Читать книгу: «Яблони, Ангелы, птицы», страница 5

Портрет печали

 
И лился свет,
и голос лился,
и выливалась давняя печаль,
уставшая печалью быть в душе
и захотевшая стать песней или словом
или хотя бы эхом той себя,
что истомилась прятаться в пещере
души, не отпускающей ее
как круг спасательный,
соломинку,
жар-птичку.
 
 
Ты говоришь: душа в плену печали.
Я говорю: печаль в плену души.
 
 
Так вот. Печаль давно рвалась из плена
и голосом глубоким и прекрасным
лилась на тех, кто слушать в зале тесном
собрался тех, в чьих душах было вольно;
где на рояле свечи оплывали,
и сто свечей томились и пылали
в гробу прозрачном лампочки стеклянной.
Но сто свечей – какой волшебный праздник!
А лампочка – банальная деталь,
не замечаемая до того момента,
когда перегорит.
Когда печаль
в душе перегорит и не захочет
идти на волю –
вот тогда настанет
печаль для тех,
кто не любил печаль.
 
 
Сегодня Благовещенье. Сегодня
из клеток выпускают птиц на небо.
Возьми печаль и отпусти на волю –
пускай летит, коль жаждет превращений.
 

Портрет простора

 
Художник рисовал портрет простора.
Не море, и не травы, и не горы –
хотя там были горы, травы, море,
но только на окраине простора,
на самом краешке его большой души,
вобравшей мировое совершенство,
покой, и красоту, и неоглядность
творенья Божьего, чье имя белый свет.
 
 
Там был уплывший за море корабль.
Там были скрывшиеся за холмами люди,
и их любовь и недоразуменья.
Там цвел чабрец, клонились ковыли,
полынь дурманила до головокруженья
и не спасала тень куста от зноя.
Там у ручья за дальним поворотом
сидел старик с седою бородою,
деля с собакой сыр и кромку хлеба.
А дальше с черными кудрями дева
несла кувшин с серебряной водою,
где отражались облако и небо –
такое белое! такое голубое! –
 
 
И старая разрушенная крепость
несла в себе мираж былого дива.
Там билась на ветру дикарка-слива.
И там была всего одна нелепость:
там шел меж стрел алтея человек,
которого когда-то я любила.
 
 
И все они в насыщенность простора
входили как свидетельства любви
и умещались на его коленях,
которые не рисовал художник –
он просто рисовал портрет простора.
 

Портрет южной ночи

 
Огромною южною ночью
под яркими крупными звездами,
под ветром, пахнущим морем,
лавандой и розмарином,
полынью, лавром и хвоей,
хочется петь и плакать,
и говорить стихами,
и вспоминать любимых.
 
 
Строгий строй кипарисов,
взметнувшихся в черное небо,
кажется древним войском,
гордым и непреклонным.
Кажется, что возможны
самые дивные сказы,
самые дерзкие мысли,
самые детские грезы.
 
 
Павшими с неба звездами
в море плывут теплоходы,
манят, как зов сирены,
праздничной, праздной жизнью.
Однако мне даже не надо
привязываться ремнями,
ибо не соблазняет
чуждых пиров похмелье.
 
 
Тихая кантилена
волн бесконечно льется.
Ветер ласкает кожу
ласковей, чем любовник,
и обнимает плечи,
и распускает косы,
и отпускает душу
вольно лететь на небо.
 
 
Плотная ночь густая
течет сквозь меня в бессмертье,
И пропадает чувство
времени и пространства.
Входишь в нее – как в воду.
В воду входишь – как в небо.
В небо смотришь – как в вечность,
тихо, как в очи Богу.
 
 
В этой ночи лечу я,
забыв обо всем на свете,
крича: – Свободна! Свободна!
 

Портрет коктебельского утра

 
Когда еще нет никого на пляже
И море тихо-тихо берег лижет,
А все деревья, как на вернисаже,
Картинно хороши и неподвижны, –
 
 
Когда так рано, что еще не встало
Из-за горы разбуженное солнце,
А пенье птиц еще не начинало
Врываться в каждое открытое оконце, –
 
 
Когда чудно́ и чу́дно на ладони
Голыш невзрачный – как звезда на блюде,
А облака – не облака, а кони,
А кони – заколдованные люди, –
 
 
Когда мошенникам еще не стало дела,
Уже не стало дела чаровницам,
Когда еще не отдохнуло тело,
Но высветлились предрассветно лица,
 
 
Но люди спят еще и жаждут полдня,
Обильных яств, посильных развлечений
И указаний, как им жить сегодня
В любви законной, робости дочерней, –
 
 
И люди спят еще, не понимая,
Что все уже случилось в этом мире:
И волшебство, и птиц небесных стая,
Сад в готике, барокко и ампире, –
 
 
Сад в тополях с серебряной листвою,
Сад в тамариске, розах и сирени,
Где бродят в одиночку и толпою
Сирены всех желаний, всех стремлений, –
 
 
В рассветный час, пока еще не хлынут
Дела да случаи водоворотом мутным,
Пытаюсь распознать – аж мысли стынут –
Непреходящее в сиюминутном.
 

Городские прогулки

Огородная слобода

1.

 
В переулочках Басманных,
В Огородной слободе,
Четырех столетий тайны
Проявляются везде.
 
 
Даже если и не тайны –
Просто память о былом.
Здесь нисколько не случайны
Каждый двор и каждый дом.
 
 
Львы на каменной ограде,
Строгий рыцарь-часовой,
Барельефы на фасаде –
Старострой и новострой.
 
 
Псевдоготика, барокко,
Строгий неоклассицизм –
В общем, целая морока:
Историзм-современизм.
 
 
Стили русский и советский,
Итальянский и немецкий –
Всех, пожалуй, и не счесть.
Есть и вычурный, и скромный,
Есть назойливый, укромный,
Перестроечный, надломный,
Разномастный, монохромный
И лужковский тоже есть.
 
 
Все есть в нашем Третьем Риме,
В нашей матушке-Москве,
В переулочках старинных,
в Огородной слободе.
 

2.

 
Здесь пенье без слов птичьей стаей слетает со
                                                                     зданий
И будто бы слышен задумчивый голос фагота.
Здесь все благозвучно, и сердце полно
                                                                ожиданий
Чудес и сокровищ за каждым вторым
                                                               поворотом.
 
 
Мерещится: скрипнули будто бы где-то
                                                                  ступени,
И будто мелькнул чей-то образ в
                                               предутреннем свете.
Невидно-неслышно скользят незабвенные
                                                                          тени
Ярчайших людей миновавших эпох
                                                               и столетий.
 
 
К закату склоняется тихо вечернее солнце.
Сгущаются краски в сиреневом воздухе
                                                                 мглистом.
В дому у Арсеньевых стонет рояль и смеется
Под тонкими и гениальными пальцами Листа.
 
 
Спешит Грибоедов в усадьбу к старинному
                                                                      другу,
Где пишет свое гениальное «Горе» и вальсы,
и в час неурочный, одевшись на скорую руку,
По улочкам здешним идет иногда прогуляться.
 
 
А там, в Чудовском переулке, сбивая дыханье,
Гонимый любовью, еще молодой и неплотской,
Борис Пастернак торопливо идет на свиданье
С купеческой дочкой, красавицей Идой
                                                               Высоцкой.
 
 
Фон Мекк, молодой Дебюсси, гениальный
                                                             Чайковский…
Любовь и разлуки. Концерты, сюиты, сонаты…
Как много знавал уголок этот
                                                     старомосковский,
Как много еще сохранит и расскажет когда-то.