Читать книгу: «Моя Гелла», страница 2

Шрифт:

Глава 2
Всем привет, меня зовут Егор Колчин

– Всем привет, меня зовут Егор Колчин. Мне двадцать… три. Учусь в магистратуре.

Психи вокруг меня кивают. Чтобы быть совсем уж честным, я не уверен, что все они психи, я не слушаю, что они говорят, и, если однажды врач спросит почему, я ему даже аргументированно отвечу.

Начнем сначала. Во-первых, я не верю, что болезнь – любую, даже психическую, – можно вылечить разговором. С каких пор то, что я рассказываю раз в неделю, сидя в кругу, о своих чувствах, делает меня более здоровым? Такое действует только на моего друга, Олега Соколова, – раз в неделю придумывает себе рак или неизлечимую болезнь вроде чего-то аутоиммунного, но стоит ему мне про это рассказать, как все симптомы тут же проходят.

Во-вторых, серьезно? Разговор с такими же психами, как я? Если я расскажу им, что чувствую, они мне помогут? Чем? Обнимут? Пожалеют?

В-третьих, я здоров. Я просто временами очень сильно зол. Возможно, немного собственник, и это порой ощущается довольно болезненно. Скорее всего, иногда испытываю чувство, которое многие назовут паранойей. Порой ненавижу себя и считаю ничтожеством, но у кого иначе? Иногда я чертов гений, и что? Ну окей, я понял, что все это просто у меня в голове. Зачем следующие одиннадцать месяцев болтовни?

За это время группы поддержки менялись, психолог все больше была мной недовольна и сейчас, кажется, дошла до точки кипения. Я ей совсем не нравлюсь, и она ждет, когда выйдет срок моего «заключения» в ее кабинете, чтобы от меня избавиться. А я-то как жду.

– Одиннадцать месяцев назад я сел в машину, разогнался и поехал за город, чтобы въе… кхм, въехать на скорости в мемориальную доску НИИ Ливанова. Хотя это не доказано.

– Егор… – заговаривает Эльза, предупреждая, что не стоит начинать оправдательную речь. Я тут вообще-то не за этим.

Оправдываться не нужно, да-да, принцесса Эльза. Я помню.

– Я определенно живу у сестры. Просто потому, что все, что заработал, потратил на штрафы и отдал отцу за ремонт тачки. Мой первый взрослый поступок, по моему мнению, и жалкие трепыхания, по мнению отца. Он мечтает, чтобы я вернулся домой и сидел под надзором, чтобы напоминать мне, что я качусь по наклонной все дальше и дальше и какой я жалкий щенок. Щенок приполз жить ко второму щенку, еще не так сильно согрешившему. Хм… что еще со мной было? Целый день пролежал в рехабе, и, честно говоря, это ужасное место. А вы как? Бывали там? Отстой, верно? В общем, было принято решение, что я пройду год терапии, и вот я тут уже одиннадцать месяцев, а вы все, кажется, новенькие. Ну как? – Психи смотрят на меня, широко открыв глаза.

Какая-то девица с ярко подведенными глазами хихикает и натягивает рукава рубашки на запястья. Что, пыталась самоубиться, а теперь очнулась и стало стыдно? Или нет, кто-то просто хотел примерить на себя романтичный образ самоубийцы и слишком достоверно притворился.

Она ловит мой взгляд и ухмыляется, показывая, что я не один тут такой бунтарь.

– Да ладно, прекрати, тебе не понравится, – отвечаю словами на ее немое приглашение и вижу, как румянец упорно пробивается через толстый слой тональника, делая фарфоровую кожу пятнистой.

– Егор, если вы не готовы делиться сегодня с нами… – начинает Эльза напряженным голосом.

Она красотка из сказочного фильма. Белые волосы заплетены в толстую косу, легкий немецкий акцент и всегда светлые брючные костюмы. Она персонаж «Однажды в сказке», что-то вроде моего личного сверчка Джимини. Ну, кому что. Я заслужил психолога с ледяным сердцем.

– Могу идти?

Эльза явно еле держится, чтобы не закатить глаза и не прикрикнуть на меня, но такая уж у нее работа – быть с нами терпеливой и вежливой.

– Не хотите выслушать остальных?

– Не особо.

– Что нового на этой неделе? Как ваши головные боли?

– Все стабильно.

– Посещали на прошлой неделе мигренолога?

– О, он как всегда советовал физические упражнения и побольше антидепрессанта, но разве мы с вами, ребята, и так их не пьем? – Душевнобольные смотрят на меня как на душевнобольного. – Ладно, если честно, оказывается, мне нравится бегать по утрам, бодрит.

– Были на этой неделе в концертном зале?

– Да, ходил каждый день. А, нет, вру, в среду я наведался туда дважды. Там появилась девчонка, которая приходит и поет песни, ну, знаете, прикольная. – Никто не разделяет моего энтузиазма, ну и к черту их. – Как эти странные героини из голливудского кино, вроде Клементины из «Вечного…», а впрочем, не важно.

– Вы… подружились?

– Еще чего.

– Как ваши отношения с сестрой?

– Стабильно.

– С вашей матерью?

– Понятия не имею. – Ложь дается достаточно легко.

У нас с мамой натянутые отношения, даже немного неприязненные. Я периодически интересуюсь, как у нее дела и не переборщил ли в очередной раз наш заботливый отец, доведя мать до нервного срыва. Но она всегда смеется в ответ и утверждает, что я утрирую. Было бы здорово, если бы она была ответственной мамочкой и в свою очередь интересовалась своими детьми, но, увы, тут нам с Соней не повезло. А еще иногда она просит у меня денег, и я даю, оттягивая момент, когда накоплю уже достаточно, чтобы съехать от Сони. Зачем ей деньги? Затем, что постоянно приходится прикрывать косяки перед отцом, такая уж у нас жизнь. Разбитые тарелки, сломанная по ее вине техника, царапина на машине – все должно быть исправлено, пока он не увидит, и если раньше вину за это брали на себя мы, то теперь приходится отдуваться деньгами. Пожалуй, стоило бы прорабатывать такое с Эльзой, но пока я не решаюсь признаться в происходящем даже самому себе.

– Хотите что-то рассказать?

– Нет.

– Хорошо, идите.

Ей проще меня отпустить, чем спорить, и это уже большой шаг вперед. Полгода назад Эльза была еще уверена, что я вполне готов к излечению.

Она утверждала, что мое желание – это основа успешной терапии, что волшебной таблетки не существует, только упорная работа. Беда в том, что я не понимаю, как все эти ее упражнения могут быть «работой», тем более «упорной». Они не составляют труда, они скорее раздражают отсутствием эффекта.

Выхожу на улицу и едва делаю два шага в сторону метро, как слышу гневный крик в спину.

– Эй! – Соня выбегает из машины. Стук каблуков по асфальту, звон автомобильной сигнализации – она приближается. – У тебя еще сорок минут занятия!

– Не хочешь поужинать? – Я не оборачиваюсь, Соня все равно уже догнала и дышит в спину.

– Егор, блин, тормози!

– Голоден очень, ты же знаешь, я злой, когда голодный. Может, пиццу?

– Егор! Твою мать! – Она хватает меня за рукав и все-таки останавливает. – Какого черта ты тут, а не там? – Сестра тычет в офисное здание, на шестом этаже которого расположен центр психологической помощи.

– Я молодец и получил зачет автоматом. Как насчет пасты?

– Иди на хер, Колчин! Ты не должен так поступать! – Соня разгневанно достает из кармана пачку сигарет и бьет меня по рукам, когда пытаюсь стрельнуть одну. – Достал. Как же неимоверно ты меня достал! Тебе осталось ходить туда три недели! Ты что, не можешь постараться? Ради меня, ради мамы, в конце концов!

– Ну она же ради нас не старалась, малыш. – Подмигиваю сестре, но ей не весело. Кажется, я опять неправильно оценил обстановку.

Ее красивое бледное лицо искажено злостью, волосы треплет ветер, и я могу поклясться, что еще никогда моя великолепная сестра не выглядела настолько неопрятно. Из правого глаза, смешиваясь с тушью, скатывается слезинка, прочерчивает линию по щеке и капает на серую водолазку.

Допускаю, что это от ветра или дым сигареты в глаз попал, но очень вероятно, что причина во мне.

– Эй, не плачь.

– Ок, как скажешь, – бормочет Соня, затягиваясь.

Вероятнее всего, я действительно вытрепал ей все нервы, но она не остается в долгу.

Вечный надзор. Днем и ночью. На протяжении всего года, что я у нее живу. И при этом она совершенно забыла, что существует сама. Что тоже не в порядке. Ей нравится играть в старшую умную сестру, забывая при этом, что сама она редко бывает трезвая после пяти вечера, и это, кажется, тревожный звоночек. А еще она зависима от отца, вымаливает у него прощение за каждую сказанную невпопад ерунду и хочет всем в семье казаться хорошей. Да, я единственный сумасшедший в семье, определенно.

– Пошли уже, замерзнешь. – Беру ее за руку и тащу в ближайшую кафешку, где прямо на вывеске изображена пицца.

Я знаю, что Соня в таких местах есть не станет, это ниже ее достоинства. Ей нужно стильное место с неоновой вывеской или расписной витриной. Чтобы в названии было слово на английском, а внутри – непременно бетонные стены и какая-то трава в горшках по периметру. Ну или что-то в этом духе. За трендами я, увы, не успеваю.

Соня сдается. Выбрасывает окурок в урну, вытирает салфеткой руки, потом слезы со щек и сдувает с лица волосы.

– Как я выгляжу?

– Как всегда, прекрасна.

Фальшивой улыбке Соня не верит, а вот в то, что она прекрасна, – вполне. Нам с сестрой досталось лучшее от матери: черные волосы, бледная кожа, темные глаза. Отец был более щедр на подарки. Психологические травмы, разрушенное детство, бессонницы, болезненные привязанности.

– Как дела? Как твоя эта вокальная студия? Собираешься на какие-нибудь конкурсы? – Пока сестра не начала промывать мозг мне, промываю его сестре я.

– А тебе-то что?

– Я не могу интересоваться делами младшенькой сестренки?

– Разве что в моих мечтах. Где ты шляешься по вечерам? – Она выдергивает меню из-под моего носа и, морщась, листает, будто там напечатано что-то отвратительное, вроде жареных личинок или тухлого мяса под кровавым соусом.

– Вламываюсь в заброшенный концертный зал и лежу там на оторванных кулисах. Курю. Работаю. Там хорошо работается. Знаешь, те китайцы, с которыми я сотрудничаю, мной очень довольны, так что скоро я от тебя съеду.

Соня не рада. Она хочет, чтобы я всегда с ней жил.

– Последние два дня ко мне присоединяется кудрявая девушка с веснушками и поет романсы, аккомпанируя себе на рояле.

Смотрю на макушку Сони, а Соня – в меню.

– Ага, очень смешно, – бормочет сестра, обращаясь к странице с холодными закусками, ловит проходящего мимо официанта и тычет пальцем в салат и кофе.

– Вам что-нибудь?

– Не голоден. – Отмахиваюсь от официанта и тут же получаю меню по голове.

– И ты сюда меня притащил жрать их поганый цезарь? – вопит Соня на все кафе.

Официант давится возмущением, Соня закатывает глаза, ни во что не ставя его чувства, а я даже не пытаюсь удержаться от смеха.

– У них весьма неплохой цезарь. – Но мои слова ее ничуть не убеждают.

– Тебе-то откуда знать? Ты как будто тут был. А теперь говори, где ты пропадаешь?

– Я же уже сказал.

– Ты сказал какую-то чушь, в которую я ни за что не поверю.

– Ну как знаешь. Каждый день по вечерам я участвую в подпольных боях. Я настолько хорош, что никто не может ни следа на мне оставить.

– Егор.

– Тоже не то, черт. Раскусила. Я вампир, и…

– Егор!

– Я состою в Ночном Дозоре. Это чистая правда, вот помнишь, я…

– ЕГОР!

– Встречаюсь с парнями. – Сверлю ее взглядом и точно знаю, что на этот раз Соня верит, потому что ее лоб разглаживается и морщинка между бровями пропадает.

– Олег? Влад?

– Олег и Влад.

– Где?

– Ты что, моя мамочка?

– К счастью, нет. Но ты же знаешь, что… если с тобой что-то случится…

– А разве моя терапия не подошла к концу? Я же вроде как… не псих? – Наигранно задумываюсь, и у Сони это снова вызывает приступ злости. – Или я перестану быть им ровно через три недели?

– Ты и не был психом.

– И именно поэтому меня запихнули в рех…

– Тебя. Никто. Никуда. Не пихал. И как только ты захотел, ты выш…

– Ты следишь за мной. Контролируешь мою жизнь. Всюду за мной ездишь. Может, уже займешься собой? – Я говорю достаточно тихо, чтобы не привлекать внимания, но, кажется, все в кафе уже поняли, что за нашим столиком разворачивается драма.

Соня тяжело дышит, ломает одну зубочистку за другой и храбрится, но я вижу, что ее нервы сдают. Она бы давно все бросила, но почему-то любит меня и собирается опекать, видимо, до конца жизни.

Достаю телефон, и палец дергается к значку с тетрисом, но я себя останавливаю. Эльза говорит, мне стоит это прекратить, но я слишком привык. Вместо этого открываю приложение «Купи-продай», захожу в избранное и просматриваю машины, на которые мне пока не хватает, но я уже решил: это будет первым, что я куплю. Сам, на свои деньги. Мне это нужно. И это уже моя дурная привычка, потому что дальше я опять потянусь к тетрису, а если уберу телефон, примусь сверлить его взглядом и раздражать Соню.

– Ты придешь сегодня ночевать?

– Приду.

– Как… на работе?

Она, кажется, повержена. И готова вернуться к теме работы, хоть и настроена скептически к тому, что свою жизнь я решил связать не с чем-то крутым, а всего лишь с переводами. Олег до сих пор думает, что я шучу, когда говорю об этом.

Щеки Сони горят, но дыхание уже успокаивается.

– Хорошо. В этом месяце опять перевожу каталог быков. Это настолько увлекательно, что я задумываюсь над тем, чтобы завести ферму. Ну, знаешь, я перевел за год столько всего про этих ребят, что вполне мог бы стать владельцем пары отличных бычков и одной первоклассной телочки. Они бы рожали детишек, я бы их продавал. Недооцененный бизнес. Судя по тому, сколько мне платят за эти каталоги, там ворочают нехилыми деньгами. А-а, еще они мне предложили работу. Год пота и крови над их описаниями чемпионов-осеменителей – и вуаля, место переводчика на постоянку. Как тебе такое? Представляешь, недавно мне в истерике позвонил Вэй, помнишь этого парня? Оказывается, он, как всегда, опоздал с документами и подставил половину отдела. За свою ошибку он заплатит, к счастью, мне, и это хорошая новость! Выручил кучку китайцев, как тебе такое?

Соня молча кивает. Ей не интересны мои быки и китайский язык. Она не видит перспективы и считает, что мне стоит заняться чем-то покруче, но вот беда, все, что покруче, связано с отцом и его протекцией. Я сам могу предложить только свои знания, и больше всего мне платят за племенных быков и прикрывание задницы Вэя – сына владельца этой чудной бычьей корпорации, который замом папаши стал, а ума так и не набрался.

– Как тачка? Накопил? Может, перестанешь упрямиться и возьмешь свою у отца? Он ее так и не продал, стоит в гараже. Ее даже починили.

Я в курсе, я на это пахал целый год, но ты, конечно, думаешь, что деньги берутся с потолка.

– А ты часто бываешь в его гараже? – Это жестоко, и по лицу Сони пробегает тень. Она зла на меня.

– С тобой говорить вообще невозможно! – Она отталкивается от стола, откидывает голову и смотрит в потолок секунду, две, три.

– Прекрати преследовать меня, и все будет хорошо.

– Прекрати пугать меня.

– А я тебя и не пугаю.

– Ты… встречаешься с кем-то?

– Я же сказал. Олег. Влад.

– Я про девушку. Девушка у тебя есть?

– Соня, ты же не сплетница.

Она тяжело выдыхает и отворачивается, потому что никогда в жизни не лезла ко мне с такими вопросами, и ей явно неловко.

Родители не воспитали нас открытыми и готовыми поболтать о личном. Я понятия не имею, с кем встречается моя сестра, она мало что знает обо мне. Быть может, поэтому, когда ситуация перешла границы дозволенного, Соня испугалась и превратилась в курицу-наседку, которая по вечерам решает все свои проблемы посредством распития бутылочки винца?

– Ладно. Пошли отсюда, я все равно не собираюсь тут есть.

– Нет уж, спустись с небес на землю и съешь этот роскошный цезарь. Более чем уверен, что это твоя первая за день еда.

Она закатывает глаза, вопрос закрыт, и я почти доволен.

Глава 3
Сейчас я тебя обниму

Дневник достижений. Запись 01
– Я сдался и помимо воображаемого дневника завел реальный.
– Я никогда не покажу его Эльзе.
– Я встречался с той нескладной девчонкой еще три раза на прошлой неделе.
– Она выбрала петь под гитару.
– Я накопил деньги на тачку и не могу дождаться, когда съеду от Сони.
– Лежу в зале, скоро придет девчонка.
Конец записи

– Предупреждаю, сейчас я тебя обниму.

– Какого?.. Что вообще это…

– Ну, давай же. Это просто физический контакт, ничего страшного, тебе понравится.

– Очень сомневаюсь, что ты знаешь что-то о физических контактах, которые могут мне понравиться и… черт!

Она все-таки врезается в меня всем своим маленьким мягким телом и глубоко вдыхает.

– Ура! Скоро ты привыкнешь.

– Зачем это нужно, господи…

– Ну просто всем лучше от объятий, даже не спорь со мной.

Девчонка отступает, улыбается и упирает руки в боки. Смотрит по сторонам, будто что-то ищет, и я уже не вхожу в поле ее деятельности. Это полосит острым горячим ножом в груди. Я шел сюда с подсознательной и не озвученной даже мысленно надеждой, что стану объектом внимания сумасшедшей кудрявой пианистки, а она потеряла ко мне интерес после одного объятия, и мне нечего предъявить. Это немного ломает мозг.

Стою от нее в двух шагах и рассматриваю с непреодолимой жадностью, как диковинное животное, которого боишься, но просто обязан приручить. Сегодня она чем-то набрызгала волосы или как-то особенно уложила, и кудряшки, похожие на спиральки, торчат в стороны еще больше. Совершенно не в моем вкусе, если собрать все эти черты вместе, но они завораживают меня по отдельности.

– Ты всех обнимаешь?

Она отвлекается от созерцания концертного зала и поворачивает ко мне свою слишком очаровательную мордашку.

– Нет. Ну… многих, а что?

– Просто не нужно больше делать этого со мной.

– Почему?

– Это насилие… надо мной.

– Я так не думаю. – Она явно не настроена на продолжение разговора, потому что уже все для себя решила.

Молча идет к горе хлама, наваленного по центру сцены, и начинает там копаться. Двигает тяжелые колонки с нее ростом, массивные мониторы и аккуратно сматывает шнуры.

– Что ты…

Но если я продолжу говорить, то непременно начну ей помогать, а это самый худший сценарий. Что бы она ни задумала, что бы ни собиралась делать с этим хламом, это не мое дело. Однозначно.

– Ты не будешь петь?

– Быть может, позже. А что? Ты хочешь, чтобы я для тебя спела?

– Нет, спасибо, обойдусь.

Девчонка, кряхтя, вытаскивает из-под завала проигрыватель для пластинок и с тяжелым «уф» ставит его на пол, потирая руки от предвкушения.

Я почти уверен, что этот памятник советскому искусству не работает, как и все здесь. Кроме разве что рояля.

– Я собираюсь это починить.

А мне на это плевать, и я прямо сейчас уйду отсюда.

– Зачем? – О, великолепная идея. Давай, продолжай с ней болтать.

– Думаю, слушать пластинки с крутой музыкой на проигрывателе – это что-то особенное. Ну и, вообще-то, я собираюсь починить все тут.

Это мой зал, я не стану отсюда уходить. Она вторглась на мою территорию. Просто пойду, лягу и буду курить, пока она не свалит.

– Зачем? – Да чтоб тебя.

– Ну, мне жалко, что все это тут похоронено. Можешь не курить?

– Не могу.

Она наблюдает за тем, как я достаю сигарету из пачки и делаю первую затяжку, наблюдает за дымом и каждым моим движением, даже не стесняясь и не отворачиваясь. Она ничего не боится, и это пугает. Люди без тормозов приводят в ужас, совсем как дикие животные, от которых не знаешь, чего ждать.

Если бы я своими глазами не видел, как двигаются колонки, решил бы, что кудрявая девчонка – это моя галлюцинация. Она похожа на фантастически яркий луч света, как в кино про магию: она кажется чем-то потусторонним на пыльной темной сцене.

– Что? – спрашиваю ее, но получаю лишь короткое покачивание головой, поджатые губы и вздернутый нос.

Девчонка начинает искать подходящие к проигрывателю шнуры. Вместо того чтобы посмотреть, что там за разъем, и подобрать нужный, она собирает по залу все, что есть, и приставляет по одному. К тому моменту, когда сигарета дотлевает и находит свой покой в жестянке из-под энергетика, девчонка как раз садится на пыльный пол и обреченно смотрит на шнуры, которые за пять минут до этого аккуратно сматывала. Зачем-то. Она стала бы отличной героиней «Алисы в Стране чудес», сидела бы за столом со Шляпником и молола бы свою чепуху.

– Между прочим, курением ты убиваешь и себя, и… меня. – Она делает такие круглые устрашающие глаза, что меня это, видимо, должно до глубины души тронуть, но не трогает.

– Своим занудством ты убиваешь и себя, и… меня. – Делаю такие же глаза, как у нее.

Девчонка дважды морщит нос, как Николь Кидман в фильме «Колдунья», продолжает искать шнуры и, кажется, приходит в отчаяние, пока под руку ей не попадается подходящий. Вот беда, на обратной его стороне не вилка, которую можно вставить в розетку, это просто шнур с одинаковыми разъемами на концах, и я наблюдаю за тем, как мысль зарождается и тухнет в глазах этой энтузиастки. Я мог бы, наверное, посодействовать этому цирку, если бы хотел, но наблюдать за происходящим как минимум занимательно. Не найдя нужного шнура, девчонка начинает чинить проигрыватель посредством протирания всех поверхностей внутри влажными салфетками.

Интересно, что, если я расскажу ей, что разъем, через который она собиралась подключать проигрыватель к сети, предназначен для подключения к усилителю звука, ведь у проигрывателя нет своих динамиков? Тогда где шнур для подключения к сети? Хотелось бы подойти и посмотреть, но что-то лень. Или, вернее, не так: я непременно сделаю это, когда моя подруга уйдет.

Вместо того чтобы закончить с проигрывателем на этапе протирания крышки, очаровательный техник лезет дальше, и в какой-то момент я слышу отчетливое «ой».

– Что? – Вырывается само собой.

Не то чтобы против воли, просто не совсем по желанию.

– Я… кажется, отломила что-то важное.

И я все-таки подхожу.

– Что-то важное – это иголка. Поздравляю. А теперь отнеси этот хлам в мастерскую или на помойку.

Если я прав, то иголку для старого проигрывателя уже не найдешь. У дедушки по отцовской линии, которого мы до самой его смерти принудительно навещали раз в месяц, была такая штуковина, и я все детство спрашивал, можем ли мы послушать пластинки, слышал же в итоге одно и то же: иголка сломана и таких больше не продают. Однажды мы с Соней примотали к головке проигрывателя швейную иглу и провели потом ночь в гараже. Отец очень трепетно относился к своему родителю. Еще более отбитому, чем он, человеку. Уверен, за нашу проделку папулю тоже наказали, хоть он уже давно не школьник.

– Я не могу это выносить из вуза. Это его собственность! Мне нужно чинить самой, я могу посмотреть видеоуроки…

– М-м-м, ясно.

– И я нашла припой, канифоль, пасту какую-то там, хотя мне кажется, канифоль и паста – одно и то же, и еще я нашла паяльник. Новый! В упаковке! Он лежал в каморке наверху, показать?

– Этого еще не хватало.

– В общем, я смогу все это сделать, но вот никак не найду шнур, чтобы проверить, что тут не работает.

Бегло, даже не приближаясь, осматриваю проигрыватель, и ухмылка рождается на губах сама собой.

– Ну, возможно, тебя наведут на мысль вот эти отрезанные провода, торчащие сзади.

Девчонка спохватывается, заглядывает назад и вздыхает:

– Блин. Нужно купить новые и припаять?

– Боюсь, что да. – Я даже готов увидеть расстроенную мину, но вместо этого моя подруга хлопает в ладоши и пищит:

– Как круто, первое задание моему паяльнику. Интересно, я могла бы в качестве донора использовать одного из этих ребят? Вот это что за штука? – Она бьет по алюминиевому боку какого-то устройства и, прищурившись, его рассматривает.

– Понятия не имею.

– Выглядит не очень важным, тут нет динамиков, значит, это не колонка. Логично?

– Не втягивай меня в это!

– Как знаешь. Но ты упускаешь самый интересный квест в своей жизни, если что.

– Если что, я в него и не собирался ввязываться. Может, ты лучше пойдешь постучишь по клавишам?

– А ты просишь?

– А на что это похоже?

Она меня бесит. Неистово. Я даже хочу записать эмоции в дневничок.

Девчонка вскакивает на ноги, отряхивает узкие джинсы и… застегивает на них пуговицу. Увидев мое недоумение, она даже не смущается.

– Что? Я съела просто огроменный кусок торта! И пуговица давит, если сидеть на полу.

Я в восторге от этой сумасшедшей. Торт она съела.

– Ложись уже на свои шторы, так и быть, я тебе сыграю и, если хочешь, даже спою. Слышал песню «Зеленая карета»?

– Почти уверен, что нет, – отвечаю на одной ноте, тихо, она даже не должна расслышать, но плечи ее на секунду напрягаются, потом расслабляются, и, как обычно, изгибаются губы, призывая на помощь ямочки на щеках, чтобы круглое несуразное лицо стало еще более комично-милым.

Девчонка садится к роялю, оборачивается и выжидающе смотрит.

– Что?

– Ложись. Это колыбельная. Елены Камбуровой, она мой краш, чтобы ты знал.

Я ложусь, а моя подруга начинает играть самую печальную мелодию, какую я когда-либо слышал. В тишине и пустоте концертного зала звуки усиливаются и раздваиваются, словно пальцы музыканта скользят по клавишам органа, а не старинного рояля. Звуки разлетаются птицами, хлопают крыльями, и перья нежно касаются моего лица. Голос девчонки укрывает.

– Спят. Спят ежата, спят мышата. Медвежата. Медвежата и ребята. Все. Все уснули до рассвета… лишь зеленая карета… мчится, мчится в вышине. В серебристой тишине!

Замечательно. Теперь она поет мне колыбельные.