Читать книгу: «Яблони, Ангелы, птицы», страница 4

«Соленые, горькие, сладкие, светлые…»

 
Соленые, горькие, сладкие, светлые –
в сердце, в глазах, на щеках…
 
 
… Ангел с цветущею вербною веткою
кружится в облаках.
Ангел с зеленой еловою веткою
катается на облаках.
Ангел с березовой тоненькой веткою
купается в облаках.
Хочется даже сказать: кувыркается –
только язык спотыкается:
ведь общепринято: ангел – является.
Но разве дело в словах?
 
 
Там и еще один ангел летает,
что-то в руке потаенно сжимает –
может, какой-то пустяк,
но не увидеть никак,
ибо глаза пелена застилает,
все потому, что катятся, капают,
льются соленые, горькие, сладкие…
 
 
И как же смешно, неприлично и боязно –
это в моем-то возрасте! –
плакать от радости, плакать от горести,
плакать о канувших в прошлом возможностях,
тихо и сладостно, громко и болестно,
долго-предолго, взахлеб и всерьез,
даже порой задыхаясь от слез.
 
 
Плакать от нежности и от греховности,
несправедливости, подлости, вздорности,
от безнадежности и бестолковости,
собственной глупости и неспособности
что-то исправить, вернуть,
выбрать другой путь –
может, другою протопать тропинкой,
спотыкаясь о корни и кочки…
 
 
Эх, мои ночки-денечки-годочки…
 
 
Это по-русски очень –
плакать о тех, кто ушел безвозвратно,
так неожиданно и непонятно,
не полюбив, обманув, не поняв –
уронив голову на руки,
горестно плакать в рукав,
прислушиваясь, как под спудом,
в глубокой грудной пещере,
за семьюстами печатями
кто-то скулит и печалится,
а я не могу вызволить,
вытащить,
вымолить,
вырваться из-за предела,
за которым по синему небу
летают четыре ангела:
с вечноцветущею вербою,
с вечнозеленой елью,
с Троицкою березкою
и четвертый – с моею слезкою…
 
 
Надо же – рассмотрела!
 

«Душой стремишься в горние чертоги…»

 
Душой стремишься в горние чертоги,
а по дороге в кровь стираешь ноги.
 
 
И душу в кровь сомненьями сотрешь.
Помрешь, пока поймешь, туда ль идешь.
 
 
В пыли, поту и путах – не до пенья.
А хочется – как в первый день творенья,
 
 
как в день его последний – жить взахлеб,
глаза не пряча, не склоняя лоб,
 
 
грудною клеткой Божий мир вбирая
и клетку будней честно прибирая,
 
 
приняв безропотно свой час, свой путь, свой
                                                                        крест,
свой Гефсиманский темный сад без звезд.
 
 
Душа плутает меж бедой и счастьем
и кается, как пред святым причастьем,
 
 
прося освобожденья от тенёт,
и мается, покуда не поймет,
 
 
что этой чаши миновать не сможет,
и что посеет – то ей и положат
 
 
на блюдо жизни. То она и съест.
И что трудна тропа до горних мест.
 

Золушка

 
Я Золушка без феи и без принца,
без туфельки хрустальной, наконец.
Меня на бал не звали в дворец,
куда другие ездили девицы.
Вообще никто и никуда не звал
И добрых наставлений не давал.
И не показывал во МХАТе «Синей птицы».
И сказок на ночь в детстве не читал.
 
 
Мне мышки не сбегались на подмогу,
Чтобы очистить зерна от плевел.
Никто романсов под окном не пел
И не крестил украдкой на дорогу.
Никто нарядных платьев не дарил,
Разбитые коленки не лечил,
Моей беды напополам не нес,
И никакой лохматый верный пес
Не слизывал моих горючих слез.
 
 
Никто не слизывал. Никто не утешал,
но часто очернял и обижал.
А я была покладистого склада
И думала, что так оно и надо.
Наивною до глупости была.
Наветов за спиной не замечала,
На злобу никогда не отвечала
И клеветы напрасной не ждала.
 
 
Я поздновато это поняла.
 
 
С отчаяньем, но вовсе не с обидой,
Отмыв золу, шагнула за порог,
Лавируя меж Сциллой и Харибдой.
А что не сгинула – так это Бог помог.
 
 
Я не вгрызалась в эту жизнь зубами
И не достигла сказочных высот,
Но маленький кораблик мой плывет,
Плывет себе вперед под парусами.
 
 
Надеюсь, что Господь его ведет.
 

Памятка

 
Мелкие пакости, колкости, злые наветы
Часто в душе оставляют кровавые меты.
Чтоб не утратить в себе равновесья души,
Вырви листочек тетрадный, на нем напиши:
 
 
«Если какой-нибудь хмырь хочет видеть тебя
                                                                   уродом,
Значит, он будет видеть тебя уродом,
Будет славить тебя уродом перед народом,
Это такая уж у человека порода,
В сердце его задержалась плохая погода,
Надобно вывести оного из обихода.
 
 
И ежели кто-то кому-то на улице скажет:
                                                           «дурак» –
Это о том говорит, что душа его сжата в кулак.
Очень он хочет кого-то ударить и уязвить.
Это ему – не тебе! – отвратительно жить.
Вместо того, чтобы зло на него огрызнуться,
Надо всего лишь сочувственно улыбнуться».
 
 
Памятку эту пускаю по свету
В качестве песенки, а не совета,
Для укрепления иммунитета
Против напраслины и извета.
 

Романс

 
Признание в любви, что с ваших губ слетело,
Сожгло, но не зажгло мне душу ни на час.
Я так его ждала, я так его хотела,
Но только не от вас, но только не от вас.
 
 
Кружился мягкий снег и льнул к чему попало:
К деревьям и кустам, к прохожим и домам.
О как бы я в тот миг прильнуть сама желала
К другому, но не к вам, к другому, но не к вам.
 
 
А снег идет сильней, становится все гуще,
Скрывая день, когда, монистами звеня,
Цыганка нагадала мне на кофейной гуще,
Что он ведет к венцу другую, не меня.
 
 
На жизненном балу я правил не нарушу,
Я скрою боль свою и виду не подам,
Что обещала вальс, что завещала душу
Другому, но не вам, другому, но не вам.
 
 
Но где-то в небесах, где ангелы летают,
Я вижу две души, два сердца, два огня.
Я слышу пенье сфер и поздно понимаю,
Что он любил меня, что он любил меня.
 

Как дела?

 
Кошу,
Полю,
Ращу,
Пою.
Хожу.
Дышу.
Вяжу.
Пишу.
Кручусь-
Верчусь.
Шучу.
Ворчу.
Тружусь.
Борюсь.
Молюсь.
Молчу.
Живу.
Звучу.
 
 
Пока:
Лечу-у-у…
 

Портреты

Портрет невидимого друга

 
Как странно, Друг! Я Твоего лица
совсем не знаю, голоса не знаю.
Я только знаю, что незримо Ты
сопровождаешь все мои дороги
и рядом возникаешь всякий раз,
как только я намерена склониться
под кажущейся тяжестью обид.
Я чувствую участие Твое
и потому невольно наделяю
чертами тех не встреченных людей,
в ком бесподобна Божеская сущность,
и Доброта, и Тишина, и Нежность,
Душа и Свет, Терпенье и Любовь,
какою любит нас один Отец Небесный.
 

* * *

 
Ты принимаешь облики друзей,
утраченных в водовороте жизни;
их хлеб насущный – слишком горький хлеб,
чтоб дружбе отдавать хотя б осьмушку.
Ведь многим для молитвы нет минуты,
того гляди и Бога позабудут;
где ж взять им время на мои стихи
и то, что с ними связано от века,
включая одиночество души
и ком беспомощности в онемевшем горле.
Ты – лучшее, что было в них, во мне
и что мы прокутили ненароком
на невеселых праздниках своих
по неразумию и легкомыслью.
 

* * *

 
Я говорю с Тобою обо всем,
что разум мой пытает и смущает,
на что ответа я не нахожу
и даже отклика в ближайшем окруженье.
Твои же речи, хоть и бессловесны,
но так пронзительны и откровенны,
как будто бы в моем же подсознанье
Ты взял впотьмах блуждающие мысли
и высветил на уровень догадки,
вложив в мой мозг, и в сердце, и в уста.
С Тобою я осознаю себя
и мне на время тьма глаза не застит.
 

* * *

 
Когда же я тоскую и страшусь
смятенья чувств, нахлынувших волною,
Ты ласково склоняешься ко мне,
и обнимает вдруг таким покоем,
такою благодатью неземною –
не радостью, а умиротвореньем,
возникшим в успокоенной груди
родным и ровным огоньком лампадки.
И снова силы есть, и жизнь светлей.
Но вот что остается мне загадкой:
Ты только воплощение моей
мечты о друге в сердце одиноком
иль Тот, кого нам не дано узреть
глазами, но дано – духовным оком?
 

* * *

 
Я не решалась вслух Тебя назвать.
Но человек, военный ад прошедший,
но уцелевший и узревший свет,
когда ему я это рассказала,
назвал Тебя, как я не смела:
– Ангел –
………………………………….......................…
Понадобилось десять долгих лет
Стыда, блужданий, поисков, сомнений,
Чтоб догадаться с замираньем сердца,
Что это начиналась встреча с Богом.