Читать книгу: «Дом соли и печали», страница 2

3

– Что за женщина! – ворчала Ханна, расстегивая крошечные пуговки на моей спине. Затем она помогла мне снять платье и, фыркнув, смахнула с лица кудри цвета соли с перцем. – Этот день должен быть полностью посвящен Эулалии, а она использует его как повод сообщить такую неожиданную новость. Ни стыда ни совести!

Камилла улеглась на мою кровать рядом с Лигейей, смяв расшитое покрывало.

– Терпеть ее не могу!

Изменив тон и изображая тоненький голосок Мореллы, сестра продолжала:

– «И как бог света Вайпани, создавший солнце, мой сын будет сиять, как лучик солнечного света, как само солнышко, мой сыночек!»

Уткнувшись лицом в подушку, Камилла рассмеялась.

– Пожалуй, ей следовало выбрать другое время, – согласилась Розалия, прислонившись к изголовью кровати и теребя хвостик длинной рыжей косы. Тройняшки, одинаковые во всем, отличались от остальных сестер медным оттенком волос, и я им немного завидовала. Эулалия была самой светлой из нас – почти блондинкой, а я самой темной. Мои волосы напоминали по цвету черный песок – характерную особенность побережья Соленых островов.

– Угу, – согласилась я, снимая с бедер подвязки.

Я правда была рада за папу, но эту новость все же стоило озвучить в другой день. Стягивая унылые темные чулки, я подумала о приданом Мореллы. Интересно, что же там было? Может, папа решил подарить ей белые шелковые чулочки, ленты и кружева в надежде, что новая жена положит конец всем несчастьям? Я надела черный муслиновый пеньюар и постаралась отогнать от себя мысли об атласных исподницах и разноцветных платьях.

– А что будет с нами, если она родит сына? – спросила Ленор, сидевшая на подоконнике. – Он станет наследником?

Камилла выпрямилась и села. Ее лицо слегка припухло от слез, но взгляд янтарных глаз выражал гнев и раздражение.

– Я унаследую все. А затем Аннали, когда проклятье заберет меня.

– Никого оно не заберет, – буркнула я. – Ерунда.

– Мадам Морелла так не считает, – заметила Ханна и, встав на цыпочки, повесила мое платье в гардероб среди таких же унылых темных нарядов.

– Что не считает? Что мы прокляты? – переспросила Розалия.

– Что вы будете первыми в порядке наследования. Я слышала, как она обсуждала с вашей тетушкой Лизбетой, что носит под сердцем нового герцога.

Камилла закатила глаза:

– Может быть, у них так принято на большой земле. А здесь у нас другие правила. Хотела бы я видеть ее лицо, когда папа объяснит ей, что к чему.

Устроившись в кресле, я накинула на плечи легкий плед. Я так и не смогла отогреться после прогулки под дождем, а от известия Мореллы холод сковал и мое сердце.

– То есть твой муж может стать двенадцатым герцогом Соленых островов? – спросила Лигейя и нервно смяла подушку.

– Если я захочу, – ответила Камилла. – Либо я сама стану герцогиней по праву крови, а он будет герцогом-консортом⁷. Разве Берта не объяснила тебе это все сто лет назад?

Лигейя пожала плечами:

– Думаешь, я помню все, что говорят гувернантки? Они такие зануды! К тому же я восьмая по порядку. Сомневаюсь, что я хоть что-либо унаследую.

Как шестая дочь в семье я ее прекрасно понимала. Когда-то и я была в самой середине, а теперь оказалась второй в порядке наследования. В ночь, когда погибла Эулалия, я никак не могла уснуть из-за мыслей о свалившейся на меня ответственности. Герб Фавмантов – серебряный осьминог, держащий в распростертых щупальцах трезубец, скипетр и перо, – украшал каждую комнату в Хаймуре. Тот, что висел напротив моей кровати, теперь смотрел на меня с особенной важностью. А вдруг что-то случится с Камиллой и я стану главной наследницей? Пожалуй, стоило уделять больше времени урокам истории и меньше – фортепиано.

Меня научила играть Камилла. Мы были погодками – самыми близкими по возрасту сестрами, не считая тройняшек. Я родилась всего через десять месяцев после нее, и мы росли вместе как лучшие подружки. Чем бы она ни занималась, я всегда с радостью повторяла за ней. Когда Камилле исполнилось шесть, мама начала давать ей уроки на старом пианино в ее покоях. Сестра оказалась способной и показывала мне все, чему научилась. Мама объяснила нам, как играть ее любимые мелодии в четыре руки, и вскоре сочла, что мы готовы пересесть за большой рояль в Синей гостиной.

В доме всегда звучала музыка и смех моих сестер, танцевавших под наш аккомпанемент. Мы с Камиллой провели много прекрасных дней, сидя плечом к плечу за роялем и перебирая костяные клавиши. Даже сейчас я предпочла бы сыграть с ней дуэтом, хотя могла исполнить прекрасное соло: без Камиллы любое произведение звучало бы вполовину слабее.

– Мисс Аннали!

Отвлекшись от размышлений, я подняла глаза и обнаружила, что Ханна смотрит на меня с поднятыми бровями.

– Она не говорила, какой срок?

– Морелла? Она думает, три месяца или чуть больше.

– Больше? – хмыкнула Камилла. – Они женаты всего четыре.

Ленор спрыгнула с подоконника и подсела ко мне в кресло.

– За что ты ее так невзлюбила, Камилла? Я рада, что она здесь. Грации счастливы, что у них снова есть мама.

– Она не их мама. И не наша. Она даже в подметки маме не годится.

– Она старается быть хорошей, – возразила Ленор. – Она спрашивала, не хотим ли мы поучаствовать в подготовке бала. Мы совсем не выходим в свет во время траура, и это может стать отличной возможностью для дебюта!

– Вообще-то ты не можешь пойти на бал, – напомнила Камилла.

– Но ведь скоро наш шестнадцатый день рождения! – Розалия присела, обиженно надув губы. – Почему мы должны отказываться от веселья на целый год? Я устала от траура.

– А твои сестры наверняка устали на том свете, но как-то не жалуются! – раздраженно бросила Камилла, вскочив с кровати, и хлопнула дверью прежде, чем кто-либо успел ее остановить.

Розалия непонимающе моргнула:

– Что это на нее нашло?

Я закусила губу. Возможно, мне следовало пойти за сестрой, но я слишком устала, чтобы выяснять отношения.

– Она скучает по Эулалии.

– Мы все скучаем, – заметила Розалия.

Наши мысли снова вернулись к погибшей сестре, и в комнате повисло молчание. Ханна зажгла свечи и потушила газовые светильники. В углах комнаты заколыхались тени канделябров.

– Может быть, идея Мореллы не так уж плоха? Я имею в виду, провести бал? Шестнадцать лет бывает лишь однажды в жизни… Мы не виноваты в том, что кто-то все время умирает, – сказала Ленор, приютившись под моим покрывалом.

– Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть праздника. Просто подумай, что сейчас чувствует Камилла. Ни у кого из нас не было первого бала. У Элизабет и Эулалии в том числе.

– Тогда ты можешь дебютировать вместе с нами! – предложила Розалия. – Можно устроить грандиозный бал – показать всем, что никакого проклятия нет и у нас все хорошо.

– К тому же до нашего шестнадцатилетия еще три недели. Мы можем соблюдать траур до этого… и все, – сказала Лигейя.

– Я только не понимаю, зачем вы пытаетесь убедить в этом меня. Все равно решение будет за папой.

– Он не откажет, если Морелла попросит… – лукаво улыбнулась Розалия. – В постели.

Тройняшки дружно расхохотались. Неожиданно раздался стук в дверь, и мы стихли в полной уверенности, что папа сейчас отчитает нас за шум. Но это оказалась Верити. Она стояла посреди коридора в черной ночной рубашке на два размера больше, чем следовало бы. Волосы малышки были всклокочены, а на щеках блестели дорожки от слез.

– Верити!

Она молчала, но протянула руки, чтобы кто-нибудь обнял ее. Я поспешила приголубить ее: сестренка излучала особое детское тепло. Хотя Верити вспотела во сне, ее оголенные руки были покрыты мурашками, и она уткнулась мне в плечо, словно ища утешения.

– Что случилось, малыш? – спросила я, поглаживая сестру по спине.

Ее волосы, касавшиеся моей щеки, были мягкими, как перышки птенчика.

– Можно я сегодня останусь здесь? Эулалия меня обижает.

Тройняшки тревожно переглянулись.

– Конечно, можешь. Но ты ведь помнишь, о чем мы говорили перед похоронами? Эулалии здесь больше нет. Она в море вместе с мамой и Элизабет.

Верити кивнула:

– Но она все равно стягивает с меня одеяло.

Малышка обвила тонкими руками мою шею и прижалась ко мне крепко, словно морская звезда, выброшенная приливом на берег.

– Ленор, проведай, пожалуйста, Мерси и Онор, ладно?

Сестра поцеловала Верити в макушку и вышла из комнаты.

– Я почти уверена, что это они решили тебя подразнить. Это просто игра.

– Не очень-то веселая.

– Да уж, – согласилась я и уложила Верити в кровать. – Можешь остаться здесь сегодня. Здесь безопасно. Спи спокойно.

Верити еще немного похныкала, но потом устроилась поудобнее и прикрыла глаза.

– Пожалуй, мы тоже пойдем, – прошептала Розалия и встала с кровати. – Папа скоро зайдет нас проведать.

– Вас проводить обратно на второй этаж? – спросила Ханна, протянув Розалии и Лигейе по свече.

Розалия отрицательно помотала головой, но обняла горничную и взяла свечу, прежде чем выйти из комнаты.

– Подумай о том, что мы тут обсуждали, – сказала Лигейя и поцеловала меня в щеку. – Нам всем будет лучше, если мы завершим траур.

Она обняла Ханну на прощание и побежала по коридору. Тройняшки давно отказались от отдельных спален, заявив, что им спокойнее спится вместе. Внимание Ханны снова переключилось на меня.

– Может быть, ты тоже ляжешь спать, Аннали?

Я оглянулась на Верити, которая уютно устроилась на моих подушках.

– Пока нет. Слишком много мыслей, чтобы заснуть.

Ханна направилась к маленькому столику в другом конце комнаты, а я вернулась в кресло, задумчиво перебирая в руках покрывало. Вскоре она вернулась с двумя чашками коричного чая и присела рядом со мной. Ее действия невольно напомнили мне одну ночь шестилетней давности: когда хоронили маму.

Ханна была на том же самом месте, а я сидела рядом на полу, положив голову ей на колени, и она пыталась утешить как можно больше моих сестер одновременно. Камилла – рядом со мной с опухшими и покрасневшими глазами, Элизабет и Эулалия плакали и обнимали тройняшек, стоя на коленях возле нас. Ава и Октавия по обе стороны от Ханны держали на руках спящих Онор и Мерси. Только новорожденная Верити была не с нами, а с кормилицей.

Все боялись остаться одни в ту ночь.

– Какие славные похороны… – сказала Ханна, размешивая чай.

Я отвлеклась от воспоминаний.

– Столько молодых людей. Столько слез. Не сомневаюсь, Эулалия была бы довольна.

Я сделала небольшой глоток, неспешно насладилась вкусом специй и кивнула в знак согласия.

– Ты сегодня не очень-то разговорчива, – заметила Ханна, когда молчание слишком затянулось.

– Я просто думаю о том, каким странным был этот день. Вообще все как-то странно с тех пор, как они… ее нашли.

Я осеклась, словно смысл, стоящий за этими словами, был слишком тяжелым, чтобы облекать его в красивые фразы.

– Меня что-то смущает в ее смерти. А тебя?

Ханна внимательно посмотрела на меня:

– Когда умирают молодые, это всегда сложно принять. Особенно такие многообещающие и красивые девушки, как Эулалия.

– Нет, я немного о другом. Я могу понять, почему погибли остальные. Каждая смерть была по-своему ужасна и печальна, но вполне объяснима. А вот в случае Эулалии… Что она вообще там забыла? Одна в темноте?

– Мы обе знаем, что она вряд ли собиралась гулять там одна.

Я вспомнила заплаканные лица на похоронах.

– Но зачем ей было встречаться с кем-то именно там? Она никогда не гуляла по скалам даже при свете дня. Боялась высоты. Что-то здесь не так.

Ханна цокнула языком, отставила чашку и крепко обняла меня. Я ощутила легкий запах ее любимого мыла: молоко и мед. Ханна была слишком экономной, чтобы пользоваться духами или эфирными маслами, но ее простой и теплый аромат действовал на меня успокаивающе. Я с удовольствием вдыхала этот запах, положив ей голову на плечо.

Со временем оно стало мягким и податливым, а кожа на шее, выглядывавшей из-под воротника английской блузки, сморщилась и истончилась. Ханна появилась в Хаймуре с рождением Авы и с тех пор нянчила всех нас, залечивая содранные коленки и успокаивая раненые души. Ее сын Фишер был на три года старше меня и рос вместе с нами. Ханна затягивала на нас первые корсеты и делала прически, попутно утешая нас, когда непослушные локоны отказывались подчиняться. Она не упустила ни одного момента нашего детства и всегда была где-то рядом, чтобы обнять в трудную минуту или поцеловать перед сном.

– Ты стелила для нее постель той ночью? – спросила я, присев. Ханна, вероятно, одна из последних, кто видел Эулалию живой. – Тебя ничего не насторожило?

– Не припоминаю, – покачала головой няня. – Но я была с ней совсем недолго. У Мерси заболел живот, и она попросила мятного чая.

– А что… потом? Ты помогала с… ее телом, да?

– Конечно. Я позаботилась обо всех твоих сестрах. И о маме.

– Как она выглядела?

Ханна сглотнула и скрестила руки на груди.

– О таком лучше не говорить.

Я нахмурилась:

– Я знаю, она… наверное, это было совершенно ужасно, но ты, случайно, не заметила ничего странного? Может, чего-то не хватало?

Ханна скептически прищурилась:

– Она упала на скалы с высоты более сотни футов. Да, кое-чего «не хватало».

– Прости, – извинилась я, глубоко вздохнув.

Мне очень хотелось узнать, помогал ли кто-то еще подготовить тело Эулалии к возвращению в Соль, но Ханна явно не желала больше говорить на эту тему.

– Ты устала, милая, – сказала она. – Ложись спать, утро вечера мудренее.

Ханна поцеловала меня в макушку и ушла. Дверь тихонько захлопнулась. Убедившись, что Верити снова крепко заснула, я подошла к окну, не в силах унять необъяснимую тревогу. Из моей спальни открывался вид на сад, находившийся тремя этажами ниже с южной стороны дома. В центре лужайки располагался большой фонтан в виде мраморного парусника, окруженный декоративным зеленым лабиринтом.

Верити перевернулась и что-то пробормотала сквозь сон. Я почти задвинула тяжелые портьеры, но тут мое внимание привлек огонек, блеснувший в темноте. Дождь давно закончился, но тучи по-прежнему застилали небо, скрывая звезды. Это был фонарь. Огонек мелькал среди фигурно выстриженных кустов, напоминавших формой горбатого кита, а потом показался из-за ветвей, и я увидела два силуэта.

Первый человек, пониже ростом, нес фонарь, затем он сел на закругленный парапет фонтана и поставил светильник рядом. Пламя свечи осветило белую прядь папиных волос.

Что он делал в саду так поздно в день похорон Эулалии? Он отправил всех нас спать пораньше, сказав, что мы должны посвятить этот вечер священным молитвам, чтобы морской бог Понт позволил нашей сестре обрести вечный покой в соленых водах. Человек с фонарем откинул капюшон мантии, и я увидела светлые локоны. Морелла. Она указала на место рядом с собой, и папа присел. Через несколько мгновений его плечи содрогнулись. Он плакал.

Морелла прижалась к нему, обняв за спину и притянув поближе. Она провела рукой по папиной щеке, и я отвела взгляд. Мне не нужно было слышать их разговор, чтобы понять: слова Мореллы приносили отцу утешение, словно спасительный бальзам. Может, она и не знала наших островных обычаев, но в эту минуту мне почему-то стало радостно оттого, что она здесь, в Хаймуре. Никто не должен переживать такое страшное горе один.

Отвернувшись от окна, я улеглась в кровать и устроилась поудобнее рядом с Верити. Ее мерное дыхание убаюкивало, и я вскоре задремала.

4

Первым, что бросилось мне в глаза за завтраком, оказалось синее атласное платье Мореллы. Ее локти были обрамлены белой плиссированной органзой, а на шее поблескивала нитка жемчуга. В комнате с завешанными портретами и траурными венками жемчужины выглядели просто ослепительно, словно маленькие драгоценные птички.

Морелла подняла на меня взгляд, отвлекшись от стола, на котором стояли подносы с едой. В Хаймуре придерживались свободного утреннего расписания: каждый мог прийти, когда ему удобно, и позавтракать самостоятельно.

– Доброе утро, Аннали. – Морелла положила на тарелку имбирный скон⁸ и щедро смазала его маслом. – Как спалось?

На самом деле ужасно. Верити спала очень беспокойно и при каждом повороте лягалась, как мул. Я не могла перестать думать об Эулалии и ее ночной прогулке по утесу. Сумбурные мысли не давали мне крепко уснуть, и я забылась тревожным сном только после полуночи.

– Привет, любовь моя! – раздался папин голос.

Мы с Мореллой обернулись: каждая посчитала, что приветствие адресовано ей. Но отец прошел мимо меня и поцеловал супругу, пожелав ей доброго утра. На нем был темный сюртук, но не иссиня-черный, к которому я уже успела привыкнуть, а скорее угольно-серый.

– Ты прекрасно выглядишь! – сказал отец, покружив Мореллу и любуясь ее едва выступающим животом.

– Кажется, беременность мне к лицу.

Она излучала абсолютное счастье. Беременности мамы обычно были связаны с невыносимой тошнотой по утрам и постельным режимом задолго до родов. Когда я подросла, Ава и Октавия научили меня заботиться о маме и показали лучшие масла и примочки, облегчавшие боль при схватках.

– А ты как думаешь, Аннали? – поинтересовалась Морелла.

Я решила, что, включив меня в разговор, она попыталась проявить доброжелательность. Я внимательно рассмотрела ярко-синий атлас. Морелла выглядела чудесно, но такой наряд показался мне неуместным на следующий день после похорон падчерицы.

– А платья Эулалии уже стали тебе малы?

– М-м-м… О да, конечно. – Морелла воспользовалась возможностью и с довольным видом погладила свой живот.

– На самом деле, – вмешался папа, добавляя в свою тарелку несколько кусочков копченой рыбы, – нам всем нужно поговорить на эту тему. Аннали, ты не могла бы позвать сестер?

– Сейчас? – Я взглянула на вареные яйца, которые как раз собиралась съесть. Они быстро остынут.

– Пожалуйста.

Я демонстративно оставила посреди стола полупустую тарелку и нехотя поплелась вверх по лестнице. Я была ранней пташкой, но далеко не все сестры разделяли мои предпочтения. Мерси и Розалию, пожалуй, не смог бы разбудить даже пушечный выстрел.

Я решила начать с Камиллы. Она уже открыла шторы, и ее богато убранную спальню в сливовых тонах освещал слабый серый свет. К своему удивлению, я обнаружила сестру перед зеркалом: она закрепляла заколками локоны. Камилла пока еще не успела накрасить губы и подрумянить щеки, но на туалетном столике стояли баночки с краской и хрустальные флаконы духов. Черное креповое покрывало, такое же, как на моем зеркале, лежало у ее ног. Интересно, как давно она его сбросила.

– Уже позавтракала? – спросила сестра.

– Папа хочет, чтобы все спустились. У него для нас какие-то новости.

Камилла на мгновение замерла над шкатулкой с украшениями, а затем неохотно достала черную сережку.

– Он больше ничего не сказал?

Я присела на скамью рядом с Камиллой и поправила свою прическу. Я не видела своего отражения в зеркале почти неделю.

– Папа – нет, а вот синее платье Мореллы говорит о многом. Думаю, Эулалия была бы в ярости, если бы узнала о происходящем. Помнишь, после смерти Октавии Эулалия как-то раз захотела выйти на улицу и посмотреть, что за шум – бродячий цирк или что-нибудь другое, – и папа не выпустил нас из дома? Он сказал: «Никто не должен видеть нас, когда мы переживаем такое горе», – продолжила я, изображая папин низкий голос. – А к тому времени с похорон Октавии, между прочим, прошло уже несколько месяцев!

– Эулалия не могла прийти в себя несколько недель…

– А мы почтим ее память, соблюдая траур пять дней или сколько там? Папа, например, уже в сером. Я считаю, это неправильно.

Камилла открыла пузырек с помадой винного цвета и начала его внимательно рассматривать.

– Я согласна.

– Правда? – спросила я, бросив многозначительный взгляд на зеркало. Я забрала у нее из рук краску и случайно пролила немного на себя. Стекая по пальцам, она выглядела как кровь.

Камилла поправила выбившийся локон:

– Я никогда не умела укладывать волосы без зеркала.

– Я могла бы помочь. А что, если Эулалия…

Камилла закатила глаза:

– Да не застрянет ее душа в зеркале. Она и при жизни мечтала уйти из этого дома, с чего бы ей оставаться здесь после смерти?

Я отложила краску для губ и огляделась в поисках какой-нибудь салфетки.

– Ты не в настроении? – Камилла протянула мне носовой платок.

– Я сегодня плохо спала. Никак не могла выбросить из головы дурацкую фразу Лигейи.

Она выбрала другой цвет и придала губам ягодный оттенок.

– Я никогда не выйду замуж, если ничего не изменится, – произнесла она с виноватым видом.

– Неправда, – возразила я. – Любой мужчина был бы счастлив иметь такую супругу, как ты. Ты умна и не менее прекрасна, чем Эулалия.

Камилла усмехнулась:

– Никто не сравнится с Эулалией. Но если я буду всю жизнь прятаться в этом мрачном доме, закутавшись в креп и бумазею, я никогда никого не найду.

Я не хочу оскорбить память Эулалии или кого-либо из наших сестер, но, если мы будем соблюдать все этапы траура каждый раз, когда кто-то умирает, мы едва ли сами доживем до счастливых времен. Так что… я готова жить дальше. И твой осуждающий взгляд не изменит моего мнения.

Я взяла в руки темную ткань, закрывавшую зеркало, и задумчиво погладила ее. Камилла не расстроила меня. Она заслуживала счастья. Мы все заслуживали. Все мечтали о чем-то прекрасном. Конечно, мои сестры желали бы выходить в свет, бывать при дворе, на концертах и балах. Всем им хотелось бы быть невестами, женами, матерями. Я не могла их осуждать. И все же я крепко держала в руках траурное покрывало.

– Папа зовет нас вниз! – крикнула Розалия, прервав наш разговор.

Тройняшки столпились в дверях, с любопытством заглядывая в комнату. В странном утреннем свете они казались причудливым клубком с множеством рук, ног и косичек. На мгновение они показались мне одним целым, а не тремя отдельными девочками. Ленор вырвалась из клубка, и мое странное видение исчезло.

– Завяжи, пожалуйста, – протянула она мне черную ленту. – У Розалии получается слишком туго.

Ленор села перед Камиллой, убрав с длинной бледной шеи тяжелую косу. Тройняшки носили свои ленты как украшения – вокруг шеи. Когда мы были маленькими, Октавия обожала рассказывать нам страшные истории перед сном. Она выдумывала сказки про прекрасных дам, иссыхающих от тоски по своим возлюбленным, призраков и гоблинов, демонов и вестников – и дураков, заключавших сделки с теми и другими. А потом, когда мы тряслись от ужаса под одеялами, они с Эулалией пробирались в наши комнаты и срывали с нас покрывала.

Одна из любимых историй Октавии была про девочку, которая всегда носила зеленую ленточку вокруг шеи. Ее никогда не видели без этой ленты – ни в школе, ни в церкви, ни даже на свадьбе. Все гости говорили, что она прекрасная невеста, но недоумевали, почему она выбрала такое простое украшение. В честь медового месяца муж подарил девушке ожерелье из бриллиантов, ярко сияющее под звездным небом. Он хотел, чтобы в ту ночь его любимая легла в постель только в бриллиантах. Получив отказ, он расстроился и ушел. Вскоре он вернулся и увидел девушку спящей на их большой кровати. На ней были лишь ожерелье и зеленая лента. Устроившись рядом, молодой муж тайком развязал ленточку, и ее отрубленная голова отделилась от тела.

Тройняшки обожали эту страшилку и просили рассказывать ее снова и снова. Когда Октавия умерла, они с каким-то болезненным энтузиазмом повязали черные креповые ленты вокруг шеи. Камилла встала со скамьи. Когда я протянула ей покрывало, она бросила его в сторону, оставив открытым сияющее зеркало.

* * *

Мерси, Онор и Верити сидели за дальним концом обеденного стола. Старшие девочки набирали в тарелки вареные яйца и рыбу. Перед Верити стояла тарелочка клубники со сливками, но она лишь перебирала ягодки и ничего не ела. Верити сидела на своем обычном месте, но, как мне показалось, постаралась как можно дальше отстраниться от Онор и Мерси. Очевидно, она еще не простила им вчерашнюю злую шутку.

Мы решили обойтись без завтрака. Папа сидел во главе стола и явно хотел скорее сообщить нам новости.

– После завтрака в Золотой гостиной вас ждет приятный сюрприз, – начал он без лишних слов.

Золотая гостиная была маленькой и скорее походила на кабинет. Здесь обычно принимали важных гостей – придворных или Верховного Морехода. Однажды много лет назад во время летнего путешествия по стране у нас остановилась королевская семья, и королева Аделаида использовала Золотую гостиную как салон. Ей понравились блестящие дамастовые⁹ портьеры, и мама пообещала никогда их не менять.

– Что случилось, папа? – спросила Камилла.

– После долгих раздумий я решил, что время скорби в нашей семье прошло. Хаймур многие годы находился во тьме. Я хочу положить конец трауру.

– Мы похоронили Эулалию вчера, – напомнила я, скрестив руки на груди. – Вчера!

Кто-то пнул меня ногой под столом, и я ответила тем же. Я не могла точно сказать, кто это, но подозревала Розалию.

Папа вскинул брови:

– Я знаю, это может показаться преждевременным, но…

– Очень преждевременным, – перебила я и получила еще один пинок. На этот раз я не сомневалась в том, что это Лигейя.

Папа сжал переносицу, словно пытаясь предотвратить мигрень:

– Мне кажется или ты хочешь что-то сказать, Аннали?

– Как тебе вообще могло прийти такое в голову? Это неправильно.

– Мы и так уже пережили слишком много горя. Пора начать с чистого листа, и я не хочу, чтобы наша новая жизнь была омрачена печалью.

– Твоя новая жизнь. Ваша с Мореллой. У тебя не возникло бы таких мыслей, не будь она беременна.

Тройняшки испуганно ахнули, в глазах Мореллы вспыхнула обида, но я уже не могла остановиться. К черту чувства: это слишком важный вопрос.

– Она сказала, что ждет мальчика, и ты уже готов свернуть горы, чтобы сделать ей приятно. Ты готов напрочь забыть о своей первой семье. Проклятой семье.

Темные, страшные слова сорвались с моих губ. Верити сдавленно вскрикнула.

– Нет никакого проклятия, – буркнула Ленор и поспешила утешить младшую сестру. – Скажите ей, что это неправда.

– Я не хочу умирать! – всхлипнула Верити, перевернув тарелку со сливками.

– Ты не умрешь, – сказал папа. Его пальцы так крепко сжали деревянные подлокотники стула, что те едва не треснули. – Аннали, ты переходишь все границы. Извинись немедленно.

Я встала со своего места и присела перед Верити, обняв ее и погладив мягкие детские волосы.

– Прости. Я не хотела тебя расстроить. Нет никакого проклятия, правда.

– Я имел в виду не Верити, – холодно отчеканил папа.

Я упрямо сжала губы. Хотя мои колени слегка подрагивали, я заставила себя не отводить взгляд.

– Аннали, – предостерегающе произнес он.

Я начала считать секунды, прислушиваясь к тиканью стрелки маленьких серебряных часов на каминной полке. Когда прошло полминуты, Камилла кашлянула, чтобы привлечь внимание отца.

– Ты, кажется, говорил о каком-то сюрпризе в гостиной?

Папа потер бороду. Неожиданно он показался мне очень постаревшим.

– Да. На самом деле это идея Мореллы. Небольшой подарок для всех вас.

Тяжело вздохнув, отец продолжал:

– Чтобы отметить окончание траура, мы пригласили портных, чтобы они сшили для вас новые платья. Шляпник и сапожник тоже тут.

Мои сестры дружно завизжали от счастья, а Розалия бросилась к папе и Морелле, крепко обняв обоих.

– Спасибо, спасибо, спасибо!

Я поцеловала Верити в макушку и встала, намереваясь уйти в свою комнату. Я не хотела новых платьев. Я не собиралась забывать старые обычаи, соблазнившись яркими безделушками и шелками.

– Аннали, – позвал папа.

Я остановилась.

– Куда ты собралась?

– Поскольку мне не нужны новые вещи, можете забрать мою часть себе.

Отец покачал головой:

– Мы все завершаем траур, ты в том числе. Я не позволю, чтобы ты ходила в мрачных тусклых нарядах, в то время как все остальные продолжают жить дальше.

Я сделала глубокий вдох, но не смогла сдержать гневную ремарку:

– Думаю, Эулалия тоже хотела бы жить дальше.

Отец пересек комнату тремя быстрыми шагами. Он не был жестоким человеком, но в это мгновение я не на шутку перепугалась, что он может меня ударить. Взяв под локоть, папа вывел меня в коридор:

– Ты перестанешь упрямиться прямо сейчас.

Я даже не подозревала, что во мне есть столько мужества, но отрицательно замотала головой, показывая открытое неповиновение.

– Давай живи дальше, ты ведь начал с чистого листа. Оставь меня в покое и позволь почтить память моих сестер, как я считаю нужным.

– Никто не сможет жить дальше, если ты будешь ходить по дому в черном траурном облачении как немой укор всем нам!

Отец отвернулся к окну и досадливо выругался. Когда он снова посмотрел на меня, его лоб пересекали глубокие морщины.

– Я не хочу ссориться, Аннали. Я скучаю по Эулалии так же, как и ты. И по Элизабет, и Октавии, и Аве. И больше всего – по твоей маме. Думаешь, я чувствую себя очень счастливым, вернув полсемьи обратно в Соль?

Папа устало опустился на небольшую скамейку. Она была слишком низкой для него, поэтому колени оказались на уровне груди. Через несколько мгновений папа жестом предложил мне сесть рядом.

– Я знаю, многие мужчины мечтают о трудолюбивых сыновьях, которые продолжат их дело, унаследуют имущество, передадут детям фамилию. Но я всегда гордился тем, что у меня так много девочек. Многие прекрасные моменты моей жизни связаны с тем периодом, когда вас еще было одиннадцать – как мы с вами и вашей мамой играли в карнавал, выбирали кукол… Когда Сесилия забеременела Верити… это стало таким прекрасным сюрпризом. После смерти мамы я думал, что больше никогда не смогу испытать такого счастья.

Слеза скатилась по щеке и упала с кончика папиного носа. Он смахнул ее, отстраненно рассматривая рисунок под нашими ногами. Пол в коридоре был выложен мозаикой из маленьких кусочков морского стекла, изображавшей морские волны.

– После стольких лет печали и трагедий я снова получил шанс обрести счастье. Оно уже никогда не будет абсолютным – разве это возможно, когда я потерял столько любимых людей? – но я не могу упустить эту возможность.

Ленточка на моем запястье уже растрепалась, и я задумчиво теребила ее пальцами, охваченная чувством дежавю. Кажется, мы с Камиллой говорили о том же самом всего несколько минут назад.

– Думаю, у портных найдется светло-серый шелк? – наконец сдалась я.

– Сесилия всегда считала, что тебе к лицу зеленый, – заметил отец, легонечко ткнув меня локтем. – Именно поэтому она поручила сделать твою комнату в изумрудных тонах. Твои глаза напоминали ей море перед большой бурей.

– Хорошо, я посмотрю, что у них есть, – ответила я, взяв руку отца, и он помог мне встать, – но даже не надейся увидеть меня в розовом.

* * *

– Ты только посмотри на этот атлас! Это самый приятный оттенок розового, который я когда‑либо видела! – пропищала Розалия, примеряя нежно-розовый материал.

По всей Золотой гостиной были разложены ткани и лоскуты. Ящики с лентами и кружевами выглядели словно переполненные сундуки с сокровищами. В комнате, кажется, не осталось ни одной свободной поверхности. Я уже успела споткнуться о три коробки пуговиц.