Читать книгу: «В царстве пепла и скорби», страница 2

Глава четвертая

Тьма окутала его, как утянув в лимб. Как попал он в эту черную пустоту? Боевое задание. Хиросима. Что потом? Мика уперся в лоб костяшками пальцев. Думай. Думай. Еще что-то должно быть.

Из темноты возник звук. Сперва далекий, потом громче. Тихое постукивание. Он напрягся, пытаясь определить его источник. Может быть… дождь? Тело влекло вперед, но земля не ощущалась. С темного потолка сочился серый свет. Небо? В темноте постепенно проступал окружающий ландшафт, принимая форму. Высились дугласова пихта и западная цуга – древние часовые мира природы, – держа на своих ветвях небо цвета шифера.

Мика приставил руки рупором ко рту и крикнул:

– Эй! Есть тут кто?

Ответа не было.

Капли холодного дождя шлепались на лицо. Я вернулся в штат Вашингтон?

В ветвях деревьев щебетали птицы. Прыгнул сквозь туман олень. Мика выкрикнул еще раз – и снова ответом ему была тишина. Нужно найти характерную примету, тогда соображу, где я. Может быть, в лесу Сноквалми? А где тогда гора Бейкер? Гора должна быть видна.

Он присел возле ручья и плеснул в лицо холодной воды. В мозгу вспыхнуло воспоминание. Возгорание двигателя. Передний отсек самолета заполняет дым. Надо было покинуть машину. Но как? Ползком. Он прополз через огонь и дым, нашел лаз в бомбовой отсек. Самолет распался на части. Он выпал… без парашюта. Нет. Такого не было. Не могло быть.

Он рыскал по лесу, как ему казалось, уже целые часы, когда вдруг затряслась земля. Посыпались сверху сосновые шишки, зашевелилась лесная подстилка. Пронзительно вскрикивая, вылетели из ветвей птицы всех цветов радуги. Дрожь усилилась, Мика упал на колени.

Землетрясение?

Трещала и лопалась древесина. Гигантские стволы дрожали все быстрее и быстрее, пока не превратились в размытые пятна и земля вокруг них не взорвалась неровными кусками. Корни деревьев, подобные артериям, соединявшим их с сердцем земли, выдергивались из почвы. Они танцевали вокруг, как ноги паука, взбирающегося по паутине. Деревья карабкались вверх, отбрасывая комья земли. Валуны отлетали прочь с громоподобным ревом, перекрывавшим испуганные вопли зверей.

Лес пер вверх, оставляя за собой голую равнину. Мика не заметил, как поднялось и его тело. Сперва он двигался медленно, будто подхваченный нежным потоком, но вскоре набрал скорость и помчался вверх, пока не поравнялся с летящими деревьями.

Как подхваченный смерчем мусор, вертелась вокруг лесная живность. Пролетавший кролик заглянул Мике в глаза и спросил:

– Это ты сделал?

Мика заморгал. Это кролик сейчас говорил со мной?

– У тебя со слухом плохо?

– Не знаю.

– Врешь, – сказал кролик и отвернулся.

Лес воспарил выше облаков, в сверкающее сияние, становящееся все ярче и ярче. Волны жара проходили сквозь тело. Вокруг вспыхивали пламенем деревья, алый и золотой огонь танцевал в пространстве. Над этим адом соткался ослепительной вспышкой свет.

Налетев на что-то твердое, Мика остановился.

Он лежал на земле, окутанный зелеными плетями. Кто-то стоял рядом. Женщина. Мика с трудом сел и огляделся. Здания, окруженные далекими зелеными холмами. Беллингэм? Нет, не Беллингэм. Что-то тут было странное, но так сразу и не понять, что.

Он поднялся на ноги, его качало. По дороге бежали трое в оливковой форме. Деревянные дубинки, кожа цвета картофельной кожуры. Узкий разрез глаз. Кричали что-то на языке, который он раньше слышал, но не понимал. Думай, думай! Что это может быть?

Тут до него дошло, и живот свело судорогой.

Джапы!

Солдаты подбежали ближе, и Мика вздернул руки вверх. Они заговорили с женщиной. Когда разговор окончился, женщина пошла прочь.

Солдаты прошли мимо – их внимание было сосредоточено на чем-то у него за спиной. Он обернулся и увидел тело американского летчика. Горло и желудок горели так, будто он глотал раскаленные угли. Солдаты, не обращая на него внимания, показывали на тело и смеялись. Вот сволочи!

Мика сдвинулся чуть в сторону, чтобы рассмотреть получше, и задрожал, увидев лицо мертвеца. Этого не может быть!

Но от правды было не спрятаться – на земле лежало его собственное тело. Господи Иисусе, что за чертовщина? Я умер? Этого не может быть!

Но в глубине души Мика знал правду. Солдаты не обратили на него внимания, потому что его не видели.

Он оглядел дорогу и заметил вдалеке ту женщину. Что-то подсказало ему, что надо идти за ней.

Глава пятая

Пока Киёми шла к заводу по берегу реки Энкогава, мысли у нее разбегались, как кусочки мозаики, которую надо собрать. Мысленно она рисовала себе портрет погибшего летчика. Жаль, что не удалось лучше рассмотреть его глаза. Что бы они ей открыли? Этот человек был ее врагом. Он бы убил их всех, представься ему случай, и все же она не могла заставить себя его ненавидеть. Может быть, из-за того, какой смертью он погиб. Наверняка он с ужасом смотрел на несущуюся к нему землю. Она знала, что это не должно ее волновать, но ее сочувствие не могли заглушить даже барабаны войны.

Старый охранник Мико поклонился ей у ворот. Когда-то внушительная, его фигура усохла от скудного пайка.

– Доброе утро, Киёми-сан.

Киёми ответила на поклон:

– Доброе утро, Мико-сан.

– Вы видели бомбардировщик?

– Хай.

– Как вы думаете, военные это чудище сбили?

– Не могу сказать, – ответила Киёми и пошла на завод.

Завод «Тойо Кёгё» выпускал все – от деталей самолета до винтовок «Арисака». Киёми как раз работала в цеху, выпускавшем стволы этих винтовок. У входа в цех она остановилась. Ее товарищи по работе уже были заняты у своих станков. Гудели с металлическим стуком шестерни, в воздухе стояла вонь пота и машинного масла. Висели на серых стенах плакаты с патриотическими лозунгами вроде «Сто миллионов сердец бьются как одно, восемь углов мира под одной крышей» или «Мы не прекратим огонь, пока наши враги не прекратят жить!» Но эти слова потеряли смысл, когда главным врагом стал голод.

Киёми поспешила к своему шкафчику, чтобы оставить там бэнто и тревожную сумку. Но не успела она направиться к своему токарному станку, как перед ней, широко улыбаясь, возник Ю Лисам.

– Хорошо ли вы себя чувствуете сегодня, Киёми-сан?

Возле берега компания построила двухэтажное общежитие и завезла туда корейских рабочих – заменить призванных в армию японских мужчин. Поскольку других молодых людей поблизости не было, кое-кто из японок заинтересовался корейцами, и не без взаимности. Одно время Лисам был влюблен в Киёми, но она на его авансы не ответила. Хотя он с его резкими скулами и блестящими глазами казался ей даже красивым, она знала, что из таких отношений ничего хорошего не выйдет.

– Хай. Спасибо, все хорошо.

– Вы сегодня бледны. Вы ели?

Этот вопрос вызвал у нее раздражение. Лисам знал о дефиците продуктов в Хиросиме, и ходили слухи, что компания кормит корейских рабочих лучше, чем питается средний японец. Чтобы скрыть недовольство, она улыбнулась:

– Мне пришлось долго идти пешком. Сейчас мне лучше.

– У меня есть еда, если вы голодны.

У Киёми при мысли о еде в животе забурчало, но носить его он она не станет. Не хочет быть у него в долгу.

– Спасибо, Лисам. Я принесла с собой обед.

Он отступил в сторону, пропуская ее. Вслед ей испытующим взглядом смотрела Хару. Она отошла от своего станка и пошла к Киёми, улыбаясь во весь рот. Киёми знала, что Хару неровно дышит к Лисаму, и надеялась, что Лисам об этом увлечении не знает. Как и многие женщины на заводе, Хару была вдовой войны. Ее муж Маса погиб геройской смертью в битве при атолле Мидуэй – по извещению морского министерства. У Киёми по этому поводу были сомнения.

– Доброе утро, Киёми-сан.

Киёми остановилась у своего станка.

– Доброе утро, Хару-сан.

– Вы видели падение бомбардировщика? Все так радовались!

Киёми проверила, что подвижный центр вставлен в шпиндель, хвостовик в задней бабке закреплен, а суппорт отодвинут, оставляя место для вращения детали.

– Я об этом слышала. Сама не видела, как это было.

– Как вы могли не видеть? Самолет рухнул прямо над городом!

– Простите. Я в это время думала об Ай.

Хару слабо улыбнулась в ответ. Киёми знала, что за беспокойство о дочери Хару ее критиковать не будет.

– Это что такое? – спросил незаметно подобравшийся к Хару сзади господин Акита.

Хару обернулась к нему, глаза у нее расширились.

– Простите меня, господин Акита-сан. Немедленно вернусь к работе.

Господин Акита выпятил грудь, как петух перед дракой. Похожий на карликовое пугало с яростными черными глазами, он никогда не упускал случая подчеркнуть свою власть.

– Почему вы отошли от станка, Хару-сан? Вам надоело работать ради Императора?

У Хару покраснели щеки. Господин Акита усомнился в ее чувстве долга, и спасти лицо у Хару не получалось.

– Простите, пожалуйста, – промямлила она голосом испуганного ребенка. – Я ничего плохого не хотела.

– Армия призывает моих рабочих, и с кем я остаюсь? Пожилые дамы и школьницы! Вас таких с десяток надо, чтобы заменить одного мужчину.

Его внимание переключилось на Киёми, но он не успел ничего сказать, как здание наполнилось хоровым пением.

На территорию завода маршем входили студентки Женской коммерческой школы Хиросимы, одетые в одинаковые темно-синие блузы с длинным рукавом и белым воротником поверх более светлого оттенка синих монпэ. У них на головах были белые повязки с эмблемой восходящего солнца. Табличка с фамилией на левой стороне груди и повязка на левой руке демонстрировали их принадлежность к школьному корпусу. Гладкие юные лица сияли оптимизмом – они верили, что благодаря усердной работе война вскоре будет выиграна. И пели хором: «Все для победы, все для победы!»

– Вот они тоже по производительности не дотягивают до мужчин, но хотя бы работают энергично! – Господин Акита ткнул в сторону Хару костистым пальцем: – Чего про вас я сказать не могу.

И это пугало пошло дальше вдоль ряда станков, на ходу рявкая приказы и замечания.

Хару глянула на Киёми и пошла к своему станку. Она склонила голову, и щеки ее так и остались красными.

Киёми было ее жаль, но предаваться размышлениям на эту тему не было времени. Все же она успела почувствовать благодарность к поющим студенткам; они спасли ее от гнева господина Акиты.

Она стала нарезать ствол винтовки. Через несколько минут работы на станке она почувствовала, как по шее сзади крадется холодок. Она оглянулась через плечо, никого не увидела и продолжала работать, но ощущение холода ее не покидало, как будто дыхание зимы обняло ее за плечи.

В обеденный перерыв Киёми сидела одна у конца длинного стола. Обычно они садились вместе с Хару, но сегодня Хару села с Лисамом. Глядя, как они разговаривают и смеются, Киёми почувствовала, как сердце обожгло ревностью. Откуда такое чувство? Меня не интересует ни Лисам, ни любой другой мужчина. Киёми открыла бэнто, где лежал рисовый шарик, завернутый в увядший аманори. На такой диете она очень быстро превратится в кучку костей.

Мысли вернулись к американскому летчику. Она попыталась выбросить из головы картину его смерти – не получилось. Вместо этого в голову полезли вопросы, будто она играет в какую-то игру. Этот американец из большого города или из деревушки? Может быть, из такого места, как Сан-Франциско. Был ли он женат? Была это большая, толстая женщина с тяжелой грудью, прокатывающаяся по жизни как цунами, или же миниатюрная, плывущая по комнатам как завиток дыма? Волосы у нее были цвета спелой пшеницы или черные как ночь? Тупая боль отдалась в сердце, когда Киёми представила себе, как этот летчик обнимает ребенка. Дети – вот настоящие жертвы войны. Столько сирот, столько мечтаний, развеянных как пепел под ветром.

К концу смены пропотевшая блуза прилипала к телу, мышцы рук и ног дымились. Киёми заставила шаркающие ноги двинуться к двери. Опустив голову, она дошла до ближайшей трамвайной остановки. На соседней улице солдаты гонялись за листовками, кружащимися на ветру. Закрыв глаза, Киёми попыталась урвать себе минутку сна.

– Киёми-сан, я надеялась вас найти.

Открыв глаза, она увидела рядом с собой Уми. Уми была из студенток, работающих на заводе. У нее было широкое простое лицо и доброжелательные манеры. Жила она в Отэ-мати и часто им с Киёми было домой по пути. Обычно разговоры с ней были Киёми приятны, пусть даже слова Уми были полны юношеской наивности. Через несколько лет ее слова станут мрачнее, и надежды в них будет меньше. Но сейчас, после всего пережитого, Киёми хотела бы побыть одна. Ей нужно было разобраться с собой у моря под ночным небом, поплавать на спине, и чтобы искорки звезд мерцали над ней в темноте.

– Как вы, Уми-сан?

С шипением тормозов подъехал трамвай. Киёми пристроилась за четырьмя женщинами, ждущими посадки. Уми встала вместе с ней.

– Правда, потрясающий день?

Киёми знала, что Уми хочет обсудить самолет, но промолчала, садясь в вагон. Вожатой была девочка не старше Уми. Компания электрических трамваев Хиросимы обучала школьниц водить трамваи, потому что мужчины-вагоновожатые были призваны в армию. Она приветствовала пассажиров кивком, и те расселись, опустив головы – под действием голода и усталости у них мало оставалось сил. Когда началась война с Америкой и армия одерживала на Тихом океане победу за победой, народ ходил гордый – ведь невозможное стало возможным, – но потом, после разрушенных городов и сотен тысяч убитых жителей, то, что казалось праведным, стало выглядеть глупым заблуждением. Однако Киёми никогда такого чувства не разделяла. Высказать подобное при ком не надо означало арест и тюрьму. Никогда, ни на мгновение не должна она сомневаться в мудрости Императора. Он знает, что лучше для Японии и для ее народа.

Киёми села впереди, Уми рядом с ней, все еще улыбаясь уголками губ. Трамвай дернулся и поехал, сквозь сиденья чувствовалось, как он подскакивает на стыках.

– Ход войны меняется, – объявила Уми на весь вагон. – Когда мы сегодня сбили этот самолет, это было знамение, вот увидите.

Иводзима потеряна, за Окинаву идут бои. А Уми желает обсуждать знамения.

Киёми молча смотрела в окно. Майское солнце уходило на запад и садилось над горами.

– Вы заметили сегодня за обедом Хару и Лисама? Я бы не смогла быть с человеком, который ест чеснок!

– Я их не видела.

Уми тронула себя за мочку уха.

– У меня есть один секрет, хотите его услышать?

Киёми заставила себя кивнуть:

– Хай. Если это секрет про вас.

– Я не сплетница.

– Ну разумеется, – сказала Киёми. По зарумянившемуся лицу Уми она поняла, что это что-то очень личное, чем Уми ужасно хочется похвастаться.

– Я влюбилась в одного мальчика по соседству. Его зовут Ёсио. Родители его коммерсанты, у них мебельный магазин. Сейчас он закрыт.

– И у Ёсио к вам те же чувства?

Уми прижала руку к сердцу и вздохнула:

– Хай. Правда, это чудесно?

Киёми не очень понимала, что сказать. Только раз в жизни испытав то, что она в то время сочла любовью, она считала себя не слишком большим специалистом в этом вопросе.

– Я за вас рада, Уми-сан.

Уми пустилась болтать о своем возлюбленном и о совместных с ним планах на будущее. Она переедет в дом его родителей и будет помогать им вести семейное дело. И родит для Ёсио много сыновей.

Трамвай уже подъехал к ее остановке, а она всю дорогу до двери продолжала говорить.

Когда Уми вышла и трамвай двинулся дальше, пожилая женщина посмотрела на Киёми неодобрительно и покачала головой. Киёми обернулась посмотреть вслед Уми, пока та не скрылась между зданиями, и все время думала, каким печальным стал мир, если счастье одного вызывает недовольство у другого.

Глава шестая

Киёми нашла Ай на площадке – девочка ждала ее вместе с учителем, господином Кондо. Это был пожилой джентльмен, предоставивший право наставлять детей в милитаризме более молодым учителям. Когда-то он сказал Ай, что дети должны изучать красоту поэзии, а не безумства политики. Киёми удивлялась, как его до сих пор не арестовали за его пацифистские убеждения. Господин Кондо держал что-то в руках, показывая это Ай. Когда Киёми приблизилась, они подняли головы и увидели ее. Ай просияла:

– Мама, посмотрите!

Киёми поклонилась:

– Добрый день, Кондо-сэнсэй.

Сморщенные руки господина Кондо раскрылись, и в них показалась черно-желтая бабочка. Изящная, она не шевелила крыльями, словно надеясь, что так она станет невидимой тому гиганту, что захватил ее в плен.

– Она села мне на руку, когда мы обсуждали стихотворение Мацуо Басё, «Спать бы у реки». Вы его слышали?

– Много лет назад, в детстве, – ответила Киёми.

– Поэзия Басё волнует мне душу. – Учитель поднес руки ближе к Ай. – Надо ли отпустить нашего друга?

– Хай, – ответила Ай. – Она была нашей самой блестящей гостьей.

Господин Кондо просиял:

– Как ты узнала, что эта бабочка – она, а не он? Она тебе это на ушко шепнула?

– Она нежная, как девочка. А мальчишки – это кузнечики и пауки.

– Ты тонко умеешь наблюдать жизнь, малышка, – усмехнулся господин Кондо. – Ну, лети!

Он поднял раскрытые ладони, и бабочка взмыла, трепеща крыльями, в сияние заката.

Киёми протянула к Ай руку. Когда тонкие, теплые пальчики дочери переплелись с ее пальцами, Киёми почувствовала, как поднимается в душе спокойная радость. Она снова поклонилась мудрому учителю.

– Аригато, Кондо-сэнсэй.

Он поклонился в ответ:

– Мне это в радость. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.

Мать с дочерью двинулись домой в чернильной темноте. Пока не было американцев с их военной мощью, лампы и фонари бросали красные и желтые квадраты на улицы и переулки. Люди ходили в магазины ночью, потому что цены были ниже. На рынке рыбаки показывали, что осталось от улова, и резкий запах манил окрестных котов, мяукающих из темноты. Зеленщики продавали баклажаны, огурцы, картошку и корни лотоса. Торговцы демонстрировали обувь, мебель, одежду. Сейчас, в затемнении, ночь приносила непроницаемый мрак. И только летучие мыши шныряли в темном небе, ловя призрачных мошек. Шли домой рабочие фабрик и заводов, движения у них были медленные, машинальные.

– У тебя хороший был день в школе?

– Мы ходили на площадку для духовной практики.

У Киёми приподнялись брови:

– Вот как?

– Практиковались работать с деревянными мечами и копьями – на случай вторжения врага.

– Тебе это понравилось?

– Мальчишкам понравилось. А я бы лучше порисовала.

Киёми сжала руку дочери:

– Я тоже.

– Сегодня пролетал бомбардировщик, вы его видели?

– Хай. Я видела его.

– Американцы опять листовки сбросили. Один мальчик поднял одну, его забрали внутрь и больше не выпустили.

– Хорошо, что ты не так глупа, чтобы такое делать, – сказала Киёми, тут же вспомнив свое собственное неразумное поведение.

Когда они пришли домой, на западных горах лежала тонкая полоска солнечного света.

– Скорее бы в ванну, – сказала Киёми, открывая калитку. – Воняю, как дохлая рыба, гниющая на солнце.

– Мне нравится, как вы пахнете, – возразила Ай.

– Если ты так пытаешься получить добавку к ужину, может, и получится.

Увидев футоны, наброшенные на перила веранды, Киёми мысленно заворчала. Саёку лень поражала как вирус.

– Поможешь мне занести футоны?

– Почему это всегда должны делать мы?

Киёми интересовал тот же вопрос, но она считала своим долгом подготовить Ай к взрослой жизни.

– Твои дедушка и бабушка нас приютили. Они тебя любят. И не так уж трудно помочь им по хозяйству, правда?

Ай выпустила руку Киёми и подошла к ближайшему футону. Опущенные углы рта и сгорбленные плечи дали Киёми понять, что дочь понимает, чего от нее ждут, когда она подрастет.

– Сперва обувь, – сказала Киёми.

Они зашли за сёдзи и остановились у входа на глинобитный пол. Сняли гэта и аккуратно поставили возле сандалий свекра и свекрови. Потом надели домашние шлепанцы и вернулись на веранду.

Ай усмехнулась, когда Киёми помогла ей сложить первый футон.

– Можем играть, как будто футоны – это облака, и мы укладываем их спать.

– Облака? У тебя очень живое воображение.

Каждая из них внесла футон в дом. Ширмы, разделяющие комнаты, стояли открытыми. Банри сидел в гостиной на подушке, сгорбившись над своим письменным столом, и все его внимание было сосредоточено на той сутре, которую он переписывал из «Типитаки». Выпуклая голова, редеющие волосы и складки морщинистой кожи у основания шеи – он напомнил Киёми жабу гама-гаэру в саду. Саёка сидела рядом, держа в руках книжку стихов. В глазах Киёми ее свекровь была похожа на хитрую змею – с узким лицом, пронизывающими черными глазами и тонкой шеей.

– Я вернулась! – крикнула Ай, идя по татами вслед за Киёми.

Банри поднял глаза и улыбнулся:

– Ты пришла домой.

Киёми заставила себя улыбнуться. Как могут свекры сидеть весь день на одном месте? Они что, не знают, что идет война?

– Что было в школе? – спросила Саёка.

– Мы видели, как пролетал бомбардировщик. Он шумный был, как ворона.

Убрав футоны в шкаф, Киёми отвела Ай обратно на веранду – принести остальные два. Она закрыла амадо, который запечатывал дом на ночь, и деревянный ставень со щелчком встал на место. Электрические лампочки в доме не включались, ровным белым пламенем горела керосиновая лампа на столе. Еще один день без электричества. При окнах, задрапированных непрозрачными шторами, в комнатах лежали тени. Из стекла лампы вилась струйка черного дыма, и в воздухе стояла едкая вонь, вызывающая ассоциации с нежилой комнатой, покрытой пылью. Свет уходил к потолочным балкам, где свила гнездо пара ласточек. Тетя всегда говорила, что влетевшая в дом птица – к счастью. Хотелось бы, чтобы так.

Саёка подозвала Ай сесть рядом.

– Я по тебе скучала. – Она положила руку Ай на плечо, потом вернула к себе на колени. Тут она обратила внимание на Киёми: – Ты не могла бы после ужина вытереть пыль в доме? И что-нибудь сделать с этим ужасным темным рисом?

Подавив досаду, Киёми в ответ послушно кивнула.

– Хай. Я сейчас приготовлю воду для ванны.

Приготовь ванну. Свари ужин. Приберись в доме. Разотри рис. Я рабыня у безжалостных хозяев.

Саёка радостно провозгласила:

– И помни: счастье измеряется жертвой.

Подавив растущий гнев, Киёми прошла в ванную. Шарами из полусожженных углей, собранных из плиты, она растопила медную печку под ванной. Вскоре от глубокой деревянной ванны, сделанной из бочки, пошел пар. Киёми приготовила полотенца, бритвы, кастрюлю с холодной водой, вымоченные в щелочи мешки с рисовыми отрубями, заменяющие мыло. Когда все было готово, Киёми вернулась в комнаты и уведомила Банри.

Он с трудом встал, колени у него хрустнули. Из горла вырвался хриплый кашель, в груди засвистело. Повернувшись к Киёми, он поклонился.

– Аригато, Киёми-сан.

Банри всегда обращался с ней хорошо, выказывал уважение – в отличие от Саёки. Киёми боялась, что силы ее свекра убывают, а времена требуют от него быть сильным.

Выбрав книжку из сундука с пожитками, Киёми вернулась в комнату почитать Ай вслух, но увидела, что свекровь уже разговаривает с девочкой. Закипев негодованием, Киёми опустилась на ближайшую подушку. Открыв книгу, она сделала вид, что читает, а Саёка все рассказывала приключения своей молодости – что-то насчет того, как ее застиг тайфун в рыбачьей лодке соседа. Абсолютная чушь.

Когда Банри вышел из ванны, Саёка оставила Ай, обещав дорассказать потом. Ай прикрыла рот рукой и зевнула, на что Киёми не могла не улыбнуться.

Она села на освободившееся место рядом с дочерью.

– Правда, захватывающая история? Рев бури, огромные волны, демоны из глубин.

– Какие глупости! – хихикнула Ай.

– Я для нас книжку выбрала.

Киёми показала Ай обложку. У девочки сделались большие глаза:

– «Приключения Тома Сойера», Марк Твен. А это хорошо – читать американскую книжку?

– А что такого? Я до войны читала много американских писателей и осталась японкой.

Ай хихикнула еще раз и устроилась поудобнее под боком Киёми.

Когда вернулась Саёка, Киёми как раз дочитала до того места, где Том красит забор. Она тут же сунула книгу под мышку, зная, что Саёка ее выбор не одобрит. Когда сисобу изымал все западное, Киёми спрятала книги на чердаке, но Саёка выдала полиции мысли ее коллекцию пластинок джаза и свинга. Этого Киёми ей простить не могла.

Она изящно поднялась с пола, подошла к сундуку с одеждой и подсунула книгу под свое свадебное платье.

– Я быстренько мыться, – сказала она дочери.

– Если из-за меня, то можно не торопиться, – ответила Ай.

В ванной Киёми побрила щеки и шею опасной бритвой, потом сбросила одежду и полила из ковша на голову и на тело. Помывшись с мылом и смыв его, она попробовала ногой воду, от которой шел пар, но вытащила ногу из воды, ощутив плечами дуновение холодного воздуха, от которого поежилась. Решительно вдохнув, она вошла в ванну и села. Обжигающая вода охватила ее. Подтянув колени к груди, Киёми закрыла глаза. Около головы держался холодный воздух, от которого волосы топорщились в ямке на шее. Что это значит? К ее душе прицепился юрэй? Это Дзикан или Ютака вернулись с войны в Китае? В детстве мать Киёми, Амэя, водила ее с братьями и сестрами в общественную баню. Их учили, что нагота – естественное состояние и совершенно не причина для смущения. Ты приучаешь себя ее не осознавать. Но сейчас все было как-то странно. Одна, но и не одна, под наблюдением невидимого гостя, Киёми почему-то все время помнила, что она голая.

Она встала, ощутив всем телом холод воздуха, и поспешила вытереться влажным полотенцем. Надела обратно юкату, быстро натянула простое хлопковое кимоно.

И позвала к себе Ай. Девочка любила купаться и радостно вошла в ванную, но ее оживление угасло, когда она увидела Киёми.

– Мама, что-то случилось?

Как ей объяснить свою озабоченность так, чтобы не напугать?

– Давай сегодня помоемся быстро?

– Хай, мама.

Холодок воздуха пропал, и Киёми поняла, что преследующий ее призрак не останется в ванной комнате, пока будет купаться Ай. Отчего это духу неловко смотреть на тело ребенка?

Ай положила ладонь на тугой живот:

– Мама, у меня живот болит.

– Знаю, – ответила Киёми, намыливая волосы дочери. – У меня тоже. Но мы должны стойко переносить тяготы, потому что этого от нас требует Император.

– А в ближайшее время у нас не будет больше еды?

– Не знаю. Но мы должны делать все, что в наших силах.

Голод поселился в городе, но слезы Хиросимы были скрыты за тысячами запертых дверей.

Закончив с купанием Ай, Киёми вышла в кухню, где по глинобитному полу бегал таракан.

Подавив отвращение, она приготовила нукапан из жареной пшеничной муки и рисовых отрубей. На вкус нукапан был горек и пах как лошадиный навоз, но он поддержит в них жизнь.

Она подала ужин на лаковом подносе в гостиной. Семья сидела полукругом на подушках. Перед тем, как взяться за палочки для еды, все произнесли итадакимасу.

Ели ужин, как обычно, в молчании, но Банри включил радио – послушать информацию правительства о войне. Когда диктор объявил, что силы империи убили на Окинаве восемьдесят тысяч американских офицеров, Банри хмыкнул:

– Если американцы могут переварить такие потери и продолжать драться, как нам защитить родину от вторжения? Даже наши храбрые камикадзе не могут остановить продвижение врага. Не спасет Японию ветер богов.

Саёка застыла с открытым ртом, палочки для еды остановились возле него. Ай переводила глаза с одного на другого, ища правды. Киёми представила себе послевоенную Японию, оккупированную американскими солдатами. Да разве это возможно? Разве не клялось правительство воевать до последнего человека, прежде чем допустить такое?

– Мне выдали талоны на пиво от Промышленной ассоциации, – сказал Банри. – Может быть, завтра встану в очередь в пивной зал.

Киёми поджала губы, чтобы скрыть неудовольствие. У нас есть нечего, а он будет стоять в очереди за пивом. Типичный мужчина.

Когда все поели, Киёми и Ай отнесли тарелки в кухню. Когда ставили посуду в раковину, Ай толкнула мать локтем в бок.

– Мама, это правда? То, что одзиисан сказал о войне? Япония проиграет?

После падения Сингапура возможное поражение Японии казалось дальше далеких звезд. Японская армия была непобедимой. Но война шла, и удача отвернулась от Японии. Ложь правительства считалась правдой, выдуманные победы воспринимались как факт, пока не выползала из темноты истина, и отрицания не начинали отдавать ложью. Сейчас правительство говорило, что японцы встанут на смерть все как один в последнем противостоянии варварскому агрессору, но ведь не останется кому вставать, если все они перемрут от голода еще до начала вторжения.

Она тронула Ай за щеку.

– Мы не знаем, что нам несет будущее. Так что давай будем каждый день проживать самым лучшим образом. И что бы ни было, я всегда буду с тобой.

Тревога ушла из глаз Ай, и девочка улыбнулась:

– И я всегда буду с тобой.

– Киёми-сан! – позвала Саёка из комнаты. – Ты не могла бы подойти к нам? Нужно кое-что обсудить.

Киёми прищелкнула языком.

– Она, наверное, думает, что посуда сама себя вымоет.

– Я могу ее вымыть, мама.

– Нет надобности. Судьбу не нам менять.

– А что это значит?

– Будущее – извилистая дорога, но нам с этой дороги не свернуть. – Киёми подтолкнула ее в сторону гостиной. – Иди нарисуй мне картинку. Что-нибудь красивое.

– Цветущую сливу?

– Хай. Это будет чудесно.

В комнате сидели, опираясь коленями на подушки, Банри и Саёка. Кто-то из них зажег второй фонарь, и свет ложился на татами, подчеркивая их зеленоватый оттенок. Банри показал Киёми на пустую подушку, и Киёми опустилась на нее коленями, пытаясь прочитать что-нибудь по лицам свекра и свекрови, но они были непроницаемы. Ай села неподалеку за письменный стол, наклонив голову так, чтобы слышать разговор взрослых.

Несколько минут прошли в молчании, потом Банри спросил:

– Как дела на работе?

Вопрос показался Киёми странным, потому что свекор никогда не проявлял интереса к ее делам вне дома – разве что они приносили еду.

– Работы много.

– Хай. Это я понимаю. – Барни прокашлялся. – Мы думали о том мире, который скоро наступит. Война или не война, мы должны сохранить род Осиро.

Слова свекра петляли у нее в мозгу, как извилистая река. К чему они ведут? Для чего сказаны?

– Мы обоими нашими сыновьями пожертвовали ради Императора, – продолжал Банри. – Поэтому мы собираемся усыновить приемного сына, чтобы фамилия Осиро не исчезла.

– План мудрый, – сказала Киёми, задумавшись о том, где они собираются найти в Хиросиме подходящего мужчину, когда всех забрали на войну.

Саёка подалась к ней.

– А ты выйдешь за него замуж и родишь семье внука.

Кровь отлила от лица Киёми. Это надо было предвидеть. Вполне имело смысл для Банри и Саёки хотеть наследника, и кто еще в этой истерзанной войной земле принесет им это счастье, если не она? Она – пленница обстоятельств. Руки у нее задрожали нервной дрожью, и она покрепче прижала их к коленям. Нельзя ничего им показывать.

– Как вы изволили заметить, Дзикан погиб, сражаясь за свою страну. Не подобает мне выходить замуж снова, – ответила Киёми.