Читать книгу: «Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось», страница 15

Надя с Таней оттягивали разговор о случившемся, ибо каждая из них знала, что в отличии от них двоих, Лена искренне нуждалась в существовании «Клуба». Таня хитрила ради своей изощренно-извращенной потребности в развлечениях. Надя использовала подруг, в качестве источников необходимой ей информации. И только стеснительная и глупенькая учительница искала человеческого общения и понимания в их компании.

– Так что же вчера было? – не выдержала Лена, покончив с картошкой.

Таня посмотрела на Надю, та уже разливала в стаканы первое пиво.

– Давай выпьем сначала, – предложила она.

– Давно пора, – поддержала Таня.

– За что пьём?

– Пьём за роспуск, по причине банкротства, «Клуба весёлых и находчивых идиоток», – постановила Надя, решительно стукнула своим стаканом по стаканом Лены и Тани и опрокинула пиво в горло.

– Это ты о нас? – недоумевала Лена.

– Ну, а то, о ком же?

– Ну, может вы мне всё-таки расскажите, что там произошло?

– Содом и Гоморра, – сказала Таня.

– Я даже не знаю с чего начать! – воскликнула Надя.

– Там такое творилось, Лена…

– Он такой хлюпенький, такой недостойный нас достойнейших, что я тебе даже передать не могу!

– Я, вообще-то пришла попозже, – кивала головой Таня, – но Алексей был не в лучшем свете.

– Они напоили его какими-то то ли таблетками, то ли накротиками… Наверное для храбрости, он небось сам не мог с толпой общаться, – принялась за рассказ Надя. – А у него от этого произошёл неожиданный побочный эффект, у него встал член, и весь вечер вся его шайка вокруг его члена и носилась.

– Представь себе, что при этом, он читал речь перед толпой шлюхообразных девиц. Экстравагантное зрелище! – вставила Таня.

– Трубный, значит, сначала сидел у меня в машине «Скорой» с такими кобелино-мутными глазами, что смотреть было противно. Я ему закапала на сужение зрачков, но, прямо скажу, мне было противно к нему прикасаться. К тому же там ещё и москвич с ними был, так у того вообще токсический шок случился. Это они так к выборам готовятся, понимаешь! Только пьют, шарахаются и, чёрт знает, чем занимаются.

– Вы ещё будете? – спросила Таня показывая на бутылку с пивом.

– Наливай, не спрашивай, – ответила Надя.

Девушки пригубили.

– Ну и кутерьма такая, что пересказать этого невозможно. Ни минуты покоя не было, а всё какая-то ерунда. То коли одному, то коли другому, то этого рвёт, то у того челюсть вывихнута, то ветер, то камни летают, потом пошёл дождь и Трубного смыло, как говно в унитазе.

– Они ещё и дрались? –спросила тихо Лена.

– Нет, при нас не дрались, это камни от ветра летали и один Сычёву в челюсть попал.

– Что правда?

– Я тебе говорю!

Лена отпила ещё пива из своего стакана и, не веря своим ушам, переводила взгляд с одной рассказчицы на другую. Когда ей сообщили, что «Клуб» распадается, она насторожилась, но не расстроилась. Когда ей сказали, что Лёша был не в форме, щемящее чувство жалости, нередко сопутствующее и подчас поглощающее девичью любовь, сжало ей сердце и породило потребность принять и защитить нерадивого, обиженного плохими товарищами Лёшу. Но когда она услышала, что у него по-животному отупели глаза и (О ужас!) у него в такой ответственный момент произошла неконтролируемая эрекция, наверняка, следствие похотливого желания подстёгнутого видом вульгарно разодетых девиц, этого она перенести не могла. Такой образ Алёши никак не накладывался на фотографию игривого и доброго тигрёнка, присевшего рядом с ней под лестницей в милиции. Лучистые, волшебные, обещающие глаза – она ж ради них отложила всю свою жизнь, она ждала, она была уверена. «Как он мог?» – восклицала она про себя, пока Надя продолжала свой рассказ. Девочкам она не хотела показать глубину своего разочарования и не расспрашивала об Алёше, да и что было расспрашивать?!

– А что же Ольга? – вовремя пришёл ей в голову отвлекающий вопрос.

– Ой! Это та еще артистка, не при Тане будет сказано! Самая бешеная из всех них! Я уверена, что она со всеми ними уже переспала!

– Кошмар!

– Не то слово! Вихляла весь вечер туда-сюда, со всеми заигрывала, даже с Сычёвым! Ты себе такое представляешь?! Правда, Таня?

– Да, у Оли выдался жаркий вечерочек. Похоже, это она с таблетками там что-то намудрила, и старалась загладить свою вину…

– Да что она там старалась? Психопатка! Представь, Ленка, ни с того ни с сего на меня наехала! Я, значит, им там помощь медицинскую оказываю, как дура, а она мне: «Идите-ка вы с свою машину, а то маячите здесь весь вечер!» Ты видела такое?

– Так, значит, она за Алёшей не охотиться?

– Кому она нужна! Она как кипишь подняла, так Трубный на неё мимолётом с трибуны глянул, то у него член и упал. Хоть какая-то от неё польза получилась!

Таня усмехнулась. Лена посмотрела на них и подвела итоги:

– Глобальное разочарование!

– Не то слово!

– А чем всё закончилось?

– Не знаем мы толком. Мы в туалете кафе откачивали москвича по просьбе Танькиного коллеги. А Ольга тёрлась возле Сычёва.

– Пошёл сильный дождь и Санин с Трубным уехали с площади. Толпа долго месилась на месте, но постепенно рассосалась.

– Ах, так ещё того, витрину «Кости унд Лучано» выбило трибуной!

– Как это?

– Да такой ветер был, я ж тебе говорю, то камни по началу летали, а под конец, как трибуна опустела, так и её шарахнуло.

– Скучать нам не пришлось, – горьковато улыбнулась Таня.

Лена вздохнула. Надя посмотрела на часы.

– Так, бабы, давайте ещё раз выпьем, и я пойду, мне ещё домой надо зайти перед больницей.

Через час Надя с пакетом, в котором лежал старый, но чистый халат, в одной руке и с под наклонным углом установленным против ветра зонтом в другой, быстрым шагом шла на работу.

– Какие все мы дуры, – шептала она, прыгая промеж знакомых с детства луж.

Побывав дома у Лены и у Тани, в этих скромно-аляповатых обиталищах, мало отличающихся от их с отцом квартиры, она ясно увидела, что все они создают идеальные условия для созревания неуправляемого желания вырваться. Членки «Клуба Достойнейших», как и одержимая орава вчера на площади, хотели только одного, хотели свободы: свободы от маленьких душных квартир, набитых родственниками или воспоминаниями, свободы от отчётов перед матерью или уборок по субботам, свободы ложиться спать когда и с кем захочется, свободы красиво одеваться, достойно отдыхать. Лёша Трубный, по четко прослеживаемой логике стал коллективным воплощением этой частной, но всеми разделённой, мечты. Завладев им, как призом, можно было освободиться от всего того, что нагноилось под маской смирения. Она, не хитрее других, размечталась, что легко и быстро сможет уйти от своего тихого и не терпящего шума отца, живущего в далёком прошлом, от своей неплохой, но бесперспективной работы, а, главное, от своего залежавшегося девичества-одиночества. Ленка уже на встречи «Клуба» бегала только ради того, чтобы отдышаться от вездесущего носа своей матери. Танька, разбалованная актёрской жизнью, с трудом терпела низкосортный вариант бытовухи, в котором выросла и от которого тоже никак не могла избавиться. И каждая мечтала, что Леша оденет её по последней моде, увезёт в свой многокомнатный особняк, познакомит с интересными людьми, подарит красивую жизнь. А на самом деле, эта смазливая мордашка оказалась подделкой, не выдержавшей даже первого элементарного испытания.

Только в силу своей экстремальной практичности Надя не падала духом. Она была только немного задумчивей обычного.

В больнице она узнала, что в её отделении был госпитализирован Шевчук. Окончательный диагноз ему ещё не поставили. Его состояние было результатом смешения разных недугов: нервных срыв, психическое перевозбуждение, высокое давление, отравление. Главный врач назначил ему для начала дезинтоксикацию и отдых под наблюдением квалифицированного персонала.

Каково же было удивление Нади, когда при обходе палат, у постели побитого провинцией москвича она обнаружила участливо сложившую свой огненно красный ротик Олю. Она пришла навестить Шевчука по поручению Санина и Лёши, пьянствующих со вчерашнего вечера на конспиративной квартире. После обеда они связались с ней по телефону, попросили сходить в больницу, узнать состояние его здоровья, и когда его выпишут.

Оля казалась побитой цирковой болонкой, и даже яркий макияж не оживлял её бледно-зелёного лица. Она вторую ночь не спала. Вчера её все бросили, и она по дождю пешком и босиком (неудобные каблуки стёрли ноги и пришлось нести их в руках) добиралась до дома, почему-то с ностальгией вспоминая, как ещё месяц назад её провожал домой Санин и как весело и непринуждённо он с ней заигрывал. Кто знает, не появись в день премьеры в их городе Трубный младший, может быть она бы провела одно из самых романтических и страстных лет в своей жизни, вместо того, чтобы снова включить охоту на богатого старца. А кобель хорош, ох, хорош, он стоил того, чтобы на время остаться в бедных невестах.

Дома она приняла горячую ванну и отправилась в постель, но не тут-то было. Вернулась сестра, и не одна. Они жгли ароматную вонь, бормотали молитвы, потом слушали песни, где текст был заменён полифонической вибрацией голосовых связок, потом стонали и кряхтели. Под утро Оля забылась на несколько часов после того, как дождь стих, и она открыла окно и впустила свежий воздух в свою одурманенную конуру. Все утро она провалялась перед скучным телевизором, но выспаться ей так и не удалось.

При виде Шевчука, она приободрилась, хотя её напускная жизнерадостность приняла привычный легкомысленный характер.

– Мальчики беспокоятся о тебе, – с наигранной заботливостью произнесла она. – А я, знаешь, не хотела, чтобы всё так получилось, ты уж не оббессудь…

Надя услышала её и вскипела.

– Посторонним запрещено находиться в палате в это время!

Оля повернулась, увидела её, узнала и устало подкатила глаза.

– О, Боже мой!

Шевчук тоже узнал Надю, но обрадовался ей больше, чем Оля обрадовалась ей, и больше, чем он сам обрадовался Оле. Значит, это был не бред, была всё-таки в той свистопляске лиц, сантехники и рвоты, беленькая медсестра, которая не бросила его в трудные для него часы, а бескорыстно спасала его.

– Это вы вчера мне оказали… – начал стыдливо он.

– Я, я.

Надя подошла к его койке, осмотрела капельницу, пощупала пульс, оттянула поочередно нижние веки глаз.

– Ты ещё здесь? Я же сказала, посторонним выйти, – грозно скомандовала она Оле.

– Мне лично его лечащий врач разрешил, – пропищала в ответ Оля.

Особое ударение на слове «лично» окончательно вывело Надю из себя. Она молча пошла на Олю. Шевчук испугался.

– Иди, Оля, мы же уже всё обсудили.

– Да что она себе позволяет! – возмутилась Оля, отступая.

Надя уже вплотную подошла к ней, сильно сжала её руку выше локтя и потащила в сторону выхода. Оля сначала покорилась, но потом резко повернулась, и, в попытке схватиться за тумбочку Шевчука, промахнулась и с размаху ударила по стоящему там подносу со скудным больничным ужином, который, сделав смертельное сальто в воздухе, следующим образом распределил его содержимое: горячий суп обрызгал руку пациента, которой он инстинктивно прикрыл голову, картофельное пюре оказалось на плече у самой Ольги, а чай растёкся по подушке и отчасти по стене. Шевчук стонал, Оля визжала, Надя краснела от злости. На шум прибежали санитарки, медсёстры и фельдшер. Все занялись больным и уборками, Надя демонстративно вывела раскисшую Ольгу из палаты.

– Вишь, артистка! – выкрикивала она сама не хуже паяца. – Спутала больницу с театром и развыступалась тут, с плясками и с боем посуды. Ей врач на то личное разрешение выдал! Да он тебе не разрешение, а рецепт должен был выписать на валиум три раза в день натощак, и на ночь клизмы очищающие, а то в тебе концентрация говна критическая.

Доведя забрызганную и осрамлённую Олю до туалета, она втолкнула её в дверь и, заметно снизив тон, но не меру угрозы в голосе, зашипела:

– Умойся и убирайся отсюдова, и чтоб я тебя больше здесь не видела, понятно? У меня на таких как ты аллергия. Вы меня просто из себя выводите, я перестаю себя контролировать и могу в следующий раз встряхнуть тебя посильней того подноса. Охотница за выгодным мужем! Ты для начала хоть определись за кем ты охотишься! А? Скажи мне, выдра! На кого ты метишь? На актёра? На москвича? На мэра? На отца его?

Оля зло и молчаливо усмехалась, пока бешеная медсестра вела её по коридору, и про себя клялась, что она ей это просто так не оставит. Когда же в туалете на неё посыпались меткие оскорбления, она раскисла, и со слезами на глазах вырвалась их рук Нади.

– Какая ты жестокая!

– Вся в тебя! – ответила ей медсестра и вышла, хлопнув дверью.

Оставшись одна, Оля взглянула на себя в зеркало и слезы обильным потоком полились по её щекам. Из заляпанного, потерявшего свой левый верхний угол зеркала на неё смотрело потерянное создание. Лицо осунулось, помада растеклась, щека и плечо были забрызганы белой слизью.

– Ну, что же это такое?! – взмолилась она.

Она отвернулась от своего отражения, прислонилась спиной к стене и очень горько проплакала минут пять. Потом вспомнила, где находится, и стала успокаиваться. Дома можно будет, а сейчас главное – выбраться отсюда. Она быстрыми жестами привела себя в порядок, подошла к выходу, прислушалась. Приотворила дверь и, убедившись, что в коридоре никого не было, быстрым шагом прошла по направлению к лестнице. Оказавшись на площадке Оля столкнулась лицом к лицу с Сычёвым. Тот узнал её и просиял.

– Добрый вечер, девушка!

– Здравствуйте.

– Я должен вас сердечно поблагодарить за всё, что вы для меня сделали.

Оля посмотрела на него с удивлением, продолжая спускаться по ступенькам. Он следовал за ней. Она забыла, что вчера до приезда «Скорой Помощи» отхаживала Сычева. От усталости всё происшедшее за последние двое суток смешалось в её памяти и казалось таким далёким, словно речь шла о прошлогоднем, а не о вчерашнем вечере.

– Не стоит. Вам уже лучше?

– Да, вот, выписали. Продержали сутки, но кроме царапин ничего не обнаружили.

– Повезло вам.

– А вы как себя чувствуете?

– Да не спрашивайте.

Отвечая, она заново пережила последние минуты и непослушные слезы предательски навернулись на глаза.

– Что с вами? У вас что-то случилось?

Оля замахала руками и остановилась.

– Ну, что же вы это, девочка, не плачьте, ну я вас умоляю, ну возьмите себя в руки, да что же у вас такое произошло, Господи всемогущий, помоги! Ну, хотите, я вас мороженым угощу? Или может к доктору, слава Богу, ещё не далеко ушли. Нет? Не надо к доктору? Ну, не надо, не надо, мы сами, мы сами, ой, ой… – он схватился за бок одной рукой, другой опёрся о перила и зажмурил глаза.

Женские слёзы зачастую убийственно действуют на психику мужчин. Они теряются, сбиваются с мысли, забывают, зачем пришли и чего хотели. Им становится неловко, стыдно, боязно, тоскливо. Единственное их желание заслоняет все остальные: чтобы она тут же перестала. Предрасположенные к диалогу начинают уговаривать, нетерпеливые кричат, лишь усугубляя положение, трусливые убегают, ищущие прощения кидаются на колени, суровые продолжают угнетать, думая, что единственный верный способ остановки женских слёз – это добить. Сычев относился к тому типу мужчин, которые при виде женских слёз начинали кудахтать и бестолково носиться вокруг плачущей, доводя себя до состояния близкого к невменяемости. Горюющая вынуждена была опомниться, остановить рыдания и взять на себя заботу о присутствующей при её душеизлиянии жертве.

Оля перестала плакать.

– Вам, что, снова плохо? – спросила она.

– Нет, нет, это пуля шалит, когда я нервничаю. А, вот, вы уже и не плачете. Вот и хорошо. Можно я вас под ручку?

Он доверчиво опёрся на неё и они вышли из здания. Его ждала машина. Он предложил Ольге подвести её, она согласилась. Он так радовался, что встретил её, что смог успокоить, от неё так веяло молодостью и так по домашнему пахло картофельным пюре, что Сычёв не хотел с ней расставаться. Он пригласил её поужинать. Она согласилась, с условием, что он подождёт её в машине, пока она сбегает домой переодеться.

Ошпаренному и непозволительно разволновавшемуся Шевчуку вкололи успокаивающий коктейль лекарств, прервав программу дезинтоксикации, перевели в отдельную палату, приставили постоянное наблюдение.

Надя сидела в кресле напротив и настороженно время от времени посматривала на него. Она почему-то подумала о его матери. Может быть, она где-то там в далёкой Москве скучает о нём, мечтает, что позвонит и не знает, что её нерадивый сын попал в больницу.

Его округлая физиономия похудела и приняла более благородный вид. «Сутки всего не попил, и отёки спали,» подумала Надя. Он не был красив, но теперь, когда он лежал с закрытыми глазами, были видны его светлые мохнатые ресницы, на которых уютно отдыхал Надин взгляд. Двухдневная небритость придавала мужественность его ранее стерильному лицу. Волосы были по-домашнему взъерошены.

Иногда он вздрагивал и коротко вскрикивал. Надя подходила, щупала пульс, трогала лоб, поправляла простынь. Ему снились простые, но изгнанные из его жизни жесты, строгая и молчаливая забота, не чрезмерная и не скупая, не о его карьере и не о его заработках, а о его теле, том самом теле, которое он привык прятать и нейтрализировать за стандартными ширмами дорогих костюмов и надушенных галстуков. Ему чудилось, что преданные руки оградили его покой от назойливых и до смешного глупых встреч, разговоров и присутствий. Он, свободный и улыбающийся, сидел на полу и чинил велосипед, а за дверью слышался теплый напев жарящегося на сковородке ужина, и сколько человеческого света было на этой родной фотографии…

– 23 -

Впервые оставшись наедине с того самого каламбурного вечера их знакомства, Лена и Таня почувствовали себя неловко. Уход Надежды, которую Таня втайне высмеивала, а Лена немного побаивалась, приговорил их к неиспользованной ранее искренности. Ведь с самого начала Таня прониклась откровенной симпатией к скромной, но интересной учительнице, а Лена ещё до знакомства была Таниной поклонницей. В силу правил, установленных командиршей «Клуба», их взаимное притяжение было нейтрализовано. Обе чувствовали, что Надя болезненно реагировала на намеки об их вероятной дружбе, и потому несколько демонстративно друг от друга отворачивались, никогда не уходили вместе со встречи, хотя им было по пути, и во время споров, даже если и соглашались друг с другом, открыто не выступали вдвоём против Нади, а одна из них занимала более нейтральную позицию. Не сговариваясь, они так отладили механизмы угождения Наде, что как только она их покинула, девушки почувствовали пустоту.

– Ой, забыла, – воскликнула Лена.

– Что ты забыла?

– Хотя сейчас это уже не к чему…

– Ты о чём?

– Ну письмо же я написала…

– Какое письмо?

– Ну, анонимку!

– А, – обрадовалась Таня, – давай, давай её сюда, почитаем.

– А что нам теперь с неё?

Лена стеснялась и по инерции продолжала действовать согласно железной логике практичности и соблюдения одобренной стратегии. Но Таня, в отличии от Нади, видела в анонимке нечто большее, чем ненужное по окончанию боевых действий орудия. Она была ей интересна самим фактом своего существования, и любопытство, подстёгнутое отсутствием медсестры требовало неотложного знакомства с произведением Лены.

– Да не мельтеши ты! Давай показывай!

– А ты смеяться не будешь!

– Конечно, буду, что ж мне плакать?

Лена достала из сумки письмо, отпила из стакана пива и, взглянув мельком на Таню, развернула листок бумаги.

«Милый Семён Семёнович… – зазвучал голос учительницы начальных классов. Она словно читала сказку русского классика своим детям. Если бы на её месте была Таня, она бы вжилась в образ, вздыхала бы на грустном слове, пробегала бы шепотом страстные признания, замирала бы перед стыдливыми просьбами. Интонация Лены не следила за эмоциональным содержанием письма. Она была спокойна, уважала знаки препинания, одинаково ровно перечисляла страдания и восторги, с похожей размеренностью озвучивала сердечные и телесные желания, и даже в тех местах, где любая бы стыдливо улыбнулась, Ленина речь оставалась обезоруживающе простой.

Закончив, она опустила листок на стол и подняла глаза на Таню. Та улыбалась.

– Какая ты сказочница! – сказала она.

– В том смысле, что далека от реальности?

– Нет, в том смысле, что завораживаешь.

Лена приняла это за комплимент, а на комплименты она не умела реагировать, и потому стала искать чего-то выпить. Пива не оказалось.

– Да, ладно тебе… – совсем растерялась Лена и стала собираться домой.

– Спешишь?

– Нет, – но может у тебя дела какие-то, а я тут расселась.

– Нет у меня никаких дел. Хочешь – оставайся. Сходим ещё пива возьмём.

Лена с радостью согласилась. Объединив остаточные фонды, они пошли в магазин. Дождь не переставал. Они прыгали неуклюже по лужам и старались не сильно высовываться из-под одного на двоих зонта. Им было весело. Наконец-то можно было расслабиться.

– А воздух-то какой, Таня, ты слышишь?

– Да, воздух не хилый.

– Не хилый? Тоже мне, одарила эпитетом. Это прекрасный, наконец-то чистый от пыли и пота воздух! В нем можно купаться!

Выскочив из-под зонта, она прокрутилась несколько раз вокруг собственной оси, широко раскинув руки. Продолжая крутиться, она сложила руки над головой, как будто бы приготовилась нырять, и наклонившись в поясе, побежала вперёд, нырнула в невидимую воду, вынырнула, подбежала снова к Тане и, как ни в чём не бывало, встала с ней под зонтик.

– Ну как? – спросила Таня?

– Рекомендую, освежает.

– Да, я, знаешь ли, мерзлячка, боюсь холода.

– Бывает.

Они вошли в магазин, у прилавка снова была очередь. Когда подошёл их черед, Таня, расплачиваясь, спросила у продавщицы:

– А почему у вас весь день так много народу? Что разве соседние магазины все закрыты?

– Магазины-то открыты, – ответила продавщица, давая сдачу – а народ всё идёт и идёт. Вот вы уже в который раз сегодня?

– Во второй.

– А, так это ещё ничего, есть кто уже по пять раз с утра наведался. Всемирный запой какой-то устроили.

Таня с Леной улыбнулись и повернули к выходу, где столкнулись с группой троих мужчин. Таня была знакома со всеми тремя, хоть и не понимала, каким образом они тут вместе оказались. Она знала, откуда режиссёр Яичко-Звёздный и костюмер Паша были знакомы, хотя с трудом могла себе представить, в силу разницы в их возрасте и в положении, что они вместе выпивают. Истинное недоумение вызывала фигура молодого следователя Крутилы. Он её узнал первым:

– Танечка!

– О, Танюха, – расплылся в улыбке и Паша.

– Лиза! То есть… Таня! – воскликнул, замялся и снова воскликнул режиссёр.

Было видно, что они не в первый раз возвращались сегодня в магазин.

– А вы здесь какими судьбами?

– Да, вот, всё по тому же мокрому делу, – сострил Крутило, намекая то ли на дождь, то ли на выпивку.

Вышли они из магазина все вместе. В расширенном составе компания отправилась догуливать вечер к Тане.

Стемнело, продолжало моросить, на улице становилось всё неуютней, покидать теплую кухню и весёлую компанию совсем не хотелось. Лена позвонила матери и предупредила, что домой не придёт.

– Ты что, не будешь ночевать дома?! – визжала неверящая мать.

– Да, я остаюсь у Тани.

– Я не знаю никакой Тани, – кипела мать.

– Ну я же тебя не спрашивала вчера, у кого ты ночевала!

– Я у родной матери осталась!

– Тем хуже для тебя, – огрызнулась Лена и повесила трубку.

Оказалось, что пиво снова закончилось, но идти в очередной раз в магазин девушки не хотели, а парни настаивали, чтобы они присоединились к употреблению их крепких напитков. Они согласились, и вечер перешёл в другое измерение.

Молодые парни стали откровенно заигрывать с девушками, а не вписывающийся в спаривание Яичко продолжал прилагать утонченные усилия для того, чтобы вписаться хотя бы в разговор. Крутило расхрабрился и усадил Таню к себе на колени. Она не сопротивлялась, но и не показывала особого восторга по этому поводу. Следователь продолжал весело общаться со всеми, но внутренне дрожал от страха, что неуместный жест спугнёт желанную с его колен. Таня иногда опиралась о плечо Крутило, иногда касалась его волос, но в её движениях не было намека на что-то большее, чем дружеско-братская симпатия.

Лена, поняв, что знакомство Тани и следователя было поверхностно, удивилась их непосредственности. Она старалась соблюдать приличия, не глазеть открыто на них, но ей очень хотелось стать невидимкой и беспрепятственно понаблюдать за тем, как живые люди сходятся, общаются, какими жестами пользуются, как выражают или не выражают свои намерения. Таня казалась ей верхом женственности. Без жеманства, без наигранных приёмов, которыми ей забила голову мать, просто и легко она покорила бедного милиционера. Видно было, что он был без ума от неё. Ах, как бы она хотела быть похожей на Таню! Как бы она хотела, чтобы такие же восхищенные глаза смотрели на неё!

Поглощенная скрытыми наблюдениями, Лена не обращала внимания на скромно гаснущего Пашу. Яичко, со своей стороны, пытался вовлечь его в обсуждение проблемы глобального потепления климата, тем самым предотвращая формирование второй пары, но стеснительный костюмер по большей части слушал и время от времени говорил нечто, смысл которого сводился к тому, что всегда так было, что выпадал ненормальный по погоде год, и что неграмотный народ объяснял это гневом небес, а теперь вот, мол, грамотеи пеняют на концентрацию не тех газов в не тех слоях атмосферы.

– Танечка, а что вы думаете по этому поводу? – спросил Яичко.

– Честно признаться, Михаил Кондратьевич, я об этом не думаю.

– А вы, молодой человек? – обратился режиссёр к Крутило.

– А я думаю, что погода предлагает нам снова выпить!

– Согласны поддержать, – вторил Паша.

– Мне чуть-чуть.

– И мне чуть-чуть.

Вздрогнули. Стало ещё жарче. Лена открыла окно и закурила. Паша оценил жест и присоединился. Яичко увидел на столе листок с анонимкой и, не спрашивая разрешения, стал читать.

– Как интересно… – промямлил он. – А что это? Да тут ещё и стихи приписаны? Это твоё Таня?

– Нет, не моё.

После последней рюмки Крутило зарядился новой порцией храбрости и потными пальцами гладил Танину спину под кофтой. Она не решалась. В хмельном тумане размылись очертания её стройной морали самосохранения и никак не получалось вспомнить приемлемы или не приемлемы ласки пьяного милиционера. Флирт был допустим, романа следовало избегать. Месяц назад. Сейчас он был не следователь вовсе, а пьяный друг пьяного сотрудника, случайно встреченный в магазине во время всемирного запоя. Разрешить или не разрешить, ему, себе?

– А чьё?

– Лен, чьё это?

– Это отрывок из моего рассказа.

Паша с преувеличенным, но искренним уважением посмотрел на Лену, сложил губы вареником и стал кивать головой.

Таня вдруг поняла, что пока она рассуждает о том, позволять или не позволять милиции себя трогать, он уже давно и с удовольствием этим занимается. Она в упор посмотрела на Крутило. Он невинно улыбался. «Вот, хитрец»,– подумала она и дернулась в сторону, но цепкие руки следователя не выпустили её.

– А, так вы писательница? – почему-то перешёл на вы Яичко.

– Нет, то есть, да… Не знаю, это пробы пера…

Режиссёр вообразил себя литературным критиком и стал разбирать текст Лениного письма. Таня ей подмигнула. Отзыв, зачатый от желания быть принятым, вышел довольно приятный. Лена посмеивалась от неловкости. Паша слушал и кивал. Таня мягко перехватила руку Крутило под одеждой, обещающе глядя ему в глаза, отстранила её и ласково оперевшись на его плечо встала с его колен и пересела на соседний стул.

– А то, что адресата зовут Семён Семёнович, это случайно или это намёк на реального человека? – спросил Крутило.

– Ноги затекут, – шепнула ему Таня.

– Кто ж так грубо намекает? – поспешил оправдать писательницу Яичко.

– Это подражание, – нашлась Лена. – Гоголю.

– Вот, видите, Антон Антоныч – Семён Семёныч. Эх, не стареет классика! Может быть нам на «Ревизора» в следующем сезоне замахнуться, а? Как ты думаешь, Танюша, потянем?

Лена проследив за игрой рук и перемещениями подруги, вообразила себе, что она ему на ухо уже что-то пообещала. Таня, смекнув, что значительных женских ролей в «Ревизоре» нет, холодно приняла предложения режиссёра.

– Его мурские ставили в прошлом сезоне, – добавил Паша. – Я у них по дешевке кое-что из нижнего прикупил для балла у Фамусова.

Режиссёр поморщился. По его вине открыли короб неуместно пахнущих воспоминаний. Зачем он впутал работу в беседу с посторонними? Разве он вышел из дома не с намерением проветриться, отдохнуть от набитого бесплодно-творческими идеями дивана?

Лена, до сих пор молчавшая о постановке Яичко, после похвальной оды анонимке решилась высказать своё мнение о «Горе от ума». Язык развязался и позволил ей упоительно рассуждать о собственной интерпретации спектакля. Сосредоточившись на подборе правильных слов, она не замечала, что режиссёр опустил голову, молчал и только раз скромно улыбнулся. Он слушал и поражался тому, как далека была версия увиденного глазами этой неглупой, с творческими претензиями, девушки от его задумки.

– Давайте снова выпьем, – не постеснялся прервать её Крутило.

– Я больше не буду, – Таня накрыла свой стакан рукой.

– Я тоже, – повторила за ней Лена.

– А я, пожалуй, пропущу, по нужде. Где тут у тебя, Танечка? – спросил Яичко.

Из туалета он не вернулся. Молодые люди оценили уход по-английски, девушки не очень. Лена от неловкости, может это из-за неё ушёл человек, тоже пошла в туалет. Когда вышла, в коридоре наткнулась на Пашу.

– Ты что, тоже бежать собралась?

– Нет.

– Точно?

Он притянул её к себе. Она не сопротивлялась. Из кухни слышалась мирная беседа Тани и Стёпы. Паша обдал её выдержанным перегаром, припёр к стенке. Молча провёл рукой по волосам, погладил по лицу, зачем-то засунул кончик указательного пальца ей в рот. Лена еле дышала.

– А ты мне нравишься, – сказал Паша и не дожидаясь ответа, перешел к поцелуям. Лена стала сопротивляться, отворачиваться, казалось, что она хотела вырваться из его объятий, но в тот момент, когда он остановился, отстранился и вопросительно посмотрел на неё, она, вместо того, чтобы воспользоваться моментом и уйти, продолжала стоять, упираясь руками ему в грудь, прямо смотрела ему в глаза, и сила её сопротивления постепенно ослабевала.

– Какие у тебя красивые глаза, – добавил Паша, и словно эта приятная по его понятиям фраза давала ему право на очередную порцию ласк, с новыми силами взялся целовать и тискать Лену. Она то покорялась, то снова делала вид, что пыталась вырваться. Паша, тем временем уже расстегнул ей верхние пуговицы платья, успел нащупать содержимое бюстгальтера. Тут Лена со всей силы оттолкнула его.