Читать книгу: «Чабанка», страница 29

– А кто им расскажет? Вы? Угрожаете, товарищ капитан? Не боюсь. Книжку писателя Кашина читали, «Справедливость – моё ремесло» называется? Я за справедливость.

– А вам знакомо слово «гуманизм», сержант?

– Мне знакомо слово «демагог…», – я осёкся.

– Что?!! Я вынужден доложить о вашем возмутительном поведении командованию!

– А я полковнику Зелёному!

Капитан с ненавистью смотрел на меня, челюсти его шевелились, на губах оседала пыль эмали с зубов. Но по закону я был прав и спорить со мной было в этом случае ой как не просто. Он сдался. Потом, уже поменявшись доводами, мы спорили о сроке. В результате Юрчик получил вместо двух лет дисбата всего год, правда, строгого режима. Конечно, он был рад.

Наша рота шалила и это тормозило мои позорные планы. Сегодня стыдно, но я должен признаться – да, я хотел вступить в коммунистическую партию. Чего уж греха таить? Играл я по правилам того времени. Я бы быстрей поверил в пришествие инопланетян, чем в возможность того, что произошло в стране впоследствии. А тогда только членство в коммунистической партии давало виды на жизненные перспективы такому простому парню из Соцгорода, как я. В университете поступить было абсолютно нереально, спускаемые лимиты на интеллигенцию были ничтожны. Не зря же добрый дедушка Ленин предупреждал, что «интеллигенция не мозг, а говно нации». Весной 1986 года я предпринял такую попытку в армии, командование батальона меня поддержало, но я был с негодованием отвергнут старыми пердунами, членами парткомиссии политотдела стройуправления. Когда я увидел этот гербарий, засушенные лица, пожухлые глаза, то сразу понял, каким будет мой приговор.

– Вы что сержант, белены объелись?! У вас в роте преступление за преступлением. Думаете, только офицеры в ответе за это? А вы, как секретарь комсомольской организации, какую роль отводите себе в деле укрепления воинской дисциплины? Искорените преступность в роте – станете кандидатом. А пока – недостоин!

Ну и ладно. Спасли от позора. Слава ветеранам!

А преступлений и точно было хоть отбавляй. Хулиганствующая была наша рота. Редкие кадры её населяли. Решил недальновидно как-то патруль проверить документы у слегка подвыпившего стройбатовца в центре Одессы. К несчастью всех участников инцидента этим стройбатовцем оказался наш Паша Шеремет – пацан правильный и гордый. Заспорили они с командиром патруля – имеет ли право стройбатовец гулять по Одессе в хэбэ и под шофэ¹¹¹? Мнения сложились совершенно противоположные. Используя последний довод, Паша в два удара уронил командира патруля, сбацал на нём пару па ногами и пошёл себе мирно своей дорогой. Солдатики, кстати, патрульные в дело благоразумно не вмешивались. Офицер не поверил в доказательную базу Шеремета и после предупредительного выстрела, метко, по-ворошиловски прострелил Паше ногу.

Огнестрельное оружие опасный, но убедительный довод. Хотя в жизни по-всякому бывает.

Лето 1992 года. Поезд Одесса-Киев

Вёз я свои сапфиры из Одессы, огранённые на тамошнем ювелирном заводе. Как всегда, когда я был с продукцией нашего МП – малого предприятия, ехал я в вагоне СВ. Сев в вагон, убедился в первую очередь, что ночник исправен, а значить смогу почитать на ночь, стал я ждать попутчика. Кто он на этот раз? А вдруг повезёт…?

Зашёл парень примерно моего возраста с «дипломатом» в руке – не повезло! Состоялось быстрое поездное знакомство. Парень оказался одесситом, юристом. Ехал он в Киев на суд, отстаивать права какого-то Одесского предприятия. После первой бутылки под кусок копченой колбасы, наткнулись мы с ним на армейскую тему. Я сказал, что в Одессе у меня друзья-сослуживцы, а он, оказывается, в Киеве останавливается у своих друзей-сослуживцев. И пошло и поехало. Тема армии бездонна, лишь бы выпивки хватало. Среди ночи, чтобы не будить других пассажиров своими шумными выходами в тамбур на перекуры, мы получили разрешение курить прямо в купе. Была и вторая бутылка, и, кажется, третья. Пили и с проводницей, и без, и много…

Просыпаюсь, смотрю в окно – проплывает медленно здание Киевского вокзала. О, чёрт! Прощай мечта – побыстрее почистить зубы.

– Э, юрист, вставай давай. Приехали.

– Что, где?!

– Вот зараза, проводница не разбудила! Не умоемся теперь, туалеты поди уже давно закрыты.

– Ох и дали!

Юрист сел на полке. Я отдернул занавеску. Странно, скорость проплывания вокзала заметно увеличивалась.

– Ё-моё! Мы же уже отходим.

– Как отходим? Куда?!!

Я оттянул дверь и мы выглянули в коридор. В конце вагона, глядя в окно, стояла и пила чай наша проводница. Повернувшись на шум и увидев наши лица, она зашлась в хохоте.

– И чего бы я ржал, как та кобыла?! – резонно заметил юридически образованный человек.

– Да я же вас будила. Вы мне крикнули из-за двери, что уже встаёте.

– Проверять надо! У меня суд через час. Куда едем?

– Ой, не могу! В отстойник мы едем. Это в часе езды отсюда.

– Что теперь делать?

– Одевайтесь бегом. Вещи в зубы. Перед Киев-Московским мы всегда притормаживаем, я вас выпущу.

Мы, как на службе, за сорок пять секунд оделись и взмыленные выскочили в тамбур. Продница открыла нам дверь наружу.

– Прыгать умеете? Не убьетесь?

– Не боись, красавица, я два года на ж\д станции отслужил. Давай артиллерия – делай как я. По ходу поезда…

Выпрыгнули мы в районе конца Байкового кладбища. Быстро поймали тачку.

– Давай сначала ко мне на работу, в Красный корпус университета.

– Зачем?

– Там у меня в лаборатории умывальник есть. Умоешься. Как ты на суд в таком виде поедешь?

– Не. Выпусти меня поближе к вокзалу. Меня же там мой друг сослуживец, я тебе о нём ночью рассказывал, на своём «Жигуле» встречает.

– Какое там «встречает»? Поезд то ушел, ты не вышел, а следовательно твой друг уже уехал.

– Нет. Должен ждать. Дай мне свой адрес, я может заскочу позже.

Не успел я умыться и привести себя в порядок, как в нашу подземную лабораторию, служившую нелегальной базой малого предприятия, постучали. На пороге стояли юрист со своим приятелем – парнем огромного роста и богатырской комплекции.

– Гена, познакомься, мой армейский друг Виталий.

– Ты как здесь? А суд?

– Перенесли. Повезло. А мы не пустые. Давай опохмелимся.

Опохмелившись, я понял, что работать сегодня не в состоянии. Ребята ехали на Троещину. Мне было по дороге, они вызвались подвезти меня домой. Едем по мосту Патона, я с юристом на заднем сидении, обсуждаем уровень преступности в Одессе, который в начале девяностых просто зашкаливал. В наш разговор встрял немногословный Виталик:

– Не только в Одессе хулиганьё расходилось. Мне жинка в квартире курить не даёт, на улицу выгоняет. Вот вчера днём сижу значит после ночной на лавочке под подъездом своим, курю. Подходят трое ребят. Говорят «дай закурить», а я: «ребята я с этажа спустился, пачку не брал, одну сигарету взял. Так что, извините, нету», а они «так сгоняй по-быстрому и деньжат прихвати» и, представляете, один из них наган вытаскивает и на меня наставляет. Ничего не боятся. Прямо днём. Так что и в Киеве, под своим домом нарваться можно на неприятности.

Он замолчал, рулит. Мы, в нетерпении поддавшись вперед и практически соприкасаясь головами, ждали продолжения, прошла минута. Пауза явно затянулась. Стало очевидным, Виталик свой рассказ посчитал законченным. Юрист не выдержал:

– А дальше что?

– Что дальше? – очнулся наш водитель и посмотрел на нас в зеркальце.

– Ну, дальше что было?

– А-а, ты об этом. Хочешь, я тебе этот наган подарю?

Часть 6. Дембель ли?

Весна 1986 года. Чабанка

Лично свидетельствую – на кулаке дисциплина крепче. Противно, но это так. Знаю, что обычно самая страшная дедовщина в образцово-показательных частях, чем строже устав днем, тем крепче кулак ночами. В начале моей службы, когда казахи держали роту в кулаке, стольких и таких происшествий не было. В первой роте такого не было и сейчас. Там чеченцы держали порядок под своим контролем. У нас же собрались все похуисты части: или студенты, все как один на придурочных местах – солдат спит, служба идёт, или прожженные зеки, которым «ссучить и мельтешить масть не позволяет». Об офицерах и говорить не приходится. Корнюш – не в счёт. Он, как и прежде, пытался навести порядок. И надо отдать ему должное, он был единственным человеком в части, с авторитетом которого все считались. К нему по разному можно было относиться, но не признавать, что власть, и власть реальную, он таки имеет, было невозможным.

Часть третьей роты на какое-то время оказалась в части. Уж и не знаю, что там у них произошло, но поссорились крепко они с нашей крымской босотой. Столкнулись по серьёзному. Крымчане, в проблемы свои никого не впрягая, пошли ночью на абордаж казармы третьей роты. Оружием были выбраны черенки от лопат. Только Кириченко не стал разбирать лопату на составные части, использовал её, как есть. Потерпевших оказалось немало. Факт массовой драки, как явление никоим образом не свойственное многонациональной семье Советской Армии, из официальной памяти был стёрт. Виноватым сделали одного Кирю. Единичный, так сказать, случай использования неуставного оружия.

Я не участвовал в трибунале над Кириченко. Его не арестовывали до самого трибунала, так как инкриминировали ему всего лишь телесные повреждения средней тяжести. Киря имел, таким образом, возможность консультироваться.

– Руденко, слышь, что мне светит?

Грубый он был пацан, острый и неприветливый.

– По 102 УК УССР до четырёх лет, Ки-ри-чен-ко!

– Ладно, Геныч, не заводись. Скажи лучше, как мне с зоны спрыгнуть?

– Ну, подкоп ты вряд ли будешь рыть…

– Не гони, я серьёзно. Не хочу на зону. У меня сын, не хочу, чтобы у моего сына отец был судимым.

– Стоп! Ты что ранее несудимый?

– Нет.

– А я думал, что весь призыв с Крыма был черным.

– Да приводов у меня, как клопов в нашей роте, но я несудимый. Слушай, я слышал, что дисбат судимостью не считается. Правда?

– Да. Постой-ка, …ты хочешь в дисбат?!!

– Да.

– Ты себе представляешь, что тебя ждёт?

– Да. Я никого не боюсь. Никто меня не нагнёт.

– … а потом ещё дослуживать.

– Похуй.

Кириченко получил свой год дисциплинарного батальона. Впервые в нашей истории отвозил к новому месту службы осужденного человек из нашей части – прапорщик Байков. Вернулся он бледненький. Окружили мы его в курилке:

– Ну, как там товарищ прапорщик?

– Что вам сказать, парни? Одно слово – дикость, ебать Катьку в сраку!

– А что было? Что вы видели?

– Да вроде ни хуя я не видел. Я ж только там на КПП был, сдал из рук в руки, так сказать. Но и этого хватило. Вроде и часть, как часть, только колючка поверху и вертухаи на вышках. Зашли мы, блядь, с Кириченко на КПП. Он до этого хорохорился, но видно было, что волнуется слегка…

– Ещё бы. Я бы в натуре, ещё по дороге обосрался.

– Ну, от тебя и здесь говном всё время несет, – под смех остальных незамысловато шутит Байков.

– Дальше что?

– Дежурный по КПП вызвал дежурного по батальону. Я ждал офицера, но зашёл старший сержант. Румяный такой, упитанный и улыбчивый. Думаю «вот те, сука, и дисбат, ебать-копать-козу-на-выгоне». Идёт этот сержант ко мне и тут вдруг, проходя мимо Кириченко, не меняя смысла своего радостного ебальника, как упиздит того с кулака в грызло. Какой ни есть Кириченко крепкий, а в стенку влетел на полной. А сержант только походя, даже не оглянувшись: «воротничок застегните, товарищ солдат» и ко мне: «Здравия желаю, товарищ прапорщик, новенького привезли? Откуда?». Я вам скажу, именно вот это – то, с каким выражением лица было всё проделано, как даже не оглянулся на звук удара дежурный по КПП… в общем я и смекнул – пиздец, котёнку.

– А Киря?

– Дурака не включайте, на. Команда «Строиться», рота!

Заскочили мы в казарму по-быстрому только руки помыть. А на выходе из роты в дверном проёме пробка. Я подхожу ближе и глазам своим не верю, ссорятся лучшие друзья – Алик Григорян и Витя-волейболист из Молдавии. Они оба служили при складах, много времени проводили вместе, поэтому и корешились. Глаза Алика горели яростью.

– Ну чё ты ноздри раздуваешь? Что горячий кавказский норов показать хочешь? – Витя.

Из-за моей спины возникла фигура и въехала кулаком в лицо высокого Вити. Это был Султан Тимирханов, у которого, надо сказать, как у водителя хозвзвода, были наилучшие отношения с обоими спорщиками.

– Ты чего хавальник свой открыл? Ты на кого тянешь, шакал? Что ты про Кавказ сказал?

– Султан, ты куда? – я потянул того назад.

– Вы, что совсем оборзели свиноеды? – взвизгнул он, – С Асланом хотите поговорить?

– Эй, чуваки, остыньте, – Алику Григоряну было уже неловко за создание взрывоопасной ситуации между друзьями.

Прошло несколько дней и Аслан с чеченцами таки наведались в нашу роту, но, слава Богу, не по нашу с Витьком душу. Кто-то из крымчан кого-то ни того на этот раз зацепил из первой роты. Обознался, одним словом. Вот Аслан и приходил найти обидчика. Было это в ночь с субботы на воскресенье и я эту ночь в части не ночевал – был у себя на Кулиндорово. А вернувшись, застал роту, как развороченный улей. Мне рассказали, что Аслан ночью поднял всех крымчан, построил (это нашу босоту!) на взлётке и убедительно уговаривал выдать виновного. Убеждал он в основном кулаками, но на лбах у Гнома и Зини были страшные ожоги от сигарет – Аслан гасил бычки об их головы. Кипишевал прапорщик Гена:

– Я этого так не оставлю! Наглость какая. А где остальные были? Вы, что не могли за своих товарищей постоять?

Но, как обычно, никто, ничего не сделал и не собирался делать. И крымская босота съела и даже не гоношилась, что, мол, отомстим. Они, как никто другой, знали об особых правах сильнейшего в этом паскудном мире.

Но были и приятные моменты. Той весной мы много играли в волейбол. Даже в будни старались приехать с работы пораньше, чтобы поиграть. Принимал я участие и в первенстве Одесского военного округа по настольному теннису. Правда, меня там быстро вышиб из турнирной таблицы один курсант, мастер спорта, как потом оказалось, наглая подстава. А в волейболе мы отрывались по полной, забывая, где мы и кто мы. Классно было играть в одной команде с Витей. Он был самым настоящим профессионалом – и пас даст, и сам «гвоздя» заколотит. Единственный со всего молдавского призыва Витя разговаривал без акцента, глаза его светились умом и сообразительностью. Высокий, сильный, симпатичный, его, наверняка, ждало большое и светлое будущее.

Весна 2002 года. Бельц, республика Молдова

По делам своей фирмы я часто бывал в Молдавии в конце прошлого и в начале этого века. Прогуливаясь улицами Кишинева, внимательно вглядывался в лица – все ждал, что встречу Витю-волейболиста. Я был уверен, что, если он остался в стране, а не уехал куда-нибудь, то живет и работает, конечно, в самом центре. Хотя встретить такого человека, как Витя, просто на улице представлялось мне маловероятным – скорее всего он должен был перемещаться в авто с личным водителем. Поэтому особенно внимательным я был, проходя мимо правительственных зданий, я искал знакомое лицо среди людей, выходящих из дорогих иномарок.

Как-то однажды был я с визитом вдалеке от Кишинева, в Бельцах на местном масложировом комбинате. После переговоров был приглашен командованием завода отобедать вместе. Сели мы в заводской микроавтобус и поехали в центр города в единственный в то время приличный в Бельцах ресторан. Проезжая самым центром города, я вдруг увидел знакомую фигуру, бредущую по улице. Я немедленно заорал так, что перепугал своих бизнес-партнеров:

– Стоять! – и быстро опомнившись, – Остановите, пожалуйста.

– Гена, что случилось?

– Знакомого, сослуживца своего армейского увидел. Вон он по улице идёт.

Я вылетел из притормозившего автобуса и бросился вдогонку. Знакомая фигура входила в гастроном, настиг её уже внутри магазина.

– Витя! Витя, дружище, ты меня узнаешь?

Я развернул фигуру к себе лицом и оторопел. Да, я не ошибся, это был наш Витя-волейболист, но то, во что он превратился, должно было быть уже другим человеком. Испитое, сильно постаревшее лицо, бельмо на глазу и седина в волосах резали мне глаза, а перегар и авоська с тремя пустыми бутылками дополняли картину.

– Геныч, привет! Ты откуда, в натуре, здесь? А я шоферил, машины через Киев гонял, все тебя, блядь, мечтал встретить. А ты сам как здесь, тоже водилой пашешь? Давай банку по случаю встречи раздавим, – затараторил мой бывший друг.

– Нет, Витя, меня ждут. А ты местный, ты из Бельц?

– Ага, давай тогда…

– Нет, Витя, я спешу, я теперь найду тебя, – перебил я его и выскочил из магазина.

Около микроавтобуса меня ждали.

– Ген, что обознался?

– Нет.

– Так зови своего сослуживца, вместе и пообедаем.

– Нет, господа, он не может, он спешит. Спасибо.

Проклятое время!

Весна 1986 года. Чабанка

К концу службы время начало замедлять свой бег и потянулись дни, как и первые дни в роте. Тоскливых дней стало даже больше, только тоска эта была другой. Если поначалу, в основном, тосковалось от неустроенности с небольшой примесью страха, то в конце тоска была уже уютней – в армии мне комфортно, тепло и сухо, но надоело и хочется домой. То, что мы видим, вещь субъективная и зависит от того, с какого положения мы смотрим. Вроде ничего не изменилось – те же люди и те же обстоятельства. Но к концу службы я стал видеть иное, разное, подчас неожиданное.

У нас в роте периодически квартировали разные специальные бригады, которые обслуживали все стройки стройуправления округа. Действительно, зачем в каждом стройбате иметь, например, свою бригаду сантехников, если их работа начинается только перед сдачей дома. Имеются в виду те сантехники, которые умывальники, смесители да унитазы устанавливают. Мы на таких квартирантов и внимания особого не обращали – у них своё кино, у нас своё. Однажды вечером остановил меня Юрка Тё и говорит:

– Гена, меня земляки, что у нас квартируют, на день рождения пригласили. Пойдём вместе.

– Юрчик, а я что за еврейский подарок канаю?

– Меня на хе пригласили. Я сказал пацанам, что у меня друг есть, хохол, нашу еду, корейскую любит. Так что ты приглашён. Хе настоящего попробуешь.

Был поздний вечер, час прошёл после «отбоя». Мы с Тё зашли в угол, где располагались гости. В казарменном сумраке я разглядел две, составленные вместе, тумбочки, которые располагались в проходе между двухъярусными койками. Нас встретили трое корейцев. Сели за «стол». Перед нами стояла большая кастрюля, накрытая крышкой, три трёхлитровые банки с водой, две буханки солдатского хлеба кирпичиком, кружки и ложки. Все расселись, каждый кореец на колени положил себе полотенце. Я этому слегка удивился, так как о такой степени чистоплотности, речь в нашем стройбате до этого не шла.

– А это зачем?

– Увидишь, – корейцы заулыбались, – На, держи.

Мне тоже дали чистое полотенце, которое я постелил себе на колени, на хэбэ. Из тумбочки появилась бутылка самогонки, разлили сразу в пять кружек, подняли тост за новорожденного. Выпили, открыли кастрюлю. Там я с трудом разглядел невзрачные белые кусочки чего-то в специях и кольцах фиолетового лука. Закусили. Самогонка была крепкой и вкуса закуски я не ощутил. Вкинул я в себя ещё одну полную ложку закуски и задохнулся. Рот, казалось, сначала свело судорогой, потом он онемел и, наконец, запылал огнём. Пить!!! Мне в руки сунули банку, я припал к ней, как к пожарному гидранту. Глаза наполнились предательской влагой.

– Юра, а ты говорил, что твой приятель любит корейскую кухню.

Пацаны смеялись. Я же начал приходить в себя и мне стало обидно, обидно за державу, за нацию, да, что там говорить – за расу, и я потянулся за следующей порцией. Эффект был уже слабее, но вода всё равно понадобилась. Между глотками я шумно вдыхал ртом в себя воздух. Нёбо во рту одеревенело. Лоб и запястья рук покрылись крупными каплями пота. Ага, пришла очередь и полотенца. Успокаивало то, что и корейцы усиленно подтирали лбы, пот просто заливал глаза.

Ничего более острого в своей жизни я не ел. Это была даже не просто острота, это было что-то другое. Постепенно начал проявляться и вкус, но потом. Вначале от каждой порции шок, но шок всё короче и короче, а послевкусие всё длиннее и длиннее. Мне это блюдо начинало откровенно нравиться, но я бы всё равно не рискнул сказать, из чего и как оно приготовлено. Первым откинулся Юрка Тё, за ним ещё два корейца. Доедали только именинник и я. Теперь парни смотрели на меня с уважением.

– Ну, ты молодец.

– Да, я такого ещё не видел, – другой.

– Я же вам говорил, – Юрка с гордостью за меня.

– Хорошо, парни, спасибо за угощение. А теперь колитесь, что мы ели?

– Хе.

– Я это уже слышал. А что такое хе?

– Тебе повезло, братан, ты ел самое традиционное хе, – за объяснения взялся именинник, – мне родители ко дню рождения прислали посылку всех необходимых продуктов, лук там, все специи. Такого здесь не купить.

– Признайтесь, Шарика завалили?

– Ха-ха. Многие считают, что настоящее корейское хе должно быть из собаки. Но это не так. Только рыба, рыба пресноводная.

– А как же она была приготовлена, что я бы её ни от мяса ни от картошки не отличил. Продай рецепт.

– Всё просто – берёшь сырую рыбу, чистишь, отделяешь от косточек и варишь в уксусной кислоте.

– Как это в уксусной кислоте? Сколько времени варишь? На каком огне?

– Ни на огне. Я же говорю – варишь в кислоте.

– Я понял, что в уксусе. Сколько уксуса надо? – до меня не доходило.

– Кислоты надо столько, чтобы покрыть всю рыбу, – парень удивлялся моей тупости.

– Ладно, а сколько времени надо варить?

– Часов десять, двенадцать.

– ?!!!

– Гена, кусочки рыбы укладываешь в кастрюлю и заливаешь концентрированной кислотой, уксусной эссенцией, она в каждом гастрономе продаётся, – в разъяснительную работу вступил Тёха.

– Как эссенцией?

– Вот так. Никакого огня не надо. Рано утром залил, а к вечеру мясо будет как варёное. Белку всё равно от чего сворачиваться – от огня или от кислоты…

– …Потом добавляешь наш лук и специи, много специй.

– Убили! Знал бы, что вы мне скармливаете концентрированную кислоту… Б-р-р. А были уже случаи, чтобы люди выживали?

– Были. А тебе что не понравилось? – обиделся хозяин застолья.

– Понравилось, но думаю, что правое лёгкое надо будет удалять.

– Зачем? – их черёд был удивиться.

– Место печени освободить.

С чувством выполненного долга я лёг спать – расу не посрамил. Спал как убитый. А утром меня ждала совершенно неожиданная неприятность. Самотуга ночью настучал Седому по голове. Седой из моей бригады, а бригады у нас, как семьи в зонах.

– Седой, что случилось?

– Самотуга бухой ночью припёрся и меня поднял. Я пытался тебя и Войновского дёрнуть, но вы дрыхли без задних ног, сука. Зашли мы с Самотугой в сушилку, там он мне пизды и дал, – нехотя, кратко поведал Седой, – здоровый он бычара.

Делать нечего, пошёл я искать Самотугу.

Валерку я нашел в умывальнике.

– Валера, пойдём побазарим в курилку.

– Сейчас. Домоюсь и сигареты возьму.

– Не бери, у меня есть.

Дождался я Самотугу и мы вместе вышли на улицу. Прошли и сели в курилке.

– Валер, объяснись.

– Ты о чём?

– Седой мой бригадник. Что случилось? Какие у тебя к нему претензии?

– Гена, у нас к тебе претензий нет, – скривившись, нехотя процедил Самотуга – И за Седого я бы на твоём месте не впрягался.

– У кого это «у нас»? И в каком я теперь положении?

– «У нас» – это у «угловых».

– А это, типа, блаткомитет?

– Не шуткуй. Если хочешь, пусть будет блаткомитет. Мы тебя давно пасли. Если бы не твой трибунал, был бы ты у нас в авторитете. А так, ты меченный, но по жизни – правильный пацан. Ты на стрёмных позициях, почти на сучьих, а людей не сдавал, горя никому не сделал. Даже наоборот. Ты что, думаешь мы не знаем, как ты пацанов на трибуналах отмазываешь? Юрка Карев тебе, кстати, поклон с малявой передавал.

– Спасибо, – не нашёлся я, что ещё сказать. Что и говорить, мне было приятно – признание заслуг тешило моё самолюбие. – А как это Юрка к вам-то дотянулся?

– Люди кругом есть.

– Куда его упрятали?

– Не знаем, он отписался, когда ещё в Одессе на пересылке был.

– Э, парни, покурим? – к нам подошёл молодой.

– Ещё не жжёт. Погуляй пока, – Валерка только стрельнул глазом, – А Седой твой – сука.

– Не гони.

– Отвечаю.

– Точняк?

– Мы за ним секли последнее время. Много блуда и всякого, часто он в непонятном. По-нашему – он стучит.

– Валерка, скажи мне, как на духу, вы уверены или вам прапорщик Байков напел этот мотивчик?

– Уверены, – прищурился на меня подозрительно Самотуга, сплюнул на бычок и поднялся. – Извини, что я тебя вначале не предупредил. Ты прав, по понятиям, так мы должны были поступить. Под кайфом я был. Задвинулся. Лады, поздно уже. Идём хавать.

К чему относилось его «поздно»? Что мне делать с Седым? Да и не верил я в ссученность Седого. Мог, мог Байков свой расклад сдавать, у каждого «куска» колода краплёная. И Валерку видно мой вопрос цепанул – похоже, очень похоже, что именно Байков им подсказал к Седому присмотреться. Может он использует Седого как дымовую завесу, а своего стукача таким макаром кроет?

Суки. Кому верить?