Читать книгу: «Нолин. Фарилэйн», страница 3

С тех пор мало что изменилось. Будучи председателем Имперского совета, она неплохо зарабатывала, но бóльшую часть денег раздавала, поскольку не считала возможным жить в довольстве, когда ее подопечные боролись с нищетой. В этом месяце она уже почти все истратила на пожертвования, так что ей нечего было предложить странному деревенскому монаху, кроме…

«Нет. Не могу. Мика меня прибьет».

Старуха была на редкость религиозна; даже странно, поскольку фрэйского бога, Феррола, почитало так мало людей. То ли по религиозным причинам, то ли потому, что ей нравилось придираться, Мика часто осуждала решения Сефрин. Больше всего она жаловалась на то, что Сефрин живет одна, допоздна задерживается на собраниях совета, мало времени уделяет ребенку, а отец Нургьи не поддерживает их материально.

Сефрин положила руку на щеколду и задумалась.

«Не делай этого, – убеждала она себя. – Не приводи в дом очередного отщепенца».

Сефрин открывала двери своего дома сотням людей, и все они были нищими и не могли платить. Большинство из них потом нашли свое место в жизни и ушли, но Мика осталась.

– Вам есть где остановиться? – спросила Сефрин монаха, который замер на лестнице, поставив одну ногу на ступеньку, а другой стоя на улице.

– Э… нет. Негде. Вы, кажется, хорошо знаете город. Можете что-нибудь предложить?

– Сколько у вас денег? – Это прозвучало несколько бестактно, поэтому она перефразировала вопрос: – Сколько вы можете потратить на комнату?

Сефрин ждала ответа, закусив губу, зная, каков он будет.

Сеймур с растерянным видом покачал головой.

– В Диббене нам деньги не особенно нужны.

– У вас вообще нет денег? А вы и правда учились у Брэна. – Она заметила, что при нем лишь небольшая сумка – скорее всего, для еды. – Что вы собирались делать?

– Ну, я прибыл сюда, чтобы основать церковь. Братия решила, что пора открыть большому миру врата истины, а где лучше начать, если не в столице? В конце концов, именно в этом городе Брэн начал проповедовать.

– Я имела в виду, как вы собирались жить здесь без денег?

Опять этот жалкий вид, словно она его ударила.

– А… я думал… У нас в монастыре говорят: «Уповай на Марибора».

– И это весь ваш план?

Он кивнул.

– Должен признать, он требует доработки.

Монах улыбнулся. У Сефрин растаяло сердце; не только потому, что выглядел он невероятно мило, как щенок, выпрашивающий угощение, но и потому что Брэн тоже часто улыбался и выглядел точно так же.

– Наверное, найду конюшню или, может, сухое местечко под мостом, – сказал Сеймур. – В городе множество мостов. Никогда не видел столько в одном месте. У меня нет одеяла, но ночи у вас не слишком холодные, верно? Может, к утру похолодает, но…

– Можете остаться здесь, – сказала она и мгновенно пожалела об этом. Отвернувшись, она открыла дверь и подготовила себя к нападению Мики.

– Вы уверены? А то я могу…

– Да, уверена.

«Может, Мика будет мягче при нем».

Сефрин вошла в дом. Тишина ее удивила. Обычно Мика замечала ее из окна и с шумом мчалась по лестнице, изрыгая лавину упреков.

«Наверное, укладывает Нургью спать».

За спиной Сефрин раздался громкий стук, и она резко обернулась.

Монах стоял на полу. Он рухнул на колени, подняв голову и не сводя взгляда с каминной полки.

– Во имя святой бороды Марибора, это то, о чем я думаю?

– Я вот думаю, что вы ломаете мне пол. – Сефрин стянула с головы платок и накинула его на крючок возле двери.

На первом этаже располагались две комнаты – спальня и соединенная с гостиной кухня, главным атрибутом которой служил камин. За порядком в доме следила Мика – и хорошо, потому что Сефрин никак нельзя было назвать чистюлей. Как-то она пришла к выводу, что плесень неплохо очищает тарелку, хотя и значительно медленнее, чем если дать вылизать ее собаке. Проблема заключалась в том, что тарелок на весь этот срок не хватало. Мика зачем-то использовала воду с мылом. Сефрин это казалось глупым – по крайней мере, до рождения Нургьи. С тех пор она переосмыслила свои идеи насчет очистки плесенью.

Сеймур так и стоял на полу, вперив взгляд в пространство над каминной полкой. В камине не горел огонь – тоже весьма странно. Весна запаздывала, и в помещении царил холод.

– Ох, прекратите, – укорила Сефрин Сеймура. – Это всего лишь лук… Он принадлежал моей матери. Эта проклятая штуковина такая огромная, что больше ее некуда приткнуть.

– Длина, цвет, этот неповторимый изгиб и отметина наверху… Я видел его изображения. – Голос Сеймура, едва ли громче шепота, дрожал. – Это Одри. – Он произнес имя с таким трепетом, что она решила, будто он сейчас заплачет или, не ровен час, упадет в обморок. – Вы дочь… дочь… Мойи Великолепной?

– Мойи Великолепной? Ох, милостивая Мари! Как бы маме это понравилось. – Сефрин закатила глаза.

– Значит, ваш отец… – Сеймур сложил фрагменты мозаики воедино, как сделал бы любой, кто читал «Книгу Брин». – Должно быть, им был Тэкчин – галант! Вот почему вы могли лично знать Брэна! Вы наполовину фрэй!

– Зеленые глаза не навели вас на эту мысль сразу? К вашему сведению, мой отец еще жив. Кстати, надо бы съездить в Мередид. Я отправила ему послание о внуке и пригласила в гости. Я бы сама съездила, но не люблю путешествовать, и у меня здесь столько дел. Каждый день новая проблема.

– У вас есть ребенок?

– Да, и нет мужа, так что не надо о нем спрашивать.

– Я и не собирался.

– Правда? Обычно все спрашивают. Кстати об этом… – Она подошла к лестнице, посмотрела наверх и прислушалась, а потом позвала: – Мика?

Никто не отозвался.

– Кто это?

– Няня моего сына, которая, как и вы, обладает даром заставлять меня принимать безумные решения. Она работает на меня, а не наоборот, но это одна из тех вещей, о которых она постоянно забывает: ей так удобнее.

Сефрин позвала еще раз, громче:

– Мика!

Никто по-прежнему не отвечал.

«Заснула? Или с Нургьей что-то не так?»

Сефрин преодолела лестничный пролет и ворвалась на этаж Мики. В ее комнате все выглядело как обычно, за двумя заметными исключениями: столик у лестницы опрокинулся набок, а на полу лежало деревянное зубное кольцо Нургьи. У Сефрин ёкнуло сердце. Дыхание перехватило.

«Нургья!»

Она помчалась по деревянной лестнице в детскую. Преодолевая последние ступеньки, Сефрин не знала, чего ожидать. Но наверняка чего-то кошмарного. Такой уж выдался день, а отсутствие Мики было более чем странным. Но то, что она обнаружила, оказалось за гранью понимания.

Всё было в крови, будто пес, искупавшийся в озере крови, встал посреди детской и долго отряхивался. Занавески, колыбель, потолок и стены – всё в крови. Пятна покрывали кресло-качалку, платяной сундук, подушки и одеяла. Одну стену украшали яркие брызги, словно в нее швырнули лопнувший бурдюк с вином. Под этими брызгами валялось промокшее до нитки платье Мики. Но Нургьи нигде не было.

Сефрин задыхалась, ей не хватало воздуха. Отвернувшись, она нащупала стену.

«Дыши. Дыши, дура! Дыши ради Нургьи».

На мгновение ей почудилось, будто весь дом трясется, содрогается, отчаянно вибрирует, но потом она поняла, что это дрожат ее ноги. Она не могла стоять.

– Что здесь произошло? – спросил Сеймур, осторожно поднимаясь по ступенькам.

Сефрин повернулась, схватила его и, всхлипывая, обняла монаха. И тут она увидела то, от чего слезы – а может, и сердце – у нее остановились. На стене была выведена кровавая надпись:

РЕБЕНОК ПОКА ЖИВ.

КОМУ-НИБУДЬ РАССКАЖЕШЬ, И ОН УМРЕТ.

Я С ТОБОЙ СВЯЖУСЬ.

Глава третья
Снова вместе

Тусклые, размытые солнечные лучи просачивались сквозь гигантские кроны деревьев, озаряя мутно-зеленый мир вокруг Нолина. Он немного поспал – час, а может, и два, урывками, время от времени проваливаясь в сон и неожиданно просыпаясь. Когда окончательно рассвело, он решил, что пора сниматься с места, но, выползая из-под бревна, почувствовал, что у него свело мышцы. Если поблизости остались какие-нибудь гхазлы, он станет легкой добычей, однако слух его уловил только жужжание насекомых, звук капающей воды и шелест листьев на ветру. Уловив тихий плеск воды, он заставил себя встать на ноги. В Эрбонском лесу все истекало потом: деревья, трава, воздух и уж тем более люди. Он умирал от жажды.

Нолин пробирался сквозь заросли, держа наготове меч, словно оберег от зла. Он поклялся, что смоет с клинка засохшую кровь, как только напьется из реки. Нолин терпеть не мог оскверненный металл и всегда тщательно заботился о своем оружии. Это был подарок матери Брэна на двадцать второй день рождения Нолина. Насколько он знал, это был последний меч, выкованный Роан из Рэна, священная реликвия минувших дней, эпохи мифов и легенд.

Роса пропитала его одежду, и он до того измучился, что проглотил воду со стебля цветка, используя его как чашку. Этого оказалось недостаточно, и он надеялся, что цветок не ядовитый. В джунглях можно было ожидать чего угодно: они представляли даже бóльшую опасность, чем гоблины. На запад просачивались слухи о том, что имперские войска теряют все больше людей на востоке. Люди пропадали целыми ротами, погибая от зноя, ливней и разносимых насекомыми болезней, но на гхазлов все эти беды не распространялись. До последнего времени Нолин не участвовал в новой войне с гоблинами, но, возможно, судьба всего лишь дала ему отсрочку.

Ориентируясь на журчание воды, он осторожно приблизился к реке – узкой и бурной в этой части ущелья. Вода, пенясь, бежала по поросшим мхом камням, примостившимся между гигантскими валунами; то тут, то там их крест-накрест пересекали гниющие бревна, затянутые упругими лианами.

Бóльшую часть жизни Нолин провел в северо-западных провинциях вдоль рек Берн и Урум, в областях с умеренным климатом, где было четыре времени года, росли клены и вздымались холмы. Юго-восточный мир невыносимого зноя и влажности был ему чужд, и он очень быстро обнаружил множество опасностей, таившихся в джунглях. А кроме того, здесь водились очень странные животные. Проведя в Калинии меньше недели, он уже повстречал кошек ростом с оленя, жуков величиной с яблоко и мохнатых пауков крупнее его ладони. Нолин терпеть не мог арахнидов и был убежден, что восьминогие чудища не должны отращивать бороды.

Возле русла показалась небольшая открытая полянка, и Нолин понял, что именно здесь ему угрожает опасность.

«Если бы я охотился на себя, то первым делом следил бы за рекой. Чтобы выжить, всем нужна вода».

Жажду это не облегчило; напротив, из-за близости реки она сделалась совершенно невыносимой. Нолин крадучись пробирался сквозь заросли в поисках места, где растения подходили вплотную к потоку. Выходить на открытую местность он не собирался, поэтому осторожно прокладывал себе путь через плотные листья джунго, формой и размером напоминавшие слоновьи уши. «И почему здесь все такое огромное?» Однако в Урлинее эти длинноносые гиганты никого не удивляли.

До спасительной журчащей воды оставалось всего несколько футов, когда Нолин услышал слева от себя какой-то шорох. Не треск ломающейся ветки или отвратительный стук когтей. Но там явно что-то шевелилось – и что-то большое. Он пригнулся и замер.

Дышит.

«Это либо водяной буйвол в десяти футах отсюда, либо гхазлы. – Когда Нолин нервничал, его разум, не способный запомнить ни одного имени, был склонен выдавать глупости. – Или слон».

Затаившись, Нолин прислушивался к глубокому дыханию.

«Он как раз за этими зарослями. Если шевельнусь, наверняка меня услышит».

Нолин с трудом сохранял неподвижность. До воды было рукой подать. Он слышал, как брызги отскакивают от широких листьев, будто дождь стучит по крыше шатра. Оказаться в шаге от блаженства и не иметь возможности припасть к воде – это сводило с ума.

«Поди прочь, безмозглый слон!»

Существо шевельнулось, но не ушло. До слуха Нолина донесся звук – как будто кто-то переступил с ноги на ногу. Спрятавшееся существо устроилось удобнее.

«Вдруг это всего лишь животное? Может, я зря тут сижу. Даже если это гоблин, уж одного-то уложить мне вполне по силам».

Во время Первой гоблинской войны он убил сотни гхазлов, но победа над каждым из них никогда не была легкой. Не единожды он едва не погиб. После некоторых сражений Нолин дрожал от ужаса, понимая, насколько близок был к смерти; в других получил серьезные ранения.

«В этих джунглях даже легкая рана может оказаться смертельной».

Нолин продолжал выжидать, придумывая себе причины оставаться в укрытии. Но у жажды были свои соображения: «У тебя мало времени. Твоя единственная надежда – вернуться на передовую, пока еще не стемнело. У тебя снова сведет мышцы, а ты уже серьезно обезвожен от жары. Чем дольше ждешь, тем больше слабеешь. Может, даже сойдешь с ума».

Последнее – так себе причина. Нолин счел, что и так уже немного повредился в уме, а легкое безумие можно даже использовать как преимущество. В конце концов, ему просто невыносимо надоело ждать. Крепко схватив меч и стиснув зубы, он глубоко вдохнул и ринулся напролом сквозь зеленый занавес. Когда он нанес рубящий удар вперед, его клинок столкнулся с металлом.

Он обнаружил, что стоит лицом к лицу с Амикусом.

Клинки так и оставались скрещенными у них над головами. Нолин удивленно отстранился. Амикус сурово смотрел на него.

– Прости, – сказал Нолин. – Не видел, кто это там, за листьями.

– Я от страха года жизни лишился. – Амикус опустил меч. – Ничего не слышал, только заметил, что листья дрожат, за секунду до того, как… Повезло, что не снес вам голову… сэр. – Голос его дрожал от злости, и уважительное обращение прозвучало насмешливо.

Нолин улыбнулся.

– Я думал то же самое про тебя.

Амикус только криво усмехнулся.

– Я лишь хотел сказать… – Нолин поднял меч, все еще не отмытый от крови гоблинов. – Этот меч обычно ломает другие, и мы бьем довольно сильно.

Амикус осмотрел меч Нолина, затем свой.

– Мои тоже не совсем обычные.

Нолин подошел к реке. Хватит с него ожидания. Встав на четвереньки, он прильнул губами к поверхности воды. При впадении в море вода, тысячей мелких потоков бежавшая с гор, становилась неприятно теплой, однако здесь еще сохраняла удивительную прохладу. Журчащая пена шипела, словно пиво, и Нолин долго и жадно пил, пока едва не задохнулся. Как следует отдышавшись, он нагнулся и попил еще. После второго глотка заставил себя переждать, чтобы не затошнило.

Торопливо оглядевшись, он обнаружил, что, кроме них с Амикусом, на низком мшистом берегу больше никого нет.

– Итак, что произошло? – спросил он, вытерев рот.

– Я собирался вас спросить.

– Меня? – Нолин встал на колени. – Когда обрушился утес, я помчался прочь и свалился где-то за бревном. Ничего не видел во тьме.

– Правда? А я думал, ваши видят в темноте. Ну, как гхазлы.

– Мои? – Нолин ополоснул в реке меч. – Я знаю только одно-единственное подобное мне существо во всем мире. Я имею в виду отпрыска фрэя и человека. Наверное, теперь таких уже больше нет. Наши расы много веков живут вместе, но сомневаюсь, что ты кого-то из них встречал. Так кого ты называешь моими?

Амикус недовольно помотал головой.

– Неважно.

Нолин вытер меч краем туники и, поднявшись, вернул его в ножны.

То ли благодаря воде, то ли благодаря присутствию Амикуса Нолин почувствовал себя намного лучше – в безопасности, как бы странно это ни звучало. Вне всякого сомнения, Амикус Киллиан был непревзойденным воином, но вдвоем у них не было ни малейшего шанса против джунглей и нескольких сотен бойцов-гхазлов. Впрочем, в его жизни было много бессмысленного: Нолин боялся пауков, которые не могли причинить ему вреда, но без колебаний мчался на лошади в гущу сражения; любил Сефрин, но покинул ее; ненавидел отца, но исполнял любой приказ императора.

«Я мог бы умереть в двадцать лет и считал бы, что прожил счастливую жизнь. По человеческим стандартам я практически бессмертен, но мало что приносило мне радость. Мое существование – сплошная злая шутка».

Река текла по каньону, каскадами разливаясь по камням. Все остальное скрывало море исполинских растений, деревья-великаны, петли лиан и большая…

– Змея! – Нолин указал на желтую с оранжевым змею толщиной с его бедро.

Она болталась на ветке, наблюдая за ними. Очередной пример того, как в Калинии обыкновенное вырастало до чудовищных размеров.

– Я назвал его Плут, – сказал Амикус.

– Ты дал ей имя?

– Наверное, не лучший вариант. – Амикус бросил повторный взгляд на жуткую тварь, которая смотрела прямо на него, подняв и чуть наклонив голову. – Надо было назвать его Ленивец или как-нибудь иронично – например, Гонщик, – но задним умом все мы крепки, не так ли?

Нолин пристально посмотрел на первого копейника.

– Давно ты в джунглях, Амикус?

Тот широко улыбнулся в ответ.

– Не настолько давно, сэр.

– Рад это слышать.

Нолин прошелся по каменистому берегу реки, но не обнаружил ни единого следа присутствия ни гоблина, ни человека.

– Не желаете позавтракать, сэр? – Амикус предложил ему пригоршню орехов и ягод.

Нолин вернулся и принял угощение.

– Итак, первый, что произошло с тобой прошлой ночью?

Амикус пожал плечами.

– Я услышал ваш приказ и бросился в атаку. Столкнулся со стаей гоблинов, и у нас разгорелся спор. Даже не один, по правде говоря. Я хотел пройти, а они – убить меня.

– Кто выиграл?

– Осторожнее, сэр, вы начинаете мне нравиться. Это добром не кончится.

– Верно. Приношу свои извинения. Продолжай.

– Ну, вы правы, было темно. Я даже мечей у себя в руках не видел, так что просто двигался дальше. Слышал окрики и вопли. Попробовал идти на звук, но ничего не нашел. Пару раз сам крикнул, но это оказалось ошибкой. Накликал гостей, но пришли не те, кого я ждал. Разумнее было затаиться, а не метаться по лесу. Так я и поступил. Чуть рассвело – направился к воде. С тех пор и жду – в компании со стариной Плутом. Подумал: любой выживший поступит так же. Оказалось, я был прав.

– То есть ты собираешься просто сидеть и ждать, кто объявится?

– Я обычно не строю планов. Ранг для таких дел низковат. Но решил подождать несколько часов, а потом идти вниз по течению реки.

Нолин кивнул и закинул в рот горсть орехов и ягод.

– Вкусные. С провиантом выдали?

Амикус покачал головой.

– Нашел утром.

– Ты знаешь, как собирать пищу в здешних краях? Отличать съедобное от несъедобного?

– Не-а. Потому-то и дал сначала вам.

Нолин перестал жевать, округлив глаза.

– Да шучу я, – усмехнулся Амикус. – Это ягоды аббра и орехи ром. Растут повсюду в джунглях. На них можно несколько месяцев прожить.

Нолин нехотя проглотил.

– У тебя в сумке разве нет провизии?

– Чтобы выбраться отсюда, потребуется время. Нет смысла без особой надобности расходовать припасы.

– Странно. Вот уж не подумал бы, что ты оптимист.

Амикус пожал плечами.

– Вера в победу – это уже половина победы.

– Осторожнее, первый, ты мне тоже начинаешь нравиться.

– Даже несмотря на то, что вы знаете, кто я?

Нолин кивнул.

– Особенно из-за этого.

Амикус прищурился.

– Я болел за тебя в схватке с Эбриллом, – сказал Нолин.

– Но вы же… – Он осекся. – Извините.

– Дело в ушах, да? Не такие острые, как у отца, но и не круглые. Я не с рождения такой. Видимо, признак взросления.

– А кто второй? – спросил Амикус.

– Что, прости?

– Второй метис.

– А-а-а. – Нолин посмотрел на кожаный браслет у себя на запястье и ответил: – Ее зовут Сефрин.

– Вы родственники?

Нолин покачал головой.

– Но мы вместе росли – сначала в Мередиде, потом в Персепликвисе, когда город достаточно отстроили, чтобы в нем можно было жить. Мы…

Нолин замолчал. За спиной у них послышался звук, будто кто-то пробирался сквозь заросли. Он обнажил меч.

– В чем дело? – спросил Амикус.

Не успел Нолин ответить, как первый повернул голову в сторону звуков и обнажил два своих меча.

Из чащобы выскочили Азурия Миф и человек, о котором Нолин знал лишь то, что он бежит от виселицы. Оба широко улыбнулись, завидев сначала их, потом реку: у них совсем съежились бурдюки; бурдюк Мифа был покрыт складками, как будто тот его выжимал. Солдаты вяло попытались выпрямиться и отдать честь, хлопнув себя по груди.

– Пейте, – сказал им Нолин, и они наперегонки помчались к воде.

– Еще кого-нибудь видели? – спросил Амикус.

Не отрываясь от воды, оба кивнули. Потом Миф лег на спину на камень, отдышался и вздохнул.

– Паладея, Люция, Амбруса и Грейга. – Сделав еще вдох, прибавил: – Все мертвы. Нашли их всех вместе в окружении тучи убитых гобов.

– Сколько? – спросил Амикус.

Миф толкнул второго солдата.

– Как думаешь, Клякса? Пятнадцать?

Клякса покачал головой. Вода стекала с подбородка ему на рубаху.

– По меньшей мере восемнадцать.

– Восемнадцать? – Нолин посмотрел на Амикуса. – Прошлой ночью ты убил около двадцати. Значит…

– Я уложил сорок два, – сказал Амикус. – Вы забываете про споры.

– Ладно, получается более шестидесяти. Значительный урон их войску.

– Нас осталось всего четверо, сэр, – заметил Клякса. – Они нас тоже как следует потрепали.

– Верно. Но, потеряв треть своих сил, они, возможно, отступят, чтобы пополнить ряды.

– Может быть, – не скрывая сомнений, произнес Амикус.

Миф и Клякса окунули головы в реку, затем принялись наполнять бурдюки.

– Что подвигло вас за меня болеть? – спросил Амикус Нолина.

– А?

– Ну тогда. Вы сказали, что поддерживали меня во время моего последнего боя на арене. Почему? – В голосе первого слышались скептические нотки. – Ваш отец ясно дал понять, что сам выбрал Эбрилла.

– Ага, отчасти поэтому, – сказал Нолин.

– Не ладите с отцом?

Нолин рассмеялся.

– Я со своим тоже не особо, – проворчал Клякса. – Вечно он просаживал все деньги в «Счастливой пинте», а нам с братьями, чтобы выжить, приходилось питаться бéлками. Первые несколько еще ничего, но к пятой, скажу я вам, командир, от этих большехвостых крыс уже воротит. А после десятка уже и бéлки заканчиваются.

– Клякса у нас прямо лучик света, сэр, – пояснил Миф. – Всегда готов рассказать что-нибудь духоподъемное.

– После той схватки, – сообщил Амикус Нолину, – ваш отец меня невзлюбил. Приказал арестовать.

Нолин кивнул.

– Вполне в его духе. Не переносит, когда кто-то слишком выделяется из толпы. Если бы он мог дотянуться до солнца, пронзил бы его мечом за то, что то слишком ярко светит и затмевает его своим блеском. А кроме того, он искренне верит, что человеку не под силу одолеть инстарья.

– Значит, совсем не ладите?

– Скажем так, я не шутил, когда сказал, что меня сюда отправили на верную смерть.

– Хотите сказать, ваш отец стал бы… – Амикус замолчал.

– Скорее всего, это он. Мы не разговариваем друг с другом уже много веков – в прямом смысле этого слова. Последний раз мы говорили в тот день, когда умерла моя мать. Он велел мне собирать вещи и отправляться в легион. Два дня спустя меня отправили на Грэнморскую войну. До той минуты я ни разу не участвовал в бою, а через десять дней после смерти матери уже сражался с великанами. Что ж, по крайней мере, мне было на кого направить свою ярость. Я выжил, а после нашей победы меня отправили на гоблинские войны. – Нолин мрачно покачал головой: – Отец, видимо, надеялся, что великаны или гоблины меня прикончат. Но поскольку им это не удалось, он дал мне в награду должность помощника управляющего соляной шахтой. Так себе награда за то, что я взял крепость Дурат, убил властителя Рогга и положил конец той гоблинской войне. Когда-то меня отправили в ссылку в какую-то проклятую дыру на юго-западе Маранонии за то, что я выполнял свой долг. Теперь мне было велено не высовываться до тех пор, пока все не забудут, что у императора есть сын и что этот сын отличился на войне.

– Погодите-ка, сэр, вы хотите сказать, что участвовали в Первой гоблинской войне? Сколько ж вам лет? – спросил Миф, перекинув через плечо разбухший бурдюк.

– Через несколько месяцев стукнет восемьсот пятьдесят пять.

– Ух ты, – протянул Миф. – Значит, когда началась эта война, вам было уже четыре сотни?

Нолин кивнул.

– Да, и я ожидал, что меня призовут. Это было бы логично: у меня столько опыта. Но не призвали. Я проторчал в той соляной шахте более пятисот лет. И вдруг меня отправляют сюда. Мне не сказали, что это был приказ моего отца, но кому еще, кроме Нифрона, есть до меня дело, чтобы посылать на смерть?

Амикус с интересом разглядывал Нолина.

– Раз вы такой старый, стало быть, должны помнить Грэндфордскую битву?

Нолин покачал головой.

– Я родился через год после нее.

– Но вы их знали?

– Кого?

– Героев Грэндфорда, о которых рассказывают легенды. Вы когда-нибудь встречали Бригама Киллиана? Я его прямой потомок. – Амикус обнажил полуторный меч. – Это его оружие, меч Бригама. Он был одним из тешлоров. – В чаще смертоносных джунглей Амикус говорил так, будто они с Нолином столкнулись в придорожном трактире и неожиданно обнаружили, что оба родом из одного городка. – Странно, вы не похожи на… – Амикус замялся. – Ну… то есть ведете себя не так, как тот, кто прожил столько лет.

– Правда? И как же такие существа себя ведут?

– Ну, ты нарвался, – расхохотался Клякса.

– Просто я думал, вы будете более… – Амикус снова недоговорил.

– Мудрым? Умным? Мастером всех видов оружия? Может, солидным? В моем возрасте определенно нужно быть более солидным, верно?

– Вроде того, ага.

Нолин вздохнул.

– А мой рост у тебя не вызывает удивления?

Амикус с недоумением воззрился на него.

– Дети ведь с возрастом делаются выше, так?

– Ну, до какого-то времени…

– Вот именно. Когда достигаешь определенного роста, перестаешь расти. Стакан можно наполнить лишь тем объемом жидкости, который в него поместится. Я встречал детей, которые были мудрее стариков, а вы наверняка встречали людей старше вас, которые вели себя как дети.

Миф и Амикус глянули на Кляксу. Тот кивнул и пожал плечами.

– Возраст не прибавляет дураку ума, равно как и время не наделяет тебя опытом и знаниями. Наверное, те, кто любит учиться, могут скопить много знаний, но от этого гением не станешь. Некоторые вещи просто даются нам от рождения. Характер формируется на удивление рано. Как правило, возраст либо смягчает, либо ужесточает то, что уже есть в человеке. Я совершенно не умею вязать и паршиво готовлю, в основном потому, что даже спустя восемьсот пятьдесят пять лет эти занятия кажутся мне скучными, так что я их избегаю. – Он на мгновение задумался. – Сефрин – почти моя ровесница, и она практически такая же: готовить тоже не умеет. Но ее страсть – делать жизнь других людей лучше. В этом она очень похожа на мою мать. Но Персефона была вождем, кинигом и обладала властью. Сефрин всю жизнь провела под управлением моего отца. Режим за все это время не менялся, и все идет как обычно. Сефрин это тем не менее не остановило. Она так и не вышла замуж и не завела детей, потому что продолжает изо всех сил бросаться на гору, которая никогда не сдвинется. Да, она одержала несколько мелких побед, но ничего существенного, способного что-то изменить. А почему?

На этот вопрос ни у кого не было ответа.

– Потому что возраст не наделяет волшебными способностями. Она не так уж отличается от вас или кого бы то ни было еще, просто живет дольше. – Он помолчал. – Ну, она чрезвычайно упряма. Но это ей всегда было свойственно. Без этого никак, да? Любой другой на ее месте уже давно опустил бы руки. Как я.

Поднявшись, Клякса отошел от остальных. Внезапно замерев, он выругался:

– Отродье тэтлинской ведьмы! – И прибавил, указывая куда-то с безумным видом: – Тут огроменная змеюка!

Нолин и Амикус рассмеялись.

– Не смешно! Я пошел отлить – и на тебе! – Он встряхнул ногой.

– Его зовут Плут, – сказал Нолин. – Плут ДеЛенивец.

Где-то через час, по подсчетам Нолина, объявились Райли Глот, Джарел ДеМардефельд и раненый калинианин. Они вышли к реке выше по течению и, бредя вдоль берега, наткнулись на остальных. Райли шел впереди, держа в руке меч, а Джарел поддерживал бедняка из Калинии с окровавленным кляпом во рту. Выражение лица блистательного воина резко отличалось от его облачения, пока он не заметил остальных. Тут его глаза засияли, а лицо озарилось радостной улыбкой.

Узрев Нолина, Джарел ДеМардефельд вскрикнул, бросился вперед и с такой силой налетел на старшину, что едва не повалил его на землю.

– Хвала Единому, вы живы, ваше высочество! – Он так крепко обнял Нолина, что своими латами чуть не рассек принцу губу. Джарел ДеМардефельд был высоким и мощным, и высвободиться из его объятий никак не получалось, пока он сам не отпустил Нолина. – Я беспокоился за вас, сэр.

– Он не шутит, – сказал Райли. – Прошлой ночью он хотел идти искать вас. Мне пришлось отобрать у него меч, а была бы веревка, мы б его связали. Мы вдвоем едва удержали его, чтоб не сбежал. – Он посмотрел на калинианина, и тот кивнул в знак согласия. – Видимо, мы разделились, – сказал Райли Амикусу. В голосе его слышалась нотка стыда, будто он совершил преступление.

Амикус кивнул.

– Невозможно было что-либо разглядеть.

У каждого эскадрона была своя история: общие воспоминания, прошлые неудачи, сожаления, обещания и долги. Коллективный опыт порождал тайный язык. Непосвященному их разговор показался бы совершенно обычным, но в словах Райли содержался своего рода шифр, понятный лишь тем, кого с ним связывали многолетние узы, тем, кто познал проклятие общих воспоминаний. Проведя в составе эскадрона лишь несколько дней, Нолин не говорил на языке Седьмой Сикарии, но распознать тайное наречие мог. Райли просил прощения, возможно, за что-то и вовсе не связанное с прошлой ночью, и Амикус легким кивком, судя по всему, простил его.

– Давно вы здесь? – спросил Райли, достав топор, который использовал как рогатину, и скинув с плеча суму. Всю эту тяжесть он бросил на землю.

– Трудно сказать, – ответил Амикус. – Часа два.

– Долго же вы торчали на одном месте.

– Ждали отставших вроде вас.

– Уже не надо. – Джарел вытащил из мешка полоску сушеного мяса и зажал в зубах, пока закрывал мешочек. Вынув мясо изо рта, он обвел рукой по кругу, указывая на товарищей. – Это все. По дороге мы нашли Паладея, Люция, Амбруса и Грейга.

– Мы с Кляксой тоже, – сказал Миф.

– Остается еще девять человек, – заметил Амикус.

Райли покачал головой и бросил взгляд на Джарела, снова устыдившись.

– Когда погас огонь, мы услышали приказ идти в атаку. Не все повиновались или, может, недостаточно быстро перешли в наступление. Йоркен, Хэмм и Блэнит погибли под завалом.

– Я был позади, – сказал Джарел ДеМардефельд. – Ваш приказ спас мне жизнь, сэр.

– Мы действовали вслепую, – продолжал Райли. В голосе его вновь слышались виноватые нотки. – Просто размахивали в темноте оружием. Повсюду были гобы, мы слышали их трескотню и стуки. Делать было нечего, разве только бежать, махать мечом и бить по ближайшему источнику звука. – Второй копейник печально вздохнул. – Утром мы вернулись к расщелине.

– Что? – спросил Нолин. Какой удивительной смелости потребовало такое действие.