Читать книгу: «Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось», страница 6

Элитарно рассуждая, Надя пришла к выводу, что до выборов никаких официальных помолвок и быть не может, да и на неофициальные встречи с женщинами у кандидата в мэры вряд ли найдется время, не говоря уже о риске компрометирования. С другой стороны, после выборов карьерных препятствий для женитьбы не останется, скорее наоборот, законный брак придаёт стабильность и благонадёжность образу политика. Когда Алёша будет избран, свадьба встанет на повестке дня. В тот момент нужно будет действовать быстро, ловко и эффективно. Но что конкретно могло подразумеваться под этими абстрактными тактическими категориями, Надя, при всей добросовестности своего погружения в элитный склад мышления, разобрать не могла.

Время у неё ещё было, но мало. Ей катастрофически не хватало надежных источников информации. Срочно нужно было узнать, куда ходит Алёша, что он любит, какой он по характеру, какие девушки ему нравятся. Хотя всё это могло оказаться излишним. Самым решающим элементом в походе на Алёшу был момент знакомства.

Наиболее подходящими Надя представляла себе обстоятельства, в которых он бы нуждался в медицинской помощи средней длительности, и этой помощью оказалась бы она. Вот если бы он попал к ним в травматологию на недельку-другую! В такую жару, одев её белоснежно-короткий халатик, она бы заботилась о нём преданно и ласково, с любовью омывала бы его многострадальное тело, с вниманием кормила бы его домашними куриными бульонами, тактично бы ограждала его от навязчивых посетителей, с выражением читала бы ему газеты утром и приключенческие романы на ночь… Выписавшись из больницы, он бы непременно просил её руки, так как не смог бы уже жить без неё. Но как она, простая и криминально неопытная девушка, могла умеренно травмировать его, не рискуя засветиться? Привлечение к делу профессионалов не рассматривалось. В лучшем случае это могло закончиться шантажем, а в худшем – судом.

Вот если бы в результате кораблекрушения они бы попали на недельку-другую на необитаемый остров! Как учат американские фильмы, отдельно взятые мужчина и женщина, оказавшись одни, в экстремальных для выживания условиях, без возможности общения с посторонним миром, непременно влюбляются друг в друга, и пережитое приключение связывает их покрепче брачных уз. Но где же она возьмёт необитаемый остров, досягаемый на доступном ей транспорте? Как она заманит туда Алёшу? Можно было заменить остров на заброшенный домик лесника, но вопрос доставки жертвы оставался неразрешённым. Не на рейсовом же автобусе она туда его потащит!

За невозможностью конкретизировать программу знакомства, Наде ничего не оставалось, как сосредоточится на поисках надежных источников информации. Но и тут она не могла приложить ума, откуда ж начать? Первой ей в голову пришла Эллаида. Она была лучшей подругой покойной матери, и после похорон нередко проявляла некоторого рода заботу о Наде. Как-то она ей достала льготную путёвку в комбинатский санаторий и несколько раз передавала доставшиеся ей непонятно какими путями мешки с разнокалиберным немецким секонд-хендом. Но могла ли Надя вовлечь Эллаиду в охоту на Алёшу? А самое главное – чем могла быть ей полезна секретарша отца её избранного?

У её собственного отца был доступ ко множеству полезных для неё сведений, но он был настолько старомоден, неразговорчив и враждебно настроен по отношению ко всякого рода бабским козням, что она не могла себе даже представить с какой стороны подойти к этой теме. Хотя кое-что она могла бы спросить у отца. Для этого надо было приготовить располагающий к разговору ужин.

На прошлой неделе у Нади был насыщенный график работы из-за ушедших в отпуск двух сотрудниц, поэтому сначала отец два дня ел гречневую кашу с отбивными, потом три дня пшеничный суп с грибами, а вчера не выдержал и поехал ужинать в “Шишку”. Приготовь она сегодня что-то вкусненькое, это не вызвало бы никаких подозрений.

У подполковника Сидоренко неделя тоже выдалась не из лёгких. Предвыборная суматоха на фоне девичьего массового помешательства создала в городе ситуацию, подобающую спонтанной всеобщей мобилизации. Он совсем забросил свои кроссворды, а Майрову пришлось забросить дело Накашидзе и отпустить везунчика на свободу, не побрезговав, правда, при этом снабдить себя и жену турецкими кожаными куртками – у старшего брата несуразного подростка на рынке была своя точка сбыта.

– Если бы не выборы… со всеми вытекающими общественно-капиталистическими последствиями… ох! Не миновать тебе суда, как своих ушей, террорист ты наш.

В полуобморочном состоянии Накашидзе младший кланялся и благодарил, а Накашидзе старший контролировал его движения, используя в качестве дистанционного управления одно из вышеупомянутых ушей.

– Но учти, ты у меня под наблюдением. Малейшая оплошность и полетят к чёртовой бабушке твои молодые годы!

– Не беспокойтес, господин милиционэр, – отвечал за младшего старший, – я за ним сам присмотру!

– Присмотришь ты, как же! А раньше куда смотрел?

– Виноват, господин милиционер. Больше не повториться.

В наказание Накашидзе младший был отправлен на всё лето пасти овец к дедушке в горы, где не было ни электричества, ни водопроводной воды, ни телефона.

Милиция же с трудом продолжала следить за порядками в городе. Наспех ввели первые пришедшие в голову меры. Но они не оказались достаточными, то и дело где-то что-то происходило: то табун девиц перекрывал движение центральных транспортных артерий города, то у Фёфёдыча бутылки украли, то бабки распустили слух о конце света и в очередях за крупами и сахаром попадали в обмороки, так как экстремально душная погода плохо сказывалась на их хилом здоровье. Сидоренко отвык от напряжения на работе, давно забыл, что такое усталость, и все эти нововведения довели его до того, что последние две ночи он даже спал.

Когда он проснулся вчера в воскресение, солнце стояло уже высоко, а Нади не было дома – она опять работала. Действуя инстинктивно – от думанья он порядком устал – Жорик продолжил начатый необычно день в том же духе и для начала принял освежающую ванну с какой-то хвойно-морской солью, которую нашёл на полочке. Водная медитация подтолкнула его на идею о прогулке в загородный лес. Для правдоподобности он даже взял с собой грибную корзинку и ржавую лыжную палку, чтобы удобно было разгребать листву. Грибных мест он не знал, и не сезон, наверно, был, но ему очень хотелось побродить по не топтаным им тропинкам в поисках неважно чего. Перед тем как выйти из дома, он позвонил в “Шишку” и заказал себе столик на полседьмого вечера.

Одинокое блуждание на свежем воздухе возымело успокаивающе-тонизирующий эффект. Жора совсем не думал о работе. Он вспоминал свою молодость, родителей, Танюшу, и его почему-то потянуло съездить к родственникам в Саратовскую область, навестить их, может быть, в последний раз. Мысли о возможном близком конце накатили слезу на левую, как всегда гладко выбритую щёку. Он не стал её утирать. Всё равно его никто не видел.

Непрошеный порыв сентиментализма умерил его аппетит и, несмотря на то, что он не обедал и провел весь день на свежем воздухе, в “Шишке” он взял только салат на закуску и порцию осетринного шашлыка с гарниром.

– Ты что ль на диету сел, Иваныч? – спросил обслуживающий его старший официант.

– Да какая тут диета, Петрович, в городе вишь, что творится?

– Вижу, вижу… Мы тут тоже, кстати, от города не отстаем, завели своё чудачество.

– В смысле?

Официант рассказал подполковнику о ночном купании неизвестных носителей свечей. Вяло, но подробно расспросив у Петровича всё, что тот знал и от кого, Жора даже чай пить не стал. Расплатившись, он взял свою пустую корзинку и побрёл к машине.

Снова хандровые мысли одолели его. Пока в его обязанности входило разгадывание кроссвордов, он ещё справлялся, а как только стряслось что-то по-серьёзней, его способность своевременной отдачи резко поблекла. Он понял, что не стареет, а уже постарел, что ему всё труднее поспевать за жизнью, и возможность ухода на пенсию впервые представилась ему, как спасительная необходимость. Но на кого оставить город? На Майорова? Жора не считал себя праведником-безгрешником, но при исполнении своих обязанностей, он пытался содействовать некой гармонии, как он её понимал, между постоянно противостоящими между собой силами, не всегда понимая, на чьей стороне добро или зло. Зачастую он даже и не пытался этого понять. Он знал, что ни он, ни закон не способны раз и навсегда определить, на чьей стороне правда. Более того, правда никогда не засиживалась на одном месте. Так, не всегда наказывая виновного, и не каждый раз награждая заслужившего того, он лавировал между власть имущими и простыми людьми, между преступниками и судьями, между своими и чужими.

Майоров же был эгоистичен в своих побуждениях, всеобщее равновесие его не интересовало. Трудно было бы представить, чтобы он отказался от личной синицы в руках, ради общественного журавля в небе. Хотя Накашидзе он, впрочем, отпустил. Как бы то ни было, подполковник Сидоренко сегодня ясно понял, что рано или поздно он перестанет быть тем, кто он есть, и на смену ему придёт тот или иной майоров.

Непозволительное любопытство поселилось в голове у подполковника. Ему захотелось заглянуть в будущее через потайную замочную скважину и посмотреть на то, что будет, когда его уже не будет. Каким будет его теперешний кабинет, какой будет походка Майорова, когда он будет входить в здание милиции, каков будет тон заседаний в его отсутствие? Интерес настолько взбудоражил его фантазию, что он решил попробовать поиграть в прятки со временем и передать полномочия по принятию основных решений, касающихся безопасности города, своему подчиненному, а самому заняться якобы очень деликатным делом о секте, предварительно убедившись, что дело способно произвести хоть какую-то видимость значимости и щекотливости.

Ночью он снова не спал, но не заржавелая скука мучила его, а давно забытый энтузиазм деятельности. Жорик обдумывал замаскированную стратегию отступления от дел и параллельную операцию по раздуванию дела о секте, которой, соблюдая игровые традиции сыщика, он дал кодовое название “Купальня”. Об игре в прятки с Майоровым никто не должен был догадаться. Следовательно, он бы продолжал себя вести как действующий начальник, но все основные решения должен был принимать и вотворять в жизнь Майоров. Операция “Купальня” предполагала привлечение к делу смекалистого помощника.

Поутру, на работе, он вызвал к себе Майорова на доклад о произошедшем за выходные. Ничего особенного уморённые не по сезону жарким солнцем жители города не натворили.

– Долго это затишье не продлится… сколько у них тут до выборов осталось?

– Чуть больше месяца, – уточнил Майоров.

– Надо бы нам заранее к этим их показательным сходкам подготовится. Ты уж запроси там программу, или как это у них называется, и наметай какой-нибудь план работы, предположительное количество задействованных людей наших в этих мероприятиях и так далее…

Отпустив Майорова, Сидоренко пригласил к себе недавно поступившего на службу сержанта Степана Крутило и дал ему список свидетелей, видевших омовение секты. Точнее от Петровича ему досталось имя только одного из них, но с указанием, что их было четверо, и что помимо завсегдатая “Шишки” актера Санина был ещё один парень и две девушки.

– Разыщи этих богемщиков и побеседуй со всеми ними, – пояснил подполковник сержанту. – И смотри, докладывать о результатах только мне лично. От всех остальных обязанностей тебя пока освобождаю. Вечером отчитаешься. Если что, вот мой домашний номер.

Сидоренко черкнул на листке бумаги номер телефона и передал его подчиненному.

Окрыленный оказанным ему начальником доверием, Крутило побежал в театр. Но в театре Санина не оказалось, и вообще народу было мало, лишь уборщики и техники. Ему дали адрес и телефон Санина, но дома того тоже не оказалось. Не так легко было вести расследования, как ему представлялось. Крутило снова вернулся в театр и стал бродить по коридорам в надежде на судьбоносную встречу. Судьба явно не торопилась.

Сержант принялся изучать программу театра за сезон, заметив, между прочим, что в условный вечер в театре была премьера “Горе от ума”. Этот факт мог подсобить ему: наверняка, задействованные лица запомнили, чем они занимались. Он стал беседовать со сторожихой, толстой и недовольной жизнью женщиной неопределённого возраста. Она отвечала на его вопросы с нескрываемым сарказмом, и Крутило не понимал, смеётся ли она над теми, о ком ему рассказывала, над ним самим, или над всеми вместе взятыми.

– Я-то помню, чем тут премьера закончилась, а вот помнят ли они что-нибудь, кто ж знает!? Вы вот и пойдите, разберитесь, вам положено по профессии!

– Вы помните, что делал актёр Санин в тот вечер, и когда и с кем он ушёл из театра?

– Он вызвал такси, за полночь уже было, из моего офиса звонил, потому и знаю. Поехали они в ресторан “Шишку”, тоже слышала, как он то таксёру сообщал. Пишите, почему вы не пишите?

– Куда он поехал, я и так знаю. Мне бы вот узнать с кем.

– С милкой со своей очередной, эта, которая звездой нашей новой записалась, потом ещё с одной актрисой, и с дружком своим каким-то, которого он тут за кулисами всё время после спектакля за собой таскал.

– А как зовут этого парня, вы запомнили?

Сторожиха призадумалась, потом выдала:

– Стёпа.

– Стёпа? – переспросил Крутило.

– Стёпа, Стёпа, что я тебе врать буду что ли? А, вон, идёт звезда-то наша, что с Саниным гуляла в тот вечер, вот ты у неё и спроси.

Крутило повернулся и увидел в конце тёмного коридора проявившийся на фоне залитого солнечным светом проёма двери, приближающийся по направлению к ним женский силуэт. Видение это было настолько контрастным по своему содержанию, не говоря уже о разнице с наблюдаемой Стёпой в течение последней четверти часа картиной замусоленного халата в сумраке пыльной кладовки, что он зажмурился. Когда его глаза адаптировались к яркости зрелища, он разглядел красивую, черно-белую (чёрными были волосы и глаза, а кожа была белоснежной и сливалась с белым же сарафаном), как на фотографии, девушку.

“Губа – не дура у этого Санина”, – подумал Крутило.

– Здравствуйте, Степанида Зиновьевна, – сказала Таня, подходя к ним.

– Каким это тебя занесло сюда в понедельник?

– Вы представляете, я кошелёк потеряла. Дома всё перерыла – нету, вам здесь ничего не попадалось?

– А какой у тебя кошелёк?

– Да такой, – она указала руками предполагаемую форму, – коричневого цвета, кожаный.

– Нет, ни видела, – отрицательно покачала головой сторожиха. – А ты, вот, к милиции обратись, – кивнула она с ухмылкой в сторону сержанта, – может, чем тебе поможет.

– Я для начала в своей гримёрке посмотрю, – ответила Таня, направляясь далее по коридору.

– Подождите, гражданка, можно мне с вами побеседовать? Я предполагаю, что вы мне можете оказаться полезнее, чем я вам.

– А премьера-то закончилась дракой, с боем бутылок… – бормотала им вслед сторожиха.

Пока Крутило помогал Тане искать кошелёк в её гримёрке, она просто и без малейшей попытки что-либо скрыть, рассказала ему то, что знала о купании группы таинственных молельщиков в водохранилище. Таинственный Стёпа оказался Алексеем Трубным, другом детства Санина и будущим мэром города. Выяснилось также, что Санина и вторую девушку можно было не беспокоить, так как наиболее приближёнными наблюдателями оказались именно Таня и Лёша. Попросив у Тани телефон на случай, если понадобится ещё её помощь, и вручив ей свой служебный, на случай, если она что-то вспомнит, он протянул ей кошелёк, который нашёл сразу, как только зашёл в комнату, но продолжал создавать видимость поиска во время беседы потому, что так делают настоящие детективы. Довольный собой и судьбой Крутило попрощался с девушкой.

Когда он вечером вернулся из усадьбы Трубного, Сидоренко на работе уже не оказалось. Пришлось звонить ему домой.

Жорик уже успел переодеться и садился, было, за стол. Надя приготовила ему на ужин окрошку – о большем он и не мечтал в конце жаркого рабочего дня.

Надя, накрывая на стол, нервничала: она готовилась спросить у отца о способах выведывания информации, которыми пользуются живые сыщики. Он как следователь, должен был знать. Но она боялась. Вдруг отец что-то заподозрит, ведь они никогда не говорили о работе в подробностях. Дочь придумала, что поспорила с кем-то на работе о том, что в криминальных романах всё слишком утрированно и неправдоподобно, и хотела, чтобы отец ей подтвердил или опроверг её доводы. Но чем меньше времени оставалось до ужина, и значит, до момента, когда она должна была задать выстраданный вопрос, тем искусственней и подозрительней казалась ей собственная выдумка. Она даже чуть не разбила тарелку. Поймав её в последний момент, Надя начала лихорадочно думать, как она могла бы повернуть вопрос иначе. Жорик ничего не замечал, озабоченный своими новыми проблемами. Зазвонил телефон, он подошёл к трубке. Это был сержант Крутило.

– Так, говори, – ответил ему Жорик.

Надя от безысходности своих мыслей стала прислушиваться к репликам отца. Поначалу они не отличались разнообразием.

– Санин был в “Шишке” с двумя актрисами театра и своим другом детства. Праздновали премьеру спектакля, – сообщил подчинённый.

– Так, – одобрил Сидоренко.

– После ужина они пошли купаться.

– Так.

– Вскоре увидели странную процессию немного вдалеке от них и затаились.

– Так.

– Санин и одна из девушек остались, а друг и вторая девушка из любопытства пошли посмотреть поближе.

– Так.

– Девушка утверждает, что купающихся было человек двадцать.

– Так.

– Они помылись мылом, оделись, помолились и пошли назад.

– Тааак.

– С другом мне по существу побеседовать не удалось, но он обещал завтра зайти к нам в контору.

– Так. Во сколько?

– В полседьмого вечера, раньше у него не получится.

– Почему так поздно? Мой рабочий день заканчивается в шесть. Вызови его пораньше.

– Товарищ подполковник, наш друг детства – это Алексей Трубный.

– Кто?

– Алексей Трубный, кандидат в мэры. Он, практически, сам напросился, не хотел дома при отце разговаривать о своих ночных похождениях.

– Ну, раз это Алексей Трубный, то подожду его до полседьмого. Организуй меры, – крякнул неопределенно Сидоренко.

С кухни донёсся шум разлетевшегося вдребезги стакана.

– Так точно, – чуть не визжал от азарта Крутило.

Сидоренко повесил трубку и вернулся в кухню. Надя, виновато улыбаясь, подметала осколки разбитого стакана.

Крутило, переговорив с подполковником, решил позвонить Тане. Его монотонная и предсказуемая жизнь претерпела столько неожиданных изменений за последний день, что ему не хотелось, чтобы этот день заканчивался. К тому же, ему не терпелось проверить, правильный ли номер дала ему актриса.

Когда мужской навеселе голос ответил ему, что Таня дома, он от радости чуть не закричал “ура!”. По неосторожности он сознался Тане в своих сомнениях по поводу её серьёзности, на что она ответила, что он же милиция, а не назойливый поклонник, чтобы с ним прятки играть. Тогда он, откашлялся, вспомнил, зачем позвонил и назначил ей встречу завтра в отделении в шесть вечера для дачи встречных показаний. Таня позволила себе усомниться в том, что это было действительно необходимо для расследования и что, возможно, он пользуясь служебным положением, создавал правдоподобный предлог для встречи с ней. На что Крутило отплатил ей её же монетой, подтверждая, что милиция в прятки не играет.

– Жаль, – вздохнула Таня и повесила трубку.

Растерянный Крутило пробормотал про себя:

– Пойди их пойми, этих женщин…

Сидоренко в свою очередь тоже удивлялся рассеянному мельтешению дочери. В её движениях была какая-то напряженность и невнимание к тому, что она делала.

– Уж не влюбилась ты, Надюха, – сострил отец.

– Да в кого тут влюбляться, – неубедительно ухмыляясь, ответила она. – Жара меня эта замучила.

– Ааа, – понимающе протянул Жора.

– 10 -

Когда все заседатели, кроме Шевчука, ушли, Лёша обратился к милиционеру:

– Вы по поводу безопасности?

– Да нет, – ответил Крутило. – Видите ли, к нам поступили сведения, что вы оказались случайным свидетелем появления таинственной религиозной группы на берегах Морочанского водохранилища.

Тут Лёша краем глаза заметил, что со второго этажа спускается отец. Он стал делать знаки Ёсичу, чтобы он его отвлёк. Но Ёсич, по ошибке уволок на веранду Шевчука. Отец же, делая вид, что никого не видит, и что все отвечают ему взаимностью, подошёл к шкафу, находящемуся прямо за спиной у Лёши, и выдвинул один из ящиков с бумагами.

– Сцена ночного купания, припоминаете?

Отец перестал шелестеть бумагами. Лёша совсем не хотел посвящать его в детали своих гуляний: старик не поймёт, вообразит скандальные выходки там, где Лёша подразумевал невинный отдых, заведёт свою всегдашнюю песню об их положении в обществе, о том, что ему, как будущему градоначальнику непростительно многое из того, что вполне приемлемо для простых смертных. “Ты подумай, что люди скажут!” – уже звенел в ушах Алёши повышенный голос родителя. Дабы избежать всего этого, он взял сержанта под руку и вывел его на крыльцо. Прогулка под ручку с будущим мэром в его особняке развеселила Крутило: будет, чем похвастаться в деревне.

– А что вас конкретно интересует?

– Сколько их было, что они делали, как это всё у них развивалось?

Отец с какими-то бумагами в руках показался на крыльце. Лёшу это раздражило, но обозлился он на сержанта.

– Да, конечно, я всё это понимаю, но мне кажется, что вопрос этот не срочный, мы могли бы обсудить его в деталях, скажем, завтра, где-то в полседьмого вечера. Я к вам сам зайду.

Сержант слетел с пьедестала доверительного лица будущего мэра, так и не насладившись этим новым статусом. Он даже не успел подмигнуть ему, или по-дружески пошутить. Поэтому, чтобы окончательно не потерять надежду на возвращение в милость, он немедля согласился с Трубным, извинился и ушёл.

– Чего он хотел? – тут же с подозрением обратился к нему отец.

– Да всё тоже, бабский вопрос.

– А как подготовка идёт?

– Продвигается, в ритме вальса. Изучаем, что морочанцам надо от властей города.

– Это твой друг московский научил тебя?

– Да, он.

Директор искоса посмотрел на сына. Недоверие и любопытство боролись в его старческом уме, и не сдавались. Семён Семёныч относился к той категории людей его возраста, которые с усталостью и неохотой воспринимали жизненные новшества, особенно, если их инициаторами выступали собственные дети. Вот, мол, выдумали ещё не весть что, разве нельзя было продолжать делать всё по-старому. Стоит заметить, что их подозрительность была вызвана не столько неверием в возможность успеха нового, и даже не убеждённостью в непревзойдённом достоинстве старого, сколько ленивым нежеланием экспериментировать, подвергать проверке, оценивать неиспытанное, тратить силы и энергию на познание. Когда же новшества были привезены из столицы или заграницы, то насмехаться и заранее отвергать было не совсем красиво. Хотя и здесь компонент инертности тормозил процесс внедрения.

– И что ж, гарантирует успех?

– Ну, стопроцентной гарантии никто не даёт, но он знает, как повысить вероятность успеха.

– Повышаете, значит, вероятность.

Директор призадумался. Алёша, не зная, как интерпретировать эту отцовскую паузу, продолжил излагать суть политтехнологии.

– Видишь ли, батя, хоть конечный результат и определяется как или «да», или «нет», или победим мы на выборах, или проиграем, но сам по себе он складывается из суммы единичных голосов всех участвующих в выборах граждан. Повышать вероятность в данном случае значит делать так, чтобы большее число граждан голосовало за нас.

– Добровольно?

Алёша рассмеялся.

– Это с какой стороны, конечно, посмотреть, но в принципе – да.

– А что ж и в экономике подобные фокусы приемлемы?

– Естественно, скажу тебе даже больше, это политика именно у экономики и позаимствовала подход к избирателю, как к потребителю. Маркетинг называется, слыхал?

– Ага, – осторожно кивнул отец.

– Пойдём к Шевчуку, он сам тебе всё лучше меня расскажет.

Они прошли на заднюю веранду, где Ёсич, махая руками в разных направлениях, давал Шевчуку уроки местной географии.

Лёша освободил своего московского гостя от навязанной ему лекции, бесцеремонно прерывая Ёсича. Тот обиделся и ушёл. Отец, вздыхая и потея, начал слушать предназначенную ему порцию халявного знания. Жара и накопленная то ли за весь день, то ли за всю жизнь усталость не позволяли ему схватить самую суть учения о маркетинге. Сложной и, всё же, пустой казалась ему речь Шевчука, который старался, подбирал выражения, скучно поправлял очки лишь для того, чтобы пустить пыль в глаза собеседника, доказать ему, что знает мудрёные термины и умеет логически выдержанно связать их в предложение:

– Адекватная расстановка приоритетов является первозначным детерминантом при разработке успешной стратегии завоевания рынка. Следует изучение спроса и вкуса населения, его покупательная способность и рычаги, на которые можно воздействовать для того, чтобы убедить потребителя в том, что предлагаемый вами продукт удовлетворяет их потребностям.

Слушая это, Семён Семёныч всё больше убеждался, что раньше было лучше, что в политике, что в экономике. Низы не предъявляли особых претензий, а верхи делали вид, что заботятся о низах, чуть ли не себе в убыток. Низы делали вид, что благодарствовали, но иногда воровали у верхов и раз в пятилетку ходили проголосовать за новые верхи. Для удобства верхи указывали, за кого надо голосовать. Все всё заранее знали и готовились, наводили мосты, давали на лапу кому надо. Завод его был законным монополистом, все покупали только его продукцию, и не надо было выворачивать себе мозги на изнанку, чтобы придумать как у всяких там Мельниковых и Лукьяшей отбивать покупателей. А теперь что? По сути, тоже же самое, только развелось умников в клоунских очках, которые понахватались иноязычных терминов и теперь берутся учить его жизни. Да ещё и плати им за это бешеные деньги.

– Слушай, молодой человек, а не мог бы ты мне, из Москвы подходящего специалиста выписать. Меня теория мало интересует, я бы на результат хотел посмотреть. Что этот маркетовед наинженерит у меня, а?

Шевчук обязался навести справки. Директор выразил благодарность.

Тем временем Алёша сделал Ёсичу выговор за то, что он не того, кого надо было, увёл, и в сердцах выговорился за все дипломатические козни, свалившиеся ему на голову в этот вечер. Ёсич, который привык меньше Лёшиного к разного рода хитросплетениям и интригам, будучи уже обиженным за то, что не оценили по достоинству его нечеловеческие усилия по ведению беседы с московским умником, умирая от жажды и жары, пошел на кухню и взял из холодильника бутылку пива. Пройдя к себе в приворотную будку, он осушил бутылку и стал мечтать о мести. По доброте его и отходчивости, фантазии у него не хватило на коварный план, а лишь на небольшую проказу. Вернувшись домой, он рассказал жене о планах Лёши на следующий вечер, зная, как она воспользуется полученной информацией. Кристина Вячеславовна, не раздумывая, побежала к Наталье Федоровне.

Наталья Фёдоровна, не гнушаясь жарой, варила клубничное варенье. Лена у себя в комнате проверяла контрольные сочинения своих учеников на тему “Мои планы на лето”.

Большинство из них сошлось во мнении, что лето – их любимое время года. Многие оставили это утверждение без дальнейших пояснений, лишь некоторые уточнили, что причиной их предпочтения является красивая летняя природа (“звёздные закаты”, “яркие цветы”), а наиболее откровенные сознались, что любят лето за то, что не надо ходить в школу. Около половины школяров собирались провести всё лето в городе, играя во дворе или на стройке, по воскресеньям загорая на местном пляже. Кто-то планировал научиться кататься на велосипеде, кто-то мечтал о новой видеоигре, кому-то грезились абрикосы, а юная натуралистка Маринина не могла дождаться, когда же она снова разведет на даче свою цветочную мини-клумбу, как в прошлом году. Почти все из тех счастливчиков, которые рассчитывали выехать из города, отправлялись в деревню к бабушкам-дедушкам, лишь немногие относились к везучим обладателям путёвок в лагеря и лечебно-профилактические санатории. Единственный сын новых русских с гордостью сообщал, что в этом году он поедет с мамой и папой на Сушильские острова, и надеется, что ему там также понравится, как в прошлом году на Мальвинах. Не обошлось без фразеологических перлов. Петренко напрямую попросил не ставить ему плохую оценку, а то его заставят всё лето “зубрить смекалку”. Кислова вспоминала, как возвращаясь в прошлом году с моря, она плакала, “облокотившись лбом на окно поезда”.

С нежной улыбкой читала Лена зачаточные шедевры своих подопечных. Она вспоминала, как она не любила писать сочинения в их возрасте, как написанное ею разочаровывало, прежде всего, её саму, потому как сложенные в предложения слова имели также мало общего с неописуемо прекрасными образами её грёз и надежд, как мало общего могло быть между этими мечтами и материальной реальностью.

Однажды она особенно ясно ощутила, насколько несовместимы с жизнью были её мечтания. Дело было в детском лагере. В её отряде был мальчик, который ей нравился. Это выражалось в том, что именно он был предметом её вздохов, украдчивых взглядов и неустанных страданий. Но когда, как-то вечером, возвращаясь с вечернего киносеанса, где им показали “Великолепную семерку”, видимо вдохновлённый героическими предприятиями главных героев, любимый мальчик положил ей руку на плечо, она неожиданно обиделась и убежала. Пронеся через годы это воспоминание, Лена теперь знала, что заставило её убежать. Бедный мальчик был здесь совершенно ни при чём. Он не был груб, наоборот, он сам робел, и рука его дрожала, ложась ей на плечо. Поразила и испугала Лену конкретность жеста. Мечтая о мальчике, она никогда не погружалась в конкретность предметного мира, в осязаемость тел, в звучность слов и в их соотношение во времени и пространстве. В её снах всё было беспредметно, туманно, неосязаемо, но наполнено и пронизано ощущением счастья, легкости, свободы и простоты. То, что воображаемые ею эмоции могут брать начало от дрожащей на её плече руке, в том возрасте ей никак не могло прийти в голову. И сейчас ей казалось, что в свои теперешние годы она оценивала многие жизненные ситуации и действовала, движимая не во что не выросшей детской наивностью и отвлечённостью. Она старалась перевоспитать этот свой недостаток. Но ей так нравилось иногда, отвлечься от борьбы за рациональность и отдаться таким естественным для неё состояниям бесконтрольного, сладкого, расслабляющего образного бреда.