Читать книгу: «Сквозь времена. Том 1», страница 4

Глава 9. Свадьба Глафиры

Утро выдалось тяжёлым. Серафим проснулся с головной болью – вчерашнее застолье с Фролом давало о себе знать. Он пошатывался, идя по избе, хватаясь за стены.

У двери стояла деревянная бочка с водой – оттуда он жадно напился, глотая холодную воду большими глотками. Потом направился к буфету, где, как он знал, хранился самогон.

– Дарья! – заорал он. – Где самогон?!

Дарья, не говоря ни слова, схватила Аньку за руку и выбежала из дома.

Анька, сонно потягиваясь, выскочила вслед за матерью. Свежий утренний воздух ударил в лицо, прогоняя остатки сна.

– Ты в контору, я на ферму, – распорядилась Дарья, повязывая платок. – Только смотри, быстро возвращайся! Надо будет помочь по хозяйству да молока у Марфы попроси.

– Хорошо, мам, – кивнула Анька, поправляя передник.

Дарья строго посмотрела на дочь:

– И смотри мне, не задерживайся! После обеда Глашке надо будет помочь.

Анька молча кивнула, чувствуя, как в груди снова поднимается тревога за сестру.

Женщины разошлись в разные стороны: Дарья направилась к бугру, где находился Сельсовет, а Анька – к ферме. Утренняя роса блестела на траве, птицы начинали свою перекличку, и в этом спокойном утре было что-то успокаивающее после бурного вечера сватовства.

Глашка, услышав крики отца, забилась в угол, накрывшись с головой одеялом. В честь предстоящей свадьбы ей дали выходной, но сейчас она жалела об этом. Лучше бы работала – там, по крайней мере, можно спрятаться от отцовского гнева.

В избе становилось всё громче. Серафим, не найдя самогона, начал крушить всё вокруг. Посуда летела на пол, лавки переворачивались. Глашка сжалась в комок, молясь, чтобы это поскорее закончилось.

Свадебное платье, приготовленное матерью, лежало на сундуке, укрытое чистой скатертью. Глаша, затаив дыхание, достала его и развернула. Платье было сшито из тонкого белого ситца, лиф украшали скромные кружева, собранные в маленькие сборки. Юбка ниспадала мягкими складками, чуть прикрывая колени. Под платьем виднелась нижняя сорочка из батиста – её мать берегла для особого случая. На плечах платье держалось на тонких бретелях, а талию перехватывал поясок, расшитый мелкими бусинками. Несмотря на простоту, наряд выглядел торжественно. Глаша провела рукой по ткани – ни одной дырочки, ни единого пятнышка. Мать берегла его как зеницу ока.

Серафим наконец-то обнаружил заветную бутылку самогона, спрятанную за буфетом. Дрожащими руками налил в стакан, поднёс к носу, шумно выдохнул – будто хотел прочистить затхлый воздух в голове. Рядом с лавкой валялась одинокая луковица – всё, что осталось от вчерашнего пиршества.

– Пап, сегодня же моя свадьба. Нам в контору идти. Ты бы хоть привёл себя в порядок.Глаша, не выдержав, подошла к отцу:

– Молчи, зараза! Не указывай мне! – прорычал он, наливая себе ещё.Серафим, не поднимая глаз, схватил со стола ложку и с силой швырнул в сторону дочери. Ложка ударилась о стену.

Глаша отпрянула к стене. В животе урчало от голода, но просить еду было бесполезно – в доме давно уже нечего было есть. Она знала: сегодня её судьба решится окончательно, и отец, пьяный и озлобленный, станет её проводником в новую жизнь, от которой она не ждала ничего хорошего.

Слёзы навернулись на глаза, но она сморгнула их – нельзя показывать слабость. Нельзя дать отцу понять, как сильно она боится того, что ждёт впереди.

Серафим уставился в стакан мутным взглядом. Что-то странное промелькнуло в его глазах – то ли сожаление, то ли боль. Он сам не понял, что с ним случилось в этот момент. Резко отшвырнул стакан – самогон хлынул на лавку, растекаясь мутной лужей.

– Глаша… я тут воды принёс… Помойся, будь красивой…Пошатываясь, вышел во двор. Вернулся с вёдрами, начал таскать воду. Бочка постепенно наполнялась. Руки дрожали, но он упрямо продолжал работу. Когда последняя капля упала в бочку, он неловко подошёл к дочери:

Его голос прозвучал непривычно мягко, почти ласково. Девушка замерла, не веря своим ушам. Впервые за долгое время отец проявил заботу. Но что-то в его поведении настораживало – словно маска доброты была натянута поверх привычной злобы.

Не дожидаясь ответа, Серафим развернулся и вышел. Хлопнула дверь, и в избе снова повисла тяжёлая тишина. Глаша стояла, прижимая руки к груди, пытаясь осознать случившееся. Что это было? Прозрение? Или просто очередной пьяный бред?

В памяти всплыли все эти годы: побои, унижения, тяжёлая работа. А теперь вот – свадьба. Только радости не было. Платье казалось не символом счастья, а саваном.

Глаша приложила наряд к себе, посмотрела в треснувшее зеркало. Платье сидело хорошо, подчёркивая её тонкую талию. Но в глазах не было того блеска, который должен быть у невесты. Только тоска и безысходность. Она знала – это не начало новой жизни, а продолжение старой, полной боли и унижений.

Платье матери оказалось Глафире непомерно коротким – подол едва прикрывал колени. Дарья с вечера приготовила с буфета старую кружевную кайму.

– Вот, пришей эту тюль к платью, будет как раз до щиколоток, – сказала она, разглаживая полупрозрачную ткань.

Кусок каймы был немного пожелтевшим от времени, но сохранил свою прозрачность и изящество. Глафира бережно расправила ткань, приложила к подолу платья – получилось то, что нужно.

Весь день девушка просидела за шитьём. Тонкая работа требовала внимания: нужно было аккуратно приметать тюль так, чтобы он не морщил и не собирался складками. Кружевной узор придавал платью особую торжественность, словно превращал простое ситцевое платье в настоящее свадебное убранство.

К обеду работа была закончена. Платье теперь выглядело достойно – длинное, с изящным подолом, который колыхался при ходьбе. Но радости у Глаши это не прибавило. Она знала: красота наряда не сделает её счастливой в браке с нелюбимым человеком.

Анька прибежала на ферму, где её уже ждали неспокойные коровы, которым пора было давать корм и доить. Девушка ловко проскользнула между рядами стойл, приветливо здороваясь с животными.

– Анька, ты как раз вовремя! – встретила её Марфа. – Глазка сегодня особенно нетерпеливая, ждёт своей очереди.

Анька улыбнулась, надевая передник. Работа помогала отвлечься от тяжёлых мыслей о сестре. Пока руки делали привычное дело – чистили стойла, носили корм, доили коров – в голове немного прояснялось. Ведра наполнялись тёплым молоком, и с каждым движением доильного аппарата Анька чувствовала, как возвращается привычное ощущение спокойствия. Здесь, среди коров, она была нужна и важна, здесь её труд приносил реальную пользу. К полудню она уже успела переделать большую часть работы, но знала – впереди ещё много дел. А где-то там, в избе, готовилась к своей невесёлой свадьбе Глаша, и Анька молилась, чтобы судьба сестры сложилась не так печально, как казалось сейчас.

Серафим, пошатываясь, вошёл в контору. Дарья, заметив его нетвёрдую походку, схватила швабру:

– Ишь, уже набрался!

– Уйди, баба, не мешай! – прорычал он, пытаясь обойти её.

– Куда собрался, пьянь? – Дарья замахнулась шваброй. – Опять натворишь дел!

– Отстань! – Серафим оттолкнул её руку. – Мне на свинарник надо, там насос смотреть.

В этот момент из-за стола поднялся Демьян Петрович, главный механизатор совхоза:

– Серафим? Ты что ли? А я как раз за тобой посылать собирался! Там насос на свинарнике встал, без тебя никак!

Серафим, неожиданно для самого себя, выпрямился:

– Ну, раз надо – пошли смотреть.

Демьян Петрович аж подпрыгнул от радости. Не давая соседу передумать, он быстро собрал инструменты и повёл его к свинарнику.

– Только давай без выпивки, а? – на ходу бросил Демьян Петрович. – Дело серьёзное, без тебя никак не разберёмся.

Серафим молча кивнул. В его голове крутилась мысль о насосе, и странное чувство ответственности вдруг охватило его, то чувство – когда он нужен, когда от него зависит работа целого хозяйства.

На свиноферме их встретила целая толпа свинарок.

– О-о-о, никак сам Серафим пожаловал! – заголосили бабы, вытирая руки о передники.

– Здорово, бабоньки! – пробасил Серафим, стараясь не смотреть в их сторону.

– А мы уж думали, насос так и будет стоять! – засмеялась Марья. – Без тебя, милай, никак!

– Да ну вас, – буркнул Серафим, направляясь к агрегату.

– Эй, Серафим, а правда, что ты в молодости такой был – ух! – подмигнула ему молодка Настя.

Бабы загоготали, а Серафим только фыркнул:

– Да весь вышел. Давайте не мешайте, делом займёмся.

Пока он возился с насосом, бабы не умолкали:

– А помнишь, Серафим, как ты в прошлом годе…

– Тихо вы!

Серафим отошёл от насоса, вытирая грязные руки о передник.

– Ну что, бабоньки, включайте! – пробасил он, отходя в сторону.

Демьян Петрович щёлкнул рубильником. Насос натужно закашлял, заурчал, а потом вдруг ожил – и по трубам побежала жижа. Женщины ахнули от радости, когда в кормушки полился корм.

– Работает! Работает! – заголосили свинарки, хлопая в ладоши.

Демьян Петрович бросился к Серафиму, схватил его руку:

– Серафим, да ты просто волшебник! Век не забуду! Без тебя бы пропали!

Бабы окружили его, благодаря, но Серафим только отмахивался:

– Да чего там… Работа как работа.

Лицо его впервые за долгое время разгладилось, в глазах появилась какая-то новая, почти человеческая теплота. Но вдруг он помрачнел, огляделся по сторонам:

– Ты это… Демьян… У Глашки-то свадьба сегодня. Может, есть чего к столу? Сам знаешь – в доме шаром покати…

Демьян Петрович на секунду замер, потом хлопнул себя по лбу:

– Эх, Серафим! Как я мог забыть! Конечно, будет! Сейчас же распоряжусь, чтобы собрали! Для такой работы и для дочки твоей – не жалко!

Свинарки закивали, зашушукались – каждая хотела внести свою лепту в свадебный стол Глафиры. А Серафим, почувствовав себя не пьяницей и скандалистом, а человеком, нужным людям, тяжело вздохнул и побрёл к выходу.

Демьян Петрович сделал едва заметный знак Марье, и та, поняв без слов, быстро скользнула в подсобку, где хранились запасы кормов и мясо. Через минуту она вернулась, бережно неся что-то, завёрнутое в чистую мешковину.

– Вот, Серафим, прими от всего нашего коллектива, – пробасил Демьян, принимая из рук Марьи увесистый свёрток. – Свинина – дело серьёзное, к свадьбе самое то будет.

Серафим принял подарок тяжёлыми руками, даже не пытаясь скрыть удивление.

– Ну… спасибо, – выдавил он наконец. – Приму.

Марья, улыбаясь, добавила:

– Глафире поклон передай. Пусть живёт да поживает, счастья девичьего не теряет.

Серафим кивнул, прижимая свёрток к груди, и, не проронив больше ни слова, направился к выходу. За его спиной бабы перешёптывались, а Демьян Петрович, глядя вслед уходящему, удовлетворённо кивнул:

– Может, и человеком ещё станет…

А Марья, вздохнув, покачала головой:

– Дай-то бог, чтобы свадьба эта Глафире счастье принесла, а не горе…

Варвара Петровна стояла у окна конторы, наблюдая за происходящим во дворе. Её тонкие пальцы нервно перебирали бухгалтерские книги, а в душе нарастала тревога. Разговор у калитки с Клавдией, тихие слёзы Глафиры, грубые окрики Серафима – всё это складывалось в печальную картину будущей судьбы девушки.

«Как же так? – думала Варвара, прижимая руку к груди. – В наше время, когда страна восстанавливается, когда женщины получают права, когда образование доступно – и такая судьба для девушки. Выйти замуж за Фрола, который, говорят, не лучше её отца. Это же каторга, а не жизнь».

Она помнила, как сама когда-то приехала в эту деревню. Как старалась привить местным женщинам тягу к знаниям, как организовывала кружки, читала лекции. Но против традиций, против устоев, против бедности – бороться было сложно.

Решительно отложив бумаги, Варвара подошла к Дарье, которая усердно натирала пол до блеска.

– Дарья, – начала она мягко, – я хочу поговорить с тобой о Глафире.

Дарья подняла голову, и в её глазах вспыхнул недобрый огонёк.

– А что не так с Глафирой? – процедила она. – Её замуж выдают, как положено.

– Послушай, – Варвара понизила голос, – я знаю, что жизнь у вас тяжёлая, но этот брак… Может, стоит подумать о других вариантах?

Дарья выпрямилась, схватив швабру покрепче:

– Какие ещё варианты? В город ей идти? Так там работы нет. В учителя подаваться? Так кто её возьмёт без образования? А Фрол – мужик работящий, хозяйство крепкое. Что ещё надо?

Варвара вздохнула, понимая, что её слова здесь бессильны. Традиции, бедность, страх перед будущим – всё это сковывало судьбы деревенских девушек крепче любых цепей.

– Просто подумайте, – тихо сказала она, отходя от Дарьи. – Подумайте о будущем вашей дочери.

Но Дарья уже отвернулась, продолжая свою работу, словно разговор её не касался.

Анька закончила все дела на ферме раньше обычного. Она подошла к Марфе, которая доила последнюю корову:

– Марфа, у меня сегодня свадьба у сестры… Не могла бы ты дать кувшин молока? Дома совсем нечего на стол поставить.

Марфа, не отрываясь от работы, внимательно посмотрела на девушку:

– Ох, девка, не нравится мне эта свадьба… Глашка-то не рада, я ж вижу.

Она отставила подойник, пошла в молочную. Вскоре вернулась с полным кувшином, завернутым в чистую тряпицу:

– На, только под кофту спрячь. Не свети особо в деревне. И слушай меня, девка…

Марфа наклонилась к Аньке, понизив голос:

– Себя береги от воли матери. Гляди в оба, может, твоё счастье где-то рядом ходит. Не торопись замуж, пока сама не захочешь.

Анька благодарно кивнула, прижимая кувшин к груди:

– Спасибо вам, Марфа. Век не забуду.

– То-то же, – улыбнулась женщина. – И помни мои слова. В жизни всегда есть выбор, девка. Главное – не упустить его.

Анька, пряча кувшин под передником, тихо вышла со двора фермы, обдумывая слова Марфы. В её душе впервые за долгое время затеплилась надежда на что-то хорошее.

Анька вбежала в избу, тяжело дыша после быстрой ходьбы. Глафира сидела у окна, нервно сжимая край подола своего свадебного платья.

– Глаша, я молока принесла, – тихо сказала Анька, пряча кувшин за спину. – Марфа дала.

Началась суета подготовки. Анька помогла сестре облачиться в свадебное платье, аккуратно расправляя складки тюля. Платье сидело идеально, но лицо невесты оставалось бледным и безжизненным.

– Давай, сестрица, причешу тебя, – Анька достала гребень. – Коса-то у тебя всегда была завидная, жаль, что расплетать придётся.

Глафира молча кивнула. Анька принялась заплетать косу особым образом – не как у девки, а как у замужней женщины. В послевоенные годы многие старинные обряды уже не соблюдались, но некоторые традиции всё же сохранялись.

Дарья тем временем достала из сундука фату – тонкую, почти прозрачную ткань, бережно хранившуюся все эти годы.

– На, примерь, – буркнула она, протягивая дочери. – Хоть в чём-то краше будешь.

Анька помогла закрепить фату. В треснувшем зеркале отразилась девушка в белом платье, с грустью в глазах.

– Может, сбежим? – шёпотом предложила Анька, наклонившись к уху сестры.

Глафира только покачала головой:

– Куда бежать? Нас всё равно найдут. Да и некуда…

Анька обняла сестру:

– Ну что ж, Глаша… Будь сильной. Может, не так всё плохо обернётся.

Глафира лишь горько улыбнулась в ответ, продолжая смотреть в зеркало невидящим взглядом.

Серафим вошёл в избу, держа в руках увесистую свиную голову. Его лицо, несмотря на похмелье, выражало некое подобие торжества.

– Бабоньки, пока суть да дело, может, успеете приготовить? Стол накроем, как положено, – пробасил он, ставя голову на стол.

Глафиру тут же усадили на почётное место у окна, подальше от готовки, чтобы не испачкала свадебное платье. Анька с матерью засуетились вокруг стола.

Дарья, как опытная хозяйка, сразу взялась за дело:

– Анька, бери уши, отцу отдай – пусть опаливает на костре. А щёки завернём в лопухи, тоже в угли их.

Дарья сноровисто принялась за работу. Анька, выйдя во двор, передала уши отцу:

– Батя, вот, мама сказала ты знаешь, что делать.

Серафим, к удивлению всех, аккуратно уложил уши в угли, приговаривая:

– Знать, будет вкусно.

Дарья тем временем срезала мясо с головы, часть откладывая в сторону:

– Это в крапиву суну, запас будет. Засолим, зима придёт – пригодится.

Оставшиеся кости порубили на куски и поставили тушить в чугунок. По избе разнёсся аппетитный запах готовящегося мяса.

Анька, украдкой поглядывая на сестру, понимала – никакая еда не сможет заглушить ту тоску, что поселилась в сердце невесты.

Дарья, закончив с разделкой, оглядела результаты:

– Ну вот, дело пошло. Теперь и свадьбу можно справлять.

Но даже в её голосе не было той гордости, какая должна быть в день свадьбы дочери.

Солнце клонилось к закату, когда Глафира в своём свадебном платье вышла из дома. Её лицо было бледным, но фата, ниспадающая на плечи, придавала ей некое подобие торжественности.

Флор, уже поджидавший у ворот, выглядел непривычно прибранным – чистая рубаха, выглаженные брюки, в руках – скромный букет полевых цветов.

Серафим, неожиданно для всех трезвый, вывел дочь к жениху. Традиционно подвёл её к будущему зятю, держа за руку.

– Берите, – буркнул он, словно передавая какой-то скарб.

Флор осторожно взял руку невесты, стараясь не смотреть ей в глаза.

Началось традиционное шествие к сельсовету. Впереди шли музыканты – гармонист и балалаечник, за ними – жених с невестой, держащиеся на почтительном расстоянии друг от друга. За ними – сваты и близкие родственники.

У сельсовета уже собралась почти вся деревня. Женщины вытирали глаза кончиками платков, мужчины перешёптывались, обсуждая щедрость подарка от свинарника.

В небольшой комнате сельсовета, служившей и клубом, и ЗАГСом, их встретил Председатель. Церемония была краткой – послевоенное время не оставляло места для долгих речей.

– Согласны ли вы, Флор, взять в жёны Глафиру? – спросил секретарь.

– Согласен, – глухо ответил Флор.

– Согласны ли вы, Глафира, взять в мужья Флора?

Глафира едва слышно произнесла:

– Да…

После короткой росписи новобрачным вручили свидетельство.

Когда молодожёны вышли из сельсовета, их встретила шумная толпа односельчан. У ворот собралась околица – традиционное деревенское гуляние в день свадеб.

Музыканты уже заняли своё место под раскидистым клёном. Гармонист раздул меха, балалаечник настроил инструмент. Женщины выставили на лавки угощения: пироги, солёные огурцы, квашеную капусту.

Дарья, заранее подготовившаяся к этому моменту, достала из-за пазухи завёрнутую в тряпицу бутыль самогона. Она важно подошла к околице:

– Народ честной, принимайте гостинцы! За здоровье молодых!

Бутыль пошла по рукам. Музыканты заиграли весёлую мелодию, и околица ожила.

Глафира стояла бледная, держась за руку Флора. Тот, уже захмелев от предвкушения, пытался выглядеть важным.

– Ну что, дорогие мои, – начала Дарья, поднимая чарку, – давайте выпьем за счастье молодых! Пусть живёт да поживает, деток наживёт!

Стаканы наполнились, околица загудела. Женщины запели традиционные свадебные песни, мужчины затянули частушки.

– А теперь, – объявила Дарья, – первый танец молодых!

Флор неловко притянул к себе Глафиру. Она едва заметно поморщилась, но послушно пошла в такт музыке. Их танец больше походил на неловкое перемещение по кругу, чем на свадебное веселье.

Тем временем околица набирала обороты. Женщины подкладывали угощения, мужики разливали самогон. Кто-то уже пустился в пляс, другие затеяли игру в горелки.

Дарья, довольная своей ролью, важно ходила между гостями, следила, чтобы никто не остался без чарки. В её глазах читалась гордость – она устроила всё как положено, по-деревенски, с размахом.

Молодых осыпали хмелем и зерном, желали счастья и достатка. Но в глазах Глафиры не было радости – только тоска и предчувствие тяжёлой жизни.

Анька стояла в стороне от шумной околицы, наблюдая за сестрой. Впервые за долгие годы она по-настоящему осознала, как мало они были близки с Глафирой. Всю жизнь соперничали, обижались друг на друга. А теперь сестра уходит в чужую семью, навсегда.

Начался путь к дому жениха. Глафира ехала, опустив голову, Анька, сидевшая рядом, украдкой вытирала слёзы.

Телега медленно остановилась у ворот дома Флора. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая всё вокруг в тёплые золотистые тона.

У ворот стояла мать жениха – высокая, статная женщина в чистом переднике и новом платке. В руках она держала каравай, украшенный веточками калины и солью в глиняной солонке.

– С приездом, с приездом, – негромко проговорила она, когда молодые вышли из телеги. – Входите в новый дом, в новую жизнь.

Глафира, бледная и испуганная, остановилась у порога. Флор, чувствуя себя неловко, потянул её за собой.

– Переступите порог с караваем, – скомандовала свекровь, протягивая хлеб. – Чтобы жизнь была сытой да богатой.

Молодые, как учили, отломили по куску каравая. Свекровь внимательно следила, кто сколько отломит – по примете, кто больший кусок возьмёт, тот и в доме хозяином будет.

– Пусть живёт да поживает, – произнесла она традиционные слова. – Детей наживёт, дом сбережёт.

Затем, не улыбаясь, добавила:

– Теперь ты в моём доме хозяйка. Смотри, чтобы всё было чисто да опрятно. Чтобы муж был сыт, дом – в порядке, а хозяйство – в прибытке.

Глафира молча кивнула, чувствуя, как дрожат колени. Флор, не глядя на жену, прошёл в дом, показывая, что пора входить.

В избе уже накрыли стол. Расстелили чистую белую скатерть, которую достали специально для такого случая. Дарья с матерью Флора стали хлопотать вокруг стола, расставляя нехитрое, но сытное угощение. Мать Флора тоже постаралась, напекла пироги и натушила капусту.

В центре стола поставили большой чугун с наваристой похлёбкой, от которой поднимался ароматный пар. Рядом водрузили миску с тушёной капустой, щедро сдобренной свиным салом. К ней положили румяные ломти свиных щёк, которые успели запечь в лопухах. Уши, опалённые на костре, порезали тонкими полосками и выложили на отдельное блюдо. По краям стола расставили деревянные тарелки с домашними соленьями: хрустящие огурчики, да квашеная капуста с клюквой, не забыли маринованные грибы и мочёные яблочки! На отдельном блюде горкой лежали пироги: с картошкой и луком, с капустой, с ягодами. Рядом поставили миски с вареной картошкой и разместили каравай, украшенный веточками калины.

Хлеб нарезали толстыми ломтями и разложили по краям стола. В глиняные кувшины налили молоко и квас. Для особо почётных гостей Дарья достала из погреба банку малинового варенья.

Несмотря на послевоенную бедность, стол выглядел празднично.

Всё было просто, но от чистого сердца – как умели, так и встречали молодых в этот нелёгкий день.

Свекровь, не теряя времени, начала показывать невестке, где что лежит, что и как нужно делать. Глафира, опустив глаза, старалась запомнить каждое слово, понимая, что теперь её жизнь будет подчинена этим правилам.

Сердце Аньки сжалось от тоски. Она пробралась сквозь толпу, подошла к бледной, словно свеча, Глафире:

– Сестра, поешь хоть немного, – тихо проговорила она, протягивая кусок пирога. – Нельзя на голодный желудок.

Глафира машинально взяла угощение, но есть не стала. Анька, не говоря ни слова, села рядом, обняла сестру за плечи.

– Я… я всегда думала, что ты мне не родная, – неожиданно для себя призналась Анька. – Злилась, что мать тебя больше любит.

Глафира повернула голову, впервые за день посмотрев сестре в глаза:

– А я завидовала тебе, что ты смелая, что не боишься матери перечить.

Анька прижала сестру крепче:

– Глупые мы. Ты самая близкая мне теперь. Самая родная.

Она заставила Глафиру съесть хотя бы пару ложек каши, напоила молоком. Когда мать попыталась оттащить её от невесты, Анька впервые за много лет проявила характер:

– Не трогай! Пусть поест как человек!

В толпе начали перешёптываться, но Аньке было всё равно. Она чувствовала, как внутри растёт что-то новое – сестринская любовь, запоздалое понимание, что роднее человека в этом мире у неё нет.

Когда пришло время садиться в телегу, Анька не выдержала – разрыдалась, прижимая сестру к груди:

– Береги себя, Глаша… заходи хоть иногда…

Глафира, впервые за день улыбнувшись, кивнула. Глаша стояла, пока телега не скрылась за поворотом, и слёзы катились по её щекам, смешиваясь с вечерней росой.

Анька спрыгнула с телеги и медленно брела по деревенской улице, погружённая в свои мысли. Огромная луна ярко освещала деревню, бросая длинные тени на дорогу. В воздухе витал сладковатый запах полыни. Анька замерла, заметив необычную картину: Варвару Васильевну и Сашку у ворот их дома, о чём-то тихо переговариваясь. Сашка, который никогда не участвовал в деревенских загулах, сейчас выглядел непривычно спокойным и сосредоточенным.

Анька остановилась, не решаясь подойти ближе. В этой сцене было что-то особенное – та тихая гармония, которой так не хватало в её собственной жизни. В отличие от шумной свадьбы, здесь царила особая атмосфера: без криков, без пьяных выходок, без показного веселья.

Она прислонилась к забору, наблюдая за ними издалека. Варвара Васильевна, обычно такая строгая и правильная, сейчас казалась почти юной, а Сашка, всегда немногословный, словно раскрывался с новой стороны.

В груди у Аньки что-то дрогнуло. Впервые за долгое время она почувствовала, что есть другая жизнь – тихая, спокойная, наполненная настоящим, а не показным счастьем. Может быть, именно такой жизни ей и не хватало всё это время?

Не желая нарушать их уединение, Анька тихо развернулась и пошла домой. Но образ этой мирной сцены надолго остался в её памяти, словно путеводная звезда в темноте деревенской ночи.