Читать книгу: «Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось», страница 13

– Девушка, нам сейчас некогда сношаться!

– Ну, тогда я не знаю, – обиженно сжала губы Надя.

В двери «Скорой Помощи» постучал Костя Стрельников, и сказал, чтобы они помогли их товарищу освободить его туалет, передав ему пиджак.

– Мужик, у нас тут ЧП, – стал объяснять ему Санин. – Войди в положение, пусть он ещё посидит у тебя там в туалете.

– Да я не против, только он стонет и бьётся головой от стенку, распугивает посетителей, а сегодня кафе забито как никогда. За каждый столик мне платят как в ресторане на «Рублёвке».

– Так, девушка, идите, – приказал Санин Наде, – дайте ему какого-нибудь успокоительного и увидите в нашу машину. Пусть им займётся водитель.

Он протянул ей пиджак.

– И сразу же несите пиджак назад!

Надя взяла сумку с медикаментами, пиджак, и вышла из машины.

– Сколько времени у тебя уже это длится? – спросил Саня у Алёши.

– На полдороге началось.

– Значит, меньше чем полчаса.

– Да.

– Ещё значит полчаса осталось.

В дверь «Скорой Помощи» снова постучали. Им сообщили, что по регламенту, время Сычёва истекло. Пора было выходить Алексею.

– Мы ж не продумали суфлёрскую будку, – вспомнил Санин.

– Может ты сядешь внизу в трибуну? – спросила Оля.

– Да, конечно! Саша Санин читает речь стоящему члену кандидата Трубного. Моника Левински отдыхает.

– Так вы будете выступать? – заглянули снова в машину.

– Оля, иди потяни там время, пока нам пиджак вернут.

Ведущая прошла на трибуну.

– Придётся тебе читать по бумажке, – сказал Лёше Санин, – я не вижу другого выбора. Не переживай, тебе можно! Смотри, как они тебя любят, они тебе всё простят.

– 20 -

По улице Привокзальной в сторону площади шёл дурно и не по погоде тепло одетый мужичок, с бесформенной шапкой на голове. Ваньке Лысому наконец-то удалось получить бесспорный знак свыше, и он приехал на электричке из Урыв-Покровки затем, чтобы объявить всем желающим его услышать, что скоро, очень скоро, настанет конец света.

Вчера, рано утром, он пошёл молиться в поле, и ему явился ангел в обличье инопланетянина. Сотканное из воздуха существо опустилось рядом с ним на колени и, закрыв лик окончаниями верхних конечностей, стало нашёптывать на непонятном наречии молитво-подобные причитания. Потом Ванька отключился, а когда очнулся, обнаружил, что на земле, на том самом месте, где стоял посланец небес, трава была непривычным образом примята. Он встал на ноги и посмотрел на этот след с высоты человеческого роста.

Это были два одинаково чётких оттиска в форме единицы. Блажь и безграничная признательность потекли по жилам Ваньки Лысого. Обессиленный от впечатлений ли, от голода ли, он рухнул снова на траву и со слезами стал благодарить небеса за оказанную ему милость. Когда потоки его слёз иссякли, и опустошённый, но прояснённый он поднялся с колен, то увидел, что от единиц знамения не осталось и следа. В бреду экстазного коленопреклонения он сам всё изничтожил. Но Иван не расстроился: значит так было надо. Он их видел, и никто другой не должен был видеть их.

Иван повернул к дому. Он воображал, как победоносно он предстанет перед своими последователями и сообщит им о том, что конец света… Но что же значили эти две единицы? Что до конца света осталось одиннадцать дней? Или что мир кончится одиннадцатого числа следующего месяца? В последнем случае оставалось четырнадцать дней. В любом из этих случаев им не успеть переоборудовать погреб, они только начали работы. Не для того ж он был избран в качестве пророка конца света, чтобы не быть в состоянии к нему основательно подготовиться. Это выглядело неправдоподобно. А может, как раз это значило, что один плюс один месяц остался. Ванька хотел вернуться назад к месту озарения, но это было бесполезно.

– О, горе мне, грешному! – взвыл он.

Не успел он толком расстроиться, как тут же его снова осенило.

– Ищи число «одинадцать» или две единицы, – сказал он сам себе.

Так он и сделал: решил не возвращаться домой, пока не узрит заветное число и не прозреет окончательно. Ванька вышел на дорогу. С главной трассы повернула в деревню хлебная будка. Она ехала ему навстречу, старательно пылила и качалась по грунту, пока не остановилась у продовольственного магазина. Ванька рассмотрел номера машины: «В118СЕ». Причём, бампер был щедро забрызган грязью, и над буквой «е» засохли две черные капли-точки, превращая её в недвусмысленное «ё». Разгадав ребус, Ванька прочитал: «одиннадцатое августа, и всё!» Да, больше никаких сомнений быть не могло. Конец света был назначен именно на это число. На следующий день он поехал в Морочу.

Ещё с вокзала Иван услышал доносящиеся до него обрывки микрофонной речи.

– Жители… настанет… верю… – говорил мудрый и незнакомый голос.

Вняв очередному знаку судьбы, Ванька Лысый пошёл на голос. Вскоре он увидел, что на площади собралась огромнейшая толпа, и слушала вещавшего в микрофон старца. Публика состояла в основном из неправедно разодетых девиц, но Ванька знал, что заблудшая овца стоит того, чтобы ради неё оставить остальное стадо и пойти на поиски пропавшей. То, что в отличии от библейской притчи поголовность стада блудящих в тысячу раз превышала численность ждущих его в родной Урыв-Покровке праведных, его не пугало.

Старец замолк и слез с трибуны. Значит теперь пришёл его черед вещать. Но как же он докричится до этой толпы? Проложить путь к микрофону через заблудшее стадо было невозможно. Иван оглянулся. Немного в стороне стояла милицейская машина, с громкоговорителем, забытым на капоте невнимательным работником правоохранительных органов, отвлёкшимся на узнанную им в толпе Галину Д., несостоявшуюся самоубийцу, которую он посещал в больнице на предмет допроса, не была ли она доведена до самоубийства путём угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства, что подходило под статью 110 уголовного кодекса. Всего этого Иван, конечно, не знал. Его внимание было монополизировано номерами милицейской машины: «В118ОТ». Он приблизился к машине, схватил громкоговоритель, спрятал его себе под куртку, и стал затираться в толпу.

Фёфёдыч и Дима сидели на груше и передавали друг другу из рук в руки бинокль. Старик, уже давно завладев оптическим прибором, с вниманием изучал публику и присвистывал.

– Деда, дай мне тоже посмотреть! – просил внук.

– Сейчас, подожди минутку, – отвечал Фёфёдыч, но бинокль не отдавал.

Через некоторое время мальчик повторил своё требование.

– Да, потерпи ты, – сказал дед. – И не качай дерево.

– Я ничего не качаю! – с обидой ответил ребёнок.

Дед оторвался от бинокля и понял, что действительно дерево шатается не по воле мальчика, а от коротких, но интенсивных порывов ветра. Он снова припал к биноклю, но на сей раз объективы были устремлены в небо. Покрутившись, Фёфёдыч обнаружил, что с запада на город надвигается чернющая туча.

– Ой, что щас будет!

– Что будет, деда? Ну, дай мне тоже посмотреть!

Фёфёдыч передал ему бинокль и указал направление, в котором нужно смотреть. Природные катаклизмы, по его мнению, были менее вредными для детской психики, чем бушующие человеческие стихии.

Костя Стрельников открыл запасным ключом дверь в туалет в собственном заведении. Надя держала наготове шприц. От вида молодой медсестры из его эротических снов Шевчуку сразу стало уютней. Она, не спрашивая разрешения, вонзила ему шприц в ляжку. Москвич застонал.

– Сейчас вам станет легче, – вынесла приговор Надежда.

Затем она обратилась к Стрельникову.

– У нас есть пара минут, на то, чтобы увести его в машину. Потом он уснёт, и придётся его нести.

Не заставляя себя уговаривать, Костя взял подмышки Шевчука, дал ему опереться на себя.

– Пиджак, – издал последний стон Шевчук.

– Да, конечно, – ответила Надя, набрасывая ему на плечи самую востребованную за весь вечер единицу одежды. Его вывели из туалета, а затем и из кафе. Рухнув на заднее сидение володиной машины, он ещё постонал немного, а затем отключился. Надя проверила пульс, и оставшись удовлетворённой, вернулась с пиджаком к «Скорой помощи».

Резкий порыв ветра проник под её рассчитанный на нескончаемую жару халат. Но она, как и большинство собравшихся, не обратила на него внимание. Морочанцы так устали от высокотемпературного июня, их надежды на дождь столько раз были обмануты, что они уже не реагировали на предзнаменования, не верили ни официальным прогнозам, ни народным приметам. Они сжились с мыслью, что дождя уже не будет никогда. Один только непредвзятый, но вооружённый оптическим прибором, Фёфёдыч понял, что надвигается гроза.

Из «Скорой Помощи» вышел Алексей. На одной руке, согнутой в локте, у него висел пиджак, в другой он держал лист бумаги с речью. Внезапный порыв ветра стал трепать и фиговый лист, и лист бумаги. Будучи более озабоченный сохранностью первого, Алексей упустил речь и она полетела. Благо ветер стих также внезапно, как и народился, и везде поспевающий Санин уже возвращал бумагу Алексею. Он взошёл на трибуну. О пиджаке можно было уже не беспокоиться, сама структура скрывала его никак не падающее достоинство от сотни влюблённых глаз.

К Санину подошла Таня.

– А ты здесь какими судьбами? – спросил он её.

– Жители и друзья Морочи! – начал Алексей.

Тысячи ладоней стали биться друг об друга в сладострастном унисоне.

– Да, вот, проходила мимо, дай думаю, зайду.

Таня заметила Надю, выходящую из знакомой ей машины директора ММК. Это её озадачило.

– А я вижу вам здесь весело! – подмигнула она Санину.

– Да уж, ты даже не можешь себе представить, как нам весело!

– Спасибо всем вам собравшимся за предоставленную мне возможность рассказать о моих намерениях в качестве мэра этого города, – продолжал с трибуны Алексей. Эту фразу он хорошо запомнил. – Чувствую, – а вот, тем, что он чувствовал, нельзя было откровенно поделиться с толпой, и ему пришлось подсмотреть в шпаргалку, – что прежде всего мне необходимо объяснить моё появление в городе, мое возвращение из-за границы и, что называется, с корабля на бал.

– Да, не мешало бы, – крякнул ему в ответ Сычёв.

Новый порыв ветра скакнул бешеным конём по площади. Ванька Лысый с недовольством воспринял появление нового выступающего. По небесному плану, который он, как приобщённый, знал, сейчас была его очередь говорить с собравшимися. Не отчаиваясь, он стал искать пути преодоления очередной преграды. Ибо небо не вставляло палки в колёса, а испытывало его. Ему нужно было место, откуда бы он мог беспрепятственно и громогласно вещать свою истину наперекор микрофонной речи молодого подсобника нечистой силы. Иван пытливым взглядом окинул окрестности.

Он увидел рыночный забор, на котором висел рекламный плакат нового магазина женской обуви, обещавший «У нас есть то, что ты всю жизнь ищешь». Да, забор был тем, что он искал. Пророк стал продираться сквозь пропитанную грехом толпу к забору. В отходе от милиции ему стоило немалого труда добраться до внутренней гущи, а теперь его маршрут поворачивал в обратном направлении.

– Неисповедимы пути избранных, – пробормотал смиренный мессия, в то время как со стороны трибуны ветер доносил до его ушей:

– …очередного троянского коня семьи Трубных…

Чувствительные девушки, услышав такую высокохудожественную метафору, прослезились. Ванька понял, что ему лучше поспешить облагоразумить стадо, пока оно не перешло в состояние неуправляемого массового психоза. Ветер продолжал перебивать и без того дрожащий голос Алексея:

– …что я бросил родину в трудные для нее годы … освободилось хлебное место. Что такое родина? … вышло из моды … с фальшивой риторикой из нашего трудного политическиого…

– Ваш товарищ чувствует себя стабильно, – сказала Надя Санину.

– Спасибо вам, девушка, мы в долгу не останемся.

– А что ж с кем случилось? – поинтересовалась Таня.

– Да, вот, принимают тут всякие опасные препараты, отпущенные без рецепта, – ответила Надя, сверля взглядом Ольгу.

Оля не реагировала, а делала вид, что внимательно слушает речь Алексея. Надя не знала под каким бы предлогом ей ещё задержаться возле трибуны. В ней, как в медсестре, больше не нуждались, и следовало бы ей вернуться в «Скорую Помощь», но она хотела остаться поближе к центру событий.

– Речь ты писал? – спросила Таня Санина, вспомнив, что когда он ей что-то такое говорил.

– Да, – вздохнул Санин, – трудился на пару с Флобером, а он её мямлит как пьяный щенок.

– Так чего ж вы ещё от него требуете в таком состоянии? – вставила деловито Надя.

– В каком состоянии? – спросила Таня. Она посмотрела на Алексея сзади и ничего особенного не заметила. У него дрожал немного голос, но это понятно, с кем не бывает с непривычки при такой аудитории. К тому же поднявшийся ветер всё настойчивей мешал ему, шутливо подвывал в микрофон, трепал лист бумаги, с которого он читал.

– Да, всё нормально, – поспешил замять тему Санин. Он выразительно посмотрел на Надю. – Просто, он немного взволнован.

– А в машине у вас кто? – спросила Таня Олю.

– Что? – сделала вид, что не расслышала вопрос Оля.

– …отбросим нелепые декорации, – продолжал свою борьбу с ветром Трубный, – …прикрывала прогнившую систему … выгоду ограниченной правящей … народное богатство на неосуществимые … орошению пустынь … живая маленькая суть. Родина – это прежде…

– Антихрист! – донесся с противоположной стороны площади рупорный голос.

Неожиданное появление дополнительного голосового элемента не произвело потрясающего эффекта на публику. Все продолжали млеть, внимая неслыханному мужественно-патриотическому концерту в исполнении Трубного-младшего под аккомпанемент шального ветра. На клич Ваньки не обратили внимания, только одна девушка, стоящая рядом с забором, на который влез Ванька Лысый, прошипела ему:

– Заткнись, придурок.

Иван, преодолевший несчётное число трудностей и разгадавший целую прорву ребусов судьбы, не обратил уж никакого внимания на такую мелочь, как нерадушный приём со стороны публики.

Но был в толпе один человек, который не остался равнодушным к зову новоявленного пророка. Полковник Сидоренко узрел в нём того самого опасного сектанта, за которым лениво охотился да бросил. Он тут же очнулся от смердящего девичьего дурмана, подтянулся. Летящий с дружеских вершин ветер сдул его душевный гипотонус.

– … в процессе человеческой истории, – настаивал на своём чтении Алексей.

– Извините, – подошел к его компании Володя, – но ваш трезвенник блюёт прямо в машине.

– … способствует наиболее быстрому достижению целей… – доносился голос мэра.

Сидоренко локализировал противника и уже не сбивался с пути.

Ветер снова попытался вырвать речь из рук Трубного, и теряющий терпение Санин поднял с земли камень и положил его на трибуну, прижав им непослушную бумагу.

– А я здесь при чём? Я не уборщица, чтобы рвоту убирать! – возмутилась Надя.

– Я тоже не уборщица, – отпарировала Оля.

– Девушка, может ему плохо по медицинской линии? – подключился Санин.

– Я не могу бросить мой пост, чтобы заниматься весь вечер только вашим товарищем. Визите его в больницу, пусть там с ним разберутся.

– Ну, тогда, и идите на свой пост, что вы здесь торчите весь вечер, как засватанная? – спросила её Оля.

– Я торчу? – вспыхнула Надя. – Да, если бы не ты с твоими палёными таблетками, то я бы и знать вас не знала!

– Где это видано, чтобы медсестры так одевались?

– А тебе что, завидно?

– Путана!

– Шлюха!

– Таня, я прошу тебя, убери Олю, – взмолился Санин. – Девушка, милая, – взял он под руку Надю и повёл её к машине с Шевчуком. – Я прошу вас, извините её, и нас. Понимаете, такая нестандартная ситуация, я поражаюсь, как ещё мы не засветились?

– Я уже ничему не поражаюсь в этой жизни…

– Это идея. Девушка… как вас зовут?

– Надежда.

– Надежда, вы – наша последняя надежда, извините за неизящный каламбур.

– Да, ничего, вы же здесь не причем, – снизошла она.

– Спасите нас, ради Бога! – он вложил в эту фразу весь свой пыл, его глаза жалобно смотрели на собеседницу. – Я не прошу вас превышать ваши служебные полномочия, но, пожалуйста, убедитесь, что жизни нашего московского гостя ничего не угрожает.

– Опомнитесь, овцы! Вы заблудились! – кричал в рупор Ванька.

Фёфёдыч и Дима уже слезли с дерева, но продолжали слышать доносящиеся с площади обрывки речей.

– Вот, я же тебе говорил, что все они поют на один лад! – прокомментировал дед.

– А идеи простых людей также просты, – говорил Алексей.

– Идеалы! Идеалы, а не идеи! – сокрушённо и бесполезно поправлял его Санин.

Надя, осмотрев Шевчука, констатировала:

– Ему нужен холод на затылок.

– А где его взять? – спросил Володя.

– Можно в туалете смочить холодной водой полотенце.

– Давай оттащим его снова в туалет, – сказал Санин.

На пороге кафе им преградил путь Лучано.

– Нет, порка мизэрия, пьяным нилзя!

– Он не пьяный, ему плохо, – объяснил ему Санин.

– Нилзя!

Тут вперёд вышел Володя, который как-то ездил с Семён Семёнычем на разборки с «Костей унд Лучано».

– Ну, Лучано, ну что ты как не русский! Тебе что, унитаза жалко?

Шевчука на виду у всех блатных затащили внутрь.

– Он не пьющий, ему плохо, – пытался шёпотом объясниться перед ними Леонидов. Лица морочанских сливок общества остались безнадёжно кислыми.

– Что нам нужно? – вопрошал Трубный.

– Конец света! – отвечал Ванька Лысый. Он разглядел рвущегося к нему через девичье сборище футбольного фаната, а слева, черепашьей скоростью въезжала в толпу милицейская машина с номерами «В118ОТ». Он понял, что времени у него осталось в обрез.

Женская публика стала волноваться всё настойчивей. Они уже знали, что скоро пойдёт дождь, и это их стало занимать несколько больше, чем речи обожаемого лидера. Ослеплённый завистью Сычёв воспринял усилившийся гул толпы за безусловное восхищение, о котором он не мог даже мечтать.

– Ох, я бы нашёл на вас управу, – пригрозил он толпе. Повернувшись к своей палатке, он увидел Олю и Таню.

– И вы тоже же, девушка, – обратился он к Ольге, – вроде бы умная, а всё туда же.

– Я не обещаю вам Новых Васюков, – выдохнул Алексей. В результате долгого психического напряжения у него наконец-то наступил долгожданный спад. К тому же он дочитал текст, напечатанный на первой странице и теперь с облегчением переворачивал бумагу, зная, что на обороте ему осталось всего лишь с десяток строк. Он только взял в руки лист, как сильнейший порыв ветра подхватил камень, микрофон и гербовую скатерть, покрывающую трибуну и швырнул всё это влево от него. Микрофоном он быстро завладел, скатерть отправилась в свободный полёт над площадью, а камень угодил в челюсть Сычёву. Алексей этого не заметил, он уже видел конец своим страданиям и скороговоркой стал докрикивать остаток.

Сычёв упал к ногам Ольги. Грязные царапины появились на его лице. Оля вскрикнула.

– Одиннадцатого августа, одиннадцатого августа, – стал повторять тоном рыночного зазывалы Ванька Лысый. Раз уж не удалось облагоразумить овец, то хотя бы надо было попытаться донести до масс суть послания: дату конца света.

– Мы тоже на многое способны, – решительно противостоял ветру Алексей.

Толпа стала терять ориентир.

– Запомните, товарищи, – Ванька от спешки перешёл с церковного на привычный с молодости советский слог, – конец света наступит одиннадцатого августа! Одиннадцатого ав…

Договорить ему не удалось, за штанину его стянул с забора полковник Сидоренко. Подоспела и машина с номерами «В118ОТ». Кинулись на катающихся по земле в крепком объятии пророка и следователя. Рядовой Мгиев, не узнав начальника, хотел было повязать и его, благо остальные охранники правопорядка не позволили ему непростительно оплошать.

– …богатый край и трудолюбивый народ, вместо того, чтобы процветать и множить …

Первые тяжёлые капли упали на избранные лица собравшихся. Волна новых эмоций прокатилась по толпе.

Помещение кафе «Костя унд Лучано» превратилось в оборудованную под открытую для публичных слушаний по медицине больничную палату.

Перед прилавком лежал Сычёв, в полуобморочном состоянии. В его изголовье сидела Ольга, поддерживала ему голову и старалась приладить к его челюсти фарфоровую пиалу с мороженным. За мороженное, конечно, пришлось заплатить. Сычёв стонал.

– Это ему так хреново, потому что он при падении голову ушиб, – пояснял один из сидящих за столиком богатых предпринимателей.

– Да, – отвечал его сосед, – челюсть у него – пустяк. Отделался лёгкими царапинами.

– Вот, у меня тоже сосед, один раз пьяный шёл с работы, зимой было дело, гололёд, упал – сотрясение мозга. Месяц пролежал в больнице.

– Девушка, – обратился сосед к Ольге, – вы слышите? Вы лучше ему лёд прикладывайте к голове, там, куда он упал, а челюсть у него в порядке.

– … навести порядок… – на последнем издыхании убеждал Алексей.

За прилавком стоял Лучано и препарировал молочный коктейль для худого очкарика, мужа толстой дамочки в розовом платье и с черной широкополой шляпой на голове. Эта пара сидела у окна и пыталась отстраниться от происходящего внутри кафе, стараясь сконцентрироваться на наружных стихиях.

– Дождь, однако, начинается, – говорил муж.

– Ну, а тебе то что? Ты ж под крышей сидишь?

– И ветер порывистый.

– О, заделался тут диктором погоды, понимаешь!

– Так, домой же надо будет как-то идти.

– Ну, вызовем такси, ясное дело.

Больше муж не возражал. Когда поднесли коктейль, толстая дамочка достала из сумки свой пухлый кошелёк и расплатилась.

В глубине помещения, за холодильным прилавком, дверь в туалет была приоткрыта и на унитазе боком сидел зелёный Шевчук, склонив голову в рядом расположенную раковину.

– Ой, плохо, – мычал он.

– Это хорошо, что он говорит, значит ему ещё не окончательно плохо, – с видом эксперта комментировала Надя, держа его голову за волосы, предохраняя её таким образом от удара об раковину в очередном приступе рвоты, в то время как втиснувшаяся в пространство между другим краем раковины и стеной Таня прикладывала к затылку Шевчука пиалу с мороженным.

– Надя, может быть, вы ему чего-нибудь вколете? – спросил её Санин.

– Молодой человек, это же вам не преподобный кролик, чтобы ему вкалывать всё что, нам в голову взбредёт. Мы уже вкололи, теперь пускай сам…

– Ладно, тогда я побегу снова к Лёхе, – сказал Санин и скрылся в ветреном кураже площади.

Когда приступ рвоты прекращался, Таня убирала мороженное, Надя тянула Шевчука за волосы, помогая ему запрокинуть голову и пыталась влить ему несколько глотков воды.

– Классные у тебя босоножки, – сказала Наде Таня.

– Да, итальянские. Я видишь, как вырядилась, думала, мало ли, – кивнула она в сторону площади, – а тут смотри, чем всё закончилось, – повела она бровью в сторону Шевчука. – У меня ещё и чулки новые, хочешь, покажу? – и, не дожидаясь ответа, она отвела немного полу халата и показала Тане кружевной верх её чулков.

– Ага, классные, – одобрила Таня.

У Шевчука начался новый приступ рвоты.

– …вместе изменить к лучшему жизнь в нашем городе! – закончил Алексей.

Ему начали было хлопать, но дождь хлынул потоком на площадь, и все завизжали, стали бегать на месте, так как продвинуться в плотной толпе было невозможно. Санин схватил Алексея за шиворот и затолкнул его в автомобиль, Володя уже заводился, они быстро покинули центр города.

Ветер взял власть в свои руки. Он разогнался и начал буйствовать и изгаляться. Он носился во всех направлениях по площади и за её пределами. Он гнул деревья, срывал одежду с девушек, фуражки с милиционеров, рекламу с заборов. Он заплетал провода в косички и ставил волосы на дыбы. Он делил стену дождя на врезающиеся друг в друга полотна. Он свистел, он ревел, он стонал и хохотал. Он забыл, что лето на дворе и пообрывал с доверчивых растений только завязавшиеся, ещё крошечные плоды. Даже крепко сидящие на своих надёжных ветках зелёные сочные листья копнами срывались и уносились, опьяненные моментальным азартом свободы. Все мошки погибли от разрыва сердца, не успев долететь до ближайшей стены, об которую ветер всё равно распластал их уже бездыханные тела. Он смешал всю попавшуюся ему под руку органику и неорганику: пыль, лепестки, камни, крошки, шерсть, кусочки глины, экскременты, фантики, черенки, пластиковые пакеты, капли дождя, бутылки, кепки, плевки, газеты, мысли, крики, вздохи и долго встряхивал это колдовское месиво, как доисторический алхимик встряхивает колбу с препаратом для снадобья, веря, что качество результата зависит от приложенного старания.

Толпа отождествилась с природой в судорожном излиянии примитивных эмоций. Море человеков раздалось, хлынуло во все стороны с площади, местами образовывая воронки, местами поднимаясь на дыбы, местами спадая на землю, спотыкаясь друг об друга. Они кричали, падали, звали, цеплялись, искали, толкали и роняли друг друга. Фигуры, совсем недавно бывшие далёкими, вдруг сближались, тогда как те, кто держался за руки не далее как сейчас, уже разносились в разные стороны неумолимым течением. Они сбивались с пути и теряли ощущение времени и пространства. Каждый хотел как можно быстрее выбраться из всеобщей толчеи, но копошась в слякоти, в поисках неуказанного аварийного выхода, размазывая по лицам дождь смешанный со страхом, люди продолжали воплощать изматывающий тотальный обвал, о прекращении которого все вместе мечтали. Те, кого тошнило, как от качки, пожалели о затяжной жаре и захотели вернуться пусть в неуютное, но стабильное прошлое. Те, кому не хватало сил ни на какие мысли, по инерции орудовали конечностями, то имитируя, то сопротивляясь окружающим. И даже не утратившие самообладания, были также бессильны перед стихией, как и все остальные.

Ветер, неудовлетворённый своим творением, стал сбрасывать обороты. Запала бешенства хватило ещё на несколько кругов по площади. Уже стихая, в последнем подлом порыве он схватил давно опрокинутую и распластанную трибуну и швырнул её в витрину «Кости унд Лучано». Квадрат стёкла распался на звезду заострённых ножей, и один из них ударил по лбу худого очкарика. Он упал. Его жена и все блатные, уверенные в том, что находясь в стенах «Кости унд Лучано», они были защищены от негодования природы, повскакивали с мест, завизжали, не зная, что делать: то ли бежать на улицу, то ли оставаться в уже небезопасном кафе. Кое-кто попросился в туалет, где Надя и Таня, не стесняясь дремавшего на унитазе Шевчука, обговаривали закрытие обанкротившегося «Клуба Достойнейших». Кто-то, прикрывая голову руками, лёг ничком на землю между Сычёвым и очкариком, который при падении обронил свои окуляры, и разбитые при падении линзы смешивались с осколками витрины и брызгами остаточного дождя.

Ветер сбросил скорость, и дождь поредел. Толпа перевела дыхание. Вновь обретя самих себя, собравшиеся удивлялись случившемуся, старались не смотреть в глаза друг другу. Разбитая витрина и лежавший без сознания очкарик послужили натуральным отвлекающим предлогом для того, чтобы не вспоминать о том, кто, с кем, где, что делал во время бури, а, главное, почему, они находились на площади.

Послышалась сирена приближающейся «Скорой Помощи». Кто-то остался смотреть на последствия происшествия у кафе, основная же масса устало разбрелась по домам под временами слабеющим, временами усиливающимся дождем.

Фёфёдыч разливал чай в кружки. Завтра он продемонстрирует своему внуку наглядное доказательство того, что ветры могут сносить сколоченные крест накрест древесные сооружения. Рыбалку из-за погоды придётся перенести.

– 21 -

Когда все уехали на митинг, директор закрылся у себя в кабинете. Он сидел тихо. Перед самой грозой попросил чайничек.

Вика нервничала. Перед уходом Оля высокомерно бросила ей несколько двусмысленных реплик, и теперь она гадала, что же могли значить «Все хотят новой жизни, правда Вика?» и «Быть можно Морочанкой и не любить её градоначальника, ведь так Викусь?» Обе фразы были сказаны в присутствии всего избирательного комитета и самого директора, что ещё больше смутило Вику.

Оля всё утро была немного странная, и почему-то избегала оставаться наедине с Викой. Жена директора искала подходящего момента, чтобы спросить Олю, когда же они встретятся и обсудят Викину жизнь, ей не терпелось во всем сознаться и директору, и Володе, но по неопытности, она боялась всё испортить, действуя без одобрения подруги. Неужели своим умом придётся ей разбираться с собственной жизнью?

Отстраненная от происходящего на площади волей «Клуба Достойнейших» Лена сидела дома и писала черновик любовного письма Ольги к директору ММК.

Дело не клеилось. Вдохновения не было. Слова казались чугунно нескладными. Трудно было представить более далёких от неё по складу ума и по характеру персонажей, чем Ольга и директор, и всё же в её задачу входило вжиться на пару часов в их образы и выжать из первой тайное признание в любви второму. Её вчера никто не принуждал, она сама вызвалась, неуместно будет прийти завтра и сказать, что у неё не получилось.

Лена старалась. Она садилась за стол, брала в руки ручку, смотрела в окно на деревья, скрывающие от неё проезжую часть улицы, чесала ручкой в голове и отвлекалась на порхающие по листьям мысли. Ловя себя на никчемной рассеянности, она снова сосредотачивалась, опускала глаза на бумагу, представляла себе свою героиню, её героя, тужилась и сопела. Когда неплодотворное напряжение лопалось, она вставала, шла на кухню, открывала холодильник или шкаф со съедобными отложениями, выбирала, что её больше привлекало и, поглощая свою неодушевлённую жертву, заряжалась новым недовольством собой.

Со свежей уверенностью, что сейчас у неё наконец-то получится, писательница возвращалась к своему столу и повторяла тот же цикл действий, с некоторыми вариациями. И так продолжалось, пока не прогремел гром.

Не то, чтобы Лена была суеверной, и приняла природное явление за гнев судьбы. Оно само по себе получилось, что вслед за дождём слова полились на бумагу неудержимым спонтанным потоком.

«Милый Семён Семёнович, ах, как неловко и стыдно мне писать эти строки, и в то же время я не вижу другого выбора. У меня никогда не было и не будет возможности остаться с вами наедине на несколько минут, для того, чтобы в спокойной и располагающей обстановке рассказать вам, что чем больше я вас узнаю, тем больше вы мне нравитесь. Один ваш взгляд бросает меня в дрожь, а вид ваших мужественных рук пробуждает во мне неуместные фантазии. Я знаю, у меня непристойная репутация, вызывающая лишь подозрения, а ваше многострадальное сердце отдано другой, новой, молодой любви. И вы достойны, вы достойны наилучшего! Человек с вашим положением, опытом и судьбой достоин сладостных дней наполненных вниманием, пониманием, советами, поддержкой, страстью и преданностью. Я вами восхищаюсь! Вы смогли реализовать всё, о чём любой из ваших товарищей лишь мечтает. Я сознаю, что мне не на что претендовать. В вашей жизни нет места посторонним увлечениям. Вы совершенны! Будьте счастливы! Вы уже счастливы…»