Читать книгу: «Нолин. Фарилэйн», страница 4

Усмехнувшись, Райли небрежно махнул рукой.

– Не такой уж это подвиг, сэр. Мы ведь не очень далеко отошли. Йоркен, Хэмм и Блэнит были погребены под обломками утеса. Остальные лежали то тут, то там, по большей части вблизи от костра, вернее, от того, что от него осталось. – Он вздохнул и посмотрел себе под ноги. – Сессацион и Гэммит… – Он помолчал и судорожно сглотнул. – Сэр… – Райли поднял глаза и посмотрел Нолину в лицо, не отводя взгляда от командира, словно это причиняло ему боль. – На телах Сессациона и Гэммита не было следов когтей. Обоих сразил удар мечом. Их поразили со спины. – Он помолчал и покачал головой. – Было ужасно темно.

Джарел посмотрел на полоску мяса в руке, будто не знал, откуда она взялась.

– А что с остальными? – спросил Амикус.

– Остальных добили гобы, – сказал Джарел. Он тоже изъяснялся на языке, которого Нолин пока не выучил и, возможно, не выучит никогда.

– Надо вернуться и похоронить их, – сказал Райли. – Теперь, когда мы все вместе. Мы не хотели отстать, если бы нашлись еще уцелевшие, но теперь…

– Валить отсюда надо, – прорычал Клякса, по-прежнему бросая на Плута ДеЛенивца такие взгляды, точно змея могла в один прыжок преодолеть разделявшие их двадцать футов.

Амикус посмотрел на Нолина.

– Сэр?

Нолин сосредоточил внимание на Райли. У того был вид раненого человека, хотя на нем не было заметно ни одной царапины.

– Сколько гхазлов?

– Сэр?

– Сколько гобов вы убили? Вы же их тела тоже пересчитали?

– Гобы забирают своих мертвецов, – сказал Амикус.

Нолин кивнул.

– Тех, кого они сами убили, тоже забирают, но прошлой ночью не стали.

– Пятьдесят три, сэр, – ответил Райли. – Не считая кучи Амикуса.

– Пятьдесят три? – в изумлении переспросил Нолин.

Он уставился на второго копейника, пытаясь оценить, соответствуют ли его слова действительному положению дел. Солдат только что признал, что случайно убил товарищей по отряду, и явно считал себя виноватым. Нолин сомневался, что он станет лгать.

– Стало быть, всего наш эскадрон уложил сто тринадцать гхазлов в сопровождении обердазы. Менее двадцати человек сделали это в темноте, не имея фортификаций и оборонных сооружений. – Он произнес эти фантастические слова вслух, но по-прежнему не мог в это поверить. – Семеро из нас еще живы, и только один ранен. Это…

– Вот почему они не стали забирать убитых, ни своих, ни наших, – заключил Амикус. – Их осталось слишком мало. Может, вообще не осталось.

– Верно, – согласился Нолин. – Но я собирался сказать: это невозможно. Один-единственный эскадрон просто не мог этого сделать.

– При всем уважении, сэр, – сказал Райли, – Седьмая Сикария – не обычный эскадрон.

– Да? А какой?

– Мы особенные, сэр, – сказал Джарел ДеМардефельд, но от него Нолин ничего другого и не ожидал. Однако его удивило, что Миф и даже Клякса кивнули в знак согласия.

– И в чем ваша особенность?

Каждый указал пальцем на Амикуса.

– В нем, сэр.

Амикус неловко пожал плечами.

– Я их слегка подучил.

– Слегка?

– Седьмая Сикария – лучший эскадрон в империи, сэр, – заявил Райли без намека на высокомерие – просто констатируя очевидный факт. – Поэтому мы на передовой: нас всегда отправляют первыми.

Миф улыбнулся.

– Мы можем заменить целую когорту.

– В мое время, – произнес Нолин, – когорта насчитывала пятьсот человек.

– Сейчас тоже, сэр.

– Смелое заявление. – Нолин повернулся к Амикусу. – Ты с этим согласен?

Солдат кивнул.

– Легион учат делать упор на командную работу. Бой – групповое занятие. Если нарушить строй, солдаты превращаются в обычных безмозглых бандитов с острыми палками. Но я учу своих людей сражаться и вместе, и в одиночку, копьем, мечом, щитом, кинжалом и даже голыми руками. Вот что требуется в этих джунглях. Мы тренируемся на любой местности и в любых условиях, даже в темноте.

Нолин кивнул. Он бы поспорил, если бы не три факта. Во-первых, великолепная демонстрация боевых навыков Амикуса прошлой ночью. Во-вторых, их выжило шестеро, хотя все должны были погибнуть, и уж с этим никак не поспоришь. В-третьих, если они хотят прожить более одной ночи, пора двигаться.

– Хоть мне и неприятно бросать своих в джунглях… – Он посмотрел на Райли. – Мой долг перед живыми… Выдвигаемся!

– Сэр, – сказал Райли, – прошу дозволения самому похоронить убитых.

Нолин покачал головой.

– Мы не можем позволить себе лишиться меча. Ты можешь понадобиться нам, чтобы выбраться отсюда.

– Я быстро, сэр, и с легкостью догоню вас, раз вы идете вниз по реке.

– Эти люди мертвы, и они…

– Заслуживают, чтобы их похоронили как положено. Без этого они не войдут в Пайр, а они заслужили упокоение в раю.

– Он прав, сэр, – сказал Джарел и добавил, обращаясь к Райли: – Я бы помог, но… ну, понимаешь. – Он указал на Нолина.

Райли кивнул.

– Я бы хотел, чтобы меня похоронили с камушком в руке, сэр. И мне будет спокойнее, если Сессацион и Гэммит найдут дорогу в загробный мир.

– Надо хотя бы забрать их снаряжение, – сказал Амикус. – Да и земля мягкая, копать легко.

– Нас семеро, а их тринадцать, – напомнил Нолин. – Времени у нас нет, поэтому копаем братскую могилу.

– Две, – с надеждой в голосе произнес Райли. – На это уйдет меньше времени, чем тащить Паладея, Люция, Амбруса и Грейга к остальным.

Нолин вздохнул.

– Ладно, две, но потом нужно будет идти вдвое быстрее. Может, мы и перебили их всех, но наверняка ведь неизвестно. Парочка гобов могла убежать за подмогой. Я не хочу рисковать, ясно?

Амикус кивнул.

– Показывай дорогу, Райли.

Похороны завершились только к полудню. Полагая дальнейшее промедление опасным, Нолин отдал приказ сниматься с места.

Все, кто прошлой ночью лишился снаряжения, либо отыскали пропавшее, либо взяли себе новое оружие из собранного в кучу арсенала убитых. Нолин поступил так же. Наблюдая за остальными, он заметил, что все они прицепили мешки к топорам, мотыгам или тесакам вместо традиционной рогатины, на которой обычно носили поклажу. Вполне логично было использовать уже имеющийся инструмент вместо дополнительной палки, и это напомнило Нолину, что с тех пор, как он служил в легионе, прошло уже много столетий. Он приспособился и поступил так же, как прочие, прицепив ремень мешка к обуху секиры. Если не переходить на бег, рукоять секиры на плече уравновешивает вес мешка, так что его даже не нужно придерживать.

– Клякса, – позвал Амикус, – идешь первым.

– Да ну? – изумился солдат. – Я не знаю, как отсюда выбраться.

– И не надо – просто иди туда, откуда мы пришли, а потом вниз по течению реки. С этим даже ты справишься.

– Раньше ты никогда не ставил меня первым. Почему сейчас?

– Может, ты не заметил, сколько нас осталось? Хочешь поспорить? – Амикус зловеще улыбнулся.

Клякса насупился, взял мешок и зашагал вперед.

– Кому-нибудь удалось сохранить собственное снаряжение? – спросил Нолин.

Миф рассмеялся.

– Мое погребено под обломками утеса. Это мешок Амбруса.

– У меня снаряжение Йоркена, – сказал Райли. – А у Рамаханапара – от Грейга.

– У меня свое, – вставил Амикус.

– И у меня, – гордо ухмыльнулся Джарел.

– Все у вас не как у людей, – заметил Миф.

Гуськом они двигались вниз по реке. Путь был опасным: приходилось перебираться по скользким камням и пересекать мощный поток. В наиболее глубоких местах они использовали в качестве мостов бревна, покрытые водорослями. Часто приходилось отходить от реки, затем возвращаться, и дважды они были вынуждены преодолевать поток, держась за канат, там, где водопады низвергались на двадцать футов вниз.

– Расскажи про своего отца, – попросил Нолин Амикуса, когда они продирались через густые заросли высокого папоротника. – Мы обсудили мудрость и смекалку моего старика, Имперского подонка. Расскажи теперь ты о своем. Как его зовут?

– Антар.

– Чем занимается?

– Был солдатом. Умер несколько лет назад.

– Здесь?

Амикус покачал головой, уклоняясь от гигантского колючего растения.

– Он умер в своей постели от оспы.

– О, мне очень жаль.

– Ничего. Ему было семьдесят. – Амикус повернул голову. – Для человека это много.

– Правда? А я и не знал. Очевидно, я идиот.

– Простите, сэр. Я не имел в виду…

– Да ладно.

– Я просто хотел сказать, что для солдата это невероятно много. Он обучил меня искусству боя. Начал тренировать, когда мне было лет пять.

– Заметно. Значит, вы хорошо ладили?

Амикус кисло улыбнулся.

– Он просил меня никогда не лезть на рожон и никогда не служить в легионе.

– Вот как, – сказал Нолин.

– Вот именно. Он говорил: «Амикус, мальчик мой, мечи твоих прародителей служили империи с самой Грэндфордской битвы. И к чему это нас привело? Столетия бесконечных маршей, недоедания, крови, страданий – вот что мы получили. Ты никогда не добьешься успеха и уважения, если ты не инстарья». Еще он советовал не пытаться заработать на жизнь своим мастерством. Ингрэм, сын Бригама Киллиана, пошел этой дорогой и горько пожалел. Папаша мой всегда говорил: «Чем лучше ты сражаешься, тем скорее сам станешь мишенью». Он оказался прав. Я повесил на себя мишень, когда одолел Эбрилла. Но все же не думал, что целиться в меня станет сам император.

– Похоже, у нас с тобой есть кое-что общее, – сказал Нолин. – Мой отец ненавидит нас обоих.

Глава четвертая
Голос

Сефрин сделала все возможное, чтобы монах не увидел написанных слов: прикрыла ему глаза, схватила за голову, разве что с лестницы не столкнула, но он все равно разглядел надпись: читать он, разумеется, умел. Она заставила его поклясться, что он будет молчать. Молчание в обмен на разрешение остаться. Позволить ему уйти после того, что он увидел, – слишком большой риск. К счастью, Сеймура не пришлось принуждать: узнав о ее происхождении, он был готов исполнить любое ее желание.

Затем на нее накатила слепая паника. Сефрин выбежала на улицу, остановилась и осмотрела улицу Ишим. Все вокруг уже закрывались на ночь, но люди еще набирали воду, таскали мешки и переговаривались, собравшись небольшими группами.

«За мной наблюдают?»

Она поискала глазами кого-нибудь, кто тут же отведет взгляд и юркнет в переулок, но улица выглядела так же, как и всегда.

«Окна! – пришла ей в голову мысль, и она внимательно изучила каждое окно. – Возможно, кто-то смотрит на меня, оценивает мою реакцию».

Однако никого она не увидела. Приближалась ночь, и многие окна уже были закрыты ставнями.

Появилось несколько городских стражников: простые кожаные доспехи, короткие мечи, гребни на шлемах. Увлеченные разговором, они шли мимо ее дома по ту сторону фонтана.

Кому-нибудь расскажешь – он умрет.

У нее бешено колотилось сердце, пока она обдумывала, как поступить.

«Если позову их, а за мной никто не следит, как виновный узнает об этом? – Она снова внимательно осмотрела улицу. – А вдруг это не чужак? Может, это кто-то, кого я знаю. Невероятно, но все же… зачем кому бы то ни было убивать Мику и похищать моего сына?»

Бессмыслица какая-то.

«У меня пока недостаточно сведений, чтобы что-то предпринять».

Она повторяла это про себя снова и снова, наблюдая за тем, как удаляются стражники.

Ребенок пока жив – я с тобой свяжусь.

Бросив последний взгляд на улицу, Сефрин вернулась в дом. Тщательно обыскала его – хотя уместнее было бы сказать: разнесла в пух и прах. Перевернула все шкафы и чуланы, сама не зная, что надеется найти, кроме сына, спрятанного под кроватью или в каком-нибудь укромном уголке. Она не нашла ничего – ни Нургьи, ни даже зацепки, которая могла бы указать на личность преступника.

Наконец она рухнула на кухонный пол, провела рукой по волосам и попыталась сосредоточиться. Сеймур молча наблюдал за ней из другого конца комнаты. Через несколько часов он подошел к столу, взял тряпку и ведро с водой и направился к лестнице.

Это побудило ее к действию. Вместе они привели в порядок детскую. Заметив, как у нее дрожат руки, монах сказал, что сам закончит уборку, но она отказалась. Это был ее дом. И это была кровь Мики – в этом она не сомневалась. Более того, ей отчаянно нужно было чем-то себя занять. Она была уверена, что умрет, если будет просто ждать, ничего не делая.

Кровь была повсюду, но ее оказалось меньше, чем думала Сефрин. Ужас порождало не столько ее количество, сколько площадь, которую она покрывала. Хотя Сефрин никогда не была на войне, она видела смерть и до Кендела. Она видела, как мужчину переехала телега, как женщину затоптала лошадь, а также двух человек, сорвавшихся со строительных лесов. Она даже была свидетелем нескольких казней: одного человека сварили живьем, другого четвертовали. Это случилось в далекие мрачные времена, прежде чем ей удалось добиться законодательного запрета на столь варварскую кару. Однако за все прожитые столетия она ни разу не видела ничего, что вызвало бы у нее такую тошноту, как кровь в детской.

«Как будто несчастную Мику просто разорвало в куски».

Пока они отмывали лестницу, Сефрин не могла не думать о старухе, служившей няней Нургьи. Когда-то Мика поселилась в ее доме вместе с другими нищими, которым Сефрин давала приют. В какой-то момент у нее жили шестнадцать человек, все без гроша, и ей приходилось кормить много ртов. Даже сейчас она продолжала вкладывать деньги в продовольственный фонд для тех, кто не мог найти работу. Последней она пригласила Мику – та, как и Арвис, была совершенно безнадежным случаем. С обеими было нелегко поладить, обеих было трудно понять – не говоря уже о том, чтобы испытывать к ним теплые чувства, – и ни одна из них не могла сама о себе позаботиться. Но если Арвис отказалась от жилья и питания, то Мика согласилась при условии, что в обмен на крышу над головой будет работать. Таким образом чуть больше года назад Мика и стала экономкой Сефрин. Когда родился Нургья, к этим обязанностям добавилась роль няни. Близких родственников у Мики поблизости не было. Старуха пережила весь клан ДеБрюс, за исключением нескольких человек в дальних краях, которых она периодически упоминала, называя их худшими представителями человечества. Сефрин казалось, что где-то в Рхулинии у нее есть кузина, но даже сама Мика не знала этого наверняка. По крайней мере, Сефрин не придется оповещать родственников.

Она выжала из тряпки красноватую воду и прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. К счастью, Сефрин не нашла частей тела. Возможно, их нашел и убрал Сеймур; этого она не знала и выяснять не хотела.

«Сначала Кендел, теперь Мика, а говорят, смерть забирает по трое».

К тому времени, как они закончили уборку в детской, было уже поздно. В доме стало темно и холодно. Сеймур выплеснул ведра розоватой воды на канализационную решетку. Ночная тьма скрыла его от любопытных глаз соседей. У измученной Сефрин голова гудела от планов спасения сына. Ничего полезного. Сефрин спустилась, села на пол и застыла, словно переставший крутиться волчок. Сеймур разжег огонь в камине, нашел одеяло, усадил ее в кресло и как следует закутал.

– Все будет хорошо. Я уверен. – Слова монаха прозвучали почти убедительно.

Ребенок пока жив – я с тобой свяжусь. «Милостивая Мари, надеюсь, это правда».

Сидя у камина, она продолжала размышлять, пытаясь сосредоточиться.

Вопрос «почему?» оказался крепким орешком, который она никак не могла разгрызть. Ничего не украли. Не сломали.

«Шантаж? Все знают, что я не богата. Они думают, я обладаю властью, чтобы по-настоящему что-то изменить? Кто-то разозлился из-за того, что…»

Она вспомнила Фрилна. «Будь осторожна, дворняжка. Это ненадежная защита. Может, убийство полуфрэя и помешает мне войти в Пайр, но про причинение боли в законе ничего не сказано».

Сефрин тяжело сглотнула.

«Это он. Наверняка. Больше некому».

Она представила себе, как он убивает Нургью, и ее охватил ужас, но тут в голову пришла другая мысль.

«Нет, он не может! – В душе затеплилась надежда. – Нургья – мой сын. В нем течет кровь фрэев… – При следующей мысли надежда улетучилась. – Он ведь может заплатить кому-то, кто сделает это за него. – Она содрогнулась. – Но, может, он хочет лишь напугать меня. Он не посмеет причинить Нургье вред. О, если он это сделает…»

Ее взгляд метнулся к каминной полке, на которой висел лук, когда-то принадлежавший ее матери, Мойе.

В ночь смерти матери Сефрин с отцом много часов просидели вместе в маленькой темной комнатке. Отец, частенько бахвалившийся тем, что не раз смеялся смерти в лицо, дрожал как осиновый лист, когда смерть пришла к Мойе. И Сефрин, и Тэкчин молча сидели по обе стороны от постели Мойи, прислушиваясь к ее дыханию – сиплому звуку, с бульканьем вырывавшемуся из горла. Еще много лет после этого любой звук, похожий на предсмертные хрипы матери, бил по нервам Сефрин. Но тот звук был музыкой по сравнению с тишиной, наступившей позже. После столь долгого ожидания, казалось бы, бесконечных мучений Сефрин думала, что конец принесет облегчение. Она ошибалась. Наверное, хуже всего было то, что отец просто встал и сказал: «Все кончено. Ей даже камушек не понадобится. Она знает дорогу». Сефрин обеспокоил его тон. Как будто он ни о чем не жалел. Как будто смерть ее матери – женщины, на которой он был женат почти пятьдесят лет, – не имеет значения. Словно она просто уснула, а он увидится с ней завтра, когда та проснется.

То была худшая ночь в жизни Сефрин – до нынешней.

Сефрин сидела в кресле, закутавшись в одеяло, и молилась сонму богов, в которых раньше никогда не нуждалась. Когда наступило утро и мир вокруг стал ярче, она прокляла всходившее солнце. Новый день показался ей доказательством того, насколько слаба надежда, что похититель все-таки свяжется с ней. Она боялась принять реальность, в которой нет ее сына, так же как когда-то с трудом смирилась со смертью матери.

– Я нашел чай, – сказал Сеймур, входя в комнату с парой дымящихся чашек.

Сефрин пересела на скамью возле окна, чтобы наблюдать за улицей. В некоторых домах горел свет. Несколько храбрецов в капюшонах вышли навстречу утреннему холоду. На плечах они несли сумки или толкали перед собой телеги.

«Еще один день… для них».

Сеймур поставил одну чашку на стол, а вторую сунул ей в руки. Только убедившись, что она крепко держит ее, он разжал свою руку. Затем присел рядом и, громко прихлебывая чай, уставился в то же окно.

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Не уверена, но у меня есть одна мысль. Если в ближайшее время он со мной не свяжется… – Она заставила себя не смотреть в сторону лука. Много лет она не прикасалась к нему, но навык быстро вернется. – Пойду за ним, сама отыщу этого мерзавца, если придется. У моей матери был твердый характер. Хорошо это или плохо, но я его унаследовала. Меня не остановит никакой Закон Феррола.

Сеймур кивнул.

– Думаешь, это был фрэй?

Сефрин удивило, что монах знает о Законе Феррола, но она не стала углубляться в эту тему.

– Если мой сын умрет, меня ничто не остановит. И это приведет к необратимым последствиям. Сотни лет я пыталась выстроить мост между людьми и фрэями. Доказывала, что наши народы могут жить в мире. Смерть одного из… – Она покачала головой и вздохнула. – Убийство одного из наследников именитого рода может обратить в прах надежду на примирение.

Она встала и отошла к другому окну. Народу на площади прибавилось. Сефрин приложила ладонь к стеклу.

– Он где-то там. Мой сын жив. Я должна в это верить.

«Да, он жив, – раздался голос у нее в голове. – Если не хочешь, чтобы я его убил, сделаешь все, что я скажу».

Сефрин выронила чашку – по полу разлетелись осколки.

– Ты слышал?

Сеймур перевел взгляд с осколков на нее.

– Что?

«Мне продолжать?»

– Вот это!

«Мой голос слышишь только ты. Ты предпочтешь слушать меня или болтать с этим дураком?»

Очевидно, страх отразился у нее на лице. Сеймур озадаченно уставился на нее.

– Что случилось? – спросил монах.

– Не знаю, – в ужасе ответила Сефрин. – Происходит что-то странное.

У нее колотилось сердце, она задыхалась.

«По-моему, я ясно сказал: ни с кем не говорить. Кто этот человек? Ты ему все рассказала?»

– Нет! Нет, я ничего не говорила. Клянусь!

– С кем ты разговариваешь? – спросил Сеймур.

Сефрин цыкнула на него, приложив палец к губам.

«Не лги мне. Помнишь бедняжку Мику? Позволь показать, что будет, если ослушаешься…»

– Я ничего ему не говорила! – закричала она. – Он был со мной, когда я обнаружила сообщение. Мы увидели его одновременно.

Сеймур смотрел на нее с возрастающим волнением. Затем указал на себя и одними губами произнес:

– Я?

Она кивнула.

– Ты меня слышишь? Я ничего ему не говорила. Он сам прочитал. Мы вместе вошли в комнату и…

«Ладно. Хочешь сказать, просто не повезло?»

– Да! Да.

«Что ж, давай проследим, чтобы такого больше не повторилось».

– Больше не повторится. Обещаю.

Голос звучал так близко; казалось, будто говоривший стоит рядом с ней, но слова доносились не из какого-то определенного места. Где бы она ни стояла, куда бы ни повернулась, голос звучал одинаково. И Сефрин он казался незнакомым. Явно это были не Фрилн Ронелль и не Эрил Орф.

– Зачем тебе мой сын? Каким образом ты со мной разговариваешь? Кто ты?

«Ты не имеешь права задавать вопросы – это первое правило. Я говорю тебе, что делать, а ты выполняешь. Если сделаешь всё правильно, получишь своего сына. Не сложнее клубники, верно?»

Сефрин понятия не имела, что это значит, да и значит ли вообще что-либо. Все казалось ей бессмысленным. Кто-то похитил ее ребенка, убил Мику, а теперь бесплотный голос грозит поступить так же с Сеймуром и зачем-то приплел клубнику…

«Мы с тобой совершим обмен. Я верну тебе милого малыша Нургью в обмен на рог Гилиндоры».

Сефрин все глубже погружалась в трясину безумия. Голос знал имя ее сына, что одновременно ужасало и успокаивало ее. Она едва не лишилась сознания от того, что он знал о ней что-либо, но обещание вернуть сына живым и здоровым создавало тончайшую нить, за которую она могла ухватиться.

– Я не знаю, что это.

«Музыкальный инструмент, сделанный из рога животного, очень древний. Предполагаю, Нифрон хранит его где-то в безопасном месте во дворце. Добудь его. Тогда я обменяю то, что ты хочешь получить, на то, что нужно мне. Ясно?»

– Не совсем, – сказала она. – Как я его найду? В чем тут дело? Ты убил Мику? Кто ты? Как ты со мной говоришь?

«Правило номер один, забыла? Или Мики тебе недостаточно? Нужна еще демонстрация? Могу взорвать твоего дружка. Хочешь, снова распишу твой дом в прелестный красный цвет?»

– Нет!

«Точно? Если кто-либо из вас скажет хоть слово, умрут все трое, начиная с бедного малыша Нургьи. Ты полностью доверяешь этому парню? Если нет, я о нем позабочусь».

Сефрин посмотрела на монаха, по-прежнему сидевшего на скамье у окна. Он сжимал чашку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он встретился с ней взглядом, в котором застыл ужас.

– Он ничего не скажет. У него в этих краях даже знакомых нет.

«Хорошо бы, ради твоего же сына. Кстати о нем: тебе стоит знать, что я ненавижу детей и долго терпеть его не намерен. Я дам тебе немного времени, но тянуть не советую».

Сефрин ждала продолжения, но больше он ничего не сказал.

Императорский дворец стоял на высоком холме напротив Агуанона, храма фрэйского бога Феррола. Будучи одним из первых сооружений имперской столицы после Великой войны, приземистое четырехэтажное здание скорее напоминало крепость, нежели роскошную резиденцию правителя целого мира, особенно после того, как его окружила стена.

Персепликвис, величественный и прекрасный город, не нуждался в укреплениях, поскольку был построен в мирное время. Но дворец – другое дело. Однажды туда вторгся враг.

Произошло это лет через двадцать после того, как семья Сефрин покинула столицу и перебралась в Мередид, но Нолин и Брэн оставались в городе и потом всё ей рассказали. После смерти родителей Брэн преподавал искусство чтения и письма. В качестве учебного пособия он использовал «Книгу Брин», с которой его ученики делали списки. Затем, в сорок пятом году, в главном амфитеатре города поставили историческую драму о Грэндфордской битве. Знаменитое сражение, известное как поворотная точка Великой войны, изображалось под аккомпанемент флейт, лютней, полноценного хора и труппы танцоров.

«Все было неправильно, – рассказывал потом Брэн. – Ни слова о моих родителях; ни слова о поездке отца в Пердиф, или о жертве Рэйта, или о том, как Сури сотворила гиларэбривна. А роль Персефоны свели к образу заботливой супруги Нифрона – героя, отрекшегося от собственного народа ради спасения человечества!»

И Брэн решил рассказать правду. Он бродил по городу и зачитывал вслух изначальный эпос Брин о Грэндфордской битве, забравшись на груду ящиков. Потом ему приказали прекратить всё это. Приказ поступил из дворца, где, как выяснилось, финансировали и продвигали пьесу. Брэн, напротив, удвоил усилия. Он поручил своим ученикам выйти на городские площади и рассказать людям правду. Тогда сам император велел Брэну прекратить публичные выступления. Брэн вновь отказался и прилюдно дал знаменитый ответ: «Именно поэтому Брин изобрела письмо. Она написала книгу, чтобы властители не могли переписать историю в угоду своим интересам».

На следующий день Брэна арестовали и заперли во дворце.

Поговаривали, что ему грозит казнь за неповиновение императору, но в это мало кто верил. Слишком уж велика была популярность Брэна. Ходили слухи, что Плимерат, один из легендарных героев-инстарья, поддержал Брэна. Брэна не убили, однако и не выпустили на свободу, и он провел два месяца в темнице. Если бы не Нолин, он вполне мог бы остаться там на всю жизнь.

Вернувшись с Грэнморской войны, сын императора узнал, что отец бросил в тюрьму его друга детства. Нолин попытался поговорить с Нифроном, но, к своему изумлению, не сумел добиться аудиенции. Первый министр заявил, что Брэн мутит воду и должен оставаться в изоляции, пока не примет как данность правильную имперскую историю. Брэн сказал, что скорее умрет. Опасаясь, что так и произойдет, Нолин обратился за помощью к единственному человеку, способному помочь, – старому мистику Сури. Она приходилась им всем тетушкой и до сих пор жила в лесу, где родилась. Древняя по человеческим меркам, она уже много десятилетий не покидала Лес Мистика, но для Брэна сделала исключение.

По рассказам Нолина, престарелая женщина в красновато-коричневом плаще вошла во дворец без фанфар, опираясь на древний посох. Никто не оказал ей сопротивления. Вышла она уже с Брэном, и тот безудержно хохотал. Он объяснил, что причиной тому было выражение на лице Нифрона. «Перед крошечной старушкой правитель целого мира был бессилен, словно ребенок».

На следующий день началось строительство стены вокруг дворца. Ничего выдающегося. Всего шесть футов высотой, стена, казалось бы, не стоила затраченных на нее усилий и средств, если бы не одна интересная особенность: по верху шла непрерывная полоса символов. Символы выглядели простым украшением, и никто не знал, зачем стену вообще построили. Сефрин эти рисунки казались смутно знакомыми, но она не могла припомнить, где их видела.

Помимо стены, император также ввел новый обычай: ставить у ворот стражника – очевидно, чтобы тот не давал старушкам заходить во дворец и освобождать пленников. Пятеро стражей сменяли друг друга на этом посту. Сегодня была очередь Андрула.

– Доброе утро, Андрул. – Сефрин помахала ему рукой, надеясь, что он не заметит ужаса в ее глазах.

«Вдруг он меня не пропустит?»

Глупая мысль. Помещения Имперского совета располагались в южном крыле дворца. Она проходила сквозь те же врата почти каждый день и делала это еще до рождения Андрула. И все же… впервые ей приходилось это делать, впервые она чувствовала себя преступницей, идя на службу, и была уверена, что чувство вины отражается у нее на лице.

– Доброе утро, Сефрин, – улыбнулся он. – Сегодня будет собрание?

Нет. По правде говоря, причин, чтобы явиться сегодня во дворец, у Сефрин не было. К счастью, это не имело значения. Все знали, что Сефрин Мир Тэкчин – настоящая рабочая лошадка. Ее никогда не видели танцующей на фестивале или выпивающей в Миртрелине. Она не бездельничала в термах и не ездила в долгие поездки по дальним уголкам империи. За восемьсот с лишним лет Сефрин – дочь двух давно забытых героев – не побывала нигде, кроме Персепликвиса, Мередида и Леса Мистика, да и Сури в последний раз навещала еще в детстве. После стольких лет борьбы за право на создание совета она посвящала почти все свое время работе в восьми кабинетах и одном зале заседаний. Отчасти так сложилось потому, что она чувствовала себя обязанной тем, кто помог ей воплотить идею. Но если честно, она гордилась Имперским советом, величайшим и самым долгосрочным достижением ее жизни. Она прикрывалась этим достижением, что помогало смягчить удар, так как ей пока не удалось превратить мир в рай для всех.

Сефрин покачала головой.

– Я оставила там шарф. Ну… мне так кажется. Нигде не могу его найти, надеюсь, он там.

Это была ложь, и, хотя она не выходила за рамки закона, Сефрин видела в ней свое первое преступное деяние, совершенное по велению Голоса. Ей не требовалось разрешение, чтобы войти во дворец, но Сефрин хотела предвосхитить любые возможные вопросы. Если кто-то увидит, как она бродит по закоулкам дворца, она просто объяснит, что ищет потерянный шарф. Не очень надежное оправдание, но ни у кого во дворце не было причин для сомнений.

– Нет, это не дело, – сказал Андрул, и на мгновение она испугалась, что он знает – все знает. Сердце забилось быстрее. А он тем временем продолжил: – Не дело ходить без шарфа. Еще холода стоят. Похоже, в этом году фестиваль в честь Дня основателя придется проводить в помещении.

Она кивнула, улыбнулась – скорее, от облегчения – и не посмела сказать больше ни слова, когда Андрул взмахом руки пропустил ее.

Стена, которую воздвигли из-за Сури, окружала небольшой внутренний дворик, большей частью вымощенный каменной плиткой. Встречались и специально оставленные декоративные круги, где росли деревья. Сефрин помнила их еще саженцами. Теперь же, усыпанные молодой листвой, деревья превратились в гигантов, а их могучие корни сдвинули аккуратно положенную плитку. Понятия не имея, с чего начинать поиск, Сефрин направилась прямиком к главной двери. Она даже не знала, что ей предстояло украсть. Музыкальный инструмент? Как странно. Кто похитил ее сына и убил престарелую женщину ради рога? Многое в этой просьбе казалось абсурдным. Она слышала голоса в голове; нет, не голоса, поправила она себя, – всего один голос.

«Это лучше?»

Если бы она собственными глазами не видела спальню сына, залитую кровью Мики, и если бы с ней не было Сеймура, тоже ставшего свидетелем этого кошмара, Сефрин убедила бы себя, что превзошла Арвис и заслуживает награды за крайнюю степень отрешенности от реальности.

«Но мы оба видели сообщение».

И хотя монах не слышал Голос, это казалось не таким уж странным по сравнению со всем остальным. Голос даже придал некую структуру непостижимому. Она понятия не имела, что происходит, кому принадлежит Голос или как она могла его слышать. Но слова, пусть и ужасные, проложили путь к цели и указали ей направление. Сефрин посвятила всю жизнь тем или иным целям – обычное дело для рабочей лошадки. Перед ней стояла задача, которую необходимо было решить, и, какой бы страх она ни испытывала, она не отступит.