнату военный, оттягивая вниз на ходу край платка и снимая очки.

Роджерс дернулся, поднял голову и сухо улыбнулся. Он действительно заснул.

– А, малыш Морэ́, – Роджерс проговорил это с скрипуче, с ударением на последнюю букву, и протягивая э, что звучало как: « МорЭЭЭ», – А кто это с тобой? Новый щенок?

– Джошуа Лопез. Не узнаете, Командор? – Морэ́ сунул очки в передний карман куртки, окинул взглядом Лейлу.

– Память меня не подводит, а вот глаза, – проворчал Роджерс, – Они заперли меня в этой сраной приемной лишая общества.

– Вам просто нужно чаще выходить гулять, Роджерс, – ответил Джошуа, оттянув с лица платок.

– Остряк, да? – Роджерс оскалился в улыбке, – И не «Роджерс», а «господин Распределитель». Или ты забыл, в чьей конторе очутился? У тебя, еще суставы не скрипят! А эта треклятая пыль забивается в легкие. Я выбираю сидеть в прохладе и беречь то, что осталось. Вам, орлам, виднее носиться по этой помойке.

– К кому? – спросил Морэ́, подойдя к столу Роджерса и оперся на него руками, подтягивая планшетку, что оставил Вильям и заглядывая в перевернутую книгу.

Роджерс мотнул головой, отклонился на стуле, его взгляд скользнул по Лейле с преувеличенным безразличием. Стул его надсадно скрипнул. Он вернулся на место, взглянул на записи в раскрытой книге, провел пальцем и остановился.

– Счастливчик Райс из Маленькой Пристани.

– Маленькая Пристань? – Морэ́ посмотрел на Джошуа, потом, через плечо, на Лейлу.

Густые черные брови ровными полосками росли над его зелеными глазами, уголки которых опускались вниз. Узкая переносица, резкие скулы, он с интересом и насмешкой рассматривал девушку сверху вниз.

– Да, – палец Роджерса уперся в запись в книге, рука чуть подрагивала.

– Окей, – Морэ́ сунул планшетку в плечевую сумку, достал новую, но не протянул ее, а положил на стол перед Роджерсом.

Роджерс смерил планшет взглядом, затем с преувеличенной медлительностью взял карандаш. Он подписывал документ с таким видом, будто подписывает смертный приговор. Его рука намеренно дрожала – то ли от старости, то ли от напускного унижения и начала отъезжать обратно, когда Морэ́ перевернул страницу на планшете и ткнул в него пальцем:

– Вот здесь еще.

– Что за новости?

– Бюрократия, Роджерс. Теперь, если напортачишь с документами, – он щелкнул пальцем по своей ладони, – Будешь писать левой. Подпиши тут, и тут.

–– Раньше просто отрубали палец, – рука Роджерса все еще висела в воздухе.

– Сейчас все официально.

Роджерс фыркнул, но подписал. Его хихиканье было сухим и злым.

– Все официально,– безразлично повторил Морэ́, – Как ты и любишь, Роджерс. Все по правилам.

Лопез тем временем встал напротив Лейлы, расставив ноги и закинув руки за спину и, через очки, откровенно её рассматривал.

– Джошуа, – позвал его Морэ́, засовывая планшет в сумку, и кивнул головой, когда тот повернул голову к нему.

– Пошли, – Лопес натянул на нос край платка, взял Лейлу за локоть, который неприятно заныл от того, что в него снова вцепились, и потянул к двери.

Морэ́ надел очки, платок, открыл дверь и вышел на улицу первым. Лейла и Лопес проследовали за ним.

Запись из дневника самоанализа

Внедорожник оказался без лобового стекла. Я смотрела на машину из металла и мне казалось, что крышу с машины просто срезали болгаркой.

Морэ́ ловко запрыгнул на пассажирское сидение рядом с водителем, Лопес со мной залез на задние сидения. Машина тронулась и метров через двадцать, через шлагбаум, выехала на двухполосную дорогу. Пришлось закрыть нос и рот рукой, и щурится или смотреть в пол. Мелкие, невидимые иглы пыли впивались в кожу, забивались под веки, скрипели на зубах.

На светофоре Морэ́ обернулся ко мне, закинул локоть на свое сидение, и мы ехали так до следующего светофора. Когда я поднимала голову, видела свое отражение в его очках и ощущала, как внутри нарастает беспокойство. Это была не просто нервозность, а знакомая сенсорная перегрузка. Тело взбунтовалось: зачесался нос, заныла не зажившая ссадина на колене, по коже побежали мурашки. Я не улыбалась в ответ на его ухмылку, но и не стушевалась. Лопез поднялся, наклонился, что-то ему сказал, и они рассмеялись, он шлепнулся обратно на сидение рядом со мной. Морэ́ наконец-то повернулся лицом вперед.

Информационный провал. В Кертоне о Холлнуорде не знают ровным счетом ничего. Пока мы ехали, нам не попалось ни одного растения, растущего из земли. Зелень и маленькие деревья стоят только в кадках возле домов и висят под окнами, и, видимо, чем больше богаче дом, тем больше на нем зелени. На ночь кадки с первого этажа заносят в дом, но об этом я узнала позже. Пыльные ветры, как сегодня, бывают в августе, но не смотря на них тротуары заполнены людьми. Женщин мало, все они выбриты или очень коротко стрижены, в платьях и в головных уборах, детей старше двух и младше десяти на улицах нет. Куда они их девают? В трудовые лагеря? В школы-интернаты? Дома максимум в семь этажей, построены из кирпича, блоков, глины или каких-то неизвестных мне панелей. Отделки или нет, или окрашенная штукатурка.

Рука Лопеса все еще лежала на плече, палец непроизвольно постукивал по ключице в такт вибрации мотора. Я чуть сместила вес, заставив его руку соскользнуть. Не резко, не как побег, а как неловкое движение от ухаба. Реакция была мгновенной. Его пальцы впились в плечо с новой, почти болезненной силой. Этот маленький эксперимент стоил синяка, но дал мне четкое понимание: расслабленность – иллюзия.

В районе Маленькая Пристань, куда мы приехали, возле парадных двух- или трехэтажных домиков на хлипких раскладных стульчиках сидят старики, группами по пять-шесть человек, мужчины и женщины отдельно друг от друга. Кто-то в тени, кто-то на солнце, укрывшись под дырявым зонтом или широкополой шляпой. Не думала, что в Холлнуорде так много стариков. Одежда на них потрепанная, обувь стоптана, но выглядят они опрятными и чистыми. И слишком тихими. Они переговариваются между собой, но очень вяло, большинство похожи на восковые куклы. Они не живут, они доживают. Сидят здесь, потому что им больше некуда деться. Хотя, возможно, это сказывается жара и пыль.

Отделка домов в этом районе отсутствует, только серые блоки или красно-желтый кирпич в сочетании со светло-серым асфальтом дороги и тротуара. Цветы или зелень висят только на двух- трех окнах в доме на втором этаже. Да и дома тут построены плотнее друг к другу. На первых этажах редко попадаются магазинчики с металлическими ставнями и решетками на окнах.

Машина остановилась возле трехэтажного желтого кирпичного здания с плоской крышей, с двумя обшарпанными подъездами. Морэ́ вылез из машины первым и посмотрел на третий этаж дома. Железная дверь первого подъезда протяжно скрипнула, выпустив пожилую женщину, торопливо засеменившую по тротуару, как только она заметила машину.

Рука Лопеса будто приклеилась к плечу Лейлы, вместе они вылезли из машины, вместе дошли до подъезда. Морэ́ открыл дверь в длинный узкий пустой коридор. Под потолком горели только две лампы, воздух ощущался чуть прохладнее, чем на улице.

Глава 4

Шагая, Морэ́ отсчитывал номера на тонких, из прессованных опилок, обшарпанных дверях коридора. Он остановился у восьмого номера, на самой границе светового круга от единственной лампы. За дверью стучали посудой, слышались детские голоса. Стоило ему постучать – и за дверью звуки разом смолкли, будто их и не было. Сразу после, в конце коридора, с шумом спустили воду – и все трое, как по команде, повернули головы на этот звук. Вкрадчивые шаги оповестил о том, что к двери изнутри подошли. Мигнул глазок и дверь открылась на расстояние цепочки, навешанной изнутри.

– Энтони Райс? – бросил в проем Морэ́, оттянув свой платок вниз.

– Да, – худое лицо мужчины замаячило в проеме, – Что-то случилось?

– Подселенец.

Лицо мужчины мгновенно побелело и вытянулось, он на секунду обернулся в комнату, показав в проеме затылок с черными примятыми волосами и пробивающейся в них лысиной.

– Но… мы не подавали заявку, – голос Райса сорвался на шепот, – Мы и так еле… Мы сами со всем справляемся, да и места у нас не…

Морэ́ молча смотрел на него через темные стекла очков.

– Мне не приносят жалобы, Райс. Мне приносят приказы, – холодно отчеканил он.

– Да. Я понимаю, – обреченно ответил Райс, – Просто все это так… неожиданно.

Он закрыл дверь, раздалось шуршание цепочки и дверь снова открылась. Теплый, чуть влажный воздух с запахом вареной капусты, пота и старой пыли выплыл в коридор, обволакивая Лейлу. Он был на удивление густым, почти осязаемым. Райс отошел, давая Морэ́ возможность войти. Однако тот шагнул в сторону и остался стоять в коридоре, в комнату прошел Лопез, увлекая за собой Лейлу. Морэ́ пальцем поманил Райса в коридор.

Мокрая простынь, детские штанишки, прямоугольный кусок ткани с разлохмаченными краями, были развешаны на веревке в углу, над каркасом пустой, чуть кривой металлической кровати. Два узких, пыльных прямоугольных окна, почти под потолком, пропускали мало света, только голая лампочка в патроне на проводе освещала светло-коричневую комнату. У правой стены поставили шкаф из ДСП, оклеенный лаковой пленкой под красноватое дерево. Две двери наверху, две внизу. Лампочка размыто отражалась в дверце шкафчика, как призрак в полированной гробовой крышке. Вторая дверь чуть кривила, краска под бронзу с маленьких металлических ручек уже стерлась. Стол с клеенкой посередине комнаты, чуть ближе к входу, вокруг – шесть потертых стульев. В дальнем правом углу железная двуспальная кровать с толстым скособоченным матрасом, вдоль левой – три детских одноместных кровати и одна кривая взрослая. Сразу у входа, слева стоят электрическая плита на две конфорки и напольный шкафчик с подставкой для ножей. Справа – два узких напольных шкафчика, навесной шкафчик с тусклым зеркалом и раковина из нержавейки. На плите закрытая крышкой желтоватая алюминиевая кастрюля.

Худощавая женщина, одетая в застиранное, чистое розоватое платье, с острым подбородком, выбритой головой, светлой кожей и узким, чуть горбатым носом, сидела на двуспальной кровати. Маленький сероглазый мальчик обнимал её за ногу. Еще двое детей, девочка и мальчик, сидели за столом, разложив перед собой газетные листки. Лопес отпустил локоть Лейлы и вышел в коридор. Дверь закрылась.

Женщина настороженно смотрела на Лейлу серыми глазами, поглаживая обнимающего её мальчика по коротким коричневым волосам. Старший мальчик взял газету и принялся отрывать от нее одинаковые длинные узкие полоски, складывать их одну на другую, а у девочки расширились глаза, она повернулась к женщине с громким шепотом:

– Мама! У нее на голове длинные волосы?! Ты видишь? – девочка вскочила на ноги, отчего её бледно-зеленое платье без рукавов зашуршало, – Она же нас заразит!

Женщина на кровати тут же покрылась красными пятнами, но, увидев смущение на лице Лейлы, чуть подбоченилась и рассмеялась:

– Кэтрин, так бывает, когда в приемнике много народу. Я уверена, что её хорошо проверили и обработали, прежде чем к привести к нам. И скоро её подстригут.

– Но мама! – Кэтрин не заметила, как провела рукой по своей бритой голове тонкими пальцами, спеша получить от матери ответ.

– Так бывает, – добавила её мать, – Садись за стол.

– Дэн говорит, что в волосах у девочек заводятся жучки, – старший мальчик все так же не отрывался от своих полосок.

– Жучкам все равно, мальчик ты или девочка, – ответила Лейла, отметив сходство его взъерошенных волос с волосами Райса, – Им лишь бы грязь найти, – она заправила выбившиеся из-под косынки волосы.

– У девочек не бывает длинных волос, – сказала Кэтрин, отвернувшись от Лейлы и выбирая верхнюю из полосок, что её брат складывал в аккуратную стопку.

– Мои всего лишь до плеч, – Лейла показала рукой примерную длину своих волос.

– У Билли волосы длиннее, – сказал мальчик, выбирая на столе новый газетный лист.

Дверь открылась и в комнату вернулся Райс, сжимая в руке трубку из бумаг. Он коротко, ошалело, глянул на Лейлу, перевел взгляд на детей и быстро направился к жене.

– Дети, нам с мамой нужно поговорить. Займите Питера, – бросил он, пересекая комнату и у кровати взял маленького мальчика за руку.

Лейла моргнула. Не может быть. Взгляд сам зацепился за левую руку Райса, сжимающую бумаги. На месте указательного пальца – уродливый обрубок с тусклым пластмассовым протезом.

– Ма-а-ам, я не хочу-у-у… – запротестовал Питер.

Старший мальчик уже спрыгнул со стула и, что-то приговаривая, подошел к брату, попытался поднять его на руки. Питер замотал головой, вцепившись одной рукой в подол платья матери, второй – за руку отца. Старший крякнул от натуги и согнул колени. Питер протестующе начал стонать и всхлипывать, но подоспела Кэтрин и начала его щекотать. Питер тут же разжал руки, начал отбиваться от Кэтрин, и старший потащил его в сторону одноместных кроватей. Райс с женой с ногами влезли на свою кровать, в дальний угол, и задернули занавеску, отгородившись от комнаты. Дети расселись на одной из одинарных кроватей, затеяв визгливую возню.

Запись в дневнике самоанализа.

Что-то в кастрюле булькнуло, подкинув крышку и разбрызгивая горячие капли. Я посмотрела на плиту, подошла, чуть убавила жар электрической конфорки. Крышка успокоилась. В комнате воцарилась другая суета. Мальчик постарше достал из-под кровати коробку с разорванной крышкой, открыл и высыпал на кровать потертый разноцветный деревянный конструктор. Кубики, треугольники, арки, конусы стукались друг об друга со звуками бильярдных шаров. У меня такого никогда не было. Малыш Питер выхватил из кучи выцветшую красную арку. Дети начали стройку в проходе между кроватями, старшие иногда поглядывали на меня и перешептывались. Я наблюдала за ними и отметила про себя: все здесь ходят в открытых тапках. И это понятно – мои три пары носков в ботинках уже превратились в мокрые тряпки.

Меня проняло любопытство (одна из опасных склонностей, если судить по моему досье в Канцелярии), я открыла крышку и заглянула в кастрюлю. В кипящей воде всплывали капустная шинковка, чуть картошки, чуть морковки, белый лук. Жира от мяса на поверхности не плавало, суп был постный, овощной, и никаких запахов, кроме запаха вареной капусты, не издавал. Добавить бы в него хоть щепотку перца, тмина… что угодно. И тут, будто в насмешку, на языке возник привкус. Не соли, не перца – а ванили. Сладкий, искусственный и совершенно неуместный. Через секунду исчез, снова уступив место унылому запаху вареной капусты.

Вид у Энтони Райса был взволнованный после разговора с Морэ́. Возможно, мне и правда удастся здесь устроиться – они слишком напуганы, чтобы быть искусными надзирателями.

Назойливый зеленый свет маячил слева сверху. Я подняла голову: над дверью висели электронные часы с зеленым цифрами. 14:37.

Занавеска зашуршала и открылась. Сейчас и Райс, и его женщина выглядели взволнованными. Она спрыгнула с кровати, одергивая платье и быстрым шагом пошла к кипящему супу. Заглянула в кастрюлю, потом посмотрела на переключатель плиты.

– Этим раньше занималась моя мать, – она прижала руку к шее, с разочарованием глядя в кастрюлю, – Она умерла три недели назад. Сейчас я занимаюсь готовкой. Но получается не очень, – она будто извиняясь посмотрела на Лейлу, уголки рта ее дрогнули в попытке улыбнутся и перевела взгляд на мужа.

Райс встал с кровати и направился к Лейле:

– Я и Минни уверены, это какая-то ошибка, что Вас направили к нам. Я подам прошение, чтобы они проверили данные о распределении, – Райс несколько раз стукнул тыльной стороной ладони по бумагам, что держал в руке, но Лейле их не показал.

Щеки его чуть краснели.

– Почему Вы думаете, что произошла ошибка? – спросила Лейла.

Райс и Минни переглянулись. Райс безнадежно махнул рукой с бумагами.

– Мы слишком бедны, – просто ответил он, – Подселенец – это дополнительные руки для огорода, мастерской… а у нас ничего этого нет. Мы… мы сами еле сводим концы с концами, – он не смотрел на Лейлу, его взгляд блуждал по убогой комнате, словно ища подтверждения своим словам в потрескавшейся штукатурке и потертой клеенке, – Но за подселенца обычно назначают выплату, – взгляд его блуждал где-то между лампочкой и окнами, – И мы ведь обязаны принять подселенца по первому требованию.

– Это же хорошо, – добавила Лейла, в подтверждение его слов.

– Ты точно проверил все бумаги? – ответила Минни, вытащила черпак из выдвижного шкафчика, и с глухим стуком положила на клеенку стола.

– Вот подпись распределителя, – Райс отогнул один лист и показал его жене, – Вот распоряжение, – он отогнул еще страницу, – И этот капитан. Он выглядел убедительным, – Райс потер указательным пальцем свободной руки кончик своего чуть длинноватого носа, будто смахивая невидимый пух.

– Но, если вскроется, что это чья-то ошибка? – Минни продолжала сжимать в руке ручку черпака, – Ты знаешь, что они сделают.

– Мы сможем объяснить, что совершенно не при чем и лишь исполняли свой долг перед Холлнуордом. Тем более, где мы еще раздобудем такие деньги? А соседям скажем, что это наша троюродная племянница по сестре мужа тетки твоей матери, – Райс подошел к Минни и одной рукой обнял ее.

– А работа? – продолжала она, глядя на потертости столешницы, – Как объяснишь, почему она не работает?

– Полоумная, – тут же вставила Лейла, делая вид, что поправляет платок. Ее голос был тихим, но четким. – Из-за этого не могу устроиться на работу. И иногда я говорю с голосами в своей голове.

Воцарилась тишина. Минни замерла. Дети перестали шептаться.

– Да… именно так, – наконец выдохнул Райс, и Лейла увидела, как судорога пробежала по его щеке. – Но… не часто, надеюсь? – он выдавил улыбку, – А через полгода переедем отсюда, как и мечтали, – Райс прикоснулся губами к бритому, выпуклому затылку Минни.

– Спать она будет на бабушкиной кровати? – подал голос старший мальчик.

– Думаю, да, Дорси, – ответил повеселевший Райс и выпустил Минни из объятий, – Мы положим на кровать чистый матрас. А Вам купим новые… через пару недель.

Минни выключила суп и открыла навесной шкафчик, чтобы достать щербатые тарелки.

– Только, дети, хочу вас попросить никому об этом не говорить. Ни в школе, ни друзьям. Пока мы с папой не решим, как всем об этом объявить. Пока давайте пообедаем. Кэтрин, помоги мне с тарелками.

– Но она сказала, что… – начала Кэтрин.

– Кэтрин! Быстро! – бросила женщина.

Девочка спрыгнула с кровати, подбежала к матери, схватила со шкафчика пару тарелок и пошла к столу.

Запись в дневнике самоанализа.

Энтони и Минни Райс пришли в Холлнуорд еще когда он был еще сборищем палаток для отбросов Аспала: дезертиры, аферисты, осужденные. Все они надеялись найти здесь свободный спальный мешок и шанс начать новую жизнь. А кем был сам Алан Холлнуорд? Двадцатипятилетний капитан-дезертир, сбежавший от трибунала и сжегший за собой мосты вместе с казармой сослуживцев. Ему удалось не просто спрятаться, а построить свою собственную тюрьму для других и провозгласить себя ее богом. Да, лицемерный Алан.

Энтони пришел сюда, скрываясь от военной повинности и в надежде быстро заработать. Минни прибилась к поселению вместе со своей больной матерью, без денег к существованию.

Энтони за двенадцать лет умудрился дважды прогореть на аферах и все еще остаться в живых. «Счастливчик» Райс. Отделался пальцем и пожизненным клеймом человека второго сорта. Сейчас он работал санитаром – уборщиком в районной больнице. Минни всю жизнь работала продавщицей, сначала в палатке скорняка, потом в магазине консервов, а последние три года в овощном магазине. Готовила она действительно плохо. После рождения третьего ребенка, Питера, три года назад они получили от совета Холлнуорда эту комнату.

Дети с семи лет уже встроены в систему. Кэтрин и Дорси после школы идут на фабрику лампочек. «Трудовые навыки» – красивое название для детского труда. Питер ходит в детский сад, который обязаны были посещать все дети возрастом с трех до шести лет.

И это все Энтони Райс выложил мне за первым же обедом. Минни лишь подкидывала сухие реплики, дети молчали. Они вывалили на меня всю свою жизнь, как мешок с картошкой. Это не доверие. Это либо отчаянная попытка вызвать жалость, либо… проверка.

Лейла слушала, кивая с подобранным выражением наивного участия. Когда Райс, с горьким пафосом, упомянул о своем прогоревшем деле и пальце, Лейла опустила взгляд и вздохнула.

– Мне так жаль, – ее голос дрогнул с идеально выверенной слабостью. – Вы такой сильный. Прошли через столько… а все еще держитесь. А я… – она замолчала, давая словам повиснуть в воздухе, полном запаха капусты.

– А ты что? – не удержался Райс, клюнув на приманку собственного тщеславия.

– А я сбежала от одного грубого мужа и попала в руки к системе, которая, как я понимаю, еще безжалостнее. – Она подняла на него глаза, широко раскрыв их, чтобы показать искренний, животный страх. – Вы оба такие сильные. Пройти через все это и сохранить семью… – она перенесла взгляд с Энтони на Минни, подчеркивая, что обращается к ним обоим. – У вас такой крепкий союз. Это сразу видно. Мне бы хоть каплю такой мудрости.

Райс откинулся на стуле, на его лице появилось удовлетворение.

– Мудрости здесь учат быстро, – сухо парировала Минни. – Часто – больно.

– Я верю, – тут же согласилась Лейла, снова опуская глаза, на этот раз с видением покорности. – Я даже не представляю, как вы все успеваете, – она кивнула в сторону детей и кухни. – У меня с одним-то мужем не получилось.

Минни промолчала.

Запись в дневнике самоанализа.

Она ревнует и контролирует каждый его шаг. Он же хочет признания. Двенадцать лет и все, что они заработали, – это комната и… протез? Система Холлнуорда не очень щедра к тем, кто рискует.

После короткого обеда из капустного супа и ржаного хлеба Энтони Райс начал собираться на работу, а Кэтрин и Дорси отправились на работу на завод. Они взяли с собой по зеленому яблоку, по очереди обняли мать, чмокнули Питера и, коротко взглянув на Лейлу, вышли в коридор. Энтони положил в бесформенную потертую сумку сэндвич, завернутый в вощеную бумагу, плошку с овощным салатом, коротко поцеловал в щеку Минни, стоявшую у раковины с тряпкой в одной руке и почти чистой тарелкой в другой, кивнул Лейле и вышел, завязывая на шее платок от пыли. Минни взяла в руки последнюю грязную тарелку и подставила под тонкую струю воды. Питер сидел на кровати, сосредоточенно раскладывал деревянные кубики с цветными наклейками на них.

– Может, чем-нибудь помочь? – спросила Лейла, ощущая, как пот стекает по спине, – Могу помыть полы, что-нибудь заштопать. Я это умею.

Минни, не оборачиваясь, поставила тарелку в сушку. Вода с шипением ударила о дно раковины.

– Расскажи лучше о себе, – Она вытерла руки о грязную тряпку и бросила ее в тусклую раковину из нержавейки.

Взглянув на Лейлу, она сняла с плиты горячий железный чайник, достала с полки одну потертую белую кружку, налила в нее воду:

– Зачем тебе понадобилось к нам? – Минни с лязгом вернула чайник на плиту, открыла навесной шкафчик, достала жестянку в красно-желтых ромбах и сыпанула крохотную щепотку чая в кружку.

Лейле показалось, что чай растворился в воздухе, даже не долетев до воды.

– Я из Кертона. Прожила там всю жизнь, – ответила она, как только Минни закрыла крышку банки.

– И чем занималась?

– Училась. Философия, эклектика, филология… До замужества. Потом, в основном, хозяйством.

Минни оперлась спиной на край кухонного стола и взяла в руки чашку:

– А с мужем что?

– Я сбежала от мужа. Он угрожал убить меня.

– Здесь это происходит каждый день, – пожала плечами Минни, – Мне повезло, мой муж добрый человек. Хотя рискует…

– Чем же Вы рискуете? Как я слышала, граждане Холлнуорда защищены советом…

– Если соблюдают правила! – Минни поставила чашку на стол и скрестила руки на груди, – Это правда, но иногда они слишком…, – она осеклась, какая-то мысль молнией пронеслась у нее в голове, заставив на секунду замолчать, а потом, спокойнее, продолжить:

– Это прекрасный и безопасный город, – голос Минни внезапно стал деревянным, – Здесь каждому воздается по заслугам, – она резко отвернулась от Лейлы, взяла чашку и отошла к раковине, чтобы снова включить воду.

Лейла молчала, наблюдая сначала за скованным силуэтом Минни. Она стояла, упираясь руками в край раковины, и Лейла видела, как напряжена ее спина. Это была не правда, а заученная мантра, которую она боялась нарушить. Потом внимание привлек Питер, что складывал кубики один на один, а потом взмахом руки ломал кривую башню, что-то при этом бормоча себе под нос.

– Нужно соблюдать правила, – Минни выключила воду и убедилась, что Лейла её слушает, чтобы продолжить:

– Ты видела стариков, что сидят на улице? Моя мать просидела с ними почти три недели. Не говорила нам… выходила, когда все уходили из дома. Возвращалась только чтобы сварить обед и переночевать. Старики выходят, чтобы умереть на улице. В Маленькой Пристани высокий штраф за смерть в помещении. Тело начинает портиться слишком быстро и району приходится тратить деньги на санитарную обработку. А если человек умер на улице, то семья от этого штрафа освобождается. Она знала, что мы бы не потянули.

– Она вас очень любила, – тихо сказала Лейла. Не как вопрос, а как констатацию факта. – Раз была готова на это.

– Любви здесь недостаточно, – голос Минни оставался непроницаем, – Здесь есть только долг. И цена за его невыполнение.

– Это так…, – Лейла почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Тут живут разные люди, – перебила ее Минни, – И правила – это единственный способ сохранять порядок в городе. Ведь если ты честен и соблюдаешь правила тебе нечего бояться, – она посмотрела на Питера, что стал кидать кубики на кровати, и громко сказала:

– Питер, дорогой, не нужно так делать, – Минни направилась к мальчику, что с радостью бросил свое занятие и побежал на её голос.

– Тебя тут быть не должно, – продолжила Минни, поднимая Питера на руки, – И это меня тревожит.

– Моей вины в этом нет, – ответила Лейла, вспоминая винировую улыбку Роджерса, – Вашей, думаю, тоже.

– Нашей тоже, – повторила Минни, отвлекаясь на Питера, который потянул её за подбородок, привлекая внимание, – Питер! Сколько раз я говорила так не делать!

Мальчик в ответ рассмеялся.

– Я хочу уйти из города, – Лейла скрестила руки и посмотрела на клеенку стола, – Мне здесь места нет. Может быть, вы знаете как…

– Обратной дороги нет, – строго ответила Минни.

– Но должна же быть…

– Её нет, – твердо отсекла Минни, и поставила Питера на ножки, – Питер, одевайся, а то опоздаем.

– Опоздаем? – переспросил мальчик.

– Да. Давай неси свои сандалии и чистые носки.

Питер вприпрыжку побежал к распашному шкафу. Минни вздохнула, перевела взгляд на Лейлу, и в голосе снова появилась усталая мягкость:

– Даже не думай. Если попытаешься уйти – они узнают. Всегда узнают, – Минни помотала головой, – И нас притянешь. Не верь, если кто предложит покинуть город или скажет, что это возможно. Даже в шутку. Из Холлнуорда никто не уходит, – она не закончила. Питер со словами: «Мама, пойдем» уже бежал к ней, болтая коричневой сандалией в руке.

Он взял её за руку и потянул к своей кровати. Лейла отодвинула один стул у стола и села на него. Спина, волосы под платком, ноги взмокли. Минни, надевала носок на ногу Питеру.

– Мы сейчас пойдем к доктору, – сказала Минни, обращаясь к Лейле, встала и направилась к распашному шкафу, – Тебе лучше никуда не выходить, – она взяла с верхней полки соломенную шляпу с полями и посмотрела на Лейлу, – Тем более, с твоими волосами, – она покачала головой.

– Когда Вы меня подстрижете? – Лейла оторвалась от рассматривания рисунков на клеенке.

– Ни в коем случае, – Минни надела шляпку и прошлась до двери, – Питер, надевай сандалии. Приглашение в парикмахерскую приходит раз в две недели. Если Энтони сегодня подаст заявку в жилищную инспекцию, то оно придет через пару дней, – Минни помогла потуже застегнуть сандалии Питеру, сбросила удобные тапки и начала надевать свои ботинки, такие же, как у Лейлы.

– Сколько вас не будет? – спросила та, наблюдая как нога Минни ныряет в ботинок.

– Часа два, может чуть больше. В очереди больше часа мы обычно не проводим, – Минни посмотрела на скелет кровати в углу, – Вечером положу матрас, а пока можешь лечь на кровать Кэтрин. Я тебя запру.

– Я посижу за столом, – отозвалась Лейла.

Минни кивнула и они, с Питером, вышли в коридор. Лейла подождала пять минут. Живот сводила знакомая спазма. Она подошла к двери и потянула ручку. Дверь была заперта снаружи.

Она вернулась к столу, выдвинула ящик со столовыми приборами, нашла нож с пластиковой ручкой. Она провела подушечкой пальца по тупой кромке. Вскрыть замок не составило труда. Этот маленький бунт ничего не изменил, но дал ей важные данные: ее изоляция не абсолютна, а основана на их страхе.

Запись в дневнике самоанализа.