Читать книгу: «В тени дождя», страница 5

Прощай

– Кто я, по-твоему? Добро или зло? – спросил я, прекрасно зная ответ.

– Ты ни то ни другое. Ты тот, кого не должно существовать в обществе, где все хорошо. Ты порождение этого мира и сочетаешь в себе многие качества, но одно из них самое важное. Если быть честным, то мне очень жаль, что такая судьба выпала именно тебе. Хотя вроде бы мы уже говорили об этом.

– Да, говорили. Тебе не кажется, что в последнее время мы слишком часто разговариваем на философские темы?

– А разве ты приходишь сюда не для этого?

– Пожалуй. К сожалению, с каждым днем я стараюсь копнуть как можно глубже и понять как можно больше. И все для того, чтобы найти оправдание самому себе. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Давай. О чем пожелаешь.

– Лучше расскажи, как ты поживаешь, а самое главное, что нового родилось в твоей голове?

– Ничего. Я больше ничего не могу придумать. Пытался. Множество раз садился за стол, клал перед собой лист бумаги, а в итоге он оставался белым. Я не только не могу ничего придумать, но некоторые вещи даже вспоминаю с огромным трудом. И все, что мне осталось, – это наблюдать за людьми через окно. У каждого из них своя жизнь, своя судьба. Они хоть еще и не подозревают, но многим предстоит встретиться друг с другом, а кому-то предначертано встретиться с тобой.

– Я был бы рад остановиться, но не могу. Иногда, чтобы больше не испытывать боль, мне хочется бросить все и уехать туда, где нет ни одной живой души.

– В таком случае намного проще покончить с собой. Или ты все еще надеешься попасть в рай?

– В рай не хочу и в ад не хочу. Я хочу туда, где тихо.

– Я думаю, что для тебя так все и будет. Невозможно вечно страдать или быть счастливым, иначе просто не с чем будет сравнивать. Счастье с горем потеряют свои цвета, а тогда какой в них вообще смысл, если нельзя определить разницу?

– И снова мы вернулись к философии.

В комнате воцарилась тишина. Слабый свет с улицы стелился по полу серебристым ковром, а ледяной ветер, ударяясь об окно, продолжал скользить вдоль дома. Я стоял возле окна и смотрел на огромную луну, висевшую над городом.

– Что-то давно не было дождя, – задумчиво сказал я.

– Скоро его будет так много, что, скорее всего, придется путешествовать по улицам на лодках! – воскликнул старик и рассмеялся.

– Ну конечно! Ты еще скажи, что кто-то будет летать на воздушных шарах, чтобы добраться до работы.

– Вполне возможно. Почему нет? Зря ты настроен столь категорично. По-моему, ты вообще перестал верить во что-либо, кроме того, что вынужден делать. Я обещаю: завтра пойдет дождь! Ты мне веришь?

– Тебе верю, а вот дождю не очень.

– Ничего. Завтра поймешь, что я был прав. Кстати, ты придешь в среду?

– В эту среду?

– Именно так. Потому что я не знаю, когда мы сможем встретиться в следующий раз, да и встретимся ли вообще.

– Ты же сам говоришь, что для этого нужно просто верить.

– Наконец-то ты понял.

Я прекрасно знал, что он сейчас улыбается, так как смог донести до меня то, что для него было так же просто, как факт прихода весны после долгой зимы. Я услышал шорох и обернулся: старик встал с кровати и подошел к столу. Что он пытается найти в такой темноте? Хотя он, конечно, знает каждый сантиметр своей квартиры, и ему не нужен свет лампы, чтобы найти необходимое.

Я вновь посмотрел на небо. Одна из звезд оторвалась от небосклона и стремительно падала вниз, чтобы через несколько мгновений потухнуть и исчезнуть навсегда. Загадывать мне было нечего, поэтому я просто проводил ее взглядом. Старик подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Тебе пора идти. Я буду ждать тебя в среду. – Зная, что конец близок, он не хотел, чтобы я был здесь в этот момент.

– Я обязательно приду, не волнуйся.

Перед уходом я успел увидеть, как он засунул в карман своего халата запечатанный конверт и снова лег в кровать.

– До встречи, мой друг.

– Прощай, Жан-Луи.

Переплетение судеб

Как только автомобиль остановился у черного входа, из дверей больницы выскочили двое санитаров. Одетые с ног до головы в белую форму, они были почти неотличимы друг от друга. Четко зная свое дело, мужчины подбежали к машине, достали носилки с телом Жан-Луи и вновь скрылись в здании. Я попрощался с бригадой скорой помощи и покинул теплый салон. Стоило двери захлопнуться, как двигатель тут же взревел и умчал машину по следующему вызову. Воспользовавшись моментом, я решил немного подышать свежим воздухом. Вот и рассвет. Яркое солнце только-только начинало подниматься из-за горизонта, заливая огненными красками небо. Я достал из кармана пачку сигарет и закурил. Немного переведу дыхание и примусь за дело. Осень сегодня ощущалась как-то по-особенному. Ветер пробирал насквозь, а вся территория больницы была усыпана золотыми и бордовыми листьями, пропитавшимися ночной влагой. Деревья скинули с себя летние одеяния, и только у некоторых из них на самой макушке болталось несколько листков, все еще сопротивлявшихся безудержному ходу времени.

Почему так рано и быстро лето решило умереть, уступив дорогу осени? Это очень обидно, но тут уж ничего не поделаешь. Затягиваясь в очередной раз, я прислушался к размеренному треску прогорающей в руке сигареты, поднял голову и тонкой струйкой выпустил дым из легких. Снова вскрытие. Пусть я и узнал о Жан-Луи только сегодня утром и большую часть – из дневника, но в этот раз определенно будет намного труднее, поскольку Жан-Луи больше не был для меня рядовым пациентом, чье имя я мог прочитать в карте.

Сейчас, держа в руках скальпель и стоя возле остывающего тела, я буду представлять, каким он был раньше. Представлю, как он читал стихотворение Майклу и Антонио, как сожалел о том, что навсегда предстоит расстаться со своей дочерью. Разрезая плоть, я буду видеть его глаза. Именно те глаза, что взглянули на меня за секунду до смерти.

Выкинув бычок в стоящую рядом урну, я еще раз огляделся вокруг, глубоко втянул носом осенний воздух и зашел в больницу. Миновав узкий коридор, я очутился в главном холле, где, как всегда, за стойкой сидела дежурная медсестра. Сегодня это была дама пятидесяти лет по имени Фрок Кёллер. Вероятно, я покажусь грубым, но не могу не отметить, что она была настолько большой, что каждый раз, когда ее видел, я удивлялся, почему стул до сих пор не развалился на части. Давно я не встречал людей, которым так не подходило их имя. Дело в том, что «фрок» означает «маленькая леди», и это звучит как насмешка над медсестрой. И конечно же, многие в больнице называли ее просто Лягушкой, считая, что именно так переводится ее имя с английского языка, хотя она была чистокровной немкой.

– Доброе утро, фрау Кёллер, – поприветствовал ее я. – Не правда ли, сегодня чудесное утро?

Она оторвалась от газеты и посмотрела на меня с нескрываемым презрением. Ее очки расположились на самом кончике носа, а губы были накрашены слишком яркой красной помадой.

– Неправда, – ответила она и снова вернулась к изучению статьи на второй полосе.

– Почему? – не унимался я. – У вас все в порядке? Может быть, вам нужна моя помощь?

С невозмутимым видом она положила газету на стол, сняла очки с орлиного носа и встала со стула. Наши лица оказались совсем рядом, отчего у меня промелькнула мысль, что не стоило вообще с ней разговаривать.

– Доктор Брис, давайте вы отстанете от меня со своими идиотскими вопросами и спокойно пойдете туда, куда шли? Если же вам тоскливо и не с кем поговорить, то в морге полно трупов, которым не хватает приятных собеседников.

– Хорошего дня, будьте аккуратны со стулом, – сказал я, улыбнувшись настолько искренне, насколько мог себе позволить.

Она не сдвинулась с места и провожала меня взглядом до тех пор, пока я не завернул за угол. Все-таки она действительно скорее напоминает лягушку, чем маленькую леди. Когда я понял, что нахожусь вне досягаемости ее сурового взгляда, то почувствовал облегчение – жаль, ненадолго.

– Доктор Брис! – раздался из-за спины громкий голос главврача Энрике Морано.

Что мне сегодня так везет на такие встречи? Он наверняка уже был в курсе того, что я вызвал машину за телом, так как в маленькой больнице новости разносятся быстрее, чем в женском общежитии. Однако я почти уверен, что даже при таких обстоятельствах его нисколько не удовлетворяет факт моего опоздания.

– Я слышал о том, что чуть более часа назад вы вызвали машину. Только ответьте мне на один вопрос: почему вы сами не поехали в больницу, а решили ее дожидаться? Я ведь просил вас приехать к пяти часам.

– Дело в том, что умер мой сосед – Жан-Луи. Поэтому его племянница…

– Жан-Луи? – удивился Морано. – Это огромная потеря для всех нас.

– Вы были с ним знакомы?

– Да, в какой-то мере мы действительно были знакомы. Его знает практически весь город. Ладно. – Морано несколько раз постучал по полу лакированными ботинками. – Проведите вскрытие, отдохните пару часов, а затем заступайте на дежурство.

Он похлопал меня по плечу и пошел дальше по коридору. Удивительный человек. То он кажется сволочью, то совсем наоборот. Именно благодаря его приглашению я приехал работать сюда. Помню, как обнаружил на пороге родительского дома запечатанный конверт, на котором в строке отправителя был указан только адрес больницы. Не имея ни малейшего представления о содержимом, я сразу же вскрыл конверт и извлек из него аккуратно сложенный пополам плотный лист бумаги. Ознакомившись с текстом, я был сильно удивлен, так как никогда прежде не слышал ни о Морано, ни о ком-либо из других сотрудников больницы. Поначалу я даже не воспринял приглашение всерьез, но затем, все хорошенько обдумав, решил рискнуть, ведь зарплату предлагали на порядок выше, чем я получал в родном городе. Когда я впервые оказался в кабинете Морано, то увидел его сидящим в большом кожаном кресле за дубовым лакированным столом. Его халат висел на вешалке, а сам он был одет в строгий темно-синий костюм в полоску. Мое появление заставило Морано отвлечься от бумаг: «Вы по какому вопросу, молодой человек?» Когда я представился и сказал, что приехал на собеседование, Морано смерил меня взглядом, подозрительно хмыкнул и откинулся на спинку кресла. На протяжении всего нашего разговора он ритмично стучал пальцами по столу, чем меня, конечно, нервировал, но я старался не подавать виду. До последнего момента у меня не было никаких предположений относительно того, какое решение примет Морано. И если бы он, поблагодарив меня за приезд, сказал, что больница не нуждается в новых врачах, я бы ни капельки не удивился. Но вместо этого он улыбнулся и коротко сказал: «Вы приняты».

Поддавшись воспоминаниям, я не заметил, как добрался до раздевалки для врачей. Здесь, как обычно, никого не было. Из двух лампочек горела только одна, и поэтому в помещении царил полумрак. Не позволяя себе ни на что отвлекаться, я быстро переоделся и пошел в морг. Светлый первый этаж больницы от мрачного морга отделяли только два лестничных пролета. С каждой ступенькой становилось все холоднее и все сильнее чувствовалась безысходность, скрываемая за толстыми кирпичными стенами. Я ощутил, как на лбу у меня выступил холодный пот, а по телу пробежала легкая дрожь. Раньше со мной никогда такого не было.

Добравшись до цели, я открыл дверь, и в лицо ударила волна холода с запахом формалина. Рука начала искать выключатель, но это было лишним, поскольку санитары оставили свет включенным. Это не сразу дошло до меня, поскольку мне определенно становилось хуже. Мир казался нереальным, а я был единственным зрителем в огромном пустом зале. И вот я стою на пороге морга. Представшая передо мной картина поразила меня до глубины души. Я увидел ровно то, что видел вчера. В помещении лежало три тела – старика Жан-Луи, Чарльза Берингема, которого здесь не должно было быть, и молодой девушки.

– Что за чертовщина? Как это возможно? – спросил я неизвестно у кого и зажмурился.

Мне нужно было успокоиться и унять дрожь: «Все хорошо, все в порядке. Мне только показалось».

Я открыл глаза и увидел, что возле тела Чарльза стоит врач, который вскрывает его грудную клетку. Я застыл на месте, не имея возможности пошевелиться. Дыхание участилось, а сердце колотилось так сильно, что казалось, будто оно сейчас вырвется из груди и упадет на холодный кафельный пол, чтобы сделать еще несколько ударов и превратиться в прах. Не знаю, как долго я простоял неподвижно, но в какой-то момент врач обернулся, и я увидел самого себя. Да! Я увидел себя, проводящего вскрытие Чарльза Берингема день назад.

Вчера все было точно так же, и тело Жан-Луи находилось в морге, но я не знал, кто он, поэтому не обратил на него ни малейшего внимания. Если бы я только знал, если бы я мог вернуться назад. Вчера я видел часть будущего, а сейчас передо мной возникло прошлое. Но девушка… Кто она? Ее лицо было скрыто волосами.

Я стоял и смотрел в глаза самому себе. Все замерло. На долю секунды мне показалось, что времени больше нет – оно просто исчезло.

Чарльз Берингем, преодолевая трупное окоченение, повернул ко мне голову и произнес: «Что с тобой, Саймон? Ты побледнел».

Что со мной? Я закрыл руками уши и съехал по стене на пол. Гул нарастал. С большим трудом мне удалось слегка приподнять голову, чтобы посмотреть на происходящее. В глазах поплыло, и все, что я смог увидеть, – это улыбающееся лицо мертвого Чарльза, который и не думал отворачиваться. Я отключился.

Даже находясь без сознания, я ощущал дрожь в теле и знал, что Чарльз продолжает смотреть на меня. Это невозможно, но я действительно все это чувствовал.

– Саймон, Саймон, очнись, – раздался голос где-то рядом со мной.

Я открыл глаза. Передо мной на корточках, держа в руках нашатырный спирт, сидел Владимир Волков.

– Саймон, ты меня слышишь?

– Да, – с большим трудом удалось мне произнести. – Помоги мне сесть.

– Давай, я лучше помогу тебе добраться наверх, а там уже ляжешь на диван.

Легким движением он поднял меня с пола и потащил к выходу. Я пытался помочь ему, но ноги не слушались. С большим трудом мы все-таки преодолели лестницу и медленно пошли по коридору.

– Доброе утро, доктор Брис! Не правда ли, сегодня чудесное утро? – услышал я голос и смех Фрок Кёллер.

– Заткнись, жаба, – грозно ответил ей Волков.

– Что? Да как вы смеете?

– Я не буду повторять три раза, чтобы ты поняла. Поэтому лучше услышь меня сейчас. Заткни свою пасть и читай газету!

Не знаю, что было потом, но мне показалось, будто бы она вскочила со своего места и куда-то побежала. Возможно, к Морано, чтобы пожаловаться на поведение Волкова. Я даже не мог поднять голову, чтобы посмотреть, где мы. Волков дотащил меня до какого-то дивана, и я упал как мешок с мукой.

– Что с тобой случилось-то, Саймон? Крови испугался? – спросил Волков, подкладывая мне под голову подушку.

– Я… нет. Я… я видел Чарли, – речь путалась, хотя в голове звучала более убедительно.

– Спасибо, все понятно. Очень доходчиво объяснил. Сейчас тебе надо поспать, а я все сделаю. Я слышал о Жан-Луи, так что не волнуйся. Вскрытие проведу в лучшем виде.

Он осмотрел меня и сделал какой-то укол. Я все еще не мог прийти в себя и собраться с мыслями. Чувство полного истощения не отступало, а, наоборот, поглощало все больше и больше. Но даже при этом раскладе спать не хотелось. Я чувствовал себя будто одноклеточное, барахтающееся в жидкости. Еще несколько минут Владимир побыл со мной, а затем громко позвал медсестру, но та не отозвалась.

– Вот скотина твердокостная, – вздохнув, произнес он и ушел.

Постепенно я погрузился в легкую дремоту, напоминавшую ощущение, когда находишься под водой с закрытыми глазами. Контролировать себя не получалось, меня окружали непонятные звуки, а в кабинете было настолько душно, что казалось: еще секунда, и я сварюсь. Когда я в детстве не мог уснуть, мама сидела рядом до самого утра и рассказывала невероятные истории о путешествиях по сказочным землям. У меня была одна любимая сказка о том, как мальчик вместе со своей сестрой отправился в таинственный мир под кроватью, чтобы побороть свои страхи. Эта сказка придавала мне сил, и я до сих пор частенько вспоминаю ее. Автора книги звали… Жан-Луи.

Я вскочил с дивана как ни в чем не бывало. Тело было полностью подвластно разуму, гул и слабость прошли. Неужели автор моей любимой детской книги жил совсем рядом, а я не знал этого? Неужели именно он умер сегодня ночью и я не смог его спасти?

Я выскочил из кабинета и быстрым шагом направился к моргу. Фрок Кёллер на посту не было – видимо, она так сюда и не вернулась. На больших круглых часах, висевших над местом дежурной медсестры, было восемь тридцать пять утра.

На момент моего появления Волков уже закончил вскрытие и мыл руки. В морге было только одно тело – Жан-Луи. Увидев меня, Владимир улыбнулся.

– Привет, соня. Как себя чувствуешь?

– Намного лучше, спасибо. А здесь больше никого не было? – осторожно спросил я.

– В каком смысле? Кого ты еще ожидал увидеть? – Он удивленно обвел взглядом пустое помещение.

– Я имею в виду тело. Кроме Жан-Луи больше никого?

– К счастью, никого. А почему ты спрашиваешь?

– Если я тебе скажу, ты посчитаешь, что я псих.

– Прекрати. Врачам можно доверять.

– Когда я сегодня зашел в морг, то увидел три тела: Жан-Луи, Чарльза Берингема, вскрытие которого я проводил вчера, и молодой девушки. Потом мне показалось, будто бы я вижу самого себя и что Чарльз говорит со мной.

Вытирая руки, Волков очень внимательно слушал мой бред. Не говоря ни слова, он отбросил полотенце, подошел ко мне и взял за запястье, чтобы измерить пульс.

– Ты сегодня таблетки какие-нибудь принимал?

– Да, обезболивающие. Очень сильно болела голова.

– Наверняка принял не одну таблетку, а потом еще и выпил. Просто от тебя несет, как от бутылки виски.

Он был прав. Странно, что Морано и Кёллер ничего не почувствовали. Хотя, как я слышал, у Морано были большие проблемы с обонянием.

– До этого я спал несколько часов, а вечером напился так, что ничего не помню.

– И после этого ты удивляешься, почему тебе стало так плохо?

– Но это было настолько реально!

– Не сомневаюсь. Давай тут все закончим и пойдем выпьем чаю или кофе, – сказал Волков и подошел к маленькому письменному столу.

– Так что показало вскрытие?

Он оглянулся и покачал головой.

– Здесь и без вскрытия все было понятно. Он был стар, Саймон. Его время пришло.

Пока Волков заполнял заключение о смерти, я подошел к телу Жан-Луи и приподнял простыню, которой он был накрыт. Его лицо казалось более молодым, чем несколько часов назад. Часть морщин разгладилась, а губы расплылись в довольной улыбке. В такие мгновения может показаться, что смерть не так уж и страшна, но, к сожалению, нельзя говорить об этом наверняка.

– Знаешь, я понял, что вырос на его книгах, – обратился я к Волкову. – Пока пытался уснуть, вспомнил одну из сказок, которые читала мне мама. Ее автором был Жан-Луи. Почему я раньше этого не знал? Почему я не понял этого, когда Антонио рассказывал мне о старике?

– Такое бывает достаточно часто: вроде бы все очевидно, но ты не замечаешь или не хочешь замечать. – Волков отложил в сторону бумаги. – Я закончил. Пойдем наверх, у меня есть отличный чай.

– Действительно отличный?

– Понятия не имею, но так говорят.

– А как тебе кажется?

– Я не пью чай, – со смехом сказал Владимир. – Предпочитаю что-нибудь покрепче.

Когда мы оказались на первом этаже больницы, мимо тяжелой походкой проследовала Фрок. Она даже не обратила на нас внимания. Жаль, но порой в жизни встречаются такие люди, как она, и особенно это неприятно, если работают они в больницах. Нельзя сказать, что конкретно делает их столь злобными и черствыми. Вполне вероятно, что это вовсе не их вина. У меня была одна подруга детства – прекрасная, добрая девочка. В школе над ней многие издевались из-за ее бедной семьи. Я защищал ее как мог, но это не помогло. Сейчас она работает в полиции в нашем родном городе, и все его жители уверены, что более злобную тварь трудно найти. Только дело в том, что они сами виноваты в том, кем она стала. Вся ответственность лежит на тех, кого в обществе принято считать хорошими людьми. Может быть, у фрау Кёллер точно такая же история.

– Владимир, задержитесь на секунду! – раздался голос Морано.

– Нажаловалась, мегера, – констатировал Волков, глядя на Фрок.

– Не нажаловалась, а поступила согласно правилам! – негодовала немка.

Неспешным шагом Энрике Морано подошел к нам, поправил очки на носу и, постукивая пальцами по какой-то папке, обратился к Волкову:

– Почему вы позволяете себе грубить фрау Кёллер?

– Грубить? Да что вы! Я ей нисколько не грубил, а просто, назвав вещи своими именами, предложил заткнуться.

– А по какой причине?

– По причине того…

– Мне стало плохо в морге, – встрял я в разговор, – и Владимир дотащил меня до дивана, а фрау Кёллер начала издеваться.

Морано повернулся к Фрок и покачал головой. Она на секунду растерялась, но потом, взяв себя в руки, стукнула по столу:

– Я не издевалась, а задала такой же идиотский вопрос, который он задал мне с утра!

– И что же за вопрос? – спокойным, размеренным тоном спросил главврач.

– Это не имеет значения! Их обоих надо наказать! – не унималась медсестра. – От него же еще и спиртным несет!

– Какой вопрос, доктор Брис? – понимая, что ответа от нее не дождаться, спросил Морано у меня.

– Не правда ли, сегодня чудесное утро?

– И правда идиотский. Вам лучше, Саймон? – К счастью, Морано проигнорировал слова Фрок про алкоголь.

– Да, намного.

– Лучше отпустите его домой, – твердо произнес Волков. – Ему сегодня не стоит работать, он и так много пережил, а я отдежурю за него.

– Это уже сами решайте, кто останется, – махнул рукой Морано и снова повернулся к Фрок Кёллер: – А вас, фрау, я ожидаю у себя в кабинете через двадцать минут. И только попробуйте начать нести ту же ересь, что и сейчас.

Энрике Морано снова поправил очки и пошел обратно к себе. Фрок негодовала, от злости она даже покраснела, а ноздри у нее раздулись, как у быка перед атакой, но она молчала. Волков нарисовал в воздухе сердечко и послал ей воздушный поцелуй.

Кабинет Волкова по размерам был ничуть не больше моего, однако производил колоссальное впечатление. Два книжных шкафа, кушетка, дубовый стол и кожаное кресло. На столе стояла пепельница, доверху забитая окурками, и от этого в кабинете стоял стойкий запах крепкого табака. Я сел на кушетку, а Волков пошел в столовую, чтобы попросить кипятку.

Этот русский казался странным. Мне говорили, что после смерти друга (как я теперь знаю, речь шла о Майкле) он сильно изменился: стал более скрытным, серьезным и в чем-то даже жестоким. Черные короткие волосы, большие зеленые глаза и густая щетина придавали ему особо суровый вид. Однако стоило мне поговорить с ним несколько минут, как стало понятно, что на самом деле он хороший человек, который готов помочь в трудной ситуации.

У него на столе лежала маленькая книга. Это был томик стихов на русском языке. На обложку издатель поместил фотографию молодого мужчины с трубкой в зубах.

– «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль, то ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь»¹, – процитировал Волков, вернувшийся из столовой и увидевший, что я рассматриваю его книгу.

– Кто это? – спросил я, указывая на фотографию на обложке.

– Сергей Есенин, – ответил Владимир, наливая кипяток из железного кувшина в чашки.

– Судя по фотографии, ему лет двадцать?

– Нет. Тут ему около двадцати пяти.

– А сколько ему сейчас?

– Сейчас было бы больше шестидесяти. Он умер в конце тысяча девятьсот двадцать пятого года. Одни говорят, что его убили, а другие твердят, что он повесился. Таково наказание за талант. Многие известные талантливые люди завершали жизнь раньше срока, сходили с ума либо становились алкоголиками. Тяжелая это штука – талант.

Волков отставил кувшин в сторону и уселся в свое кресло, закинув ноги на стол. Из кармана возникла пачка сигарет, и одна из них тут же оказалась у него во рту. Вспыхнувший огонек спички поджег краешек сигареты, выпуская на волю густой дым. За окном раздался удар грома, и дождевые капли забарабанили по стеклу. Это странное и тяжелое утро казалось мне бесконечным. Волков молчал, выпуская дым кольцами, а я не спеша попивал горячий чай.

– Ты же сказал, что не пьешь чай? – спросил я его.

– Я соврал. На самом деле пью, но уж очень его не люблю. – Волков скорчил гримасу.

– А ты был знаком с Жан-Луи?

– Конечно, был. Мы частенько с Майклом бывали у него. Играли в шахматы, разговаривали, читали стихи. Только это было так давно, что кажется сном. Последний раз я был у него через пару дней после похорон Майкла. Я полагаю, что ты знаешь, о ком я говорю?

– Ты про Майкла? Да, знаю.

– Неудивительно. Ты же живешь рядом с Антонио.

– А почему ты больше не приходил ни к Антонио, ни к Жан-Луи?

– С Антонио мы иногда видимся. Правда, это случается нечасто – когда мы сталкиваемся на улице. А к Жан-Луи я не мог больше приходить из-за того, что наши встречи сразу навевали воспоминания. Теперь мне стыдно перед ним, но изменить я ничего не могу. На самом деле, думаю, он меня понимал и нисколько не обижался, что я так поступил.

Волков потушил сигарету и сразу же закурил новую. Дождь за окном становился сильнее, а раскаты грома все чаще. Впервые этой осенью пошел дождь, да еще такой сильный. Погода к концу сентября начала серьезно портиться. Я поставил чашку на стол и улегся на кушетке.

– Вы ведь с Майклом были хорошими друзьями?

– Да, были. Дело в том, что во многом мы были с ним очень похожи. Именно поэтому так легко и сдружились. Все изменилось в августе пятьдесят второго года. – Волков резко замолчал. – Тебе же, наверное, неинтересно?

– Нет-нет. Продолжай.

– Тогда он тяжело заболел, но не физически. Выражаясь простым языком, у него начала ехать крыша. Он лег в психиатрическую больницу, что в соседнем городе, но пробыл там всего неделю или две. После этого он вернулся к работе. Но я видел уже совсем другого Майкла Лоурена. Про то, что с ним в итоге случилось, я думаю, ты знаешь. До сих пор не могу забыть его лицо, когда готовил тело к похоронам. Это было лицо страдальца и мученика, а его тело от удара о скалы чуть ли не превратилось в кашу. Множество переломов, глубоких порезов, а рука болталась только на сухожилиях. Для меня это было самое тяжелое испытание в жизни. Когда я увидел тебя сегодня, то почему-то вспомнил его после психушки. Особенно после того, как ты рассказал про свои галлюцинации. Ты не волнуйся, тебе надо просто как следует выспаться, отдохнуть, и ты придешь в себя.

Мой собеседник встал из-за стола и подошел к одному из шкафов, в котором лежало множество папок и различных бумаг. Он взял одну из папок и достал из нее небольшую фотографию, которую протянул мне. На фотографии были изображены Волков и еще один врач в белом халате.

– Это Майкл? – спросил я, на что Владимир утвердительно кивнул.

Майкл стоял сложив руки на груди и гордо подняв голову. Вот каким он, оказывается, был – высоким, стройным, с густыми темными волосами. Я представлял его совсем иначе. На обратной стороне фотографии было написано: «Моим спасителям на память от Джузеппе Пануччи. 15 июня 1952 года». Прошло всего лишь четыре года, а так много всего изменилось. На фотографии я вижу двух счастливых сильных людей. А сейчас? Майкла уже нет в живых, а Волков очень сильно изменился – по фотографии особенно заметно. Из молодого веселого парня он превратился в «старикашку» средних лет, страдающего от шрамов прошлого. Насколько же в жизни важно уметь прощать других и самого себя. Уметь смириться и оставить все в прошлом. А если тащить весь этот груз на себе, то рано или поздно сломаешься, как тонкая веточка. К сожалению, я тоже не умею забывать. Мое прошлое преследует меня и днем и ночью. Хотя чему здесь удивляться? Я и есть продукт этого прошлого.

Долгое время в кабинете царило молчание. Владимир стоял у окна и смотрел на дождь, докуривая очередную сигарету, а я никак не мог оторваться от фотографии.

– Я обязательно приду на похороны Жан-Луи, – вдруг произнес Волков. – Пожалуй, это все, что я могу теперь сделать.

– А можно еще вопрос?

– Можно, конечно.

– Что стало с Франческой и Мэри?

Волков обернулся. Его серьезный, тяжелый взгляд буквально придавил меня к земле.

– Она вышла замуж за американца, приезжавшего к нам, чтобы договориться об открытии завода по производству какой-то дряни.

– Ты его видел?

– Один раз. Мы с Майклом помогали им грузить чемоданы, когда Франческа с дочкой уезжали от Жан-Луи. Как же звали американца… Сэм, Сэм Браун, по-моему. Ты бы слышал его надменный тон, а какой наглый вид у него был! В какой-то момент мне страшно захотелось дать ему по морде, но Майкл остановил меня.

– Почему?

– Чтобы этого не видела Мэри, ведь американец должен был в скором времени стать ее отчимом. Как оказалось, этот человек вел себя нагло со всеми, кто не входил в круг его семьи. А все, что касалось семьи, было для него святым. А теперь представь, каково было бы Мэри, которую увозят от родного отца, если бы ее отчиму дал по морде тот, к кому она хорошо относилась. Ладно. Не бери в голову. Я думаю, тебе надо поехать домой и выспаться. А мне пора на дежурство. Но за то, что я сегодня работаю за тебя, у меня будет одна просьба.

– Интересно, какая?

– Завтра или послезавтра съезди к одному пациенту. Сам он добраться до больницы не может и ложиться в нее отказывается.

Волков достал из стола медицинскую карту и кинул мне. Судя по адресу, пациент жил на окраине города в одном из старых домов. Завтра постараюсь до него добраться, если, конечно, погода не станет еще хуже.

Попрощавшись с Волковым, я вышел из его кабинета в коридор, где не было ни души.