Читать книгу: «В царстве пепла и скорби», страница 5

Ночь опустилась на опустевшие улицы и переулки. Возле какого-то дома пробежала крыса, порхали в воздухе ночные бабочки.

– До рейда Дулитла на всех улицах сияли фонари, горожане всю ночь ходили по магазинам, на спектакли и фильмы. Сейчас Хиросима стала гробницей.

Возле какого-то храма Фрэнк остановился.

– Жаль, что ты не увидишь, как выглядел этот район в годы моего детства. Здесь было так весело! На углу сидел артист тиндонъя и объявлял новую афишу театра или кино, или кричал о распродажах. Он играл на сямисэне, стучал в барабаны, звонил в колокольчики. Зазывала камисибай стучал деревянными дощечками, привлекая детей. Мы собирались вокруг, и он выставлял на седло своего велосипеда деревянную раму, открывал ящик и продавал сласти, а потом показывал представление бумажных кукол.

Фрэнк зашагал дальше. Ночь постепенно поглощала его черты, пока Мике не стал виден лишь его силуэт и блеск белков глаз, окружающих черные зрачки. Стояла жутковатая тишина, только скреблись невидимые крысы и хлопали в воздухе крылья летучих мышей.

– Раньше здесь слышался лай собак, но собаки замолкли внутри голодных животов.

Путешествие закончилось возле груды разбитых досок, балок, черепицы.

– Что это? – спросил Мика.

– Правительство мобилизовало студентов сносить дома и предприятия, чтобы создать противопожарные полосы. Некоторые из этих домов сотни лет переходили от отцов к детям. Этот снос и создает ту желтую дымку, что висит в небе днем.

– Отчего правительство не сдастся, пока город не разрушен? Пора уже людям понять, что война проиграна?

Фрэнк наклонился, поднял обломок черепицы, внимательно на него посмотрел и бросил на кучу мусора.

– Когда правительство объявило войну Америке, многие японцы были потрясены. «Как можно победить страну, у которой технологии лучше?» – спрашивали они. И у японцев не было тогда глубинной ненависти к Америке. Многие из моих японских друзей любили джаз и американские фильмы. Но правительство держало все под контролем с помощью тайной полиции и прессы. Поражения японских войск в битвах скрывались до тех пор, пока растущую смертность не стало невозможно объяснять тем, что люди погибают во славу Императора. Такой чуши верит только молодежь.

– И поэтому молодежь сносит дома?

Фрэнк снял очки, потер переносицу.

– Да. Правительство использует наивность молодых людей. – Плечи его приподнялись в глубоком вздохе. – Казалось бы, в загробной жизни очки не будут нужны. – Он надел их снова и обернулся к Мике. – Мне не хочется видеть Хиросиму сожженной дотла, и не хочется видеть, как умрут мои родные. Вот почему мне нужно, чтобы ты увидел этот город моими глазами. Как ты сказал, война проиграна. Зачем Хиросиме пополнять список сожженных городов? Какой цели это может послужить? Разве мало было страданий с обеих сторон?

Мика видел фотографии Токио после бомбежки – кварталы за кварталами, превращенные в голую пустыню. И он не хотел, чтобы Хиросима разделила судьбу Токио. Фрэнк был прав, говоря, что для него война кончена. И ему следует обеспечить себе мир – какой получится.

– Теперь мы можем идти?

Они двинулись в путь молча.

Ни проблеска света. Ни звука. Как Фрэнк и сказал, это была гробница, где люди живут так, будто они уже умерли.

Пролетел на север пылающий синий шар, оставив дугообразный след.

– Это…

– Хитодама, да. Кто-то умер. Они все время мелькают в ночном небе Хиросимы. Будем молиться, чтобы их стало меньше.

Фрэнк вывел его к жилому дому, показал на здание.

– Это тот самый дом?

Мика всмотрелся. Хотя здание было похоже на все прочие, он был уверен, что эта женщина ждет внутри.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, – ответил Фрэнк. – Как и ты с этих пор будешь знать.

В свете луны на губах Фрэнка играла улыбка.

– Я бы предложил тебе остаться с нами, но что-то мне подсказывает, что ты откажешься. Понимаю. Я бы на твоем месте тоже предпочел остаться с этой женщиной. Но мы всегда будем рады твоему приходу.

Мика показал на дом:

– Как мне узнать их имена?

– Тех людей, у которых ты живешь?

Мика кивнул.

– Слушай их разговоры. В конце имени добавляется учтивое слово. Я, например, Фрэнк-сан, а ты – Мика-сан.

– Здесь меня, наверное, назвали бы сволочь-сан.

– Может быть, – рассмеялся Фрэнк. – Но есть и другие учтивые окончания – в зависимости от ситуации и личности, к которой обращаются. К детскому имени добавляется «тян». Со временем ты начнешь понимать их язык.

– Вот что-что, а время у меня есть.

Глава одиннадцатая

Над головой мелькнула тень, отвлекая внимание Киёми от картины, которую раскрашивала Ай. Дух оставался в доме уже шесть дней. Почему? И почему только она заметила его появление? Ведь Банри и Саёка тоже должны были ощущать холодное дуновение в присутствии призрака. А Ай, если и знала о присутствии юрэй, ничего не говорила. И что мне делать с этим незваным гостем?

Киёми прикрыла рот, чтобы зевнуть. В пустом желудке ныло, будто шайка гоблинов залезла внутрь и раскапывала желудок лопатами. Кости и суставы ныли при каждом движении – она воспринимала это как цену служения Императору. Но Ай через такую пытку проходить не должна была. Девочка никогда не жаловалась, но Киёми видела, как она вздрагивает от голодных болей.

Сейчас она боролась со слезящимися глазами и тяжелеющими веками, норовящими закрыться. Каждую ночь выли сирены воздушной тревоги – как ветер, завывающий на горных перевалах. Иногда они срабатывали и днем. Как можно выдержать эту пытку? А теперь еще и дух к ним пристал. Что ему нужно?

Банри со стоном наклонился к письменному столу, занеся кисточку над бумагой, с которой работал. Странный запах, исходящий от его кожи, напомнил Киёми высыхающие на солнце водоросли. Саёка стояла рядом коленями на подушке, читая «Кокинвакасю», и ее костлявые пальцы осторожно переворачивали страницы.

Банри закашлялся, кровь прилила к щекам.

– Вам нехорошо? – спросила Киёми.

Саёка подняла глаза от книги:

– Нормально ему.

– Все война, – сказал Банри. – Нам говорили: поддержим Императора. Нам говорили: мы победим. Но как можно драться на пустой желудок? А работать как? А учиться? Пайки должны раздавать районные ассоциации – где эти пайки? – Он выпрямился, спина хрустнула, как деревянная конструкция на летней жаре. – Офицеры сыты. Полиция сыта. Богатые купцы в Кио сыты. А мы голодаем, и это несправедливо. Если верить сводкам по радио, скоро мы потеряем Окинаву. И что тогда?

Саёка отложила книжку.

– Нельзя вести такие разговоры.

Внимание Банри переключилось на Киёми.

– Я говорил с Нобу и Рэй Такада. Они будут завтра с нами ужинать, и мы обсудим наш план взять приемного сына, чтобы ты вышла за него замуж.

Киёми склонила голову, слушая эти слова и постигая их смысл. Нового мужа ей не хотелось. Ей и предыдущего не хотелось, но что она могла сделать?

– Если придут гости, их надо будет кормить, – сказала Саёка.

Киёми ответила, не поднимая глаз:

– Может быть, я что-нибудь выменяю.

Саёка выгнула левую бровь:

– А что у нас осталось на обмен? Почти все наши кимоно и лаковые вещицы мы обменяли. Даже обеденный стол.

Киёми представила свое свадебное кимоно, закопанное на дне сундука. На черном рынке оно может сколько-нибудь стоить, а для нее оно ничего не значило.

– А когда снова будут пайки раздавать? – спросила Саёка.

Банри встал с пола, колени хрустнули в такт спине. Он стоял согнувшись, грудь его тяжело ходила. В этой позе он замер и выпрямился, лишь когда успокоилось дыхание.

– Я Масе не доверяю, – сказал он. – Он должен делить все поровну, но семейству Мори он дает больше. И даже прихватывает на долю Соры и Тадао.

Саёка выгнула бровь:

– Это как? Выдает продукты своим умершим родственникам?

– Наши продукты, – ответил Банри.

Саёка сердито посмотрела на Киёми:

– Киёми завтра не работает. Пусть пойдет на пункт выдачи с утра. Выходить нужно до рассвета, чтобы занять место в очереди поближе. Ай может остаться с нами.

– А если на пункте ничего выдавать не будут? – спросила Киёми.

– Тогда попробуй на черный рынок возле станции Кио. У тебя же должно быть что-то стоящее на обмен?

Про что это она? Тело свое продать, чтобы раздобыть пищу? Никогда. Но уж если я это сделаю, вся добыча пойдет мне и Ай. Старой карге ни кусочка не достанется.

Ай дернула ее за рукав кимоно:

– Мама, а мы можем пойти в сад?

– Ночью? – сказала Саёка. – Когда комары? С ума сойти.

– Можем, мама?

– Хай. Только ненадолго.

Ай встала и протянула руку. Теплые пальчики вошли в ладонь как ключ в замок. Без звука пройдя по татами, мать и дочь вышли наружу. Небо над ними повисло цветным холстом – фиолетовые, янтарные, синие и оранжевые ленты вперемежку с темнеющими тучами. Ай сощурилась:

– Я хочу нарисовать это небо.

– Не сомневаюсь, что ты могла бы.

Они вышли во двор, в сад. Ветви старой ивы янаги нависли над прудом. Тетя когда-то говорила, что янаги владеют силой призраков. Если ветвь порезать, из разреза потечет кровь.

Пруд казался черным и безжизненным, но в окружающих деревьях слышались звуки: кваканье лягушек, стрекот кузнечиков, шелест ивовых листьев на легком весеннем ветру.

– Когда я была маленькой, у нас во дворе был пруд, но куда больше этого. Там жили черепахи, ящерицы и синяя змея.

Ай крепче сжала ее руку:

– Они хотят выдать вас замуж?

– У семьи должен быть наследник. И если я могу этому помочь…

– Это несправедливо!

Ай выдернула руку.

Киёми смотрела на опустевшую ладонь. Внезапная утрата прикосновения Ай ощущалась так, будто их навеки разлучили. Ай считает, что ее предали? Она ревнует при мысли, что привязанность матери будет отдана кому-то другому?

– А если вы этого человека не будете любить? Или вы родите ему сына, а он окажется чудовищем?

– Я не умею предвидеть будущее, – ответила Киёми.

На щеке Ай появилась слеза.

– А если вы будете любить его больше, чем меня?

Киёми обняла дочь за талию и притянула к себе.

– Ты для меня всегда останешься на первом месте.

– Мама, я боюсь. Мне все время снятся плохие сны. Я просила Баку, чтобы он их съел, но он, видимо, все время с полным животом. – Ай заглянула матери в глаза. – Мы умрем?

– В конце концов да.

– Я имею в виду, погибнем из-за войны?

– Этого не будет. Я тебя не потеряю.

Ай прижалась щекой к плечу матери.

– Я хочу пойти завтра с вами.

– На пункт выдачи?

– Хай.

– Ты же слышала, что сказала твоя баа-баа. Я должна выйти еще затемно.

– Пожалуйста, возьмите меня с собой.

– Идти надо будет далеко.

– Мои ноги могут пройти долгий путь.

– Хай, – улыбнулась Киёми. – Не сомневаюсь. – Она оглянулась через плечо на дом. – Твои баа-баа и одзиисан будут сердиться.

– Баа-баа всегда на вас сердится, мама.

Киёми не могла сдержать тихого смеха.

– У нее весьма неприятный характер.

– Мама, пожалуйста, возьмите меня с собой!

Киёми закрыла глаза, слушая дыхание Ай.

– Конечно, можешь пойти со мной. До какой-то степени я еще распоряжаюсь собственной жизнью.

Глава двенадцатая

Когда стихли траурные завывания сирен, Киёми разбудила Ай. Девочка с полузакрытыми глазами послушно вылезла из ямы в кухне вслед за матерью. Банри и Саёка заворочались, но не проснулись.

Киёми привела Ай к футонам и помогла залезть под тяжелое одеяло. Скоро надо было уходить, но пока что она дала Ай поспать, только уже не в яме. Они и без того целую жизнь проводили в земле, как кроты, боящиеся солнца.

Киёми легла рядом и погладила запавшую щеку дочери. Ай нужна была еда, она таяла от голода на глазах.

Москитная сетка окружала комнату белыми стенами. Киёми хотелось бы выйти за эти стены и найти место, где нет ни войны, ни ненависти, ни голода. Место, где никогда не отцветают вишни.

Москитная сетка пошла рябью, по лицу Киёми пробежал холодок. Вернулся призрак. Решительно настроенная избавить себя и дочь от его присутствия, она все же почувствовала какое-то умиротворение от того, что этот призрак сейчас к ней так близко. Будто кто-то из предков за ней наблюдает.

Она закрыла глаза, и мысли ее перенеслись от юрэй к организованному для нее браку. Что это за мужчина, которого отыскали для нее свахи? Горбун? Зверь с когтями и клыками? Она улыбнулась этим абсурдным образам, но улыбка тут же сползла с ее лица при мысли о том, что она с этим человеком будет связана навеки. Она уже привыкла мечтать о возвращении в Токио после войны. Представлять, как они живут у тети с дядей, пока не найдут своего жилья. Она закончит колледж и начнет новую карьеру. И если окажется рядом подходящий мужчина, такой, который полюбит Ай как свою дочь, она сможет выйти за него замуж.

Эти фантазии умерли в пожарах американских бомбежек. У Киёми не осталось родных, не осталось куда возвращаться – только пепел и слезы. Будущее, видимо, ждало ее в Хиросиме.

Киёми прижалась к посапывающей Ай, провела пальцем по ее бровям – волоски ощетинились от прикосновения. Она вспомнила, как впервые увидела дочь в родильном отделении токийской больницы. В предшествующие родам дни ее сердце мучил страх. Готова ли она быть матерью-одиночкой? Позор беременности и оставленности продолжали жечь ей душу. Она начала сомневаться в своей способности вынести клеймо, которым отметило ее общество. Тетка говорила утешительные слова, пытаясь смягчить эти страдания, но ничего не помогало. Киёми сопротивлялась родам, будто могла сдержать их усилием воли – с тем же успехом она могла бы развернуть обратно волны морские.

Когда сестра принесла Ай ей в палату и она увидела крошечное личико в розовом одеяле, ее сомнения тут же рассеялись. Переполненная радостью, она почувствовала себя эгоисткой за то, что подумывала о самоубийстве. Ай заслуживала всяческого счастья, которое только можно будет ей дать. Связанные темной историей, они теперь вместе должны выбираться к свету.

Ночь тянулась медленно, и вокруг шевелилась москитная сетка. Жара и влажность пропитали воздух. Когда защебетали в гнезде ласточки, Киёми поняла, что пора выходить, и потрясла дочь за плечо. Та открыла усталые глаза:

– Мама, уже пора?

– Хай. Надо тихо, чтобы не разбудить бабушку и дедушку.

– Я буду тихо и вылечу из дому бабочкой.

– Хороший план, маленькая бабочка.

Ай встала. Киёми погладила ее по боку, ощутив под ладонью выступающие ребра. Ярость и досада готовы были сокрушить ее дух. Если бы Саёка сейчас не спала, она бы сказала, что тут ничего не поделаешь и что Киёми должна воспринимать жизнь как она есть. Глупая женщина.

Она помогла Ай надеть монпэ и чистую рубашку. В уголках рта девочки мелькнула едва заметная улыбка.

– Это будет наше приключение, – прошептала она.

Киёми оделась, взяла плетеную корзину.

– Ты готова?

– Готова.

Они тихо вышли из дома, чуть задержавшись, чтобы надеть гэта. Город спал под мерцающими звездами, в лужах отражался полумесяц. Ветер нес стойкий запах дождя. Гэта стучали по дороге, издалека из темноты им отвечало эхо.

– А потом вы мне поможете сделать тэру-тэру бодзу?

Киёми было приятно, что Ай хочет сделать солнечную куклу. Они всегда делали ее вместе перед наступлением сезона дождей. И на этот раз даже испытания войны не могли победить невинность юности.

– Мы ее повесим на дереве в саду.

– Хай. И я буду колдовать хорошую погоду.

Киёми сжала ее руку.

– Напомни мне, когда вернемся домой.

Скрипнула калитка, из какого-то двора вышел человек весь в черном, неся с собой набитый мешок фуросики. Увидев Киёми с дочерью, он остановился и поднес палец к губам. Грабитель. Война превратила Японию в нацию воров. Человек был молод, может быть, старшеклассник. Перед тем, как он развернулся и исчез в темноте, они успели заметить на его лице стыдливое выражение.

– Мама, он меня напугал.

– Он бы нас не тронул. Он трус. А то, что он делает, – плохо, понимаешь?

– Хай.

В переменчивом свете летучие мыши гонялись за мотыльками и комарами. На востоке море и небо прошила оранжевая нить. Киёми не оставляло ощущение тупой боли, будто лиса грызла ее кости изнутри. Недостаток еды гнал ее в раннюю могилу. Для себя она приняла бы такую судьбу, но не для Ай. Я должна раздобыть ей еду. Если дом Саёки развалится, если сгниют ее футоны под весенним дождем, то и пусть. Я не дам Ай умереть.

Они вышли на мост Мотоясу. От влажной мостовой поднимался пар. Киёми остановилась на полпути и обернулась к Ай.

– Нам ведь нужно поесть?

– Мой живот более чем готов.

Киёми полезла в корзину и достала два рисовых шарика.

– Прости, ничего лучше предложить не могу.

– Хоть что-то, – сказала Ай, отделяя водоросль от рисового шарика. – Когда война кончится, найдем еду получше.

– Хай. Помнишь красную фасоль, рис и тыквенное пюре, которые мы готовили на каждый Новый год?

Ай слизнула зернышко риса с верхней губы.

– Мне очень не хватает сиохи-гари.

Чувство вины у Киёми усилилось при мысли о том, что Ай сидит дома, когда ее подруги с семьями выезжают на ежегодный сбор раковин на отливе. Почему у нее нет отгулов на работе? Будь проклята эта война.

– На следующий год поедем. Обещаю.

Ай опустила глаза, глядя на свои гэта.

– Я не должна была жаловаться.

Наступил новый день. Просыпающееся солнце бросило лучи через реку, окрасив золотом ее поверхность. Вода плескалась об устричные лодки, и их тонкие мачты стонали. Из-под моста выплыла крачка, разрезая лаковую поверхность воды кильватерным следом. Киёми закрыла глаза и вдохнула утренние запахи Хиросимы. Резкий аромат реки, еле уловимый запах соли, веющий с моря, едкая вонь, подымающаяся от улиц, где валялись грудами мусора снесенные дома.

Сколько еще может тянуться война? Может ли Япония вообще в ней победить? А ей, Киёми, не стала ли безразлична эта победа, когда жизнь превратилась в борьбу за выживание, простеганное моментами острого голода? Тела людей сохли, как увядающие цветы. Сколько еще должна она лживо обещать дочери, что скоро станет лучше? Война всех сделала лжецами.

Киёми открыла глаза. Ай так и стояла, глядя на свои гэта.

– Тебе не за что извиняться. Я вместе с тобой скучаю по сиохи-гари.

– Что это, мама?

Ай взяла два листика бумаги, приклеенные дождем к перилам моста. Выпрямившись, она протянула руку.

Когда она прочла, что там было написано, сердце ее наполнилось мукой. Она представила себе женщину, которая принесла эту жертву. Изможденное бледное лицо, блестящие от подступающих слез глаза, кимоно, черное, как ночь, заполняющая ее душу. Страдание этой женщины стало собственным страданием Киёми, глядящей на Ай с беспокойной мыслью, что однажды она может оказаться той, кто стоит на краю мира и выпускает из ладони крошечные клочки надежды.

Она заставила себя улыбнуться:

– Не очень понимаю, что это за бумажки. Наверное, следует дать им упасть в реку.

– Бросьте их сами, мама.

Киёми прикусила губу, раздумывая о том, как поступить. Я этого делать не хочу, подумала она, в то же время понимая, что ей как матери надлежит закончить работу для другой матери. Это следует понимать как честь: может быть, эти бумаги сохранят ее дитя в Сай-но-Кавара.

Киёми перегнулась через перила моста, разжала пальцы. Бумажки вспорхнули с ее руки и устремились вниз, к реке.

– Теперь нам нужно доесть.

По дороге стучали конские копыта, потрескивало дерево, скрипели колеса. Из темноты появились десятки людей. Деревянные фигуры с пустыми глазами, на лицах печать усталости и отчаяния. Некоторые ехали в запряженных лошадьми повозках, но большинство шли пешком. Киёми опустила руку с рисовым шариком, Ай последовала ее примеру и придвинулась ближе, чтобы спросить шепотом:

– Мама, это беженцы?

– Хай. Бегут в деревню.

– От бомбежек?

Киёми положила руку дочери на плечо.

– И на поиски еды.

– Я надеюсь, Император сможет найти им еду.

К глазам Киёми подступили слезы. Если бы весь мир был так невинен, как его дети!

Они прошли молчаливой процессией, низко опустив головы. Когда через мост прошел последний беженец, Киёми сказала:

– Теперь нужно быстренько доесть.

Ай протянула рисовый шарик:

– А можно мне ее оставить на потом?

– Хай.

Киёми взяла шарик и положила обратно в сумку. К сожалению, она не могла дать дочери ничего, кроме рисовых шариков.

Ай взяла мать за руку, и они пошли дальше. Солнце поднималось выше, освещая все вокруг, но тихий город был накрыт серым одеялом. С дальней стороны моста появилась группа молодых людей в одинаковых черных рубашках и штанах. Они маршировали, высоко подняв голову. Студенты шли на работу – сносить дома и расчищать дороги, чтобы создавать барьеры на пути пожара. Все еще верят в победу. И почему бы им не верить, если альтернатива рисует будущее столь же мрачное, как эта уходящая ночь? Что будет с Японией, если она проиграет войну? Ведь эти американцы – они же уничтожат любое напоминание о японском наследии? Каждый храм и каждый замок. И не кастрируют ли они всех японских мужчин, чтобы стереть японскую расу с лица земли? Некоторые учителя Ай рассказывали, что американцы давят пленных японцев танками, что отсылают домой черепа японских солдат как сувениры. Но Киёми сомневалась. Американцы, которых она знала до войны, не казались ей такими варварами. Но если победят они, то Япония старых времен перестанет существовать.

Киёми притянула к себе Ай и отодвинулась к перилам, давая студентам пройти.

Из колонны вдруг возникла Уми с широкой улыбкой:

– Киёми-сан, это вы?

– Доброе утро, Уми-сан. Куда вы направляетесь?

– Расчищать мусор в Каваути-мура.

– Я не знала, что вы работаете в студенческом корпусе.

– Победа требует от нас полной отдачи. Вы слышали, что нас могут перевести на завод?

– Всех рабочих?

– Студентов. Матерям положено будет оставаться дома с детьми. – Уми повернулась к Ай. – Ты ведь гордишься, что твоя мама работает на благо Императора?

Ай кивнула.

– Куда вы направляетесь в такой час? – спросила Уми.

– На пункт раздачи продовольствия, – ответила Киёми.

– Да, нужно что-то есть, если приходится работать, да? – Студенты подходили к дальнему концу моста. – Мне надо поспешить догнать своих. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.

Уми побежала догонять колонну студентов.

– Она смешная, – сказала Ай.

– Вот как? Чем именно?

– Она все время улыбается.

– С каких это пор улыбаться стало плохо?

Ай поклонилась:

– Простите, если я вас оскорбила.

– Нет, тут не за что просить прощения.

Темнота отступала, и окружающие дома приобретали форму. Скрипучий голос по радио читал какой-то пропагандистский текст. Люди, занимавшиеся физкультурой где-то во дворе, выполняли команды под речевку: «Америке смерть, Англии крышка! Раз, два, три!» Действительно ли эти люди считали, что Япония может уничтожить своих врагов? Весь мир свелся к пеплу и скорби, и уже трудно было вспомнить цели, ради которых правительство решилось на войну. Чего надеялись этим достичь?

Радиовещание начиналось каждый день в шесть утра, а значит, они уже опаздывали.

– Надо поторопиться, – сказала Киёми, ускоряя шаг.

Сердце у Киёми упало, когда они дошли до пункта раздачи продовольствия, расположенного в красном кирпичном здании на улице Айои возле старого универсального магазина Фукуя. От задней двери, где была выдача, тянулась змеей длинная очередь.

– Как их много, – тихо сказала Ай.

– Хай. Но мы должны извлечь из ситуации максимум, не так ли?

Киёми повлекла Ай к хвосту очереди. Женщина перед ними обернулась, глянула на Ай, изобразила вялую улыбку и повернулась спиной. Война взяла тяжелую дань с людей, оставив пустые оболочки. Все они были призраки, не ощущающие реальности. Время здесь не значило ничего, а получение пищи – все.

Дверь пункта растворилась, и вышел человек с планшетом в руках. У него было лицо бухгалтера и пальцы в чернилах, одет он был в западного стиля костюм, на голове фетровая шляпа. Человек сверился со своими бумагами, потом посмотрел на собравшихся перед ним голодающих.

– Есть только мука и селедка. И ничего больше.

Что она может сделать из муки и селедки?

Ай дернула ее за рукав:

– Мама?

Киёми потрепала ее по руке:

– У нас будет еда, а только это и важно.

– Хай, но если селедка опять будет тухлая?

– У нас будет еда.

Очередь ползла вперед, чиновник записывал фамилию и адрес каждого получателя, а потом взмахом руки отправлял к солдатам, которые раздавали пайки. Полоса клубящихся туч на западе придвигалась ближе, грозя дождем. У Киёми по плечам тек пот, стекал горячими струйками к талии. Чем ближе становилось здание, тем сильнее был едкий запах. Ай сморщила нос и отвернулась. При виде страдания дочери Киёми охватило отчаяние, сменившееся мощным приступом злости.

– Киёми-сан, это вы?

К ним шла Миюки Окада, одетая в шикарное персиковое кимоно, декорированное узором в виде цветущих вишен. Волосы ее были собраны в марумагэ и заколоты черепаховыми булавками. Она двигалась с изяществом и грацией утонченной, состоятельной женщины. Солдаты посматривали на Миюки презрительно, но близко не подходили. Семье Окада принадлежала фабрика, где шили военную форму. До войны муж Миюки вел дела с Банри и до сих пор считал его и Саёку своими друзьями, несмотря на то, что удача от Банри отвернулась.

Миюки остановилась возле Киёми. Выражение лица у нее было непринужденное, глаза блестели.

– Да, это вы, Киёми-сан! И вместе с Ай-тян! Как она быстро растет.

Миюки приподняла подбородок, ноздри ее шевельнулись. Приятное выражение лица стерло запахом тухлой селедки.

Киёми не поднимала взгляда, но краем глаза уловила, как злобно смотрят на Миюки люди в очереди. Губы у них были стянуты в ниточку, лица напряжены. Они видели, что щеки у нее пухлые и розовые, а не запавшие и землистые, как у них. Деньги Миюки защищали ее от испытаний войны, и люди ненавидели ее за это. Казалось, эта ненависть окружает их, как выдыхаемый воздух.

Киёми поклонилась, зная, что это действие еще сильнее разделит ее с теми, кто ожидает еды.

– Доброе утро, Миюки-сан.

Миюки кивнула в ответ:

– Доброе утро, Киёми-сан и Ай-тян.

– Вы хорошо выглядите, Миюки-сан, – сказала Киёми и тут же пожалела о таком выборе слов.

Миюки огляделась.

– Как дела в доме Осиро? Я слыхала, что здоровье Банри оставляет желать лучшего.

Киёми попыталась скрыть удивление и не спросить, откуда Миюки это знает.

– Спасибо вам за внимание. Банри несколько простужен.

Наступило молчание, но, судя по глазам Миюки, она знала, что дело серьезнее простой простуды.

– Вы не пробовали тамагодзакэ? В семье Окада им уже сотни лет лечат простуду.

Саёка хотела попробовать болтушку из яиц и сакэ, но в Хиросиме яйца найти было труднее, чем золото.

– Нет, мы не пробовали тамагодзакэ. Спасибо вам за предложение.

– Вскоре моя служанка поедет навестить свою мать в Наказдима-Хонмати. Я велю ей доставить яйцо в дом Осиро.

Киёми снова поклонилась:

– Аригато.

– Как поживает Саёка-сан? Какая это трагедия для нее – потерять обоих сыновей, павших на защите Империи.

Киёми не успела ответить, как Миюки добавила:

– А для вас – мужа.

Ай прижалась к ее ноге. Киёми положила руку ей на плечо и стиснула его. При таком публичном проявлении нежности у Миюки приподнялись брови.

Тихое утро распороли сирены воздушной тревоги, их завывания отразились от домов, отдались у Киёми в костях. Люди подняли глаза к небу, заговорили быстрыми испуганными голосами. Солдаты, бросив свой пост, устремились в здание пункта. Но из очереди не побежал никто. Лучше встретить смерть лицом к лицу в огненном вихре, чем медленно умирать от голода.

Миюки стояла твердо, прижав руку к груди.

– Вместе примем этот вызов, да?

Киёми хотела ответить, но язык парализовало страхом – не за себя, за Ай. Она оглядела ближайшие здания – где девочке спрятаться? Где ей не будет грозить опасность от бомб?

Будто прочитав ее мысли, Ай обхватила ее за пояс и сказала:

– Мама, я останусь с вами.

Киёми наклонилась и поцеловала ее волосы.

Сирены перекрыло знакомое гудение моторов «Б-29», загремели над городом зенитки, в небе расцвели цветы разрывов, затряслась под ногами земля.

– Вон там! – крикнул кто-то, показывая на юг.

На фоне облаков скользили десятки бомбардировщиков, сверкая алюминием фюзеляжей. Белыми лентами тянулись за ними инверсионные следы.

– Они нас всех сожгут! – крикнул женский голос.

Киёми вспомнила газетные фотографии Токио после налета с зажигательными бомбами в марте. Квартал за кварталом обгорелой земли. Сравненные с землей дома. Пепел сгоревших заживо людей, в том числе ее тетки и дяди. Если их всех ждет такой конец, Киёми молилась, чтобы он оказался быстр. Ай не заслужила страданий. Ни один ребенок не заслуживает такой участи – сгореть заживо.

Киёми посмотрела на Миюки:

– Вам нет нужды здесь быть. Идите в убежище. А мы должны остаться. Сохранить свое место в очереди.

Миюки заправила за ухо выбившуюся прядь.

– Куда бы я пошла? Как я могу спастись? Забросать деньгами экипажи американских бомбардировщиков? Нет, я здесь, и здесь я и останусь. Если мне придется умереть, то я умру в хорошей компании.

Киёми поклонилась:

– Вы оказываете мне честь, Миюки-сан.

– Не благодарите меня за слова, которые правдивы. Кроме того, они прилетели не бомбить Хиросиму. Сейчас увидите.

Киёми в недоумении смотрела на бомбардировщики, достигшие Кои.

– Почему вы так уверены?

– Я слыхала, что мать генерала Макартура – японка, и ее родные живут в этом городе.

– И потому город до сих пор щадят?

– Хай, – ответила Миюки. – Хотела бы я знать фамилию этих родных. Я бы обеспечила их едой и уговорила не эвакуироваться.

Рев бомбардировщиков наполнил небо, будто приближалась гроза. Ай ткнулась лицом Киёми в бок.

– Мне страшно!

– Они атаковать не будут, – сказал какой-то человек. – Американцы из Хиросимы хотят сделать курорт для своих военных после войны.

Бомбардировщики все так же шли на север.

– Ну, что я вам говорил? – сказал тот же человек. – Не бомбят.

Киёми вспомнила тетин рассказ, как люди в Токио выходили на улицу посмотреть на бомбардировщики – бомбы падали так далеко от цели, что никто не тревожился. Про эти налеты люди насмешливо говорили «почту развозят». Больше никто в Токио так не говорит.

Когда бомбардировщики скрылись из виду, люди в очереди успокоились. Стихли сирены воздушной тревоги, вернулась утренняя тишина. Киёми приподняла лицо дочери за подбородок согнутым пальцем.

– Улетели американцы. Больше бояться нечего.

– Они могли нас убить.

– Хай, – согласилась Киёми. – Но оставили в живых, и мы будем жить дальше.

Снова открылась дверь пункта раздачи, и вышел чиновник со списком, сопровождаемый двумя солдатами.

– Расходись по домам! – скомандовал он. – Выдача на сегодня прекращена.

Он развернулся и скрылся в здании. Солдаты с грохотом захлопнули за ним двери.

Очередь застыла в ошеломленном молчании, осмысливая эту весть. Еды не будет – так сказал этот человек. А как без нее выживать? Тишина длилась несколько секунд и сменилась гневными выкриками с потрясанием кулаками. Кто-то схватил с земли камень и запустил в здание. Его пример подхватили, и в двери, в окна застучали камни, доски, горсти песка.