Читать книгу: «Моя жизнь: до изгнания», страница 7

Визит к маршалу Жукову

Быть комендантом Бранд-Эрбисдорфа моего отца тяготило. Понимая, что заслужил более почётное место, он решил обратиться к маршалу Жукову. Разумеется, маршал будет рад увидеть своего боевого соратника и порученца вместе с красавицей женой и детьми – сыном и дочерью. И вот семейство Шемякиных едет на поезде из Германии в Москву на встречу с легендарным маршалом.

Перед визитом мама пичкает меня с сестрёнкой Таней апельсинами, конфетами, мандаринками, чтобы мы не хватали ничего во время десерта и вели себя прилично. И ещё долго-долго объясняет, как нам надо держать себя в гостях у маршала. Мать в роскошном вечернем платье, отец в парадном мундире. Сестрёнка нарядная, с большим бантом на голове, а я в ученическом кителе с подшитым белым воротничком и в отутюженных брюках. Все при параде, едем на квартиру к маршалу в знаменитый Дом на набережной.

Миновав охрану, поднимаемся к квартире маршала. Дверь открывает прислуга, пропускает нас в огромную прихожую и удаляется, не предложив снять верхнюю одежду. Минут пять мы стоим молча в прихожей, неожиданно открывается боковая дверь, и из неё выползает небольшого росточка толстая женщина, коротко стриженная, с круглым одутловатым лицом. Окинув нас подозрительным взглядом, бросает небрежно отцу: “А, Миша, это ты? А это кто с тобой?” Отец бодро рапортует коротышке – супруге маршала (отец называет её Диевной), что это его жена Юля, актриса, и сын с дочкой. Красавица мама с достоинством кивает Диевне, и той становится всё ясно. Маршалу не надо знакомиться с этой актрисой, уж слишком невыгодно она будет её оттенять.

Не приближаясь к нам, не протянув руки, маршальша тянет, обращаясь к отцу: “Георгий последнее время так людей боится…” И уже – нам: “А вы сходите напротив в военторг, чего-нибудь посмотрите”. Моя сестрёнка вдруг выпаливает: “А сегодня военторг закрыт”. – “Ну так погуляйте вокруг него, – отвечает коротышка, и опять отцу: – А ты, Миша, посиди здесь, подожди, пока придёт Георгий Константинович”.

Мама с побелевшим от гнева лицом берёт нас за руки, и мы, не попрощавшись, уходим. Холодно. Мы стоим у военторга. Сколько ждать, что делать? И ровно через несколько минут перед нами появляется отец. “Миша! А как же Жуков?!” – восклицает мама. “Знаешь, Юля, я подумал, а пошли они все…” И мы возвращаемся в этот же день обратно в Бранд-Эрбисдорф. Увы. Обед с маршалом не состоялся.

Рижское комендантство

Похоже, маршалу Жукову было всё-таки не очень приятно узнать о несостоявшейся встрече, и следствием этого стало неожиданное назначение отца на должность коменданта столицы Латвийской Советской Социалистической Республики – города Риги.

Да, Рига – это вам не Бранд-Эрбисдорф! Большой красивый город. Красавица Даугава, несущая свои воды. Это вам не Мульда. По Даугаве ходят большие корабли, снуют катера, а на водной глади Мульды даже лодки не увидишь.

В должность коменданта отец должен вступить через пару месяцев, пока не истечёт срок предыдущего коменданта. Мы переезжаем. Отец днём знакомится с предстоящими обязанностями. Мама увлечена сочинением детских стихов и бегает по разным издательствам, читая свои стихи редакторам и слушая чтение других начинающих поэтов, жаждущих печататься.

В стихах часто фигурировал её сын, то бишь я. Аппетит у меня был неважный, но сладкое я любил. Одно из стихотворений, обидевшее меня, помню:

 
Посмотрите на мальчишку,
Как мальчишка этот глуп.
Перед ним стоит тарелка,
А в тарелке стынет суп.
 

“Ну почему, если мальчик не хочет есть суп, он сразу должен называться глупым?” Но мама с выражением читала дальше:

 
Я хочу, чтоб на обед
Подавали мне конфет… и т. д.
 

Одна престарелая поэтесса, явно из “тех”, смешила маму до слёз своими опусами, которые она с чувством читала перед редколлегией. Стихи, как и старомодно одетая дама, были явно не ко двору. Дослушать до конца ни одно из них редакторы не хотели. Но первые строки из двух поэм мама запомнила и прочла нам, копируя голос и декламацию этой дамы.

 
Я только час тому назад вдыхала
Сусаль твоих погон.
 

И второе:

 
Страданий Иисуса Христа
народу было мало…
 

Циркачка тётя Женя

Мама знакомилась с соседями, мечтала, что будет, как жена коменданта, бесплатно бывать в театрах на всех спектаклях, на всех балетах. Отец скучал по вечерам и думал о выпивке, но крепился, поскольку серьёзность высокой должности, к которой он готовился, пьянство исключала. Как вдруг в один из будних дней на пороге нашей квартиры появилась не совсем обычная компания. Дородная красавица блондинка в длиннополом пальто нараспашку, белокурые её волосы венчала лихо сдвинутая набок кубанка, под мышкой она придерживала могучей рукой небольшой бочонок, в котором что-то бултыхалось. По бокам стояли два мальчика в кепках, кургузых пиджаках и брюках, заправленных в резиновые сапожки. Один из них, что постарше, держал в руках скрипку со смычком, а младший – чёрный потрёпанный футляр от вышеозначенного музыкального инструмента.

Дородная дама шагнула в комнату и, обведя всех нас любовным взглядом, скомандовала старшему со скрипкой: “Вова! Играй!” Мальчик прижал скрипку подбородком, взмахнул смычком, и потянулась знакомая мелодия детской песенки. “А ты, Саша, пой!” – громко обратилась она к младшему. Тот встал рядом со скрипачом и тощим голосом запел: “Колокольчик золотистый, развернись надо мной! Мы летим, парашютисты, над страной, над страной!”

Поющий пустил петуха, скрипка взяла не ту ноту. “Фальшивите!” – вскрикнула дородная дама и, вырвав смычок, со всего маху треснула им каждого по голове.

Красавицей была тётя Женя, родная сестра мамы, а мальчики – мои двоюродные братья. Тётя Женя приехала к нам из Кишинёва с детьми погостить.

Отец выглядел довольным: красавица Женя, любительница выпить, была ему всегда по душе. Бывшая циркачка, впоследствии – жена полковника Василия Андреева, отсидевшего за неосторожную шутку по 58-й статье и находящегося в бегах по причине нежелания платить алименты сыновьям. Тётя, влюбившись в молодого цыгана из молдавских степей и пристроив сыновей в приличный интернат для детей военных, ушла в цыганский табор за своим возлюбленным, какое-то время вела кочевой образ жизни, принося в табор деньги, которые она зарабатывала пением и игрой на аккордеоне. Голос у неё был чудесный, музыкальное образование получила ещё в детстве. Но не то цыган ей надоел, не то она ему, тётя Женя решила вернуться к оседлой жизни и, забрав детей из интерната, дунула к нам в Ригу.

Приятные сюрпризы на этом не кончились. Буквально на второй день после приезда тёти в Ригу приехал на гастроли московский цирк во главе с магом и чародеем – великим Кио, со своими необъяснимыми чудесами, с десятками, если не сотнями лилипутов и лилипуточек. А ещё акробаты и акробатки, кони и дикие звери, умнейшие, преисполненные чувства собственного достоинства слоны из далёкой Индии. И все они – друзья и знакомые моей удивительной тёти Жени, когда-то разгуливающей в золотом трико, золотом цилиндре под куполом цирка на натянутом канате и играющей на сверкающем золотом саксофоне. Её ценили и любили и циркачи, и зрители. И конечно же – ей все рады, и нам тоже. А отец, будущий комендант города Риги, надо сказать, был большим любителем цирка. Добро пожаловать в наш цирк, товарищ комендант!

И вот благодаря тёте-циркачке я почти каждый день бываю в цирке, восторженно пожираю глазами чудеса, творимые незабвенным Кио. Лилипуты запихивались в громадный сундук, он на цепях поднимался под купол цирка, во время подъёма из приоткрытой крышки сундука высовывались головы лилипутов. Кио медленно поднимает руку с зажатым в ней большим чёрным пистолетом… Бах!!! Под куполом цирка раскрывается с двух сторон сундук, он просматривается насквозь… но лилипутов нет! Сундук пуст. Где же они?! А они, уже улыбаясь, протискиваются между рядами восторженных и ошеломлённых зрителей, раздавая букеты свежих цветов.

Да, блистательный советский цирк в то время был на высоте. Кони, слоны, тигры, львы, пантеры, обезьяны, попугаи, дрессированные пудели, акробаты, гимнасты, летающие под куполом… Но смотреть из зрительного зала – одно, а вот проникнуть за тяжёлый бархатный занавес, из-за которого возникают все эти чудесники, – совсем другое… Ты стоишь у клеток с подуставшими тиграми и львами, гладишь обезьянок, играешь с умнейшими пуделями, заговариваешь с болтливыми попугаями. Здороваешься с загадочным маленьким народцем, именуемым лилипутами. С восхищением смотришь на пробегающих мимо тебя тяжело дышащих акробаток, лица которых покрыты слоем грима, а по нему струятся капельки пота. И запахи, запахи! Ароматы циркового закулисья навсегда останутся в таинственной памяти чувствительных ноздрей моего носа. Сладковатый, манящий запах женской пудры, жирного грима мешается с запахом конского пота, конских яблок, с резким запахом мочи диких зверей. Запах джунглей, смешанный с ароматом женского будуара восемнадцатого века.

Разумеется, в будущем эти впечатления наложат свой отпечаток и на моё театральное творчество.

Тётя Женя, перезнакомив нас со всей цирковой труппой, была занята вместе с моей мамой устройством своего старшего сына в цирковое училище (убедившись, что у бедолаги проблемы со слухом и с мечтой о музыкальной карьере придётся расстаться). А отца я часто встречал за кулисами, где он подолгу беседовал с наездниками и наездницами, обсуждая с ними достоинства коней. Но больше времени он уделял здоровенным красавицам акробаткам и воздушным гимнасткам. Белокурые, длинноногие, рослые и – главное, что любил мой отец, – “маскалистые”.

Оценив их женские достоинства, отец решает устроить у нас на квартире ужин для цирковых артистов. Но, разумеется, всех циркачей наша – хоть и роскошная – квартира вместить не смогла, и отец приглашает десяток гимнасток и акробаток, а из цирковых особ мужского пола добрую дюжину… лилипутов! Стратегический план отца был, как и всё гениальное, прост. Полковник был невысокого роста, и этот факт малость удручал, не утешало даже, что рост его совпадал полностью с ростом обожаемого им Наполеона Бонапарта. Значит, никаких рослых мужчин в этот вечер! Рослые артистки – да! А на фоне крошечных лилипутов со старческими личиками он будет смотреться гигантом!

И вечер удался на славу! Какой, к чёрту, вечер, гуляли всю ночь до утра. Стол ломился от яств и дорогих вин. Вина, шампанское – это для слабого пола, а отец всю жизнь предпочитал всем напиткам водку. И после третьего стакана звенящий боевыми наградами китель вешается на спинку стула, а дальше, как и положено, отец, голый по пояс, демонстрируя атлетическое сложение, очаровывает пьяненьких акробаток, которые хохочут и, не обращая внимания на мою мать, жмутся к легендарному воину. Лилипуты, окосев после первой стопки и изрядно наевшись, начинают засыпать, сидя за столом. Перепившие гости время от времени бредут в туалет – кто блевать, кто облегчиться.

Сестрёнка Танечка уложена давно в кроватку, а её братец, которого в то время отец учил приёмам самбо, предлагает то одному, то другому лилипуту сразиться с ним на ковре. Лилипутам никак невозможно отказаться от борьбы с полковничьим сыночком, ведь пируют у завтрашнего коменданта города Риги… И вот пожилой лилипут с личиком ребёнка слезает со стула, идёт к вставшему в боевую позицию мальчугану, и – раз! ловкая подножка – и шестидесятилетний лилипут летит вверх тормашками и растягивается на ковре. Папаша, оглянувшись на сидящих за столом, горделиво бросает: “Сынок мой – настоящий джигит!”

А “джигит”, изваляв на ковре ещё парочку стареньких лилипутов, начинает тревожно смотреть на пьянеющего отца, расстроенную мать и на колющие и режущие предметы на столе, каждым из которых отец может убить его любимую маму. Но до ножей, вилок и шашек, развешанных на стене, дело не дошло. Отец поглощён общением с цирковыми дамами. Застолье продолжается. Адъютанты вносят новые блюда, тётя Женя играет на аккордеоне, поёт. Ей нестройно подпевают. Отец лезет под юбки хохочущим акробаткам. Мать громко корит отца, тот уходит в соседнюю комнату, выносит из неё трофейный немецкий резной ларец, в котором хранится чуть ли не двадцать восемь благодарностей от вождя и учителя. “Ты кого обижаешь, Юля?!” – и бьёт маму по голове этим ларцом. Антикварный ларчик разламывается, благодарности товарища Сталина рассыпаются по столу, залитому вином, а мамино левое ухо навсегда перестаёт слышать.

Итак, банкет удался! Поняв, что старший джигит становится немного диким, акробатки с гимнастками, пошатываясь, удаляются, прихватив с собой сонных пьяненьких лилипутов. Отец подолгу задерживает каждую из уходящих и прячет в карманы галифе бумажки с адресами и телефонами.

Факельное шествие

Но, к огорчению моего папаши и тёти Жени, гастроли московского цирка закончились. Великий чародей и маг Кио погрузил в сундук своих лилипутов, прихватил “маскалистых” акробаток и воздушных гимнасток, с ними умчались в Москву тигры, слоны, попугаи и прочая живность. Отец с тётей Женей прекращать выпивоны отнюдь не собирались. Красавица тётя каждый день навеселе, много хохочет, поёт, развлекает нас разными причудливыми словосочетаниями. “А ну быстро повторяйте: «Рим паку, рим пасе»!” Мы начинаем быстро повторять и через минуту хохоча орем на всю квартиру не очень приличные словечки. “Женя! Ну чему ты их учишь?!” – возмущённо кричит мама из соседней комнаты. “Ну подумаешь! – звучит в ответ. И снова: – А ну-ка быстро повторяйте слово «рис»”. И мы опять заливаемся весёлым смехом.

Нет! Тётя Женя положительно нам с сестрой нравилась. С ней весело. И мама зря на неё сердится, ведь от пьяного папы и не такие слова мы часто слышим. А на следующее утро тётя Женя предлагает нам слова новой песни. “Ну, все хором повторяем за мной: «Нас рано, нас рано, мама разбудила! С раками, с раками супом накормила! С ранцами, с ранцами, в школу проводила!»” Мы давимся от смеха и поём, орём эти дурацкие куплеты. Хорошо, что мама с отцом уехали на пару дней к новым знакомым. И нам с тётей Женей весело. Что она ещё придумает интересного?

А придумывает она вот что. Поздно вечером, когда детям полагается давно лежать в кроватках и спать, тётя Женя кормит нас пирожными, поёт не очень приличные, но развесёлые песенки, опустошает бутылку вина и громко объявляет: “Сейчас мы устроим факельное шествие!”

Час ночи, все магазины закрыты, где же достать факелы? “Сделаем сами!” – кричит подвыпившая тётушка. Со стены срывается один из ковров, и ножницами нарезаются из него полосы, с кухни приносятся швабры, палки от них тётя Женя раскалывает на две части, ковровые полосы накручиваются на один конец палки и прибиваются к ней. Затем в кастрюлю из-под супа наливается керосин, куда макаются ковровые полосы, прибитые к концу палок. Факелы готовы!

Мы одеваемся в пальтишки, тётя вручает каждому из нас по факелу, и – на ночную улицу. Там тётя Женя поджигает спичками факелы, они горят ярким пламенем, коптят и воняют. “За мной! – командует тётя Женя и запевает любимую песню батьки Махно: – Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить! Я – атаман! Все – за мной!” – кричит тётя Женя, и мы бодро вышагиваем за ней.

На улице пустынно, какие-то женщины испуганно метнулись в тёмную арку дома. Факелы дымят и коптят беспощадно, мы подпеваем, тётя в пальто нараспашку бодро шагает впереди, держа пылающий факел над головой. Мы идём по направлению к пустырю за домами. Груды мусора, среди которых протекает речушка, в ней мы гасим затухающие факелы и, довольные, бредём домой. Утром долго пытаемся отмыть копоть с наших лиц и рук. Мама отчитывает присмиревшую тётю Женю. Отец посмеивается и подмигивает провинившейся. А мы не понимаем: ну за что её ругать? Она устроила нам такой чудесный праздник.

Кое-что из Гоголя, кое-что из Бабеля

В один из вечеров отец явился изрядно выпившим. Мама сидела с новоприобретёнными подругами на кухне и, увидев, в каком состоянии папаша, уложила его в кровать и пошла проводить подруг, оставив меня присматривать за папой. Папа лежит в спальне поперёк кровати в белой ночной рубахе и белых кальсонах и время от времени привстаёт, опираясь на локоть, и кричит: “Немцы! Они двигаются на нас! Бурденко! Огонь! Огонь! Огонь!” (Эти пьяные инсценировки мама презрительно именовала бредом сивой кобылы.) Отцу становится дурно, я мечусь по дому в поисках ведра или таза и, не найдя, приношу из кухни медный тазик, в котором обычно варят на зиму варенье. Ставлю его на пол перед кроватью и не успеваю дойти до дверей, как тазик, с силой запущенный пьяным отцом, со свистом пролетает мимо моего виска, содрав с него кожу. Поверни я голову – и моя биография кончилась бы в тот вечер.

Вытирая кровь с виска, выбегаю из квартиры и вижу во дворе у дворницкой маму, всё ещё не распрощавшуюся с подругами. Мама в страхе смотрит на мой кровоточащий висок, подруги охают, ахают и надушенными платочками вытирают сочащуюся кровь. И в этот момент перед нами возникает фигура отца. Голый по пояс, в кальсонах, босой и со старинным кинжалом в руках. “А я тебя, Юля, повсюду ищу”, – с пьяной улыбкой говорит отец и затем заходит в дворницкую. Через застеклённую дверь мы видим, как отец гладит любимую кошку дворничихи. Кошка большая, ангорская и к тому же ожидающая котят.

Пялиться на полуголого мужчину в кальсонах не очень прилично, и подруги мамы становятся спиной к застеклённой двери. Бах! Стекло разлетается вместе с хрупкими переборками, и – летит орущая кошка, оцарапавшая руку моего папаши и этой же рукой запущенная в дверь. Кошка ненадолго повисает на полуголой спине маминой подруги. Вопли кошки, вопли ужаса дамы с раскорябанной в кровь спиной, крики появившейся дворничихи, взявшей лом в руки и угрожающей убить за кошку папашу.

Отца всё это нисколько не тревожит, он выходит из дворницкой и, бросив взгляд на меня, вдруг кричит: “Тарас Бульба убил своего сына! И я убью!” Он вынимает кинжал из ножен и бросается на меня. В ужасе несусь прочь, слыша за спиной крики мамы: “Миша!!! Опомнись!!! Остановись!!!” – и хриплое дыхание отца, бегущего за мной.

Невдалеке от дома, где мы жили, находился городской парк со множеством вековых деревьев и декоративных кустов, куда я побежал с мыслью, что, может, мне удастся спрятаться там от отца. Наверное, отец в парке и отстал от меня, но я с вытаращенными от ужаса глазами нёсся вперёд по слабо освещённой аллее, и мне явно чудилось учащённое дыхание отца и шлепки по земле его босых ног.

В парке ни одной живой души, к которой я бы мог воззвать о помощи, и вдруг вдалеке вижу одноэтажный домик с горящим оконцем.

Подбежав к дверям этого дома, толкаю дверь, которая, к счастью незаперта, пробегаю небольшую прихожую, тусклая лампочка свисает с потолка, толкаю ещё одну дверь, и – я в слабо освещённой спальне, в которой кто-то спит. Я кричу: “Спасите меня, папа хочет меня убить!” И мгновенно залезаю под одеяло в ноги лежащим на кровати людям. Как выяснилось потом, я забежал в домик пожилого латыша сторожа, который мирно спал со своей почтенной супругой. Латыши оказались добрыми людьми. Они поили меня чаем, успокаивали и утром отвели к обезумевшей от страха маме.

Лезгинка на банкетном столе

Но авантюры моего папаши в эту ночь после неудачной попытки стать Тарасом Бульбой отнюдь не закончились. Потеряв из виду сына, отец вспомнил, что сегодня день рождения у его знакомой врачихи Раи, к которой, как и ко всем дамам, встречающимся на его пути, он был неравнодушен. И отец решает немедля отправиться к новорождённой…

Симпатичная, интеллигентная Рая была заведующей городской больницей и в этот праздничный вечер сидела, ничего не подозревая, во главе длинного стола, с двух сторон которого чинно восседали её знакомые, в том числе несколько убелённых сединами профессоров. Итак, на одном конце стола сидела Рая, а другой был придвинут к открытому окну. Был чудный поздний майский вечер, квартира Раечки находилась на первом этаже, и ветки сирени заглядывали в окно. Стол был уставлен графинами со спиртными напитками и тарелками с разной снедью. Гости, по преимуществу латыши, вели светские разговоры, перемежая их комплиментами в адрес хозяйки дома. И вдруг! На подоконник со стороны двора шлёпнулись две ладони, над которыми появилась улыбающаяся голова с растрёпанными волосами, затем торс, ещё небольшое усилие – и… на фоне тёмного окна во весь рост стоит на столе человек, босой, голый по пояс, в белых солдатских кальсонах.

Раечка была еврейкой, а евреи – удивительный, остроумный, весёлый и, главное, находчивый народ. И вот она, приветливо раскинув руки, громко объявляет остолбеневшим гостям: “Коллеги! А это мой чудесный друг – полковник Михаил Петрович Шемякин!” “Чудесный друг” обводит всех гостей победоносным взором, затем, многозначительно глядя в глаза хозяюшке, вскидывает одну руку, согнутую в локте, до уровня подбородка и, ловко перебирая босыми ногами между графинами и рюмками – лезгинка! – не опрокинув ни одну из них, движется по длинному столу прямо к Раечке, спрыгивает со стола, усаживается ей на колени и, опрокинув в себя пару стопок, начинает крыть Раечкиных коллег. “Ну ты, очкастый! Ты на себя смотрел в зеркало? Ну какая же у тебя мерзкая рожа! Раечка, как ты можешь с ним иметь дело?!” И к следующему: “А ты, плешивый интеллигент, что тут расселся?! Раечка, почему он здесь у тебя?” Гости начинают быстро растворяться, не дожидаясь продолжения аристидо-брюановщины². Раиса укладывает отца в кровать и мчится к маме. Через час отца в накинутой шинели, в галифе, но по-прежнему босого ведут домой.

А утром побритый и надушенный отец приходит к Раечке с букетом роз и в качестве подарка приводит двух солдат, они должны прирезать борова, которого во дворике в сарае держала Раечка, чтобы наделать из него окороков и колбас. И тёплые отношения папаши с красивой докторшей продолжались до вынужденного отъезда из столицы Латвии.