Читать книгу: «Город Чудный, книга 1. Воскресшие», страница 5

Глава 8

– В общем, бабкино тело мне так и не выдали, представляешь?

Старухины похороны откладывались уже вторую неделю. Родня получала отговорки: нужно вскрытие, пусть бабке уже и девяносто четыре. Но все ждали патологоанатома: он якобы отлучился в срочную командировку в соседнюю область, а без заключения врача выдавать тела морг не имел права. «Хорошо, – говорила Зойка, – что она неверующая, а то бы и отпевание пришлось переносить».

Еще несколько дней назад, перечислив Федьке на карточку десять тысяч рублей, Ольга набрала его номер, и вместе они легко сложили два и два: Зойкина бабка отошла в ту самую ночь дежурства Фёдора и очнулась в мешке на каталке. Сообщать такое беременной племяннице Ольга не собиралась, но попросила Зойку держать ее в курсе. Помимо прочего, Ольгу интересовало, как больница продолжит выкручиваться.

Из всех старух в мире недопомереть могла только эта. Упрямство было основной чертой ее характера. Может, благодаря ему бабка Зина и выжила в войну. Осиротев, как и многие в те годы, она строила свою жизнь исключительно по собственному усмотрению: советовать было некому. Едва окончив училище и устроившись на ткацкую фабрику, родила дочь. Имя ее отца так и осталось неизвестным.

В Чудный Зина перебралась по рекомендации врачей, подозревавших у нее туберкулез. Своенравная роза ветров обеспечивала город свежим воздухом, минеральные источники тогда еще не иссякли, а выше по течению Жёлчи, правее русла и по сей день портили воздух вокруг сероводородные озёра с лечебной грязью. Подозрения врачей не подтвердились. Но Зина уже успела найти работу и поселилась с дочерью в бараке, в паре крошечных комнат с удобствами на улице. Здесь же родился у бабкиной дочери единственный сын Юра, здесь он вырос, из этого дома ушел в большую жизнь и однажды женился на Машке, Ольгиной сестре по отцу. Как сотрудники одного и того же предприятия, молодожены вскоре получили служебную квартиру. В нее Юра привел и новую жену, когда Машки не стало. Барак снесли, и вместо халупы мать и дочь оказались во вполне приличной двушке в новостройке, хоть и далеко от центра.

Жили бабки поругиваясь, но вместе. Когда дочери пришла пора выходить на пенсию, начались у них настоящие бои. По утрам, чуть раскачиваясь на стуле, Зина наблюдала, как дочь собирается: отпаривает черную шерстяную юбку, натягивает плотные антиварикозные колготы, выбирает блузку, которая меньше других портила бы ее поплывшее к старости, рыхлое тело. «За копейку удавиться готова, – говорила Зина как будто бы в воздух. – Жадуешь. – Она вставала со стула и ковыляла за дочерью в прихожую. – Нет бы при доме быть. Сдохнешь на своей работе. Все подружки уже сидят, только эта все никак не нагуляется». «Ага, – оборачивалась к ней дочь перед самым выходом. – При доме! И что у меня останется? Только злобная старая карга? Ни в жисть!» – шипела она уже в коридоре и тяжело спускалась по лестнице, прислушиваясь, когда позади хлопнет. Только дойдя до первого, уже почти на улице, она скорее улавливала, чем слышала колебание воздуха от закрывшейся двери.

Бог действительно прибрал ее раньше, чем она осталась «при доме». «Рано померла, хрычовка старая», – сказала мать, и подбородок ее, весь в черных точках и седых волосьях торчком, задрожал.

Юра решил, что ей теперь самое место в доме престарелых: присматривать некому, а хорошая квартира пустовать не будет. Когда родственники пришли паковать вещи, бабка сидела, чуть раскачиваясь, в кухне у окна. Холодно взирала она на суету внука и его жены, рыскающих по ее дому. Когда кинулись искать документы, которые собирали ради такого случая пару месяцев, ничего не нашли. Все справки она порвала и спустила в унитаз, а паспорт, пенсионное, страховой полис перед приходом родственников сунула за батарею, рядом и села. В этот раз переезд сорвался. Но родня не сдавалась и предприняла второй заход.

Теперь документы бабке не оставляли, но на каждом приеме у врача она непременно сообщала, что в дом престарелых уезжать отказывается, что вполне способна сама о себе позаботиться, а родственники хотят ее квартиру. Юре пришлось раскошелиться, но документы он собрал. Бабка снова сидела у окна, однако паспорт и все необходимое теперь лежало у внука в папочке. За всеобщей суматохой никто не обратил внимания на исчезновение второго комплекта ключей. В машину бабку несли вместе со стулом.

В первый раз из дома престарелых родственникам позвонили через три дня. Бабка пропала. Искать ее у нее же дома отчего-то придумали не сразу. Когда родня ввалилась, бабка уже сварила борщ и прихлебывала горяченькое.

– Вот така я егоза, – сообщила бабка, облизав ложку. – Ты, Юрик, вона что. Я тута у себя дома, и ты, сопля возгривая, мне не указ. Еще отвезешь – еще приду. Я у тебя милости никогда не просила, и не дожить тебе до того дня, когда попрошу. Так что неча тута повизгивать.

Юрик забрал у бабки ключи и все деньги, что нашел в ее твердокожаном ридикюле, и отвез родственницу обратно. На восьмой день Юре снова позвонили. На этот раз с настоятельной просьбой приехать и забрать бабкины вещи, поскольку старушка предусмотрительно составила бумагу. Огромными кривыми буквами на обеих сторонах листа сообщала она, что привезли ее в отделение «Милосердия» насильно, что жить она здесь отказывается, и угрожала написать в милицию, что ее хотят сжить со свету и завладеть имуществом. «У нас тут не тюрьма», – сказали Юре.

Юра плюнул и предоставил бабку самой себе. Он был уверен, что та и месяца не протянет в одиночестве. Но, оказалось, у бабки был план. Правнучке Зойке исполнилось восемнадцать, к тому времени она уже шесть лет жила у Ольги и возвращаться в новую семью отца не хотела. Бабка предложила ей комнату. Ольга, наслышанная про бабкины выкрутасы, сомневалась: обе были норовистые, а огромная разница в возрасте и в образе жизни не могла не мешать и старшей, и младшей. Договорились съехаться ненадолго и посмотреть, как пойдет. Но бабка, напуганная желанием внука избавиться от нее, сделала выводы. Как ей удавалось сдерживаться, оставалось ее личной тайной, однако к правнучке она не цеплялась. Зойка училась в местном швейном колледже, что, возможно, напоминало бабке о собственном жизненном пути, и они притерлись, ужились до того, что бабка завещала Зойке свою квартиру.

Не приняла бабка только Зойкиных ухажеров, хоть и доставалось им куда меньше, чем в свое время поклонникам дочери. В каждом старуха находила изъян. Едва кто-то появлялся на пороге, бабка выходила из своей комнаты. Страдавшая в прочее время прогрессирующей глухотой, Зойкиных гостей она слышала прекрасно. И прямо от порога начинала бубнить. «От хто явился, – бормотала она, мелкими шажками нарезая круги вокруг молодого человека. – А зачем пришел? А хто яго тута ждеть? А еще пяченья яму! И сахару насыпает, ты глянь. А што ты думаешь, у нас крана починить некому? Зойк, а вчарашний был поавантажней».

Про Владика Зойка прямо сказала: «Ба, станешь и его гнать – я от тебя съеду». «Ух, – усмехнулась бабка и пожевала почти беззубым ртом, – так и съедешь?» Но после при Зойке ни разу на него не сва́рилась. Правда, Владик переезжать к Зойке все равно отказался, все кивал на бабку, и Зойка, уже беременная, заподозрила, что та достает его исподволь. Разозлилась и, возможно, действительно съехала бы, но Владик к себе не звал.

– И документов не дают. – Зойкин пронзительный голос вгрызался в Ольгин уставший за день мозг. – Позвонили и сказали прийти завтра в больницу. Какой-то пятый корпус.

– Это административное здание. – Ольга вошла в квартиру и перекладывала телефон из руки в руку, чтобы снять куртку и разуться. – Там у них конференц-зал, столовая и еще на третьем что-то, не знаю.

– К десяти сказали. Просила папу, но он заладил: тебе бабка квартиру оставила – вот ты и бегай, а у меня работа. Работа у него! У меня и работа, и шестой месяц, а ему вообще пофиг, представляешь?

В конференц-зале больницы Ольга расположилась на первом ряду и огляделась. Под потолком, как рой пчел, гудели лампы дневного света, особенно старательно – над сценой. Одна из них, наискосок от Ольги, мигала, раздражая глаза. Сияние в ней скукоживалось, и лампа замирала, невидимая, грязно-белая под таким же потолком. Но потом в ее длинном брюхе снова появлялся красноватый отблеск и рассветал, догоняя товарок, суетился, спотыкался и через несколько нервных вспышек опять гас. Каждый раз казалось, что теперь уж лампа точно насовсем провалилась в свое потолочное небытие, но она вспыхивала снова и снова.

Зал наполнялся. Мимо прошла женщина: длинная серая юбка под коричневым пальто шелестела в такт ее шагам. Лицо женщины показалось Ольге знакомым. Позади нее, долговязый и тощий, на полголовы выше, тащился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Они уселись несколькими креслами правее Ольги. Невдалеке сын артиста Сысоева что-то тихо говорил на ухо растерянной матери.

Через проход от Ольги в кожаной дорогой сумке рылась возрастная дама. Она вынула упаковку бумажных платков, открыла и протянула двум взрослым девицам, сидевшим от нее по левую руку. Та, что подальше, взяла один, полностью разложила и стала промокать лицо.

Ровно в десять в дверях появилась молодая ухоженная брюнетка в шляпке с траурной вуалью по глаза. Даму сопровождала державшаяся на расстоянии крепкая фигура в отутюженном костюме. Оглядев зал, брюнетка брезгливо покривила пухлые губы. Точно такое же выражение было на этом лице, когда Ольга села за соседний с ней столик в «Энергии». Мадам выбрала место в самом конце первого ряда, максимально отдельно от остальных. Ее сопровождающий остался стоять поблизости. Спустя минуту на тот же ряд, но ближе к Ольге, между брюнеткой и девицами, плюхнулся парень лет семнадцати.

В три минуты одиннадцатого в зал ввалилась Зоя. Расстегнула на ходу молнию куртки, освободив небольшой аккуратный животик, бросила одежду на пустое кресло и уселась на свободное место рядом с Ольгой. Выдохнула:

– Успела. Почти бегом бежала. И что, зря? Не начинали еще?

В зале повисла напряженная тишина.

В дверь сбоку от сцены решительным шагом прошел черноволосый, курчавый мужчина в очках.

– Доброе утро. – Он встал у трибуны, но микрофон отодвинул в сторону. – Я заведующий терапевтическим отделением Антонов Семён Максимович.

– Надо же! – под нос себе пробормотала Ольга, ожидавшая увидеть здесь вовсе не завтерапии.

На недоумевающий Зойкин взгляд она ничего не ответила.

Антонов подождал, пока не смолк последний шелест, и продолжил:

– Мы попросили вас сегодня собраться, потому что с вашими близкими произошло, скажем так, непредвиденное. В общем, медицинская неточность. В результате которой живых людей сочли мертвыми. Но теперь вы сможете забрать ваших родных.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – слегка дребезжащим контральто перебила его возрастная дама с кожаной сумкой. – Если вы про Петра Алексеевича, как мне сказали по телефону, то его отпевали и похоронили по всем законам. В фамильном… – Дама сделала паузу. – …склепе.

– Разделяю ваше недоумение. – Антонов даже слегка поклонился в сторону дамы. – Однако с тех пор состояние Петра Алексеевича в корне изменилось. И в склепе его уже нет. – Он развел руками. – Можете проверить.

Все дамы, сидевшие на первом ряду, переглянулись с беспокойством на лицах.

– Позвольте, как это «нет»? Где же он тогда?

– Вы очень скоро его увидите. – Обещание Антонова прозвучало несколько зловеще.

– И что, эта самая медицинская неточность, как вы ее назвали, случилась сразу с несколькими людьми? – поинтересовался мужской голос из зала. – Ваши врачи что, живого от мертвого отличить не могут?

– Все всё могут. – Антонов отбил ладонями в воздухе такт собственной речи. – Мы с вами совсем недавно пережили эпидемию. Вероятно, это одно из ее последствий. Но детали нам еще предстоит выяснить.

Зал погрузился в молчание, только натужно жужжали лампы под потолком.

– Пусть так, – отозвался наконец другой голос, поближе. Говорил сын артиста Сысоева. – Но как быть с тем, что моего, например, отца, в смысле его тело, должны были забальзамировать и еще провести… – Голос изменил ему. – …провести вскрытие. И как, скажите, пожалуйста, после этих… процедур человек может очнуться?

– Да-да, – зашелестели в зале, – и у нас, и нашему…

Антонов говорил спокойно и медленно, пожалуй даже чересчур:

– Закономерный вопрос. В патанатомии есть свои тонкости. Все ваши родные были так называемыми некриминальными случаями, то есть во вскрытии не нуждались. А некоторые из вас и вовсе подписали отказ. Это вполне объяснимо и соответствует духу христианской традиции. Так что вскрытие в полном смысле этого слова вашим родственникам не проводилось. Возможно, где-то частично. Только в связи с болезнью, если она была. Что же касается бальзамирования: да, у некоторых пациентов были явные признаки интоксикации, когда они… м-м-м-м… очнулись.

– Как это «очнулись»?! – тихо охнули в углу зала, но выступающий даже головы не повернул.

– Мы пока не можем объяснить, почему организм в этом состоянии способен настолько эффективно справляться с ядами. Но факт остается фактом: детоксикация, то есть проведенное нами лечение, помогла, и они вполне справились… м-м-м-м… со своим состоянием. В чем вы сможете сейчас сами убедиться. И забрать своих близких домой.

– Вы хотите сказать, что предъявите нам сейчас живых и здоровых людей? Которых мы уже похоронили?

Антонов помялся, но лишь мгновение:

– Именно так.

В зале зароптали, Зоя непроизвольно схватила Ольгу за руку и подалась назад, вжавшись спиной в кресло. В ту же дверь, что прежде и Антонов, один за одним входили странные люди.

Глава 9

Крепкий санитар вел под руку первого, высокого и крупного. Пациент медленно и немного косолапо переставлял ноги, толстые ляжки облепляла полосатая пижама, верх от которой не сходился на широкой груди. Они подошли к низким ступенькам сцены, и санитар наклонился, чтобы самому поднять и поставить могучую ногу – одну, а за ней вторую. Сам мужчина в это время медленно – почти как пастор на кладбище – крутил совершенно лысой головой. Ольга не досмотрела, как они взобрались на лестницу, потому что Зойка воскликнула: «Ба!» Скрюченную невысокую бабку в больничной ситцевой сорочке вела медсестра. В гладкой старухиной лысине отражались лампы. За ней вели другого, а следующего санитар вез в коляске. За коляской ехала еще одна, и еще.

Зал потрясенно молчал. Ольге почудился запах формалина, горло сжалось, в животе началось неприятное шевеление. Зоя стискивала пальцами Ольгино запястье. Сцена наполнялась людьми: они подходили все ближе и ближе, и постепенно перед ошеломленными родственниками выстроился плотный ряд.

– Если вы не захватили одежду, – произнес Антонов, – казенную вернете позднее.

Но до одежды никому не было дела.

– Петя, – выдохнула жена артиста Сысоева.

Ольга поискала взглядом, но так и не смогла опознать бывшего любимца публики: лысые люди сейчас казались ей все на одно лицо.

Ни один из пациентов не отозвался на призыв, не улыбнулся, не помахал.

Зоина бабка остановилась на сцене прямо напротив Ольги. Их разделяла пара метров, не больше. Зойка отодвинулась назад, насколько позволяла спинка кресла, ладонь ее на Ольгином запястье была холодная и влажная.

– Ба, – неуверенно произнесла Зойка, с трудом сглотнув. – Ба, ты меня слышишь?

Ольга с радостью оказалась бы сейчас где-нибудь в конце зала, лучше у выхода. Но и беременной Зойке такие приключения в середине срока точно были ни к чему. Ольга зажмурилась, чтобы взять себя в руки, как на Машкиных похоронах, где она едва не грохнулась в обморок от горя и несправедливости, но вовремя заметила неподвижную племянницу с застывшим взглядом, одну, посреди моря чужих взрослых людей. Подошла, взяла ее за руку. И больше не отпускала, вела за гробом, сжимая нежную ледяную ладошку, прислонила спиной к себе, когда комья земли стали стучать по деревянной крышке, не торопила, когда у холмика не оставалось уже больше никого, и только они вдвоем стояли и молча смотрели на черно-пеструю груду венков.

Ольга выдохнула, вдохнула и взглянула прямо в лицо старухе, щурившейся на яркий свет. Та медленно переводила с предмета на предмет дымчато-туманные, необычайно большие и выпуклые глаза.

– Ба! – громче позвала Зойка, и Ольга невольно дернула ее за руку. Не хватало еще, чтобы восставшая из мертвых старуха узнала родню и бросилась обниматься.

Но поздно: бабка медленно нащупала взглядом правнучку и сфокусировалась. Соседи ба по строю тоже уставились на Зойку.

– Привет, ба, – обмерла Зойка и слабо помахала ей рукой.

Старуха растянула губы и обнажила влажные беззубые дёсны. Зойка оторопело вытаращилась на жуткую улыбку, лицо ее исказила гримаса ужаса.

Старуха по-собачьи склонила голову на бок и внимательно рассматривала правнучку. Чем больше она вглядывалась, тем сильнее отражался в ее чертах Зойкин испуг. Уголки ее губ поползли вниз, морщины на лбу сложились домиком.

Другие люди с разных сторон тоже стали несмело звать по именам своих близких – все, кроме женщин с первого ряда с одинаковым выражением неприятного удивления на холеных лицах.

– Уважаемые родственники, – снова заговорил Антонов, возвысив голос. – Возможно, вы замечаете, что ваши близкие немного изменились. Это нормально. Нужно время, чтобы организм восстановился, а главное – восстановилась мозговая деятельность. Это непременно произойдет: их рефлексы в полном порядке. Многие сами держатся на ногах, хотя несколько дней назад передвигаться не могли, поэтому те, кто сейчас в колясках, скорее всего, тоже встанут.

Ольга внимательно оглядела людей в больничной застиранной одежде. Некоторые из стоявших уже опустились прямо на пол, другие топтались на месте, кто-то хватался руками за соседа. Одинаковые лысые головы, одинаковые неестественно большие, выпуклые, дымчатого цвета глаза, которыми пациенты, похоже, пользовались не очень уверенно.

В одном из сидящих Ольга узнала пастора. Он округлился, кожа уже не так обтягивала скулы, синюшный оттенок исчез.

– Это не Петя, – выдохнула сзади жена Сысоева и заплакала. – Посмотри, Саша, посмотри, он же не отзывается. И глядит не так.

– Мы понимаем, – вместо Саши тут же отозвался Антонов. – Вы думали, что потеряли близких, а теперь снова оказались в стрессовой ситуации. Любой на вашем месте испытывал бы подобное. Но уверяю вас: это именно он. Мы привели сюда только тех людей, личности которых нам удалось установить. Да, выглядят непривычно. Дайте им время, – чесал Антонов как по писаному.

– Мой муж болел! – воскликнула жена актера. – Я ухаживала за ним. В последние недели он… его смерть была… освобождением. Он болел, и я прожила с ним тридцать пять лет. И я знаю! Знаю, как он выглядел. В болезни и в здравии, – всхлипнула она. – Он ушел у меня на руках. После того как вы же, ваша больница отправила его домой… умирать. Это не его глаза! Пусть он меня не помнит, это бывает, в болезни бывает всякое. Но глаза! Они… другие!

– Но вы же не будете отрицать, – не сдавался Антонов, – что, кроме глаз, все остальное – это он. Ваш муж. Его лицо, его руки. Подойдите поближе, – сделал он приглашающий жест, – посмотрите внимательно. Нельзя же отказываться от близкого человека только на том, простите, основании, что после всех испытаний у него слегка изменился цвет глаз.

Повисла долгая пауза. Люди в зале молчали, вглядываясь в родственников. Странные существа на сцене тоже притихли, словно осознавая важность момента.

Внезапно женщина в скромном коричневом пальто, сидевшая в том же ряду правее Ольги, встала, сделала шаг, другой, подошла поближе к пастору, протянула ему руку.

– Виктор? – обратилась она к нему. – Витенька?

Ольге опять почудилось в ней что-то знакомое, но уловить нужное воспоминание не удавалось.

Пастор уже куда быстрее, чем на кладбище, повернул голову в сторону женщины и посмотрел на нее снизу вверх. Затем сфокусировал туманный взгляд на ее лице – и вдруг тоже беззубо улыбнулся во весь рот, как ба. Поднял руку и цепко ухватил женщину за палец.

Она отшатнулась. Подросток, до сих пор сидевший в кресле рядом с ее местом, вскочил, но она справилась с собой и накрыла руку пастора свободной ладонью.

– Витенька, – промямлила она, – братик.

Подросток остановился у нее за спиной, скривил лицо, круто развернулся и бросил себя обратно в кресло, от чего покачнулся весь ряд, а Зойка испуганно схватилась за подлокотники. Губы мальчика шевелились, на скулах вздулись заметные желваки, брови сдвинулись.

Кто-то выше на рядах набрался смелости и тоже спустился, за ним – другой, третий. Они подходили к сцене, звали пациентов по именам, и мокрые беззубые улыбки вспыхивали то на одном лице, то на другом. Антонов глянул на часы.

– Уважаемые родственники, давайте заканчивать! Подходите к Анне Владимировне, – кивнул он на медсестру, расположившуюся за столом у бокового выхода. – Предъявите ей свидетельство о смерти, и она выдаст вам справку, с ней вас ждут в ЗАГСе. Давайте не будем задерживаться, времени уже много, мы и так потратили куда больше, чем планировали. И не забудьте вернуть казенную одежду. Анна Владимировна сделает пометку, позже привезете. – Он спустился и тоже прошел к столу.

Зойка вцепилась в Ольгино запястье сильной клешней.

– Я боюсь, – пискнула племянница ей прямо в ухо. – С ней что-то не так. С ними со всеми что-то не так. Посмотри, ты же видишь? Видишь?!

– Подожди-ка, – тихонько рыкнула Ольга и отцепила от себя ее крабью лапку.

Она встала и решительно шагнула на возвышение сцены, где только что стоял Антонов. Убедившись, что между ней и ближайшим пациентом остается не меньше пары метров, Ольга прочистила горло и громко сказала:

– Дамы и господа! Меня зовут Ольга Потапова, я главный редактор «Чудных вестей» и родственница одной из пациенток. – Ольга сделала неопределенный жест в сторону людей в пижамах. Лицо Антонова застыло. – В силу своей профессии я часто имею больший доступ к информации, чем читатели нашей газеты. О происходящем мне тоже кое-что известно. – Она развернулась к Антонову всем телом. – Прекрасно, что руководство больницы наконец-то попыталось сделать хоть что-то, потому что раньше, например, оно категорически отрицало существование оживших людей. Я говорю оживших… – Ольга чуть возвысила голос, чтобы завтерапией не пытался ее перебить. – …ведь врачи вашей больницы подтвердили их смерть!

Люди смотрели на нее растерянно, те, кто уже решился было подойти, остановились.

– Все мы… – Ольга почувствовала напряженное дыхание зала, и голос ее зазвучал выше. – …все мы получили соответствующие документы от ваших специалистов, официальные свидетельства о смерти. Кроме того, как здесь уже говорили, тела многих умерших были вскрыты и забальзамированы в соответствии со всеми нормами, найти которые несложно в открытых источниках. Не существует никакого «неполного», «небольшого», «незначительного» вскрытия – или к каким там ложным терминам вы предпочитаете обращаться?

– Это нелепо! – выкрикнул Антонов. – Вы же не медик, зачем вы вводите людей в заблуждение!

– В заблуждение? Неужели? Вот этого человека… – Ольга указала на пастора. – …скорая забрала с крыльца католической церкви. От него невыносимо разило формалином. Правда, тогда у него еще были волосы. Знаете, откуда мне это известно? – Врач развел руками. – Потому что скорую ему вызывала я. – Ольга обвела взглядом притихший зал. – Тело Петра Сысоева было подвергнуто медицинскому вскрытию, – тихо добавила Ольга, жалея, что приходится говорить это при вдове. – А смерть вот этой женщины… – Ольга кивнула на Зойкину бабку. – …констатировала бригада врачей. Медицинские неточности, господин Антонов? Ваши коллеги настолько некомпетентны, что из раза в раз не могут отличить мертвого человека от живого? – Ольга перевела дух и оглядела зал. – Вы пытаетесь отправить по домам людей, вернувшихся с того света. Вы… вы… Да вы понятия не имеете, что они из себя представляют! И как будут вести себя через час, завтра, через неделю. Это черт знает что такое! Вы подвергаете нас опасности, уже просто собрав здесь, в одном с ними помещении. Среди нас есть беременные женщины, пожилые, подростки, и не все еще оправились от горя. Никто не может обязать вас, – обратилась она к родственникам, – забрать домой этих людей. То, что вы делаете, незаконно. – Ольга помолчала, глядя на Антонова в упор. – И безжалостно ко всем нам!

По залу прокатился легкий вздох, похожий на вздох облегчения. Жена Сысоева тихо плакала, сестра пастора прикрыла глаза, и губы ее едва заметно шевелились, и даже брюнетка смотрела из-под вуали уже не так надменно. Кажется, Ольге удалось защитить людей от опасной манипуляции, затеянной больницей.

– Уважаемые родственники, – поторопился перехватить инициативу завтерапией, видимо почувствовав, что проигрывает. – Я врач, и я ответственно заявляю, что эти люди совершенно безопасны…

– И-и-и-и-и! – раздался тонкий резкий звук, и все завертели головами. – И-и-и-и! – присоединился к нему второй, окончательно заглушив голос Антонова.

Бабка сидела на полу и, подняв лицо вверх, высоко тянула на одной ноте:

– И-и-и-и-и!

Визжала и женщина по соседству с ней, другие тоже приподнимали головы, и все больше и больше тонких голосов вплеталось в пронзительный хор. Ольге мучительно захотелось зажать уши. Некоторые люди в зале так и сделали.

– Плачут! – перекричал визг Антонов. – Они так плачут!

Ольга сошла с возвышения, вернулась к своему месту, но садиться не стала. Почти все, кто был в зале, сгрудились неподалеку от сцены, не решаясь ни шагнуть вперед, ни отступить. Дамы на первом ряду встали и неловко переминались с ноги на ногу. Какая-то молодая парочка явно готовилась ретироваться. Их опередила брюнетка. Она вскочила, схватила с соседнего кресла лакированную сумочку и бросилась к выходу, прикрывая ладонями уши. За ней невозмутимо последовал охранник.

Антонов, Анна Владимировна и еще кто-то из персонала больницы обходили пациентов, то и дело наклонялись или приседали рядом. Заглядывали в глаза, поглаживали по спине или рукам, говорили что-то, и через некоторое время шум стал стихать.

– …пятнадцать лет! Готовила не так, белье складывала не так, детей воспитывала не так! – услышала Ольга позади себя тихий, раздраженный женский голос. – А ты! Хоть бы раз за меня вступился, хоть бы раз! А теперь я должна ее обратно брать?

– Но это же моя мать! – прошипел в ответ недовольный мужской. – Мне что, ее на улицу выгнать?!

– Куда хочешь! Я с ней больше ни дня вместе, ни дня, понятно тебе? Тем более с такой!

Сзади послышалась возня, и мужчина повысил голос:

– Света!

Ольга обернулась: Света решительно шла к выходу.

– Ну что вы как нелюди! – С верхних рядов протиснулся немолодой мужчина в расстегнутой потертой кожаной куртке. – Посмотрите на них, они же как дети. Что вы тут воду мутите! – бросил он Ольге, проходя мимо. – Журналюга! Не хотите – не берите. Я своего брата забираю. Умирал он, не умирал – сейчас-то живой. – Лицо мужчины раскраснелось, он взошел на сцену и склонился над самым крупным пациентом. – Пойдем, Мишаня. – Мужчина подхватил брата под руку с одной стороны и стал поднимать. Тот повернул голову и уставился на него огромными дымчатыми глазами. – Пойдем, мой хороший, домой. Досталось тебе, да? Сейчас приедем, накормим тебя, да? – бубнил мужчина, пока Мишаня вставал на ноги, опершись на брата рукой. – Молодец, мой хороший! Пойдем-пойдем. – Мужчина подтолкнул его к ступеням и крикнул: – Эй, кому тут документы? Одежду завтра вернем. Сейчас, Мишаня, я такси вызову.

Глядя на них, еще пара человек тоже подошла забрать своих.

– Я не могу, – шепнула Зойка Ольге. – Я не могу ее забрать, теть Оль!

Ольга обняла ее за плечи:

– Ты не обязана. Можешь уезжать. Я пока побуду, посмотрю, чем кончится. Вызывай такси и дуй домой.

– Нет. – Зойка схватила ее за руку. – Я с тобой. Вместе пойдем, ладно?

– Думаешь, они тебя подкараулят, что ли? – усмехнулась Ольга и нервно оглянулась на дверь в конце зала.

– Витенька, – услышала она и нашла взглядом женщину, склонившуюся над пастором. – Пойдем домой, Витя?

– Мам! – басом рявкнул подросток так громко, что родственники обернулись, а среди пижам кое-где снова раздалось пронзительное «И-и-и-и!». – Поди сюда, мам!

Женщина, не поднимая глаз, отошла от Витеньки к сыну.

– Мам, мы не будем его забирать, – стараясь шептать, басовито сообщил ей подросток. – Я против!

Она шикнула на него сквозь застывшую на лице улыбку и бросила быстрый недобрый взгляд в сторону, на людей. Потом взяла его за рукав худи и потянула в глубину зала. Ольга, делая вид, что всматривается в лица пациентов, прошла вдоль сцены, подбираясь поближе, чтобы расслышать их разговор.

– Посмотри, посмотри, – надоедливой мошкой зудела ей в ухо Зойка, семенящая следом. – Они же какие-то… беззащитные. Тебе не кажется, теть Оль? У них глаза детские, нет?

– Да помолчи ты, – одернула Ольга племяшку. Зойка замолкла на полуслове, и Ольга с тоской подумала, что обязательно пожалеет о своей несдержанности.

– …после всего, что было! И ты хочешь привести его домой? – где-то позади басил подросток.

– Прошу тебя, Тёма, потише, потише.

– Почему потише? Это ты хочешь привести домой монстра!

– Артемий, мы не будем это обсуждать! – повысила мать голос.

– А что будем? Ты решила забрать домой этого… этого урода…

– Тёма!

– …этого урода, а нас даже не спросила!

– Это его дом! – почти взвизгнула она. – А ты неблагодарная…

– Кто?!

– Мы должны забрать пастора домой, – после вздоха тихо и размеренно произнесла женщина.

– Он больше не пастор. Посмотри на него! Он же ходит под себя!

– Тем более. Мы не можем его бросить.

– Ты даже не знаешь, кого ты не можешь бросить! Может, он и не человек вовсе! Если вообще им был!

– Это наш долг… Долг! Он мой брат, Артемий, и мы его забираем.

– А я твой сын. Мы твои дети – ты не забыла?!

Ольга сделала несколько шагов и остановилась рядом с ними.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь. – Мать и сын замолчали и уставились на нее. – Поскольку я… поскольку так получилось, что я… э-э-э… встретила вашего родственника и вызвала скорую, я чувствую себя несколько в ответе за его судьбу. Простите, но, если в доме дети, разве безопасно вести к ним существо, которое даже врачи пока не знают, как называть?

Мальчик бросил на мать выразительный взгляд.

– Но доктор, – упрямо возразила женщина, – доктор сказал, что они безопасны.

– Он не безопасен! – почти крикнул подросток. – И тебе это известно!

– Доктор и сам этого не знает, – мягко сказала Ольга. – У доктора нет никаких сведений, только недельные наблюдения, может чуть дольше. Когда я его нашла, он был… другим. Не таким, как сейчас. И, скорее всего, дальше тоже будет меняться.