Читать книгу: «Государь», страница 2

Обыкновенно в таких случаях дело происходит так. Как только могущественный иноземец вступает в чужую страну, как все наиболее слабые окрестные правители присоединяются к нему из зависти к тем, кто прежде был сильнее их. Но предусмотрительный государь может не опасаться этого. Он всегда сумеет привлечь к себе этих слабых правителей разными ничтожными уступками их самолюбию, и тогда они охотно становятся защитниками его интересов. Но при этом, конечно, он не должен забывать, что нельзя допускать ни одного из этих слабых правителей к слишком большой власти. А если бы с кем-то из них это и случилось, то государю легко, при помощи своих войск и расположения других мелких правителей, тотчас же ему воспрепятствовать, оставаясь, таким образом, самым полновластным господином между всеми окрестными странами. Правитель, не соблюдающий этого образа действий, обыкновенно очень скоро лишается завоеванной страны или если в ней и удерживается, то встречает для своей власти бесконечные препятствия и неприятности. Римляне старательно соблюдали все эти правила в отношении к завоеванным ими землям: они основывали колонии, поддерживали менее могущественных соседей, не допуская усиления их могущества, и препятствовали водворению в завоеванных странах всякого влияния могущественных иноземцев. Для доказательства достаточно одного примера – действий римлян в Греции. Они поддерживали этолийцев и ахейцев, ослабляли Македонию, прогнали Антиоха и, несмотря на все услуги, оказанные римлянам этолийцами и ахейцами, не позволяли им усиливаться. Все усилия Филиппа приобрести их дружбу не увенчались успехом, пока им не удалось его унизить, и все могущество Антиоха не могло принудить их согласиться с тем, чтобы он владел хоть клочком земли в Греции.

Римляне в этом случае поступали именно так, как обязаны действовать все прозорливые правители, проявляя заботу об устранении не только настоящих, но и всех возможных в будущем затруднений. Используя для этого все меры, какие им подсказывало благоразумие, ибо только предвидя зло заблаговременно, можно его избежать. Если же ждать его приближения, то можно потерять благоприятное время для противодействия ему, подобно тому, как, запуская болезнь, можно довести ее до неизлечимости, когда уже никакое лекарство не в состоянии помочь. Чахотка, о которой врачи говорят, что она вначале трудно распознается и легко излечивается, а в конце распознается легко, но лечить ее трудно, – весьма подходящий пример к моим рассуждениям.

И в делах государств мы видим то же самое: если зло предвидится заблаговременно (что доступно, конечно, только правителям мудрым), то уничтожить его можно быстро, если же, по небрежности, дать ему возможность усилиться до того, что оно сделается очевидным для всех, – побороть его становится уже делом почти невозможным. Римляне, обычно предвидя зло заранее, всегда удачно ему противодействовали. Они не позволяли ему развиваться даже в тех случаях, когда это угрожало им войною, зная, что всякое промедление при этом могло пойти на пользу только их врагам. Поэтому они объявили войну Антиоху и Филиппу в Греции, чтобы предупредить необходимость защищаться от них в Италии, и хотя могли избежать этих обеих войн, но не избегали их. Они не придавали значения словам, так часто повторяемым современными мудрецами: пользуйся преимуществами времени. Они предпочитали преимущества силы и благоразумия, зная, что время может приносить с собой как добро, так и зло.

Но возвратимся к Франции и посмотрим, было ли ею сделано что-либо из того, о чем мы говорили. Мы рассмотрим действия Людовика [XII], а не Карла [VIII], так как сохранение первым на более продолжительное время своего владычества в Италии дает нам большую возможность проследить весь его образ действий. При этом мы ясно увидим, что он поступал совершенно противоположно тому, как должен был бы поступать, чтобы сохранить за собой господство над страной. Людовик XII получил возможность проникнуть в Италию благодаря помощи честолюбивых венецианцев, которые рассчитывали при этом захватить половину Ломбардии. Я далек от осуждения этой связи Людовика с венецианцами, так как он, желая утвердиться в Италии, не только не имел в то время в ней никаких друзей, но, напротив, из-за поведения своего предшественника Карла вынужден был не выбирать себе союзников, а пользоваться тем, что предлагали ему обстоятельства. И его планы успешно бы осуществились, не наделай он всяких других ошибок.

Заняв Ломбардию, он быстро восстановил репутацию Франции, которой лишил ее Карл: Генуя пошла на уступки, Флоренция стала его союзницей, маркиз Мантуанский, герцог Феррарский, дом Бентивольи, графиня Форли, правители Фаэнцы, Пезаро, Римини, Камерино, Пьомбино, города Лукка, Пиза, Сиена – все наперебой искали его дружбы. Венецианцам стало ясно, что, дав французскому королю стать властителем двух третей Италии ради приобретения себе двух городов в Ломбардии, они совершили безрассудную ошибку.

При таких обстоятельствах Людовику XII совсем нетрудно было бы поддерживать в этой стране свое влияние, если бы он сумел осуществить на деле те благоразумные правила, которые изложены нами выше. Для этого ему было бы необходимо принять под свое покровительство и оказывать деятельную защиту многочисленным мелким владетелям, искавшим его дружбы. Все они были слабы и, боясь нападений – одни со стороны пап, другие со стороны венецианцев, – поневоле должны были бы стараться быть с ним заодно, а такой союз был бы для него достаточным, чтобы бороться успешно с теми владетелями, у которых еще оставалось какое-либо могущество.

Но он, едва вступив в Милан, стал действовать совершенно противоположно, оказав помощь папе Александру в захвате Романьи. Он не видел, что, поступая таким образом, действовал против себя самого, ослабляя себя потерей союзников, которые так желали его дружбы, и усиливая власть пап, которым помогал присовокупить к их духовной власти, и без того огромной, еще и столь же значительную власть светскую.

За первой ошибкой последовали другие, так что ему пришлось самому отправиться в Италию, чтобы положить предел честолюбиво-завоевательным стремлениям папы Александра и воспрепятствовать желанию того подчинить Тоскану своему владычеству.

Но и это еще не все. Не удовольствовавшись тем, что, возвеличив могущество церкви, он лишился своих союзников, Людовик пламенно желая овладеть Неаполитанским королевством, решился разделить его с испанским королем. Таким образом, будучи до тех пор единым, неограниченным властелином Италии, он сам нашел себе соперника, помогать планам которого могли все честолюбцы и недовольные. Он вполне мог оставить на троне неаполитанского короля, который без сопротивления согласился бы быть его данником, но он сверг его и помог взойти на престол сильному испанскому королю, который его самого мог в любое время прогнать из Италии.

Страсть к завоеваниям – дело, без сомнения, весьма обыкновенное и естественное: завоеватели, умеющие достигать своих целей, достойны скорее похвалы, нежели порицания. Но намечать планы, не будучи в состоянии их осуществлять, и неблагоразумно, и нелепо. И если бы Франция имела достаточно сил для завладения Неаполем, то она имела бы право к этому стремиться, но не имея на это достаточно сил, было неразумно даже и затевать такое предприятие, а тем более разделять это королевство. И если раздел Ломбардии с венецианцами извинителен, как единственная мера, которая могла помочь ему вступить в Италию, то последнее разделение, не имевшее никаких важных, побудительных причин, положительно извинить невозможно.

Итак, Людовик XII сделал в Италии пять основных ошибок: он совершенно задавил слабых правителей и усилил могущество сильнейшего, ввел в Италию весьма могущественного чужеземного государя, не перенес туда своей резиденции и не укрепился там основанием колоний. Все эти пять ошибок не повлекли бы, однако, за собой немедленного падения его власти, по крайней мере, при его жизни, если бы он не присоединил к ним шестой и самой важной, то есть не вознамерился бы отнять власть у венецианцев. Мысль ослабить их была бы вполне разумной и даже необходимой, если бы предварительно он не возвысил власти церкви и не призвал в Италию испанского короля. Но сделав уже то и другое, он не должен был соглашаться на дело, грозившее гибелью для венецианцев, так как до тех пор, пока их могущество не было нарушено, они служили оплотом против покушений на Ломбардию и не допускали бы никого завладеть ею. И конечно, никому бы и не пришло в голову отнимать Ломбардию у Франции с тем, чтобы уступить ее Венецианской республике. Бороться же против соединенных сил Франции и Венеции едва ли у кого хватило бы духу.

Если бы кто-нибудь вздумал извинять отдачу Людовиком Романьи папе, а Неаполя испанскому королю тем, что он делал это для избежания войны, то я уже говорил о том, что никто из правителей не должен ради избежания войны допускать усиление зла. В этом и заключается опровержение, так как война в такой ситуации не избегается, а только откладывается на время и во вред самому же неблагоразумному правителю.

Если бы кто-нибудь стал объяснять эту отдачу как исполнение обещания Людовика папе в благодарность за расторжение своего брака и ради получения кардинальской шапки архиепископом Руанским, то на это я отвечу далее в моей книге, где покажу, как надо смотреть на обещания государей и каким образом они их исполняют.

Итак, Людовик XII потерял Ломбардию потому, что не считался ни с одним из тех правил, которые обыкновенно соблюдают те завоеватели, которые хотят приобретаемые провинции сохранить за собою. В этом нет ничего удивительного, напротив, так должно было случиться сообразно с логикой и естественным ходом вещей.

Я был в Нанте в то время, когда Валентино (как называли тогда Цезаря Борджа, сына папы Александра VI) занимал Романью. Архиепископ Руанский, с которым я рассуждал об этих событиях, сказал мне, что итальянцы ничего не смыслят в военном деле. На это я заметил ему, что французы столько же понимают в политике, так как если бы они в ней хоть что-нибудь понимали, то никогда не допустили бы возвышения церкви до такого уровня могущества. Опыт же показал, что увеличение могущества церкви и Испании в Италии было делом Франции, а в нем заключалась и ее собственная погибель. Из всего этого можно вывести то общее правило, почти безошибочное, что каждый государь, оказывая услугу другому правителю и значительно увеличивая могущество его, работает на свою погибель. Так как для достижения цели он использует силу или искусство, то оба этих качества начинают казаться тому, кому он помог приобрести могущество, подозрительными и опасными.