Читать книгу: «С привкусом пепла», страница 6

– Нет, – пискнул Колька, напуганный громким названием.

– Внешняя разведка, – таинственно произнес Зотов, сам к первому управлению отношения никогда не имевший. – Сбор данных по всему миру, включая оккупированные территории, большая игра, уровень, который твоему Вальке даже не снился. Утрешь ему нос. Согласен? Учти, второго шанса не будет.

– Согласен, – выдохнул Воробьев, мысль стать разведчиком ему определенно понравилась.

– Отныне твоим именем станет позывной «Воробей». Приступить к выполнению задания, агент Воробей. Свободен.

Колька повернулся и скрылся в ночи. Зотов посмотрел парню вслед, многозначительно хмыкнул и отправился спать. День впереди предстоял ох какой трудный.

Глава 6

С утра пораньше Зотов сидел у Маркова, попивая ароматный чай, заваренный малиновым листом и сухим липовым цветом. Разговор не клеился. Виной тому было напрочь испорченное настроение Зотова.

– Ваша задача – ждать самолет, товарищ Зотов, – назидательно сказал Лукин. – А вы чем занимаетесь? Достаете людей, отрываете их от священной борьбы? Я за вами наблюдаю. Развлекаетесь? Ну понятно, всю работу проделал я, и это ударило по вашему самолюбию.

Начштаба молодец, проявлял недружелюбие в лоб, не юлил и не лицемерил. Прямота – черта хорошего человека, ну или дурака.

– Тут да, уделали вы меня, – признался Зотов. – Как поживает подследственный? Появились улики, кроме притянутых за уши?

– Я не обязан отчитываться. – Правое веко Лукина задергалось, выдавая волнение.

– Ну так и умерьте тон, уважаемый, иначе придется не только отчитываться, но и подчиняться. Не стоит лепить из меня образ врага, я могу им и стать. Поэтому разграничим зоны ответственности: вы крутите версию Волжина, ведь она такая красивая, а я, человек не брезгливый, буду собирать объедки с барского стола. Все довольны, все дружат.

– Хорошо, – нехотя отозвался Лукин. – И каких нахватали объедков?

– Пока особенно никаких. – Зотов повернулся к Маркову. – Но скоро, уверен, появятся смачные, жирные версищи. Михаил Федорович, сколько человек отсутствует в отряде на данный момент?

– Так-то секретная информация. – Командир с видом провинциального фокусника извлек замусоленную тетрадь, нацепил очки с толстыми дужками, пошуршал страницами и торжественно зачитал: – Итак, стало быть, группа капитана Решетова убыла на задание двадцать шестого апреля, в составе двенадцати человек. Два разведчика в Навлю ушли, два в Пролысово, трое следят за восстановлением моста у Красного Колодца, двое наблюдают за перегоном Алтухово – Кокоревка. Боец Митрохина отпросилась домой, навестить приболевшую мать. Аверкин перед рассветом выслал людей с подводами в сторону Трубчевска, обновить запасы продуктов. Остальные на месте.

– Правда? – изумился Зотов. – Меня интересует некий Валентин Горшуков, одна тысяча девятьсот двадцать шестого года рождения, уроженец деревни Верхние Новоселки. Могу я с ним повидаться?

Командиры переглянулись. Лукин недоверчиво фыркнул. Лицо Маркова вытянулось и стало каким-то беспомощным.

– От вас, стало быть, ничего не укроется? – спросил он.

– Это смотря как укрывать, – парировал Зотов. – А ведь мы, Михаил Федорович, договаривались на откровенность. А после этого начштаба обвиняет меня во всех смертных грехах. Некрасиво, товарищи партизаны. Так что с Валентином Горшуковым?

– Нет его в отряде со вчерашнего дня, – буркнул Марков. – Покинул расположение, стало быть. Дружок хватился поутру, вы его знаете, тот охломон, которого вы за мной знакомиться посылали.

– Николай Воробьев?

– Он самый. – Марков на секунду задумался, пытаясь ухватить верткую мысль. – Прибегает ко мне, грит, друг ситный в потерях, спасайте, товарищ командир. А у меня разве дел больше нет? Ну пропал и пропал, я не нянька за всеми следить.

– У вас тут проходной двор? – усмехнулся Зотов.

– Ну и не тюрьма с проволокой колючей да с пулеметом на вышке, – заявил Марков. – Кто посты знает, прошмыгнет в обе стороны, как в знакомый сортир. Валька энтот – пацан шебутной, в отряде два месяца, а уже в печенках сидит. Комсомолец он, видите ли, на жопе сидеть не могет, задания требовал, да чтоб поопасней, и в награду непременно орден на всю впалую грудь. Знаю я таких торопыг, гонору много, толку ноль. Он и раньше тайком из лагеря уходил, ему не впервой. Скучно ему у нас! А он чего, цирка с клоунами ждал?

– Говорите, и раньше из лагеря уходил?

– Раза два точно. – Марков посмотрел на начштаба. – Или больше?

– Это когда ловили, – нахмурился Лукин. – А так, думаю, больше десятка. В конце марта неделю отсутствовал, думали, с концами уже, а он явился отощалый, грязный, промерзший и довольный как черт. Принес разведданные о Кокоревском гарнизоне: сколько штыков, расписание караулов. Дзоты и пулеметные точки, паршивец, зарисовал. Беседу с ним провели, вроде утихомирился, а тут опять за свое. Недаром покойный Олег Иваныч пристально за ним наблюдал.

– Были причины? – насторожился Зотов.

– Горшуков до появления в отряде сотрудничал с оккупантами, – веско ответил Лукин. – Подробностей я не знаю, мне он клялся, будто ни в чем не замешан, а все слухи – наветы недоброжелателей. Спрашивается, откуда недоброжелатели у вчерашнего школьника? Твердовский сказал, разберется, вроде по его профилю, ну и… Неважно теперь.

– Как здорово! – удивился Зотов. – Одновременно со смертью Твердовского исчезает человек, подозреваемый в сотрудничестве с гитлеровцами, и это неважно? Неплохой объедок свалился мне со стола, благодарю.

– Думаете, он убил Олега Ивановича? – поразился Марков.

– Версия имеет право на жизнь.

– Пацан задушил опытного милиционера, похитил тетрадь и скрылся? – фыркнул Лукин. – Вам бы детективы писать, товарищ из Центра, Конан Дойль обзавидуется.

– Он умер, – не моргнул глазом Зотов. – Но дело его живет. Версия абсурдна только на первый взгляд.

– А на второй – смешна, – обронил начштаба. – Но если вам нравится, не буду мешать. Стройте воздушные замки. Желаю удачи. – Он встал, надел фуражку и покинул землянку.

– Перегибаете, Виктор Палыч, – сказал Марков. – У нас в колхозе тракторист был, Митька Косой, тоже всюду подвохи чуял, врагов народа искал, шпионы мерещились, кляузы строчил, стращал японским нашествием.

– На Брянск?

– Точно. Люди смеялись, а ему хоть бы хны, богатой фантазии человек.

– Как и я?

– Тут не знаю, странный вы, бегаете, ищете. Жалко вас, отдохнули бы, здоровье – оно одно, стало быть.

– Найдем убийцу – отдохнем, с вас баня, пиво и раки.

– Заметано, – серьезно кивнул Марков. – От Вальки-то не отступитесь? Вернется он со дня на день, время зря потеряете, нервы.

– А мне все равно делать нечего, – легкомысленно фыркнул Зотов. – Остается создавать видимость делового человека до самого самолета. Думаю прогуляться до деревеньки, откуда родом сбежавший, посмотреть, что к чему. Как считаете?

– Пустая затея. По лесу буреломы ломать, лешаку на потеху. Десяток верст с гаком, и попутка вас не подхватит. Да и опасно: Новоселки за рекой, в поле стоят, немцы, бывает, наведываются. Но дело ваше. От меня какая помощь нужна?

– Ребят лейтенанта Карпина возьму, ваши не понадобятся.

– Это хорошо. – Марков облегченно вздохнул. – У меня лишних людей сейчас нет.

– А вот от проводника не откажусь. Выделите Шестакова? Человек он не особо приятный, а болота знает, иначе проблуждаем до морковкина заговенья.

– Шестакова берите, мне хлопот меньше, – без раздумий согласился Марков. – Странно, люди с ним после первой встречи знакомство предпочитают не продолжать.

– И нужен человек из Новоселок, желательно лично знающий Горшукова.

– Воробьева и забирайте, с одной деревни они, с Новоселок, стало быть.

– И еще мне понадобится оружие.

– С вашим размахом гаубица или сразу танкетка?

– Можно полегче, карабин, например. – Зотов хлопнул по кобуре на бедре. – С этой пукалкой много не навоюешь.

Марков не глядя протянул руку, снял со стены МП-40, с лязгом грохнул на стол и сказал:

– Берите.

– А вы? – удивился царскому, пускай и временному подарку Зотов.

– А мне куда? – отмахнулся Марков и в довесок выложил подсумок с магазинами. – Висит глаза мозолит, положено, стало быть, по должности, а я даже стрелять не умею. У меня и наган так, для командирского форсу. Разберетесь?

– Даже не знаю, всегда боялся этаких штук. – Зотов взял пистолет-пулемет. – Вроде надо стволом в сторону цели, пальцем на спуск, остальное сделает сам.

Он повертел МП-40 в руках, привыкая к весу. Хорошая, надежная машинка, до шестисот выстрелов в минуту. Штампованная сталь, бакелит, ничего лишнего. В Красной Армии прозван «шмайссером». Из недостатков – ствол быстро перегревается и пистолетный патрон слабоват, в лесу предпочтительней старый добрый ППШ, с мощным патроном и в два раза большей скорострельностью. Ну ладно, на безрыбье и рак рыба. На короткой дистанции немецкий автомат убоен и точен. Ах да, еще один недостаток, Зотов разложил рамочный приклад. Старая болячка семейства МП. Шарнир приклада безбожно люфтил. Прицельная стрельба превращается в балаган.

Зотов проверил магазины на тридцать два патрона. Полные. И спросил:

– Не хотелось наглеть, но можно несколько пачек в придачу, боеприпасы лишними не бывают.

Марков понимающе хмыкнул, пошарил под нарами и извлек восемь картонных пачек.

Зотов прицепил подсумок к ремню, рассовал пачки по карманам и сказал:

– Распорядитесь насчет Шестакова и Воробьева. И спасибо.

– Не на чем, – сконфузился Марков. Хороший он все же мужик.

– А чем закончилась история с трактористом? – Зотов замер в дверях.

– С Митькой-то? – рассеянно переспросил Марков. – А ничем. Достал он своими кляузами людей из брянской конторы, они сначала на каждый сигнал реагировали, проверяли, все как положено, а в конце концов приехали трое на «Эмке», отвели Митьку за колхозный гараж и так отметелили, что он две недели плашмя лежал и кровью ссался. С тех пор тихим стал, завязал с доносами.

– Поучительно, – рассудил Зотов и вышел.

Утро выдалось прозрачным и светлым. Пульсировал воздух, вьющийся от выстывшей за ночь земли. Давненько такой весны не было, все больше холодно и дожди. А тут настоящее лето. Разведчики поджидали неподалеку. Зотов поднял их спозаранку, еще ночью твердо решив идти за пропавшим Горшуковым. Теперь на них любо-дорого посмотреть: злые, невыспавшиеся, опухшие, готовые убивать.

– Вооружились, товарищ Лис? – спросил Карпин, подпирающий спиной огромную ель с обрубленными нижними ветками. – Вас не узнать.

– Осваиваюсь потихоньку, – улыбнулся в ответ Зотов, прекрасно понимая, что всерьез его никто не воспринимает. Так оно и задумано. – Готовы?

– Всегда готовы. – Лейтенант отсалютовал по-пионерски. – Про Сашку новости есть?

– Сидит, кормят хорошо, жалоб и нареканий нет. Дальнейшее зависит от нас. Так что отнеситесь к предстоящему делу со всей возможной ответственностью. Появился новый подозреваемый, и мы его навестим. Задача непростая, марш на десяток верст.

– Мы привычные, – утешил Карпин и поправил ППШ на плече. – Вероятность встречи с противником?

– Немалая. Выдвигаемся в деревеньку за речкой, немцы там постоянно бывают.

– Оно и хорошо, – пробасил Егорыч, гладя примостившуюся у ног нещадно линяющую шавку. Собака вывернулась, ухитрилась лизнуть старшину в густые усы и рухнула на спину, предлагая чесать розовое пузо с налитыми сосками.

Зотов перевел взгляд на Капустина и сказал:

– Рацию оставьте, рядовой, лишний груз. На связь выходить не планируем, а если вляпаемся, все равно никто не поможет. Выполнять.

– Есть. – Радист козырнул и помчался в землянку.

На тропе показался веселый, словно гробовщик, Шестаков, а за ним и агент Воробей, втянувший голову в плечи и с какой-то озлобленностью поглядывающий в спину Степану.

– Вся честная компания в сборе! – восхитился Зотов. – А мы тут новую прогулку затеяли!

– Отчего же не прогуляться, – прогудел сквозь бороду Шестаков. – Далече ли собрались?

– В Верхние Новоселки, к Колькиной мамке на пироги.

– Знаю я те пироги, – паскудно ухмыльнулся Шестаков. – Воробьевы – семейство зажиточное, одних тараканов целое стадо, а вшей и вовсе не перечесть. Голь перекатная.

Колька вспыхнул, хотел ответить, но промолчал. Знакомая ситуация: нужные слова самым подлейшим образом приходят, когда разговор давно завершен.

– Ого, кого нелегкая принесла, – фыркнул Шестаков. Зотов проследил направление взгляда и увидел идущего к ним Маркова в сопровождении женщины лет тридцати.

– Не ушли еще, стало быть? – Марков неопределенно махнул рукой. – Вот, познакомьтесь, это Аня Ерохина, а это Виктор Павлович Зотов, человек из самого Центра! Вы уж простите, Виктор Палыч, девка про вас услыхала, как с цепи сорвалась, познакомь да познакомь!

– Здравствуйте. – Ерохина протянула узкую ладонь.

В голубых глазах прыгали чертики. Самоуверенная особа в мужской перешитой куртке и юбке до колен с поддетыми зелеными брюками. Из-под платка выбилась упрямая прядь. Лицо загорелое и обветренное, губы потрескались. Ресницы и брови выгорели на солнце. Не красавица, но так, ничего, симпатичная. Невысокая, крепкая, ладная.

– Здравствуйте, – улыбнулся Зотов в ответ.

– Разведчица наша, – с гордостью сообщил Марков. – Не только наша, всей партизанской бригады! В Локоть как домой ходит, такие сведенья достает, закачаешься!

– Очень приятно. – Зотов кивнул, украдкой разглядывая лихую разведчицу и не упустив из виду заинтересованность Карпина.

– А вы правда из Москвы? – Ерохина затаила дыхание.

– Из Москвы, – подтвердил Зотов, не вдаваясь в подробности. В столице последний раз он был полгода назад.

– И товарища Сталина видели?

– Только издалека, – сознался Зотов.

– А как бы мне к нему…

– Ерохина! – оборвал Марков. – Ну чего к человеку лезешь? Я думал, ты с интересом, а ты с занозой своей!

– О чем речь? – прищурился Зотов.

– Эх. – Марков обреченно вздохнул.

– Месяц назад штаб партизанских бригад представил меня к ордену Красной Звезды, – отчиталась Ерохина. – Обещали самолетом прислать, а его нет и нет. – Она разгорячилась. – Понимаете, я не карьеристка, мне и не надо было, я отказывалась, но все равно, знаете, обидно!

– Знаю, несправедливость, – совершенно серьезно кивнул Зотов. – Обещаю, как только окажусь на Большой земле, разобраться с вопросом.

– Не обманете? – насупилась разведчица.

– Ерохина, – простонал Марков.

– Честное слово, – прижал Зотов руку к груди.

– Я запомню, – пригрозила Ерохина пальцем и тут же обезоруживающе улыбнулась. – Товарищ командир сказал, вы в Новоселки собрались, проводить?

– Сами управимся, – ревниво пробурчал Шестаков. – Чертовой бабы нам не хватало.

– Степан! – изумилась Ерохина. – Не приметила тебя, извини, коровья погибель.

– Здравствуй, Аннушка! – расцвел фальшивой улыбочкой Шестаков.

– Привет, Сирота. – Ерохина снова пытливо посмотрела на Зотова. – Так проводить или нет?

Зотов растерялся. Брать лишнего человека не хотелось, но еще меньше хотелось обидеть разведчицу. Спасибо, на выручку пришел Марков, цыкнувший на Ерохину:

– Я тебе провожу, егоза! Велено к Еремееву рысью бежать?

– Велено, – с вызовом ответила Анна. – Я товарища Зотова провожу – и бегом к Еремееву, там крючочек махонький получается, километров на семь.

– Километров на семь! – ахнул Марков. – Ты в своем уме, Ерохина? Еремеев донесение в срочности ждет, а ты? Я тебе приказываю, Ерохина, ты у меня…

– Ну ладно, Михаил Федрыч, не кипятись, – смилостивилась Анна, пряча бесовской взгляд. – Иду к Еремееву.

– Во, а то развела тут, понимаешь. Приказов не выполняешь и товарища Зотова задержала, – нравоучительно покряхтел командир.

– Больше не повторится! – бодро соврала Ерохина. – Всего наилучшего, товарищ Зотов, авось еще свидимся! – И разведчица пошла восвояси, маняще покачивая широкими бедрами.

Зотов сглотнул и дал отмашку Шестакову, крохотный отряд покатился на первое боевое задание. Следом увязалась пара проклятых собак, но далеко от лагеря они не пошли, погавкали для порядка и уселись под деревом. Одна аж облизнулась. Миновали посты. Шестаков уверенно свернул в непролазную чащу. Карпин за ним. Зотов перекинул автомат через шею и свесил на грудь. И тут же поморщился. Немецкий гений дал маху, разместив рукоять затвора с левой стороны оружия. Металлическая хреновина пребольно уперлась под ребра. Для левшей конструкция подходящая, но много ли их? Поэтому немцы носят МП-40 через плечо или на груди, но прикладом налево и стволом к правому плечу, что, мягко говоря, неудобно, если требуется быстро изготовиться к бою.

Зотов прекратил изобретать велосипед, проклял немецкого инженера и повесил оружие на плечо. Солнце зацепилось краем за облако и померкло. Вроде только небо чистое было. Лес разом нахмурился, растеряв большую часть своей красоты. Подлесок из лещины и можжевельника превратил путь в непроходимые джунгли. Зотов чувствовал себя первопроходцем в дебрях Центральной Африки, не хватало разве что бабуинов и рыка пантер. Могучие сосновые стволы густо заросли трутовиком и лишайником, неопрятными клочьями опускающимся до самой земли. Перекликались и щебетали птахи, где-то далеко завела унылый отсчет невидимая кукушка. Интересно, сколько человек из группы в этот момент задало птице сокровенный вопрос? Зотов воздержался. Спросишь, а она кукукнет раз и заткнется, подлая тварь, всегда этого боялся, а в военное время тем более.

Зотов поравнялся с Шестаковым и спросил:

– Что за Анна Ерохина?

– Пондравилась? – хитро прищурился Степан.

– А я вообще охочий до баб, – отшутился Зотов. – Рассказывай давай, не томи.

– Хорошая девка. – Шестаков наморщил лоб. – Выскочка, каких мало, и торопыга, но своя в доску, до последнего вздоха. С осени партизанит, родных у ней то ли побили, то ли угнали в неметчину. Сама с Воронежа, а может, с Орла, толком не знаю, секретность, мать ее так. Смелая, удержу нет, завсегда поперед батьки в самое пекло. Ценят ее шибко у нас. Мужиков не подпускает, привередливая стерва. Сашка Демин по первости клеился к ней, он бедовый, еще до войны всех девок в губернии перепортил, так она его поленом по башке приласкала, сразу отстал. А вы спытайте удачу, начальству, может, чего и перепадет.

– Старый я, – отмахнулся Зотов.

– Ага, старый, – усмехнулся Степан. – Анька одно время к Решетову присохла, он мужик видный, в группу просилась к нему, а он ни в какую. Бабам не доверяет и правильно делает, косы длинные, языки-помело. Смекаю, боялся, в группе свары из-за юбки начнутся.

– Степан, а почему она назвала тебя «Коровья погибель»? – не удержался Зотов.

– Шуткует, лахудра. – Шестаков поморщился, как от зубной боли. – То дело прошлое, быльем поросло.

– Ну спасибо за информацию. – Зотов сбавил шаг, подождал, пока Шестаков отойдет, и поманил Воробья.

– Рассказывай про Горшукова. Только тихонечко, шепотом.

– А чего говорить? – растерялся Колька. – С одной деревни мы, Валька старше меня, защищал завсегда.

– Было от кого?

– Сосед, Митька Бобылев, проходу мне не давал, – признался Воробей. – Он знаете какой сильный! Как со двора выйду, он меня и отлупит, гад. Прямо фашист. Мне мамка перед школой пинджак справила, в городе колечко золотое, что от батьки осталось, на занавеску сменяла и сшила пинджак. Трогать до школы запретила. Да разве удержишься? Ушла мамка в поле, а я пинджак из сундука достал и напялил. Ой хорош был пинджак, залюбуешься, с воротником, с пуговицами от дедова полушубка и даже с карманом вот здеся. – Колька потыкал в щуплую грудь. – Решил, чего это я один такою красотою любуюсь? Ну и выпер на улицу, встречай, деревня, справного жениха да в новом пинджаке. Ток вышел, у забора Митька стоит, ножичек в землю втыкает, и ловко так получается. Поздоровался сволота, спрашивает: «А куда это вы такой важный да красивый, Николай Батькович, направляетесь?» Я дурак, уши развесил. Надо было сразу до дому тикать, как рожу его углядел.

Зотов не прерывал, пускай человек выговорится.

– Митька руками всплеснул, – горячо зашептал Воробей. – Говорит: «Че это такой барин по деревне пехом идет?» И к себе убежал. А был у Митьки конь деревянный, на колесах, с гривой и седлом, ну прям как настоящий, все завидовали, ну и я в том числе. Митька кататься никому не давал, разве подпевалам своим, и то за сахара кус или пробку одеколонную. Вернулся с конем, садись, говорит, прокачу. Я обомлел. Ну, думаю, Митька человек, а я его последними словами хулил. Залез на коня, Митька за веревку тащит, всем проходящим кивает, глядите, мол, какого ценного фрукта везу. Я заважничал, приосанился. А он все быстрее и быстрее везет, я в повод вцепился, виду не показываю, что напугался. А Митька бегом бежит, колеса на кочках прыгают, конь скрипит, а впереди лужа огромная, в ней свиньи баландались. Я ору: «Митька, стой!» А он как не слышит. Мне бы прыгать, а я спужался, ветер свыщщет в ушах. Митька разогнался, в сторону – прыг, я прямо в лужу и въехал, конь на бок, я в грязь, по самые уши. Все, думаю, утоп, оно и к лучшему, мамка труп отыщет, плакать примется, не до пинджака ей будет. Лежу – утопаю, а лужа неглубокая. Поднялся я, Митька хохочет, за животик хватается, грязюка со свиным говном обтекает с меня. Этой суке конопатой потеха. Разозлился я, начал коня ломать, помирать – так с музыкой. Тут Митьке не до смеху стало, полез он сам в лужу, коня выручать. А Валька мимо шел, мы с ним особо не дружили до этого, он ведь старше, во втором классе учился. Накостылял Митьке, коня бабке Егорихе через забор перекинул, прямо на грядки, а она злющая была – страсть. Митьке потом коня не вернула. Изрубила она коня этого несчастного топором и в печке сожгла.

– Пиджаку, я так понимаю, конец? – спросил Зотов, едва сдерживая смех.

– Да не совсем, – шмыгнул носом Колька. – Валька велел не реветь, спер дома мыла кусок, побежали на реку пинджак стирать. Долго возились, грязищу растерли равномерно. Времени сушить не было, выжали кое-как, я его обратно в сундук запихал и сижу как ни в чем не бывало. В избе подмел, козе корма задал. Мамка вернулась, все охала, какой помощник справный растет. Я ей ничего не сказал, боялся, шкуру спустит. В школу настала пора идти, мать говорит: «Одевай, Коленька, пинджак новый, будешь у меня как начальник важнецкий». Полезла в сундук, а там… – Воробей болезненно сморщился. – Грязища с пинджака на мамкин полушалок протекла, на скатерть нарядную, с бахромой, и плесенью зеленой взялась.

Под ногами мягко пружинила моховая подстилка. Наполненные влагой следы быстро затягивались.

– С матерью ясно, а батька у тебя кто? – поинтересовался Зотов.

– Батьки нет, – сказал Колька будничным тоном. – Он у меня геройский был, с австрияками в империалистическую дрался, в Гражданскую белых бил, Перекоп брал. Стал первым председателем нашенского колхоза. А в двадцать восьмом папку убили, я родился через два месяца.

– Отца не видел? – зачем-то спросил Зотов и только тут понял, насколько сглупил.

– На фотокарточке, – вздохнул Колька.

– Как он погиб?

– Вражины убили. – Колька подобрался, словно звереныш, и Зотову показалось, что мальчишка смотрит на Шестакова. – Бандиты подстерегли, когда он по темноте с телятника возвертался. Схватили, к амбару гвоздями приколотили, брюхо вспороли, а внутря напихали соломы и льда. С ним брательник старший мой ехал, Мишка, ему тогда шесть годков было, увязался с отцом, проткнули вилами Мишку. Когда сторож отца нашел, тот живой еще был, бормотал что-то, очень батя сильный был человек. Повезли в больницу, в райцентр, да по дороге и помер.

– Убийц задержали?

– Не-а. Люди говорили, братья Ящины это, они сами из раскулаченных, на отца зуб имели ого какой. Милиция облаву устроила, да без толку, ушли гады. Ничего, поквитаюсь. – Колька бросил очередной волчий взгляд, и теперь точно в спину идущего впереди Шестакова.

Зотов решил в тему не углубляться.

– Вернемся к Горшукову. Значит, вы лучшие друзья?

– Как братья. – Губы парнишки тронула теплая улыбка. – На Десне плоты строили, морские баталии устраивали, Валька адмиралом Ушаковым был завсегда, турков громили. На бывшей барской усадьбе клады искали, на санках с увалов катались, змея пускали.

Зотов внезапно затосковал по узким, кривым улочкам старой Москвы, по играм, по смрадному дыханию краснокирпичной громады «Трехгорной мануфактуры», где детство закончилось в двенадцать лет.

– Валька учиться заставлял, – продолжал Воробьев. – Арифметикой со мной занимался, она у меня плохо шла завсегда, не люблю цифры складывать, скукота. Я книжки любил, про полярников и пиратов.

– Мечтаешь стать пиратом-полярником? Брать льдины на абордаж и завоевывать сердца белых медведиц?

– Не-а, не угадали. – Колька впервые за время короткого знакомства рассмеялся. – Моряком. Страны другие смотреть, людей, пирамиды египетские. А Валька ржал, говорил «какой из тебя моряк, плаваешь как топор». Я из-за этого однажды на спор Десну переплыл.

– А Валька кем хотел стать?

– Летчиком, как товарищ Чкалов. Семилетку окончил, уехал в Почеп доучиваться и дальше в Борисоглебское летное поступать.

– Дружба, поди, не такая крепкая стала?

– Ага, Валька только на каникулы приезжал, взрослый весь такой. В сороковом явился с комсомольским значком, гордый, хвастался, девушка у него появилась, на танцы ходят, в кино. До этого презирал парней, которые с девчонками крутят, говорил, мужчина должен быть одиноким волком, от баб не зависеть, иначе запилят до смерти, детей наплодят, какие тут подвиги и приключения. А сам… эх. Наколку сделал на руке с ее именем. – Колька ткнул себя в стык большого и указательного пальцев. – Вот не дурак?

– Дурак, – согласился Зотов. – В летное с наколкой не примут.

– Да он потом каялся, песком затирал, кислотой травил, кожу лезвием резал, руку всю закарябал, теперь почти не видно уже. Авось не заметят. На прошлое лето вообще не приехал, заскочил на два дня, сказал, на стройку устроился, раствор месить, кирпичи таскать. Укрепляться физически и материально.

– А потом война началась, – понятливо кивнул Зотов.

– Ну. Слухи ходили, что Валька годков приписал и с Красной Армией отступил, вроде воюет под Москвой. А он в августе объявился, я обомлел. Похудел, осунулся, не узнать. Злющий как черт. Оказалось, ни в какую армию не взяли его, остался в Почепе и сбег домой перед приходом фашистов.

– Лукин сказал, Валька был замечен в сотрудничестве с немцами.

– Да как же, – фыркнул Колька, перелезая через перегородившее дорогу склизкое, заросшее мхом бревно. – Много он знает, этот Лукин. Брешут люди. В деревне у нас румыны стояли, так Валька к ним на кухню пристроился, воду таскать и дрова.

– Похоже на сотрудничество.

– Это для отвода глаз, – шепнул Колька. – Валька хотел в доверие втереться и оружие получить: спер гранату, такую, с крышечкой отвинчивающейся, и десять патронов. А потом румыны ушли, вместо них немцы неделю стояли, эти злые, глазастые. Один, сволочь краснорожая, у нас последнюю курицу пристрелил и икону бабушкину забрал. Так он увидел, что Валька возле оружия трется, пальцем поманил: «Ком, юнге, ком» – и как даст прикладом по голове. Хорошо, вскользь пришлось. Кровищи – страсть, думали, помрет Валька, а он ничего, оклемался, хотел немца этого прибить, да они уже укатили. Вот и все сотрудничество, а в отряде раздули историю.

– Мне это представили чуть не как дело врага народа.

– Валька не враг! – вспыхнул Воробьев. – Он знаете… знаете какой! Он из школы знамя нашего пионерского отряда спас и хранил! А за такое расстрел! Мы с этим знаменем хотели до Берлина дойти и на самой высокой башне поднять!

«Надо же, в Берлин они собрались», – хмыкнул про себя Зотов и сказал:

– Ладно, с этим разобрались. А почему Валька постоянно из лагеря уходил?

– Шило в жопе мешало, – обиженно пробормотал Колька. – На задание не брали его, молодой, опять же история эта дурацкая, с сотрудничеством. А он немцев бить хотел, понимаете? Зачем бы мы тогда в партизаны пришли? На кухне работать, у хромого Кузьмича в вечных помощниках? Вот Валька и убегал, хотел доказать, что не лыком шит. Кто Кокоревский гарнизон разведал? Кто в лесу миномет, шесть винтовок и ящик гранат нашел? Кто упредил, что полицаи дорогу на Литовню перекрыли и досматривают всех подряд? Валька. Думаете, его просто так Решетов в группу позвал? К нему только лучшие попадают.

– Тогда с чего ты взял, что Валька пропал, а не унесся разведывать или добывать минометы, а может, сразу уж самолет.

– Издеваетесь? – обиделся Воробей. – Во-первых, он бы мне рассказал, а во-вторых, винтовочка Валькина осталась в землянке. Понимаете? А он с винтовкой не расставался, даже на обед и до ветру с ней ходил, гладил, разговаривал, тряпочкой масляной протирал. А теперь Вальки нет, а винтовка стоит.

Карпин остановил движение, повернулся, сделал страшные глаза и приложил палец ко рту. Зотов понимающе кивнул. Партизанская территория кончилась, нужно было держать ухо востро.