Читать книгу: «В царстве пепла и скорби», страница 4

Глава девятая

Весь день Мика изучал Хиросиму с целью собрать данные о военной мощи джапов. Он рассудил, что командование бомбардировочной авиации не отдало приказ об атаке на город из-за недостатка разведданных. Если он обнаружит местоположение укреплений противника и передаст эти данные в штаб на Сайпане, это может быть полезным.

Мика остановился посреди моста Айои и уставился на Мотоясу. Вчера еще он нацеливался на этот мост, а сейчас идет по нему дуновением ветра.

Он прошел вдоль извилистой набережной, засунув руки в карманы. У каждой реки в городе была каменная набережная. Доступ к воде обеспечивали лестницы. Над Выставочным центром неслись черные и серые тучи, туда и оттуда сновали мужчины, одетые по-западному.

Мика спустился к руслу. Там старуха привела девочку поиграть на песке. У моста стояла, нагнувшись, женщина и рвала траву на песке, складывая ее в корзину. Мика вспомнил, как бродил с бабушкой Молли по берегу Беллингэмской бухты, переворачивая зазубренные камни и обдирая об них руки, чтобы наловить мелких крабиков.

Он повернулся уходить, но тут чей-то голос крикнул ему:

– Эй, вы!

Японец в застегнутой на все пуговицы белой рубахе с длинными рукавами и джинсовых штанах стоял на палубе рыбачьей лодки, стоящей на якоре у пирса. И будто смотрел прямо на Мику. Мика двинулся к лестнице, и человек крикнул снова:

– Эй, американец! Сюда, к нам!

Мика повернулся к лодке.

– Вы меня видите?

– Вижу, конечно, – улыбнулся человек.

Мика двинулся к лодке. Боль кольнула кожу лба и разбежалась в стороны. Мысль об одиночестве наводила тоску, но мысль о компании других таких же беспокоила.

Рядом с тем, кто его позвал, сидел на бочке еще один японец, держа бутылку темного стекла. Обоим было где-то около тридцати лет, чуть больше или чуть меньше. У того, кто окликнул Мику, были короткие волосы, расчесанные на пробор, очки в черной оправе на переносице, а за стеклами – темные глаза, излучающие уверенность в себе. Похож на сотрудника университета, кожа светлая, руки без шрамов и мозолей.

Сидящий был одет в безрукавку и шорты. Широкие ссутуленные плечи заросли темной курчавой растительностью, нечистые волосы на слишком большой голове болтались, как плети плакучей ивы. У него было брюхо борца сумо и кожа оттенка желудя. Украшением медвежьих лап служили многочисленные шрамы на костяшках.

Обоих этих людей окружало странное синеватое сияние.

Мика залез на борт. Сампан качался и скрипел, река пошлепывала по деревянному корпусу. На мачте, торчащей посреди палубы из какой-то конструкции вроде детского игрушечного домика, был поставлен единственный парус.

Стоявший протянул руку:

– Фрэнк Нацумэ. Очень приятно. – Он кивнул на своего товарища по экипажу. – А этот олух – Ода Баба.

Ода приветственно поднял бутылку.

– Добро пожаловать, американец.

Мика пожал руку Фрэнку. Он не ожидал, что она будет теплой, а пожатие – крепким.

– Мика Лунд.

Фрэнк скрестил руки на груди:

– Мы видели вчера, как падал ваш самолет. Соболезнования по поводу ваших друзей.

– Война, – сказал Ода. – На войне люди гибнут.

Он рыгнул.

– Не обращай на Оду внимания, он груб от рождения. – Фрэнк показал на стоящую рядом бочку. – Присаживайся.

Мика опустился на бочку. Ниже по реке старуха и ребенок исчезли в темноте под мостом. Сверху протарахтел трамвай. Мика кашлянул.

– А как получается, что вы…

– Тебя видим?

Мика кивнул.

– Да потому что мы, как ты – мертвые.

– А, понятно.

– Ты думал, ты только один такой?

– Я не успел еще особо об этом подумать. – На той стороне реки кормилась в песке стайка белых птичек. – А почему я чувствую себя живым?

– Тебе еще многое предстоит узнать.

– Очень многое, – добавил Ода и снова приложился к бутылке.

– А все мои товарищи погибли в катастрофе?

– Сколько там экипажа у «Б-29»?

– Одиннадцать человек.

– Я насчитал десять хитодама.

– Хитодама?

Ода потер рукой щетину на подбородке.

– Да, он же не знает, что такое хитодама.

Фрэнк выпрямился.

– Конечно же! Какой я дурак. Когда человек умирает, его душа выходит из тела в виде синеватого шара света, который мы называем хитодама. Души твоих товарищей вылетели в сторону моря. Я полагаю, к месту последнего отдыха. Будь они японцами и буддистами, полетели бы на север к горе Осорэ на полуострове Симокита.

Мика приподнял левую бровь.

– А что это такое – гора Осорэ?

– Ты все время забываешь, что он не японец, – заметил Ода.

– Да, прошу прощения. Осорэ – это вулкан. Как учат некоторые буддисты, душа отправляется к вулкану Осорэ и через кратер входит в Чистые Земли.

– А что такое Чистые Земли?

– Что христиане называют Небесами?

Чайки парили возле мачты недалеко стоящей лодки, и крики их разносились над тихой рекой. Глядя на них, Мика вспомнил Беллингэм: родительский дом, выходящий окнами на бухту, бумажные и ткацкие фабрики, изрыгающие клубы дыма в серое небо, осенний ветерок, несущий аромат сосны, шишки перечной мяты в «Мороженом» у Муди, пока Ливай флиртует с девчонками.

– Но где мы? Это же не Небеса.

– Мы в Хиросиме.

– С чего мы здесь застряли?

– Я слишком большой грешник, чтобы меня можно было определить куда-нибудь еще, – ответил Ода.

Фрэнк встал, взялся за фальшборт, глядя на реку.

– Я умер в ноябре сорок третьего от тифа.

– Меня убила жена, – отозвался Ода.

– Она тебя нарочно убила?

– Расскажи ему правду, Ода-сан.

Ода пожал плечами:

– Что такое правда?

– Жена Оды застала его в постели со своей сестрой. Она побежала в кухню за ножом и гонялась за ним по всему дому. Сердце Оды не выдержало перегрузки.

– Я ее сестре одолжение сделал. Ее никто не хотел.

– И вот чем для тебя это кончилось.

Ода прижал бутылку к груди.

– Зато у меня хотя бы сакэ есть.

– Когда ты умер, Ода? – спросил Мика.

– Давно. До войны еще.

До Мики вдруг дошло, что он может застрять здесь навеки, и от этой мысли стало страшно.

– А ты откуда, Мика?

– Беллингэм.

Фрэнк выпрямился:

– Беллингэм… штат Вашингтон?

– Ты знаешь этот город?

– Ну а как же. Я родился и вырос в Сиэтле. Про Джапантаун слышал?

– Ты американец?

– Не меньше, чем Бейб Рут, – улыбнулся Фрэнк.

Мика почувствовал, что Фрэнк нравится ему все больше с каждой минутой.

– А есть тут еще американцы?

– В смысле японо-американцы?

Мика пожал плечами.

– Нас таких тысячи.

– Правда? Они сюда переехали после Перл-Харбора? – Фрэнк с трудом подавил улыбку. – Что я такого смешного сказал?

– Ты говоришь так, будто мы – враги Соединенных Штатов. Мы – лояльные американцы. В Хиросиму мы приехали по разным причинам: посетить родственников, учиться в университете и так далее. И застряли тут, когда разразилась война.

Мика обдумал услышанное. Японские граждане в Биллингэме заявили о своей верности Америке как раз перед тем, как их сослали в лагеря. Он им не верил, но в устах Фрэнка те же слова воспринимались иначе.

– Отец возил нас с братом в Сиэтл смотреть на игру «Рейниеров» на стадионе Сикса. А после игры водил нас в один ресторан в Джапантауне. Говорил, что у них лучшая лапша соба.

– Название ресторана не помнишь?

– Описать могу. Тесно, запах пряностей. Ман… что-то такое.

– «Манэки»?

– Да, точно.

Фрэнк просиял:

– Я всегда там ел.

Ода покачался на ногах:

– А я японец из Японии. Настоящий японец, не пришлый.

– Ну вот, начинается.

Фрэнк завел глаза к небу.

– А свою историю расскажешь, Ода? – спросил Мика.

– Мою историю?

– Откуда ты? В смысле, что из Японии, я уже знаю.

Ода опустил глаза:

– Хочешь знать про меня?

– Конечно, отчего нет?

Ода собрал слюну и харкнул в реку. Нитка слюны повисла на нижней губе.

– Не знаю, зачем мертвым плевать. Не знаю, зачем мертвым нужно делать много такого, что мы делаем. Какая-то шуточка, которую Бог с нами играет. Попы обещали больше, чем вот это.

Мика выпрямился, прислонился спиной к стенке за бочкой.

– Попы?

– Ода был воспитан в христианстве.

– И вот посмотрите на меня теперь. Иисус ко мне не явился, пить со мной не стал. Был бы здесь поп, он бы со мной выпил.

Ода снова глотнул сакэ.

– Ты мне хотел свою историю рассказать, – напомнил Мика.

– Правда хотел? – Ода опустил бутылку. – С чего бы мне тебе что-нибудь рассказывать, американец? Ты на меня бомбы бросал.

– Бомбы? Не, бомбы мы не бросали. Это были листовки.

– Что такое листовки?

– Ну, бумажки такие.

– Зачем сбрасывать бумажки?

– Предупреждать жителей Хиросимы, чтобы ушли, пока мы не вернулись бросать бомбы.

Ода хмыкнул:

– А зачем это делать? Вы разве не хотите убивать людей?

Мика выдохнул.

– Я раньше думал, что хотим.

– Ты сбит с толку, Мика-сан. – Ода пошлепал губами, устроился на бочке поудобнее. – Значит, хочешь про меня послушать? Ладно. Я родился на острове Сэйдзима. Белые буки, сосны. Деревенька из четырех домов. Отец рыбачил. Его отец рыбачил. И я рыбачил.

Он сделал еще глоток. Глаза его повлажнели – он погружался в воспоминания.

– Когда я был моложе, я ходил на отцовской лодке с друзьями в море. Мы ловили осьминога.

– Чтобы поймать осьминога, смотришь в воду, пока не увидишь: господин Осьминог спит перед входом в свою пещеру. Тогда опускаешь шест с красным флагом.

– Чтобы осьминога разозлить?

– Нет, они добродушные. Опускаешь красный флаг, потому что осьминог любит этот цвет. Уж так его любит господин Осьминог, что обнимает и не выпускает. Если мы ловили большого осьминога, то затаскивали его в лодку и потом по очереди надевали господина Осьминога на спину как ранец. Он вокруг нас оборачивал щупальца, и мы ныряли в море.

– А осьминог не пытался сбежать?

– О нет. Они когда за что-то возьмутся, уже не выпускают. Господин Осьминог пускался плавать, выстреливая сзади водой. Представь себе, что у тебя личный мотор. Осьминог плывет быстро, но мы его умели направить обратно к лодке. Если господин Осьминог пугался, он выпускал чернила, и мы вылезали черные, как африканцы. Так мы играли целый день по очереди, и на спинах оставались следы от присосок. А когда игра кончалась, господина Осьминога свежевали и съедали. Отличные были дни.

– Наверняка осьминогу тоже бывало весело, – сказал Мика.

– А черепах мы не обижали. Черепахи – это долгая жизнь. Если в наши сети попадалась черепаха, мы ее осторожно освобождали, потом давали ей хлебнуть сакэ. Потом отпускали, и счастливый пьяный черепах нырял, а потом выныривал отдать нам поклон.

– Ох, Ода-сан! – скривился Фрэнк.

– Это правда! – настаивал Ода. – Тебе не понять, ты не настоящий японец.

– Не настоящий? Родители у меня оба японцы, и их родители тоже.

– Вот они настоящие. Они в Японии родились. А ты нет.

Фрэнк завел глаза к небу.

– А если ты погиб на том острове, как ты оказался в Хиросиме? – спросил Мика.

Ода почесал толстое брюхо.

– Я, когда умер, остался дома, но жить с моей женой в одном доме было невыносимо. Запах от ее готовки – жуть. Чужие мужчины, с которыми она любилась. Противно. Так что я на краболове добрался до Хиросимы.

Мике пришла в голову мысль, и он встал с бочки.

– Когда кончится война, я на каком-нибудь судне доберусь домой. – Он повернулся к Фрэнку. – Можем вместе поехать. Домой, в штат Вашингтон.

Фрэнк задумался, у него шевельнулись брови.

– Отлично было бы вернуться в Сиэтл и увидеть родных, даже если они меня видеть не будут. – Он помрачнел: – А слухи не врут?

– Какие слухи?

– Что всех японо-американцев арестовали и посадили в лагеря.

Мика опустил глаза к палубе.

– Не врут. Им дали неделю на сборы, а потом взяли под стражу.

– И вы это поддержали?

– Да мы, черт побери, хотели всех нипов перебить после Перл-Харбора. Их все ненавидели. И до сих пор ненавидят.

– Нипы, джапы. Ты легко бросаешься этими словами. По человеческой коже не скажешь, что за человек под ней.

– А ты не забывай, что случилось в Батаане, – сказал Мика.

– А что случилось в Батаане?

– Когда мы сдались, джапы перебили тысячи наших и филиппинских пленных. И я слыхал, они это делали по всему Тихому океану. До падения Манилы истребили тысячи филиппинцев. Мужчин, женщин, детей, не разбирая.

Фрэнк уставился на реку, на лице его было страдание.

– Война – страшная вещь. Япония сделала глупость, начав ее против страны, у которой ресурсов больше. И если то, что ты говоришь, правда, то они, наверное, заслужили то, что их ждет. Это карма. Но не старики, женщины или дети совершали эти зверства. Есть поступки, которые нельзя оправдать, и я боюсь, что мы в конце концов потеряли всякую надежду на спасение.

– Пожинаешь, что сеешь, – сказал Ода.

– Ты хочешь видеть Хиросиму разрушенной? – спросил Фрэнк.

Ода поднял бутылку, вгляделся в янтарное стекло.

– Волшебная бутылка у меня в руке, скажи мне судьбу моей Японии. – Он подождал несколько секунд, потом опустил бутылку. – Она говорит, что она для пьянки, а не для предсказаний.

Мика улыбнулся.

Фрэнк снял очки и дужкой постучал по верхней губе.

– Когда на этой войне дело дойдет до суда над людьми, суди сердцем, а не головой. – Он снова надел очки. – Скажи мне, Мика, японо-американцы до сих пор в лагерях?

– Нет, – ответил Мика. – Правительство их отпустило. Они даже создали японскую воинскую часть, которая дерется с немцами.

– Значит, если я вернусь, я своих родных найду в Сиэтле?

– Политики штата Вашингтон не допустили возвращения японо-американцев в прежние места жительства. Насколько мне известно, никто из джа… японцев не вернулся в Сиэтл.

– Этого стоило ожидать, – сказал Фрэнк. – Даже до войны, когда я подавал заявление на должность преподавателя в колледже Сиэтла, меня там всерьез даже не рассматривали – из-за расы.

– Ты хотел быть преподавателем? Я тоже. Окончил Вестерн-колледж специалистом по образованию.

Фрэнк в ответ улыбнулся:

– Скажи, Мика, что ты делал с тех пор, как здесь оказался?

За спиной у Фрэнка подросток вел пожилого мужчину к реке вниз по каменным ступеням. У берега мальчик опустился на колени и пустил на воду игрушечную лодку с парусом, потом помахал ей вслед, когда ее понесло к морю.

– Город изучал. Еще пока не привык быть мертвым.

– Беспокоишься, что тебя может кто-нибудь увидеть?

– Я знаю, это глупо.

– На самом деле, – сказал Фрэнк, – тебя могут увидеть.

– Ты серьезно?

– Конечно, тебя видят другие духи, но и живые могут – в некоторых обстоятельствах. Можешь явиться человеку с мощным сверхчувственным восприятием. Менее одаренные тебя могут увидеть как тень, ощутить как холодное дуновение.

Мика вспомнил поведение женщины в ванной. Она ощутила его присутствие?

– Но ты не волнуйся, – продолжал Фрэнк. – Если тебя увидит японец, то не встревожится. Поймет, что ты мертвый и потому опасности не представляешь.

– А много в городе духов?

– Хорошо бы здесь дух моей жены оказался. Я бы ей устроил веселую жизнь.

Ода зевнул и потянулся. Фрэнк щелкнул языком:

– Брось, Ода-сан. Ты же знаешь, что она не мертвая.

– А я бы ее сделал мертвой, – возразил Ода.

– Если мы когда-нибудь покинем это царство, ты отправишься прямиком в ад.

– А я там уже был. Он называется брак.

Фрэнк снова посмотрел на Мику.

– Отвечая на твой вопрос – да, есть тут духи, но в основном они не остаются там, где умирают. – Фрэнк протянул руку. – Ода, дай-ка мне сакэ.

Он сделал длинный глоток, потом протянул бутылку Мике.

– Выпей. Это тебя не убьет.

– Забавный ты парень, – сказал Мика, беря бутылку. Сделал три глотка – рисовая водка обожгла горло огнем. – А неплохо. – Он протянул бутылку Оде, который принял ее с благодарной улыбкой.

– Если мы чего-нибудь захотим, еды или питья, например, надо только себе это представить, и оно появится?

– Нам не нужна еда или питье для выживания, так что не могу тебе сказать, для какой цели они служат. Может быть, чтобы облегчить привыкание к загробной жизни.

– А если я подумаю об Ингрид Бергман, она мне явится?

– Старая подруга?

– Ты не знаешь, кто такая Ингрид Бергман? Одна из самых популярных сейчас актрис.

Фрэнк пожал плечами.

– Не думаю, что с людьми работает точно так же. Особенно с живыми.

– А все равно, даже если она появится, я ничего сделать не смогу.

Ода ткнул бутылкой в сторону Фрэнка, сакэ плеснуло на палубу.

– Расскажи ему.

Фрэнк постучал пальцем по губам.

– Что мне рассказать?

– Это возможно, – сказал Фрэнк. – Дух может иметь половые сношения с другими духами. Я время от времени навещаю Икуми, бывшую гейшу из Кио.

От этого откровения мысли Мики помчались вскачь. Сама мысль о духах, соединенных в половом акте, противоречила всему, чему его учили в церкви.

– Новость ему понравилась, – усмехнулся Ода. – Только тебе придется найти себе японку, Мика-сан. Здесь нечасто умирают белые леди.

– А у нас могут быть отношения с живыми?

Фрэнк приподнял правую бровь выше края очков:

– Сексуальные отношения?

Мика отрицательно замахал рукой:

– Нет-нет, не в этом смысле. В смысле, можно ли общаться с живыми? Знакомиться?

– Ты про кого-то конкретного?

Мика видел перед глазами женщину, за которой он пришел к ней домой.

– Да нет, из любопытства.

– Ага, мне тоже было бы любопытно, – сказал Ода.

Фрэнк мотнул подбородком в сторону Мики:

– Ты нам собирался рассказать, что видел в своей экспедиции по городу.

Мика попытался изгнать образ женщины из памяти. Стиснув зубы, он потребовал от себя ее забыть.

– Завод «Тойо Кёгё».

– А еще что?

– Большие скопления войск. Я отметил положение их баз и зенитных батарей.

– Ты исследовал город, разведывая дислокацию японских военных? И что ты будешь делать с этой информацией?

Мика подумал, говорить ли все, потом вспомнил, что Фрэнк – американец.

– Если передать эти сведения в штаб на Сайпане, то они смогут спланировать атаку.

– Атаку? В смысле, бомбежку Хиросимы?

– Должна же быть причина, почему мы не били по Хиросиме. Может быть, там нет нужных разведданных.

– И как ты передашь это на Сайпан? – спросил Фрэнк. – Ты же, в конце концов, совсем мертвый.

Лодка поскрипывала в течении проносящейся реки. На дальнем берегу мальчик и старик добрались до верха лестницы. Над ними клубились тучи, принявшие зловещий вид. Мика не мог посмотреть Фрэнку в глаза. Он чувствовал себя идиотом из-за предположения, будто мог бы передать сведения в штаб. Видимо, Фрэнк понял, как ему неловко, потому что добавил:

– Я не смеюсь над твоим намерением, но у меня вызывают вопросы твои мотивы. Война для тебя кончилась, Мика.

Мика подумал про Ливая, который встретил свою кончину на Гвадалканале. Что он испытал после смерти? Плыл через джунгли без цели, просто тенью, несущей могильный холод? Нет, не похоже на него. Он ушел за пределы этого царства, в объятия любящего Бога. Ливай заслужил Небеса.

Фрэнк положил руку на плечо Мики:

– Пойдем, я покажу тебе другую сторону города. Ту, которую ты не заметил.

Глава десятая

Фрэнк вывел его с лодки и повел в город. С таким гидом иррациональный страх Мики перед живыми японцами рассеялся. Мимо группы солдат, куривших возле какого-то здания, он проплыл так, будто это были его старые друзья. Желтая дымка продолжала подниматься в направлении гавани подобно дыму завода, но дымовых труб Мика не видел. Он догнал Фрэнка и показал на деревянный дом:

– Они бы так легко не горели, если бы были каменные или кирпичные.

– Верно, – улыбнулся Фрэнк. – Но в Японии часто бывают землетрясения. Деревянный дом можно отстроить за пару дней.

– Если его снесут бомбардировщики, то вряд ли.

Улыбка Фрэнка погасла, сменившись выражением печали, признания поражения.

– Уверен, что у тебя были бы другие чувства, если бы речь шла о Беллингэме.

Мика промолчал. Чего Фрэнку не понять – так это того огня в груди каждого американца, который вспыхнул после Перл-Харбора, после раны, нанесенной японским вероломством. Слишком давно не жил Фрэнк в Сиэтле.

Фрэнк показал на груду красно-белых шаров, сложенных возле дома.

– Видишь вот это? Они набиты песком. Когда прилетают бомбардировщики, люди должны гасить пожары, бросая их в пламя. А вот эти цементные баки с водой – они для бригад с ведрами. Но все знают, что против мощи зажигательных бомб они неэффективны. Сколько человек погибло в первом налете на Токио? Девяносто тысяч? Если «Б-29» полетят на Хиросиму, этому городу придет конец.

Фрэнк вывел Мику на мост, дошел до середины и остановился. Мост Мотоясу был Мике знаком по аэрофотосъемке. Река струилась под ним, безмятежная в вечерних сумерках. Над синими холмами блеснула молния, упали капли моросящего дождя – прохладного, но освежающего.

– Странно, что мы чувствуем такие вещи, как дождь, – сказал Мика, подходя к стоящему у перил Фрэнку.

– Мертвые испытывают то же, что и живые, – ответил Фрэнк. – Даже боль.

– Мы ощущаем боль?

– Коснись пламени, и почувствуешь его жар, хотя ощущение быстро рассеется. И ты здесь не умрешь, Мика. Сунь голову в реку на час и увидишь, что будет.

Серое небо грозило накрыть собой город, но на северо-западе над горизонтом несмело пробивался белесоватый свет.

– Когда я мальчишкой приехал в Хиросиму, мы летом плавали в реке. И по очереди прыгали с моста – на девчонок произвести впечатление.

– И получалось?

Фрэнк усмехнулся:

– Нет. – Он показал на дальний берег, где наступающий прилив поглощал песчаное русло. – Во время отлива мы играли в бейсбол в русле реки. Меня мальчишки травили за слова, что «Янки Нью-Йорк» – лучшая в мире команда.

– Ну так это ж правда. В смысле, Рут, Гериг, Ди Маджио. Кто может быть лучше?

– Они считали, что хиросимский «Карп».

Мика представил себе, как Фрэнк играет в бейсбол на обнажившемся в отлив берегу. Он почти слышал удар мяча в кожаную перчатку, щелчок биты, посылающей мяч в небо.

Из серого тумана возникла женщина в однотонном черном кимоно. Она покачивалась из стороны в сторону, будто ее шатало ветром. В руках она что-то держала, и по ее щекам двумя хрустальными струйками лились слезы.

Мика ощутил какое-то напряжение, когда она вступила на мост, и по взгляду Фрэнка и его выступившим скулам было видно, что у него похожее ощущение. Мика подался к нему:

– Кто она?

– Не знаю. Но на ней похоронное кимоно.

Женщина, на вид лет двадцати пяти, прошла мимо Фрэнка и оперлась о перила. У нее были впалые щеки, запавшие глаза и бледная кожа. Поднеся к губам дрожащие руки, она что-то сказала непослушным голосом, потом раскрыла ладони – и из них выпорхнули клочки бумаги, медленно спускаясь к реке.

– Что она делает? – спросил Мика.

– Молится о своем умершем ребенке. На тех клочках, которые она бросила, либо нарисован Дзидзо – это такой буддистский бодисатва, который защищает детей, либо написано «во имя…» – и имя души, которое дал ребенку буддистский священнослужитель.

– А что она приговаривает?

– «Наму Дзидзо, Дай Босацу». Это значит «Не оставь нас». Понимаешь, она верит, что вода течет через мир теней и через Сай-но-Кавара, где находится Дзидзо. Если Дзидзо найдет ее бумажки, он сохранит ее ребенка.

Клочки бумаги у женщины закончились. Она немного постояла, не отрывая взгляда от реки, потом пошла прочь, пошатываясь, и скрылась во мраке.

– Интересно, отчего умер ее ребенок.

– Война. Люди голодают, ходят болезни. Миллионы бумажек могут приплыть к Дзидзо, но это никого из них не спасет. – Фрэнк вдруг заговорил решительнее. – Пойдем. Нам еще многое надо увидеть.

Они перешли мост и оказались в районе, который Фрэнк назвал Саругакутё-Сайку-мати. Чем дальше они шли, тем знакомее Мике становилась местность.

– Я на этой дороге был. Ехал вчера по ней на трамвае.

– Это одна из главных дорог в городе. Ты, наверное, когда вчера ходил на разведку, заметил штаб командира дивизиона.

По тротуару застучали массивные капли дождя. По дороге сквозь ливень медленно ехал поток мужчин, женщин и детей в фургонах, телегах и на велосипедах. Лица их были суровыми масками, темные глаза лишены жизни и полны отчаяния.

– Это беженцы? – спросил Мика.

– Ваши листовки действуют. Конечно, на одного бегущего из Хиросимы приходятся потоки беженцев из сожженных городов. В селе беженцы могут найти безопасность, но не пропитание. Человек будет умирать от голода на берегу щедрого моря, в середине поля риса. – Фрэнк показал на длинную очередь: – Они ждут раздачи продовольствия, надеясь, что правительство их спасет. Но что значит одна жизнь для правительства, ответственного за гибель миллионов?

Фрэнк отвел его к Хиросимскому замку. Древнее здание стояло среди рощ бамбука и карликовой сосны. Замок, построенный в оттенках белого, черного и серого, смотрел на город. От дождевых капель расходилась круговая рябь на зеленой воде во рву. На краю рва сидел старик, свесив ноги, и шестом с кривым гвоздем на конце ловил лягушек. Каждый раз, когда ему удавалось поймать очередную лягушку, его рот расходился широкой улыбкой.

– Глядя на этот замок, ты видишь командный пункт. А я вижу историю.

Мика уставился на замок.

– Мне он напоминает храм.

– Есть в Беллингэме здания столь величественные?

– Нет. Ничего похожего.

– Этому замку более трехсот лет. Мне бы очень не хотелось видеть его разрушенным после бомбежек.

Мимо водяных лилий проплыли два зеленоголовых селезня. Квакали лягушки. Старик поймал очередную и сунул в шевелящийся холщовый мешок.

Когда Мика и Фрэнк влились в толпу пешеходов, дождь ослабел и сменился моросью. Женщины прикрывались от капель яркими цветными зонтиками. Тихо гудели перекрещивающиеся над улицей провода, мимо простучал трамвай. Дождь принес аромат сырой земли с соседних холмов. Если бы не внешний вид людей, Мика мог бы решить, что он в центре Беллингэма. Раньше он никогда особо не думал о гражданских, страдавших от бомбежек зажигательными. Да и никто в эскадрилье не задумывался. Если гуманизировать жертв, возникают всякие моральные вопросы, да и вообще: ощущение справедливости заставляло ненавидеть японцев. Все эти японцы – не достойные богобоязненные люди, а хладнокровные убийцы, первобытные твари, крадущиеся в темноте в надежде напиться крови. Но сейчас, шагая среди них, Мика первобытных тварей не видел.

У Ливая ненависти к японцам не было. Даже после Перл-Харбора у него настроение было типа «Давайте положим этому конец», а не «Перебьем этих японских гадов». В школе он был влюблен в японскую девушку по имени Дзюн Томода. «Так что с того, что она японка, – говорил Ливай. – Красивая девчонка – это красивая девчонка. И спорить могу, губы у нее такие же сладкие, как у любой белой. Не отсекай себе возможности, Мика, пробуй все, что мир может тебе предложить».

Ты держал разум открытым, а они навеки закрыли тебе глаза. И что мне думать про это, брат? Принять, что я тут один посреди наших врагов, как миссионеры старых дней, пришедшие спасать этих людей? У тебя всегда на все были ответы. Где ты теперь, когда у меня столько вопросов?

Темные тучи уплыли на восток, забрав с собой дождь, и солнце коснулось темных холмов, заблестело на мрачных улицах. Фрэнк на ходу разъяснял необычные черты японской культуры.

– У японцев общество структурированное и с многочисленными правилами. Может быть, ты заметил, как они друг другу кланяются. И надо знать, кто кому кланяется и как кланяется. Они не показывают сожаления, разочарования, озадаченности. Улыбаются, скрывая истинные чувства. То, что они произносят публично, известно как татэмаэ. То же, что связано с сердцем и чувствами, которые скрываются, называется хоннэ. Большую часть времени в начальной школе занимает изучение правил, как быть хорошим гражданином и как занимать полагающееся тебе место.

– Господь всемогущий, так как же можно узнать этих людей, если они скрывают свои мысли?

– Это непросто, особенно с женщинами. Они разговаривают между собой, но хранят молчание, если рядом мужчина. И если японские женщины с тобой говорят, они не всегда говорят то, что хотят сказать.

– Точно как женщины дома, в Штатах.

– Да, некоторые из них. Есть японское выражение, применимое к женщинам: исиботокэ мо моно во иу. Это значит: «Даже просветленный иногда что-нибудь говорит».

– Ты на родине следовал этим правилам?

– Смеешься? Я вырос на Дике Трейси и хот-догах. Я больше американец, чем японец, просто выгляжу иначе.

Подходя к мосту Айои, Мика вспомнил инструктажи на Сайпане. Иногда офицер-инструктор называл японцев как недочеловеков, червей или того хуже. И ни один из этих терминов вроде бы не подходил ни Фрэнку, ни жителям Хиросимы.

Не будь идиотом, сказал он себе. Много хороших американских парней теперь червей кормят из-за этих гадов. Но все ли они гады? Все ли японцы ненавидят американцев? Все они хотят видеть гибель Америки?

У Мики было такое чувство, будто он уже знает ответы, а это значило, что начальники ему врали. Огненное море катилось по городам Японии, и он участвовал в разжигании этого огня. Как сказал Ода? «Это война, а на войне гибнут люди». Вон так это просто?

– Я этот мост переходил вчера, когда шел за ней.

Фрэнк глянул на него вопросительно:

– Это ты о ком?

Мика замялся.

Воздух остался влажным, и тяжело пахло дождем. Мика сжал в карманах руки.

– Я переночевал в доме первого же человека, которого увидел после смерти. Это была женщина, работающая на заводе. У нее дочь учится в школе. Они живут с парой постарше. Женщина со старшей женщиной не ладят.

– Видимо, свекровь. Ядовитость японской свекрови по отношению к невестке вошла в поговорку. Наверняка женщина, за которой ты шел, – вдова войны. Живет, очевидно, где-то неподалеку.

Мика вспомнил, как женщина молилась перед фотографиями двух мужчин в военной форме. И поймал себя на ревности к этим мужчинам.

– Что с тобой, Мика? Ты побледнел.

– А как еще должен выглядеть мертвец?

Фрэнк коротко пожал плечами:

– Как и живой, я думаю. По крайней мере, для такого же мертвеца.

– Загробная жизнь оказалась не такой, как я ожидал.

– А до того у тебя была такая жизнь, как ты ожидал?

В вечернем небе проснулись звезды, свет их пролетел миллиарды миль, чтобы осветить Хиросиму. Яркая белая луна составила им компанию, повиснув над гаванью. Мика вбирал все это в себя, раздумывая над вопросом Фрэнка. Какой жизнью сейчас бы он с удовольствием жил, если бы не война? Учительская работа? Семья и дети?

– Почему бьются наши сердца? Почему дышат легкие? Мы для мира мертвы – и при этом я чувствую себя живым как никогда.

– У меня нет на это ответов. Но такова теперь твоя жизнь. Может быть, когда кончится война, ты сможешь найти корабль, что отвезет тебя домой, в Америку. Или, быть может, найдешь себя в новых обстоятельствах.

– Должна быть какая-то цель в том, что я здесь.

– Свою цель я давно перестал искать. И просто стараюсь жить свою жизнь, как могу. Если в этом должно быть что-то большее, то пусть будет. Но если это и есть мое последнее предназначение, я готов его выполнять. А что мне еще делать? – Фрэнк махнул рукой, призывая двигаться вперед: – Надо идти. Есть вещи, которые я должен тебе показать.

Они вошли в район Накадзима-Хонмати – как объяснил Фрэнк, сердце Хиросимы.

– Здесь храмы, святилища, дома гейш, театры кабуки и но, и магазины, конечно.