В ожидании полета

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована фотография:

© Fritz Jorgensen / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

I. …Мы Зашли?

1. Яна^[1]

– …И когда ты приземляешься все оказывается совсем не тем, чем казалось… – Она взглянула на него внимательно, на долю секунды его взгляд словно унесся куда-то ввысь, но затем он встряхнул головой, вернулся с небес на землю, а Яна улыбнулась ему и тогда Константин рассмеялся, выпустив клуб сигаретного дыма. Сам в себе, со своими загадками и вечно в перевозбужденном состоянии. Да и смысл его слов, мурлыкающих, музыкальных, ускользал от Яны. Внимательный взгляд ее коснулся его чистых щек, щек странствующего художника, что в поисках своего спасенья. Романтизирую. Шутник, с прищуром. Внимание приятно. Она согласно кивнула и, обернувшись, проверила, не надвигается ли на эту своеобразную «курилку» кто-нибудь из знакомых ей преподавателей. Кто-нибудь, не считая Константина Евгеньевича, явно пребывавшего в приподнятом настроении и готового подарить объятия всему этому миру. Он еще раз окинул взглядом синеву небес, словно прощаясь с чем-то увиденным им минуту назад. А затем он окончательно отпустил небо и обратился к земле. Он тоже, как поняла Яна, оглядывался по сторонам, цепляя взглядом проплывающие мимо лица, в поисках тех, кому бы еще можно было поведать о своих многочисленных приключениях. Начинался новый год, новый университетский сезон. Все взяла? Лекарство против скуки – книга. Очки…на всякий случай. Карточка-монетка, туда – в кафе со сладкими булочками. Второй день осени, суббота, солнце ярко освещает лужайки и дорожки кампуса, невдалеке от входа в университет расположились студенты, курящие и просто болтающие. Темноволосая девушка-первокурсница дрожащей рукой потянулась за сигаретой, Яна внимательно взглянула на нее. Как говорится, дайте им срок. Мои слова? Его…он так говорил. Подходят все новые, бросают взгляды, в которых еще отсутствует понимание. Она обратилась к Константину.

– И сколько перелетов у вас было в этом году? – вопросила она. Каждая черточка ее лица, равно как и каждое ее движение, были пропитаны женственностью и красотой.

Константин явно порядочно нагрузился кофе как дома, так и здесь, в университете. Обычно на это не уходило много времени – как и все в своей жизни, Константин предпочитал пить кофе залпом.

– Пять! Для меня довольно много, если задуматься. – Он состроил диковатое выражение лица, призванное показать его холерическую натуру и неуемную жажду жизни. Яна очаровательно улыбнулась, за один год она привыкла, что ее преподаватель (год прошел и курс окончен, но он же все равно ее преподаватель, не так ли?) человек эксцентричный и обожает играть своим лицом. В девятнадцать лет, подумала она, можно и не смущаться диковинному поведению этого искрящегося, неугомонного человека, особенно учитывая его явную падкость на все привлекательное, а Яна определенно считала себя привлекательной.

– Куда поедете в следующий раз?

– Дальше…на запад, на настоящий запад. Границу перешел, но ведь мало на этом останавливаться? Вперед и главное надолго!

– И что вы пытаетесь найти там? – внутри тотчас одернулась, как глупо прозвучало. Вновь взгляд, девочка-первокурсница завороженно воззрилась на другую девушку, высокую, рыжую, с длинными ногами.

– То же что и все, полагаю, свободу в конце пути.

– А я думала, что каждый ищет те самые руки, которые обнимут тебя и прижмут к груди. – Яна романтически вздохнула. Ну что со мной? Чтение романов, детские комплексы. Те руки, все ради них?

– Думаю, что кто-то и к этому стремится, но все же…

Яна одарила его улыбкой всепрощающей и тут же зевнула, прикрыв ладошкой рот.

– Не устаете за такое долгое время в пути?

– Нет, ох, черт, да это ведь прекрасно – никого кого ты знаешь, ничего, что ты уже так долго видишь маячащим перед глазами, чистая радость бытия!

– Ага, чистая радость – приучаешь тут студентов к курению, плохо влияешь, – ворчливо произнес проходящий мимо молодой человек с ярко-выраженной волнистостью волос, слегка уступающей место будущей плеши. Впрочем, у Константина волосы также были волнистыми, с чем он боролся всю свою сознательную жизнь.

– А, Борис! Они уже давно научены, я в прошлом году у них вел, да и вообще, наш университет – это родина свободы, – Константин покружил глазами и сосредоточился на своей сигарете, как бы намекая, что на диалог рассчитывать не стоит.

Борис посмотрел на него, перевел взгляд на Яну и изогнул бровь:

– Костя…собраться бы.

– Философское попоище?

– Точно.

– Боюсь, я не по этому разливу. – Обидчивая нотка, что-то в нем…но что? Яна удивленно перебежала взглядом с одного лица на другое.

Борис хмыкнул и продолжил отдалять свою возвышенную тушку от места действия. Впрочем, довольно быстро он повернулся и выдал:

– Четырежды по четырнадцать, да во всякой с поворотом и расчудесьем.

– Ты в норме? – жизнерадостно вопросил Константин, выбрасывая окурок в стоявшую рядом урну, – или настолько двинулся преподаванием Аристотеля? Год-то только начался.

– Это у тебя начался, ну я пошел, может еще увидимся, хотя надо ли…

Действительно, Константин в отличии от остальных преподавателей начинал учебный год на день позже, ведь работал он в университете лишь по субботам на полставки, проводя основное время на иной работе, которую почитал клоакой жизни и убегал с нее лишь прозвучит финальный аккорд рабочего дня.

– Расчудесье… – пробормотал он, – проклятые…

– Странный он, – удивленно произнесла Яна, задумчиво поглаживая край своего черного пиджачка. В своей юности Яна выглядела замечательно – довольно высокая, с прямыми, хорошо подстриженными, блондинистыми волосами и забавным (как неоднократно, прямо на лекциях и семинарах, характеризовал его Константин Евгеньевич в приливах умилительно-восторженного настроения) носиком. Она с улыбкой посмотрела на стоящего перед ней человека. Яна была красива, яркая как свеча, словно вылепленная по идеальному образцу, с той долей изъяна, что не позволяет красоте стать приторной. Хоть сейчас на бал ту леди. Константин Евгеньевич, позвольте представить, двадцати семи лет, худощавый, среднего роста, чуть-чуть не дававшего ему права называться высоким – чуть ниже, чем метр восемьдесят, с черными волосами и карими глазами, в которых уже местами проступала седина. В волосах, не в глазах. Хотя порой и глаза его выражали эдакую метафизическую седину, ну, когда, конечно, не смотрели столь весело и игриво как сейчас, но такое тоже случалось. Он был весьма симпатичен и обладал правильными чертами лица. Ну конечно! Да, так все и было, иначе бы и писать было не о чем, не так ли? Мы, как правило, пишем или, снимаем людей симпатичных, словно заурядная, или, не дай Бог, некрасивая, внешность, страшный грех, который совершил сам Бог и побыстрее спрятал его за ширму.

– Да плюнь, может с ним-то вы еще увидитесь – будет преподавать у вас философию.

– После вас?

– Ну я же преподавал не философию, точнее, конечно, ее, но называлось это как? История мировых цивилизаций, для культуролога вы невнимательны к деталям, – Константин нахмурился и полез в карман за очередной сигаретой.

– А культурологи должны быть внимательны к деталям?

– Может и нет, культура вещь глобальная. Хотя если задуматься о всех этих расовых теориях антропогенеза, начинаешь лезть на стену от того, как они пошлы, устарели, но все равно упоминаются как дань истории. История…мой притягательный кошмар. – Яна удивленно посмотрела на него и решила сменить тему. Не лезь в эти дебри.

– Ага, а я танцую свои танцы и остаюсь в сторонке, глядите, – Яна отставила левую ногу в сторону и несколько раз плавно перенесла вес с одной ноги на другую. Константин Евгеньевич явно залюбовался:

– Вы поосторожнее с такими танцами, по-моему, это антиконституционно.

– Антиконституционно?

– Ну да, увидит такое ректор, поймет, что с вами ему ничего не светит и по каналам все пробьет и отправит вас…

– Куда?

– На Соловки, на архипелаг, – выпучив глаза выдал Константин. – Или в море, на остров-замок…Если, понимаешь?

Яна попыталась сдержаться, но прыснула и рассмеялась:

– Будем в этом году скучать по вам.

– Да ладно, выходите – поиграем, – улыбнулся он.

– Принято, чтобы это ни значило. Я пойду, ничего?

– Конечно, – Яна приподняла левую руку и запястье ее скинуло покров темной ткани, она дотронулась до руки Константина, а затем сделала поворот вокруг своей оси – от макушки до пяток.

Константин остался стоять на залитой солнцем брусчатке, выудил наконец вторую сигарету и с какой-то грустью поглядел вслед уходящей от него девушке. А Яна, находившаяся в самом радужном настроении, достала студенческий пропуск и двинулась ко входу в университет. Она размышляла, размышляла об этом чудаковатом человеке и о его словах о свободе. Быть может это то, что нужно всякой артистической душе, но разве путь каждой из них не оканчивается там – у порога, порога Лотты, что в Веймаре. Прочитанное за лето. Понятое ли? Подруга Яны – Оля, толкнула ее в плечо и Яна приветливо рассмеялась. Что год готовит нам грядущий? Перед дверями она обернулась и бросила свой изумрудоокий взор на Константина, чье лицо приобрело задумчивое выраженье. Яна улыбнулась и открыла двери.

2. Я^[2]

– Будь храбр и честен в помыслах, – проворковал я себе под нос. Да, Яна, конечно, милая девочка. – Прошу отведи меня домой, я останусь с тобой, – напел я. Так пал здесь Панург словосильный, свидания желаю с милой. Будет грустно не видеть ее хоть раз в неделю, по субботам. С другой стороны, она здесь, а сегодня суббота. Значит, я здесь, и она здесь. В один день. В субботу. Ох, как мило. Мииииило, мииииило. Я парень ловкий, хоть куда и достиженья языка… уж в нем-то всего могу достичь. Я помурлыкал себе под нос:

– Яна, такая тяна, такая тяна. – Нет. Хватит этих мотивов. В конце концов, быть здесь это испытание куда более героическое. И пусть там, на четвертом этаже поджидает меня стадо, но прежде, чем приду к отаре сей, взглянуть желаю на людей. Пройти покуривая от входа в здание университета до здания…ну, хоть до здания ближайшего общежития, не получив порцию осуждающих взглядов, настоящая эпопея. Я усмехнулся. Я затянулся. Семь часов назад я проснулся. Оклик. Я обернулся. Глаза мои! Улавливают мельчайшие черточки реальных преломлений, однако не замечают тех корабельных сосен, что составляют действительность. Мой взгляд, метр за метром. Эйдолия моя и эйдолия глупого мира. А что говорит мне мой слух? О, этот скорбный оклик. Услышь и не обрящешь.

– Константин Евгеньевич! – меня аж скрутило. Полианна Андреевна. Секретарь. Или кто она, черт возьми, такая в нашем институте? В нашем институте, нашего университета. Звучит как знатный бред. Насмешник у врат зари. Заря стала ветром расставаний. Об ушедшем…но…пребудь здесь и сейчас. Смотри! Ну, это имя – Полианна… о, из каких пределов? Но имя было симпатичным. И веяло от него чем-то эдаким, морским. Может потому, что эта Полианна завела в методическом кабинете нашего института аквариум с чертовыми рыбками. Всегда было интересно. Вот рыба. Глядит. Глядит через стекло. На то как на нее взирают какие-то огромные существа. Пузыри, стремящиеся к поверхности. Вкинутая в чуждый мир. Заброшенная в бытие. Если задуматься, жуть какая-то. А я? Но ведь если отмотать до начала времен, то все мы рыбы и первая рыба выбралась на сушу и пустила в нее корни.

– Да, Полианна Андреевна, – улыбка. Ну, конечно, улыбка, она все-таки довольна мила, хоть и явно сошла с ума. Ах, старый греховодник, – Что вы хотели? – улыбка, улыбка еще шире.

– Константин Евгеньевич! Я так рада, что вас встретила. Вы же мне поможете? – Спокойно. Ты же настоящая героическая личность, каждый день выходишь на бой с ужасными тварями. Да, я работал еще и в школе. Не поддавайся. Не поддавайся, ведь русалки лишь смеются.

– Да Полианна Андреевна, – слаще, слаще, подлец. Кто это подлец? О да, внутренний диалог. Обычное дело. И в каждой бочке затычка, и певец, музыкальных шкатулок искатель, книжного шкафа ты раб…лай-ла-лай, мм…продолжай.

– Мне нужна ваша помощь! – без апелляций, тут без вариантов. – Понимаете, рыбки…

– Что рыбки? – о Боже, суд твой, явно, не милостив, ну что ей от меня надо?

– Им нужно купить корм. Может быть вы бы заехали? Я и денег дам, ну очень надо, я сама бы, но никак на этих выходных, а им нужен корм, в понедельник.

– Эх…Полианна Андреевна, я бы и рад, но работа жизнеборная призывает меня в понедельник к себе, буду там до двух часов, – черт, зачем сказал про «до двух часов», сейчас же вцепится.

– Ну и что, что до двух, это бы было помехой, но это же не было бы помехой в нашем бы случае, а? – Она воззрилась на меня с нескрываемым превосходством. БЫ. БЫ. БЫ. – Не из другого же города вам ехать. Понимаю, что не очень бы удобно было. Но так-то! Ах, приедете? После той вашей работы? Не отказывайтесь! Я все же вам тоже помогала же. Все занятия ваши на субботу выставила же.

– Простите, но я никак не могу, меня в понедельник ждут после работы великие дела…неотложные, то есть.

– Воооооот и помогай после этоооого вам! Чтоб тебе! – Полианна Андреевна угрожающе топнула ногой и развернулась, дабы удалиться.

Ладно и так проживу, до следующего года доживу, а там забудет, остынет, рыбы сдохнут и поставит снова мне занятия куда надо. Проверка нервических ощущений. Не западаю ли на дно? Как там светит солнце над головой? О, нет, волны депрессий не накинулись еще. МДП. Не пора ли признать? Нет, я есть пучок мыслей, а эту мысль пока за двери.

Я неспешно двинулся по брусчатке в направлении ближайшего общежития. Часы показывали 13:50. Двадцать минут до следующей ленты, да и на десять минут опоздать незазорно. Я ловко откинул окурок по направлению ближайшей урны. Ну как ловко? На полметра в сторону.

– Ах ты гад! – зашипел голос слева. Громко зашипел. Так и есть, уборщица, то есть дворница, то есть…да кто это черт возьми? Женщины метут? Трагедия несбывшихся шелков. – Иди, поднимай! Поднимай, говорю, сил моих нет, ох, сииииииил моих нет, – вот так влип, а где-то там есть Яна, такая милая, такая симпатичная. И я, первый в своих представлениях, в поисках потерянного ребра. Адам, в поисках своей Евы. Вернусь, пусть страшные уборщицы преграждают мне путь хоть десять, хоть двадцать лет, но я обязательно снова с тобой увижусь, Яна. Хотя стоп, через двадцать, да даже через десять, лет ты уже не будешь такой милашкой. О время, время, время посмотри, что ты сделало с нами. Ладно, дьявол, увижусь с ней через неделю.

– Да поднимаю, поднимаю – забормотал я.

– Коооонстантинус, ты что это мусоришь, и это после того, как мы тебя выпестовали, взрастили?! – Михаил Григорьевич – ученый секретарь диссертационного совета по философии, где я защищал свою кандидатскую диссертацию, и редкая сволочь.

– Ага, растили, из сил выбивались.

– Ну да, а ты тут мусоришь, ох, все вы такие. – Редкая сволочь одернула свое редко сволочное пальто и скрылась в направлении главного входа. Я же, выкинув злосчастный окурок по назначению, пошел дальше. Эт-то как бы выразиться-то, взрастили? Что б их, да пальца о палец не ударили, только надрались после. Сбившись в кучку, за столом, что по завышенным ценам, преломили пробку каждой бутылки на световые годы вокруг. Что вижу, то и существует.

– Константин Евгеньевич, – сладко пропел кто-то чуть впереди меня. Так и есть – неразлучное трио. Алена, Оля, Настя. Тоже мои бывшие студентки. По отдельности не очень интересно, но когда вместе, то так и тянет улыбнуться, но я лишь хмыкнул и помахал им рукой. – Мы так рады вас видеть. – Трио пританцовывало, лучась улыбками и издавая сладостные позевывания, которые так и притягивали к себе. Можно заметить себе одну вещицу – скопление девушек резко повышает их миловидность, если эта миловидность присутствует хоть в зачаточном виде. – Ну куда вы, идите к нам, вам будет хорошо, мы по вам скучали, не уходите от нас, мы рады вас видеть.

– Да-да, я вас тоже, – не улыбайся, только не улыбайся, чтоб им пусто было, держите меня семеро, к мачте меня. Всякий тонкий голос, что в ушах моих есть зов сирен, и им противиться так сложно.

Вот и приехали, безмятежно прогулялся называется. Отошел лишь на сто пятьдесят – двести метров, но уже третье препятствие. Алина, тоже моя бывшая студентка. Бывшая студентка – звучит пошловато. Ну да, но в данном случае, ничего такого. Бывшая студентка со стажем, учил ее еще во время аспирантской практики. Ну как учил, после экзамена все дружно зависали напиваясь, такая вот я сволочь, а ведь у меня тогда и девушка была, при том не в курсе про подобные эксперименты, и про сиденье у стеночки около двери и про мою руку на ее бедре, и про пьяные лобызанья в походе в магазинчик под луной, и про то как я пощекотал ей ножку, аж сейчас причмокнул. Юууууля, Юууууля. Ну вот и приехали. Вот и Вот. Вот. Пришлось останавливаться. Вот я и застрял. Вот такие дела. Мимо пробежала собака. Погладил бы кто. Начало начал и псина, исполненная скорби.

– Привет, как поживаешь? – улыбнулся я.

– Ой, я все, доучиваюсь, работаю.

– Где работаешь?

– Поросенок табака, ресторан.

– Поросенок? Серьезно? – что-то мне это напоминает. Яна, о Яна, жди меня!

– Да, мне нравится. Может покурим?

– Нет, я уже два раза успел сейчас, да и казус тут вышел, – я поморщился, вспомнив о дурацком происшествии с окурком. Так, все эти встречи меня явно задерживают, хотел то пять минут пройтись, а прошла уж словно жизнь…. – Ой, ну ладно, я пойду, надо быстренько развеяться и назад, на занятия.

– Эк ты, Костя, что ты так меня быстро бросаешь? Ну да пусть, я останусь, покурю одна.

– Пока, Алина.

Стоило мне отойти метров на пятьдесят, как на плечо мне легла рука. Я оглянулся. Так и есть. Николай, преподаватель физики и мой хороший друг. Он потирал левый глаз и щурился на меня одним правым.

– Думал раньше тебя встречу, привет, – поприветствовал его я.

– Ну вышло вот так, под конец, считай ход вещей нарушен немного.

– Ты выглядишь озабоченно, что-то стряслось?

– Ах это…да…то есть…да. Сейчас расскажу.

Затянулась моя прогулка, но, бывает, что и дольше длится. Танцующие переступы шагов моих, касающиеся этой жизни и жизнь эта, что есть такое? Осуществление красивой мечты или просто то, что лежит за пеленой иллюзий, спадающих с глаз. И в конечном счете она задает мне один вопрос – кто ты, Костя?

3. Николай^[3]

Птенцы младые, юная звезда! Зачем мы здесь – в столь жалобной осанке и с ветвями просителей в руках?

Николай посмотрел на Константина, находясь в явной нерешительности. Смутные предчувствия боролись в нем с надеждой, и он заглушил страданья стон и решил быть последовательным и логичным. Как из предпосылок следует вывод. То, о чем он собирался ему поведать представляло собой новость достаточно глупую, учитывая сюжетный поворот, который Николай сам в нее привнес. К тому же, Николая терзал стыд и осознание собственной вины, вины, подобной предвестью, являющемуся в дом твой через непредусмотрительно оставленное открытым окно. Николай собрался с мыслями и решил начать с банальности, которой мы подчас маскируем пустоту или глубокий трагизм ситуации:

– Начался год.

– Да уж, часы двинулись, ты в приподнятом настроении? Надеюсь, да. Лично я именно в таком.

– Ты говоришь, как Паша.

– Ох Паша, ницшеанская натура. Надо с ним встретиться, хотя ведь достанет. Все эти политические разговоры.

– Я думал они тебе по душе, нет?

– Ну лишь в теории… а практику я оставляю тем, кто прочно стоит на земле.

– Ага…

– А я радуюсь, по весне чувствовал себя малость придавленным, а за лето расправил крылья, неси меня поток небесный над полями, лесами и канализационными лючками! – вытянув вперед руку провозгласил Константин.

– Рад за тебя, – слабо улыбнулся Николай.

– Ну все, может хватит мяться, словно вот-вот распахнется дверь, открывающая потаенные твои кошмары, рассказывай, что у тебя такого приключилось?

– Да это сложно, и глупо. Пожалуй, мне нужен совет.

– Что бог мне молвит, то и я скажу, – подпрыгнув на месте и закатив глаза, спародировал Константин. Николай знал, что тот часто вставляет в свою речь всевозможные цитаты, пародии и аллюзии, но происхожденье их оставалось для него загадкой. Может он и думает так же? Он слегка улыбнулся, смотря на Константина. Насмешник. Фигляр.

– Такое дело… – начал он, но Константин перебил.

– Кто-то узнал, что ты спишь со своей студенткой? Про этот тусклый след старинного греха? – он рассмеялся, – Это нормально. Так им и скажи, хотя старухи, засевшие у нас везде и всюду, едва ли это поймут и оценят, ну так ты им плюнь в лик-то скукожившийся! Мы ведь теперь как говорится – белая кость, а они – плешь оголившая чума и чумные чумазки, да и только, воспитанные на крови и молоке диалектического материализма, плюнь, плюнь!

Константин явно начал расходиться, что грозило спичами, монологами, воззваниями и прочими тостами в весьма нелицеприятной форме. Николай устало вздохнул:

– Да видишь какое дело, мы с Мариной-то расстались…

Костя изобразил на своем лице смесь сочувствия, скорее выжидательного, и ободряющего «так и надо».

– Тут проблема о двух концах – и с какого подступишься, так и судить будем. Если ты ее бросил, то молодец – они заканчивают год, время идет, часы тикают и вот они уже не так юны и прекрасны, а если она тебя, то…ну сочувствую, но стоит ли из-за этого страдать? Да, конечно, она моложе тебя на восемь лет. Когда тебе было бы сорок лет, то ей бы было тридцать два, еще можно не печалиться. Но с другой стороны – новый год, новые горизонты.

Часы? Заведены и отстукивают первые секунды. Мысли Николая щелкали – посылка, вывод.

– Я ее. Но какого черта ты так весел? Ничего хорошего. Тоже мне философ отношений длинною в год. Как будто ты расстался с Леной потому, что у нее был день рождения? Он был за полгода до вашей финиты. Да и держался ты за нее.

– Грешен, что ни говори, грешен, – Константин принял вид смиренного пустынника. – Но ведь как говорится, учись на ошибках, надо было расставаться с ней раньше просто. А ты молодец – разорвал и все, самому не обидно.

– Что ты понимаешь?! Обидно, очень обидно! Ай… много ты понимаешь?! Хотя нет, много. Просто придуриваешься…как же это твое – найти настоящую любовь, и чтобы навсегда, а тут разливаешься – один год и все. Сам-то веришь в такое?

– Не верю… – Константин вздохнул. – Но так ведь оно проще и понятнее, да и как тебя подбадривать?

– Да не надо меня подбадривать, – разозлился Николай. – Я себя виню и поделом. Психанул, испугался, что называется, расстался. А сегодня понял – глупость сделал, надо исправлять. Вот, иду к ней в общежитие, может простит.

– А ты на колени пади и моли, они это любят. Главное в отношениях единство – единство в том, что виноват только ты.

– После расставания с Леной ты стал цинично-невыносим.

– Ну хоть не комфортно-бесчувствен.

– Да и это тоже.

– Пошел ты.

– Ты главное не меняйся, – наконец-то улыбнулся Николай. – Сам знаешь про свои грешки.

– Ой все, не учи меня. Иди лучше, к своей Марине. А куда ты, собственно, идешь? У них занятия уже кончились?

– Нет, еще одно. Но я думал зайти, поговорить, а она сегодня не пришла. Ее соседка, Катя, сказала, что Марина решила не идти сегодня. Еще бы, я так ее обидел.

– Катя? Это которая?

– С вздернутым носиком, та, что на тебя поглядывала…

– О…

– Да что с тобой говорить?

– Ну все, все…иди. Хей! Я дам тебе книгу почитать, чтобы ты не парился – Франс де Вааль, о корнях морали, что в вольере с обезьянами бонобо! Что ж, мне пора. Нагулялся я сегодня, словно вечность блуждал за этот перерыв, а даже не поел. Пора.

Константин широко-ободряюще-снисходительно-прощально улыбнулся Николаю и повернувшись на сто восемьдесят градусов отправился назад по направлению ко входу в университет.

Николай обнаружил себя на пороге общежития, где жила Марина. Он был высоким молодым человеком и, в отличии от пижонства Константина, с его вечно расстегнутым пиджаком на пяти пуговицах, и кедами, носил правоверный пиджак с двумя пуговицами и официально-парадные туфли. Он был довольно симпатичен, но смотря на них с Константином всякий легко улавливал различие между ними – Константин в свои двадцать семь лет сохранил дерзновенно-легкую внешность юноши, благодаря которой его легко можно было принять за двадцатилетнего. Николай в свои двадцать восемь соответствовал возрасту и выглядел куда более зрелым и состоявшимся.

Николай распахнул двери общежития. Конечно, странно, когда преподаватель приходит сюда, но что уж поделать. Странность, косинус – тангенс. Недостаточные поля. Слишком правильный, чтобы понять. Гипотеза больного, задыхающегося Римана. О, здесь ты все найдешь, мой милый друг. X, Y, Z. Но есть и другие! Те, что появились не из пространства, но из времени, в котором плавало крайне необычное сознание. Но Николай… При равенстве углов у основания, противоположные стороны равны друг другу. И в этом его проблема и его суть. Он зашел. Так и есть – консьержка. Она посмотрела на него с тупым безразличием – дескать, ну и что вам здесь нужно, мне-то все равно, но все же. Ее лицо было совершенно пустым. Николай смотрел на ее безбрежно-безразличное лицо и думал, что скрывается за ним. Казалось, будь у него палочка с двумя флажками по краям – он мог бы всунуть ее ей в ухо, вытащить, и флажки повисли бы по обеим сторонам ее головы. Но у него не было такой палочки, да и пустые предметы нет-нет, а возникают против манипуляций с ними. Так что Николай просто показал свое преподавательское удостоверение и сказал куда ему нужно. Опрометчиво? Возможно. Но всегда можно найти объяснение. В этом суть нашего отношения к миру – объяснение есть всегда. Так или иначе. И сей вопрос, что напевали Shirelles – о, будешь ли любить ты меня завтра?

А в ответ на это счисления и статистическая вероятность. Но ведь не бывает на самом деле вероятностей! И все что есть у нас это «0» и «1».

Николай зашел в лифт. А их чистят – подумал он – в лифте смачно пахло какой-то дезинфекцией или просто разведенным порошком.

Он подошел к двери Марины и, конечно, ее соседки, но та ведь сейчас на занятиях и пробудет там еще некоторое время, как и Костя, отправившийся читать вторую из вводных лекций второму курсу культурологов – так ли сильно мы продвинулись в сравнении с пятнадцатым веком? Эта соседка…Катя, как-то насмешливо смотрела на него. Тут что-то кроется. Опасность!

Синус

Косинус

Тангенс

Выверенность. Разгадки, которые кроются уже в самих загадках. И зрители этого шоу – они всегда как будто не при чем.

Чем определяется сознание естественника, построенное на усвоении математически-символического знания?

Дифференциальные исчисления.

Алгибраизация геометрии.

Николай еще раз постучал.

Ферма, Пуанкаре, Дюгем, Карнап, Тарский. Логика. Анализ. Неумолимая последовательность простых чисел. Все становится понятно заранее.

Все одно и то же и кружит по кругу.

Николай стучал долго. Зачем? Кто знает? Она просто ушла гулять. Логичное поведение. О, юмореска над философами, лезущими в естественные и математические науки. Хотя может так и надо. Он обидел ее. Насколько это серьезно? Так серьезно, что не изменить? Но разве не все в этой жизни плавающие противоположности и разве не все можно изменить? Нет, это так серьезно, что самому обидчику становится тошно. А почему? Потому что изменить можно…но только в жизни. Щелчок, загорается красная лампочка. Вот оно – основание морали. Без свершения зла, нет и морали. Закон. И никаких обезьян в вольере фламандского весельчака. Легко всегда поступать правильно. Страшно стыдиться своего зла и стремиться его исправить. Без трагедии нет красоты. Николай стучал и стучал. Стук, стук, стук, постук и пастух, потерявший свою отару, прибавьте пару, пару, пару. Легче верблюду войти в игольное ушко, чем обидчику (то есть по-настоящему обидчику) найти прощения. Подлинного прощения. Не жалкого примирения, где обиды копятся и готовы всплыть вновь при каждом недоразумение. Николай стучал до тех пор, пока не распахнулись двери лифта, и не пришла соседка Марины. Стыдно, хоть бы посмотрела, как на дерьма кусок, но она была спокойна:

– Я сейчас открою, поговорите.

Все понятно изначально. Царь, жаждущий изобличенья, и изобличающий самого себя. Рок. Долгая дорога впереди. Жертва. Двери открываются, и зрители подскакивают со своих мест. Они словно древние греки, собравшиеся в театре – все знают почему боги наслали проклятье на Фивы и лишь один Эдип ищет истину, ищет, чтобы к ужасу своему, ее найти.