Читать книгу: «Желтые цветы для Желтого Императора», страница 3

– А в тебе нет ничего особенного, кроме сносных боевых навыков, Харада Сэки. Поэтому тебя, думаю, устроят справедливость, награда и какая-нибудь должность в будущей армии.

– Мелюзга, – прошипел Харада. И не скрыть: задел его этот тон. – Во мне? Нет ничего?

Мальчишка молчал. Ему, похоже, неинтересно было такое обсуждать. Равнодушно позволяя ворчать, он пялился Хараде в лицо и терпеливо ждал того, за чем и сунулся. Ответа.

– Слушай… – Харада шумно выдохнул и разжал хватку. Мэзеки, скривившись, поправил смятый рукав. – Я вижу, ты ловкий верный парень, которому, похоже, совсем терять нечего. Да? – Мэзеки без промедления кивнул. – Ясно. Нам, в общем, тоже. И Окиду я понимаю, и удерживать не стану, да и не смог бы, раз ты уже ее заполучил. Но…

– К слову, – невозмутимо перебил Мэзеки и покрутил в руках пустой ковш, – она для моего плана нужнее, чем ты. Тебе куда проще будет найти замену по…

– Так, стой! – Харада потерял терпение. Не церемонясь, он отнял ковш и замахнулся, думая слегка стукнуть мальчишку по макушке. Тот заблокировал руку поставленным, крепким захватом. Недурно. Харада вздохнул снова, кивком показал, что передумал, и, когда тонкие пальцы разжались, сам понес ковш к колодцу. Мэзеки пошел за ним. – Я имею в виду… если уж ты меня зовешь на такие дела, так уважай хоть немного, а? Ты будто совсем не умеешь чтить старших, хотя тебе подобает.

– Если уж ты, – это походило на шум ветра, но того, который не просто гнет траву, а еще ломает ветки, – поклялся быть верным наместнику до самого конца и ненавидишь Желтую Тварь, так принимай решение хоть чуть-чуть побыстрее, а? Ты будто совсем растерял настоящий дух воина, пока тешил людей на ярмарочных боях, хотя тебе…

– Ничего я не р-растерял! – рыкнул Харада, поборов порыв все же его стукнуть. Надо же так передразнить! – Но подумай сам! Ненавидит Желтую Тварь бо́льшая часть жителей моего берега, и, уверен, кое-кто на Правом, и, еще более уверен, кое-кто в Центре, но много ли смельчаков готовы бросить ему вызов? А ты вот так просто хочешь, чтобы я подорвался.

– А чего хочешь ты? – Они дошли до колодца. Харада, ворча, принялся выискивать злосчастный крюк, где посудина должна висеть. – Почему-то мне кажется, что не прожить остаток жизни под этой властью, зная, что у тебя был шанс бросить ей вызов.

«…А ты его упустил». Продолжение висело в холодном тяжелом воздухе. Крюк отыскался – внизу одной из стенок. Харада водрузил ковш меж двух собратьев, поменьше и побольше, и невольно содрогнулся, поняв это. Да что за издевательское знамение? Что за?.. Мальчишка и это подстроил? Как он там сказал, у Желтой Твари всегда все предусмотрено?

– Ты прав, – повернувшись и сунув руки в карманы, все-таки признал он. – Хорошо подловил меня, малек. Очень. Я хочу справедливости, хочу нормальную жизнь и службу, хочу… – он запнулся. Кое-чего – например, погибших товарищей – было не вернуть, так зачем это бередить? – Ладно. Я не знаю, где ты осел, но пойдем-ка переночуешь с нами. Если Окида не спит, поговорим все вместе сразу, а если спит, то утром. Честно, я тоже подустал… – Опять зевок разодрал рот, не удалось с собой справиться.

– Это «да»? – в лоб спросил Мэзеки. Пришла очередь Харады морщиться.

– Это осторожное «Я склоняюсь к “да”, но мне надо подумать и узнать больше».

Удивительно, но Мэзеки улыбнулся и серьезно кивнул, а затем чуть поклонился, прежде чем спрятаться за платком.

– Я благодарю тебя. И пойду, куда позовешь. Места для ночлега у меня все равно нет.

Ох!.. Харада опять встряхнул головой. В дрожь бросало от этой выучки, речи, гладко подогнанной фразочка к фразочке. Тайи Окубару, всегда собранный, опрятный и умевший договориться с кем угодно, ведь пытался добиться от воинов похожего, только это было – что учить плясать толпу черепах. Старались немногие – Окида, например. Остальные считали, что хорошее оружие, крепкий кулак или отточенный волшебный дар важнее.

– Кстати, где ты нашел мою сестру? – Это Харада спросил, когда они уже выскользнули за ворота и двинулись по улице, меж двух рядов низко нависающих сливовых деревьев.

«В рогэто. Пусть он скажет, что в рогэто».

– На опустевшем берегу, пока ты заканчивал пить, – ровно ответил Мэзеки. – Она сидела на камне и смотрела в волны. Кажется, грустила. Но я ее взбодрил.

О да. Соблазнительное предложение убить человека, лишившего тебя всего и превратившего твою страну из цветущего гостеприимного дома в подгнивающую, полную полиции канаву, просто не может не взбодрить. Харада обреченно кивнул и покривил душой:

– Меня тоже. Ладно, прибавим-ка шагу.

Все еще хотелось спать. А лучше умереть. Впрочем, последнего ему хотелось давно. Так правда… почему бы не умереть, хотя бы попытавшись вернуть украденную нормальную жизнь?

2. Пестрая лента в пальцах бродяги

Еще в полусне, судорожно пройдясь ладонью по подушке, Окида почувствовала: наволочка опять мокрая от слез. Очередное гадкое пробуждение среди ночи, кошмар о земле и крови.

Какое-то время Окида бездумно смотрела на бледный узкий силуэт ладони, замерший на такой же бесцветной ткани, а потом сжала кулак, резко села и сощурилась в темноту.

Брат вернулся. Ну, слава богам, этот гуляка здесь.

Харада сопел на соседнем футоне²⁴. Не разделся, даже покрывала не взял – лишь завесился патлами от лунного света, который легко сочился в комнату сквозь хлипкую оконную загородку из дешевой бумаги. Молочно-голубые полосы лежали на синих концах его волос, на плече, на бедре и делали привычную позу – Харада свернулся клубком, подтянув колени к подбородку и обхватив их, – еще тревожнее. По крайней мере, Окида с этой выпустившей когти тревогой ничего сделать не могла. Прежде брат спал иначе – на спине, растянувшись во весь немалый рост, разве что не раскинувшись морской звездой. Это раздражало многих в отряде, Окиду в том числе, – особенно в походах. А потом случилась Братская Бойня. И Харада стал спать вот так, будто зародыш зверя. В этой позе Окида нашла его там, на подступах к столице, израненного и наполовину зарытого в землю.

Нет. Нечего опять думать об этом, ей и так это снилось. Больше земли. Крови. Тел, передавленных и переломанных.

Взгляд соскользнул с брата, и на полу она предсказуемо увидела еще фигуру. Вот оно что, вот почему Харада без покрывала. На грубой шерстистой дерюге, завернувшись в нее же, как кусок рыбы в гороховый блинчик, лежал Мэзеки – его Окида опознала по торчавшим из кокона тонким перемотанным ногам. А вот лицо спрятал. И как только дышал?

Окида вздохнула: зная, через что этот детеныш прошел, она не удивилась бы и другим странностям. Разумеется, он прятал лицо; разумеется, боялся. Бедняга. Даже захотелось разбудить брата, пару раз пнуть и заставить уступить Мэзеки постель. Не убудет, если раз вздремнет на полу. С другой стороны, с чего бы? Мэзеки за свои скитания явно устал, но и Харада устал, он сегодня вообще-то бился. По всему выходит, что футон должна уступать она. Все равно же не спится.

Окида бесшумно скатилась на пол, подползла к «блинчику» и ткнула наугад пальцем. Мазэки подскочил, завозился, скорее всего, ища припрятанный нож, и Окида поспешила успокоить его:

– Лезь в постель, детеныш, а я пойду-ка прогуляюсь, голова разболелась.

Из покрывала все-таки посмотрели сонные глаза. Мэзеки пару раз моргнул, Окида улыбнулась и шепотом велела снова:

– Лезь в мою постель. А то закачу туда. Надо выспаться, у нас впереди долгий путь.

Он пробормотал благодарность и вместе с одеялом уполз на ее футон. Окида невольно отметила: детеныш двигался, даже спросонок, довольно ловко и не шумел. Не скрипнул ни одной половицей – а это сложно, пол в рогэто сильно испортила океанская сырость.

Быстро одеваясь, Окида спиной чувствовала любопытный взгляд. Она терпеть не могла этот навык, вкалачиваемый в асигару и асиноби с юности, – костями ощущать, когда на тебя смотрят. Полезно в бою и разведке, но когда ты полуголая и на тебя таращится ребенок…

– Ты красивая, – прошептал Мэзеки.

Окида зябко повела лопатками и накинула рюхито, пряча и пару шрамов, и рисунок – большого, во всю спину, ската-бабочку. Мотнула головой, не давая волосам влезть под ткань, запахнулась и принялась опоясываться.

– Ты еще и понимать-то в этом не должен, – наконец развернувшись, пробормотала Окида, злясь на себя за смущение – все-таки красивой, да так искренне и восхищенно, ее не называли давно. И прижала палец к губам: – Спи давай, женский угодник. Надеюсь, ты хотя бы не подлизываешься…

Мэзеки улыбнулся глазами и нырнул в свой «блинчик», к счастью, решив не наблюдать, как Окида натягивает штаны. Уже заплетая небрежную косу, она сама на него уставилась. Мда… Все-таки правильно Харада оставил его на полу. Слишком дерзко и непонятно этот детеныш себя ведет, что-то в нем есть странное. И, кстати, лучше бы этот горе-наниматель, вместо того чтобы сомнительно чесать языком, сообщил, что там решил Харада.

Впрочем, ответ был очевиден. Вряд ли иначе брат притащил бы Мэзеки сюда. И слава богам. Чем-то он понравился Окиде. Может, тем, как спокойно сидел на скалах рядом, как посматривал в мрачные волны и как в конце концов просто сказал: «Я вижу, ты несчастная. И мне почему-то кажется, это не пройдет, если ты ничего не сделаешь». Будто маленький старик.

Окида в последний раз обернулась. Теперь за ней осоловело следил Харада – ну разумеется, у брата беспокойный сон после спиртного. Он завозился, хлопнул глазами и открыл рот. Окида отмахнулась: «Нет, я не собираюсь трепаться, лучше проспись, пьяница, завтра долгий день». Харада прочел это по лицу: стыдливо уткнул нос в колени. А потом шустро вытянул руку, сдернул с ног Мэзеки второе покрывало и забрал себе. Окида, хмыкнув, выскользнула за дверь.

Она быстро покинула тихую рогэто, где они были единственными постояльцами, и так же быстро пересекла спящую деревню. Запретила себе сердиться: ну, погуляли и погуляли, осень – жирное время, ярмарочно-урожайное, много и боев, и пирушек. Тем более сейчас: пока не вступил в силу закон об обязательном земледелии, пока не нужно ни скакать вокруг капризных вишен, ни гнуть спины, распахивая скудные поля, люди веселятся как в последний раз. Для кого-то и правда последний: голова полетит с плеч, когда Желтая Тварь не получит того, что внезапно возжелал.

Нет, не внезапно. Наверное, он всегда надеялся отомстить левобережным соседям.

Ийтакос ведь звали Империей Двух Берегов не ради звучности, а за давний, бесхитростный, ясный уклад. На Левом берегу Реки земля бедновата, зато под боком океан, который прокормит; несколько скромных долин дают суходольный рис, и славно растут сливы, редис, горох, желтозубка. Наместнику для благоденствия всего-то и нужно, чтоб люди каждый день понемногу работали да не страшились штормов. Правому берегу сложнее, он трется о горы. В прошлом урожаев хватало с запасом, земля была щедра, но сейчас не дает почти ничего, люди перебиваются подачками соседей. Единственное, что растет хорошо, – вишни. Самоцветные вишни, без которых Ийтакоса нет. Их покупает весь мир, они спасают жизни едва блеснувшие и жизни угасающие: ради этого боги их послали – в мрачные годы, когда ни с того ни с сего слишком много младенцев стало рождаться хворыми и недоношенными, а много стариков рано терять силы и разум. Ягоды вкусны, а как красиво, когда каждое корявое дерево в печальных рощах вдруг усыпают драгоценные камни всех оттенков! Вишни – святыня. Труда с ними много: поливать, обстригать, обирать, кутать… И ради хороших урожаев наместнику нужно, чтобы люди гнули спины. И самому гнуть, подавая пример и орошая землю по́том, и вовремя благословлять рощи, и…

Юшидзу Ямадзаки вряд ли это любил. Окида была о нем наслышана. Высокомерный красавец, мечник, хитрец. Где такому – пусть меченному садовничьим знаком – рыться в земле, воевать с жуками? Но, по слухам, у Сати любимцем был он. И, раздавая земли, она полагала, что сделает младшему подарок. Хотя, по другим слухам, наоборот, наказала его за строптивый нрав.

Окида часто в последнее время уходила в подобные мысли. Понимала: бесконечные рассуждения о родине и ее укладе, попытки найти корни невзгод ничего не поменяют, но остановиться не могла. Ушла и сейчас – и едва заметила, как добралась до шепчущего океана. Ноги принесли ее к тем же скалам, у которых она тосковала вечером и где встретилась с Мэзеки.

Луна, бледная и зыбкая, ласкала воду, дорожкой оставляя на ней светящиеся поцелуи. Звезды казались мелкими, как рыбья икра, зато их высыпало столько, что терялись привычные созвездия. Окида разулась и побрела вдоль кромки прибоя. Камешки стучали под стопами, иногда больно били по пальцам, особенно невзлюбив мизинцы, но было все равно. Окида вдыхала соленый запах, прислушивалась к ветру и думала – уже не о прошлом Ийтакоса, а о настоящем: о том, как Желтая Тварь ловко сбросил вину за погубленный урожай. Мол, если бы предатель Никисиру не сбежал после смерти сестры и не начал распускать слухи, не остался бы бедный Юшидзу на троне. Не было бы спешной смены наместника на кого попало. И бед, и нового указа, и…

Окида выругалась, схватила увесистый камень, плюнула на него и швырнула в волны.

Если честно, она ненавидела обоих братьев Сати: одного за злобную хитрость, второго – за упрямую мягкотелость. В каком-то смысле Желтая Тварь был прав. Господин не смел давать слабину! Если мог доказать вину брата в смерти сестры – должен был остаться в Красном дворце и доказывать! Или не доказывать, пусть затаить подозрения, но так или иначе сохранить трон. Увы. Не такой человек. Весь из себя благородный мешок в духе короля Эвера: слова плохого никому не скажет, пока триста раз не убедится, что слово заслужено. Вот и тут. Объявил брату войну и напрямик обвинил в убийстве только после того, как вишни…

Окида замахнулась, бросила в воду еще камешек и собралась уже сесть на ближайший обломок скалы, но снова почувствовала это. На нее кто-то смотрел.

Воздух оставался спокоен, галька постукивала только от прибоя. Поэтому Окида развернулась – медленно, обманчиво лениво. Одновременно она все же готовилась вмиг скакнуть вверх, прямиком на ближайшую скалу, и спрятаться – от стрел, от сюрикенов²⁵, от дротов, да мало ли! – за выступом, поросшим корявыми деревцами. Но нет, смотрящий даже шагу не сделал и не вынул рук из-за широкого пояса черной, расшитой серебристыми черепахами рюкоги. На поясе, правда, был меч, но пока юноша не собирался его доставать.

Поза была расслабленная, но твердая: расставленные ноги, расправленные плечи, склоненная голова. Губы не сжаты, ноздри не трепещут, на узких запястьях не играют вены. Непохоже, что злится. Но – можно было догадаться по взгляду, бегавшему где-то в районе Окидиных карманов, – также вряд ли не заметил потери одной маленькой безделушки.

– Ленту, – сухо, невыразительно потребовал он и слегка вытянул ладонь.

Его густым хвостом играл ветер. Красные кончики волос уже стали тусклее, вот-вот уйдут в искристую белизну, знаменуя скорую зиму. Окида посмотрела в осенне-багряные, тоже блекнущие глаза. Боги… ну и жутким будет этот тип, когда они выцветут до оттенка грязного снега. Не повезло жителям Правого берега, с этим их «перекрашиванием» под время года. Такого красавца – изящного, ладного, пусть худого как тростинка, но и в этом что-то есть! – зимняя «масть», наверное, здорово портит.

– Привет, – сказала Окида первой. Стало вдруг интересно завязать разговор. Стукнуть этого типа и раствориться в ночи она всегда успеет. – Знаешь, вообще-то не люблю, чтобы меня беспокоили во время прогулок. И я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она даже похлопала глазами. Юноша все стоял как дурак с протянутой рукой. Переливы на его волосах пульсировали, колебались. Волнуется, надо же. Из-за куска пусть недешевой, но тряпки? Хотя, надо признать, симпатичной: таких ленточек Окида и не видела. Серый морской шелк, а по нему – ряд плоских ромбиков-самоцветов в крохотных металлических гнездышках. Кажется, в Хиде такие назывались стразами. Каждый – а тут они еще и шли как цвета радуги – хотелось съесть, точно драгоценную вишенку. Поэтому Окида уже решила: с лентой ни за что не расстанется.

Прежде, если хорошо просили, ну, или обворованный казался миленьким, или начинал, например, лить слезы, она порой возвращала вещи. Нет, не сейчас. Тем более день получился омерзительный: сначала Харада посмел ругать ее как ребенка за эти крохотные подарочки самой себе, а потом еще и пошел обжираться с деревенскими. Да как он мог? Прошло не столько времени, чтоб гудеть на пирушках, всего-то несколько…

– Ты злишься, – тихо прозвучало в шуме прибоя. Окида осознала, что сунула одну руку в карман и сжимает ленту в кулаке. – Хотя вообще-то злиться должен я.

– Пошел ты. – Не самое вежливое предложение, но Окида внезапно сама для себя вспылила по-серьезному. – Нет у меня ничего, слышишь? Проваливай, дохляк!

Этот взгляд, тощие руки с широкими наручами из кожи, дурацкие черепахи – все начинало раздражать. Но раздражением дело не ограничивалось: да, воздух оставался спокойным, но… Окиду, как и всех асиноби, учили хорошо. От незнакомца будто разливался колкий жар. Что за сила? Телесная? Рассудочная? Асиноби он, асигару, кан под прикрытием, а может?..

– Отдай чужое!

Он оказался рядом за два удара сердца, хотя стоял шагах в десяти. Выхвати он меч и будь на месте Окиды кто-нибудь другой, этот кто-нибудь был бы уже мертв. Окида же отпрянула, развернулась, уходя из-под удара кулака, и почти так же молниеносно дернула из-за пояса пару саев²⁶. Решила не бить, просто приставить один к горлу, а вторым, если успеет правильно повести серединным зубцом, срезать немного этих пушистых волос. В назидание, мол, не понял? Девушка хочет погулять одна, а ты иди погуляй в другом месте.

Проклятье!..

Танадзаси он все же выхватил, и тоже быстро.

А еще это оказался не танадзаси.

Отскакивая из-под нового удара, падая на гальку и прослеживая взглядом направления, в которых разлетелись трезубцы, Окида все не переставала думать об этом проклятом клинке.

Ситисито! Семь ветвей! Придуманное какими-то чокнутыми семейство мечей, похожих на плоские деревца: широкие прямые клинки, короткие, но безумно крепкие, и отходящие от них цеплючие «побеги»-крючки. Такой меч из-за разлапистости легко выбить, но и им легко разоружить противника. А если такой вгонят тебе… куда угодно, шансов нет – либо подохнешь, либо останешься калекой: «побеги» раздерут и мышцы, и кишки. Еще и из святого, то есть добытого с горы богов, металла. Вроде хоть не живой: не звенит, не поет, лишь чуть светится.

– Ты спятил! – взвизгнула Окида. – Еще бы с вилами на меня пошел!

Просто невероятно! В армейских отрядах эта дрянь считалась оружием либо сумасшедших мясников, либо любителей покрасоваться, и, кстати, долго ни те ни другие не жили.

– Извини. – Незнакомец неожиданно развел руками и… передразнил Окиду: похлопал глазами! – Но давай ты не будешь обижать мой меч. Думаю, ты просто завидуешь.

– А то! – прорычала Окида, схватила примеченный еще в падении увесистый камень и метнула прямо в эту красивую длинноволосую башку.

Она не заметила движения, которым клинок рассек камень. И не пыталась: мгновений ей хватило, чтобы вскочить, метнуться к одному из саев, схватить его и опять ринуться в бой.

Теперь она примерно понимала, чего ждать, и, парируя удар, попыталась поймать противника на обычной для ситисито уязвимости: сместить угол, серединным зубцом зацепить любую из «ветвей» и выдрать оружие из этой хрупкой руки. Они с юношей вообще оказались похоже сложены, разве что он повыше. Харада, тоже не крупный, но еще выше и куда крепче, скорее всего, смел бы его, чихнув. Но прием не удался: юноша немыслимо вывернул меч, так что сай скользнул мимо нужной выемки. Клинок и зубцы скрестились раз, другой, третий. Еще череда ударов. Оружие заскрежетало, столкнувшись особенно громко и выбив искры. Эти искры сверкнули у незнакомца в глазах. А вот его губы тронула улыбка.

– Я не убил тебя сразу, – пугающе миролюбиво сообщил он, оказавшись с Окидой нос к носу, – только потому, что хотел убедиться: ты правда подменила ленты на моем хвосте так быстро, что я не заметил?

– Я тебе этот хвост отрежу, – почти так же ласково пообещала Окида, изогнулась (сражаясь, они подошли ровно куда ей было надо) и подхватила второй сай. – Беги. До самой Хиды!

Ударила она снизу, но – проклятье! – зря: опять мечник извернул ситисито, да так, что оба трезубца попали в выемки «ветвей». Он дернул. Руки Окиды заныли, но она упрямо повела трезубцы на себя, заставляя его поднять клинок. Он не был так уж сильнее – это помогло. Только Окида понимала: это малая передышка. Бить сикисито сверху почти так же удобно, как саями снизу, одно неверное движение – и клинок воткнется ей в живот. Обычно она легко читала по глазам намерения противника: насколько измотан, готов ли убить… Но не тут. Глаза незнакомца были отчужденными. Он действовал как-то… механически, скорее решая задачу на счет. И Окида наконец сделала простой вывод: перед ней всего-то рюдзюцуби. Один из чудаков, которые и в армии-то не служили, но отдали денежки какой-нибудь частной школе боевых искусств, где их худо-бедно поднатаскали махать мечами и выдали соответствующие грамоты. Хорошо, не худо-бедно, этот махал мечом на зависть многим знакомым Окиде асигару. И все-таки…

– О, так ты мирняк, – пробормотала она, и его глаза расширились. – Поверь. Таким, как я, вас сразу видно.

Она увлеклась и оступилась. Как иначе он успел сделать то, что сделал? Одна его рука быстро соскользнула с рукояти меча, дернулась и схватила Окиду за косу, петлей перекинула эту косу вокруг ее горла. Грязно, но хитро, и она сама виновата, что не собрала пучок, пока могла. Окида опять извернулась и, прежде чем удавка бы затянулась, с силой пнула противника в грудь. Голову пронзила боль: он ее не выпустил, потащил за собой, сжимая косу в кулаке!

– Придурок! – прохрипела она, тоже падая и торопливо отпуская трезубцы.

Выбора не было: как бы она ни рухнула, хоть один вонзится этому типу в живот или в грудь, и больше он не поднимется – никогда. Окида не убивала с того проклятого сражения, где лишилась отряда, и нарушить зарок собиралась только ради одного человека. Ну, может, прикончит еще парочку правобережных баку, штурмуя Красный дворец, если придется, но на этом все.

Падая, она понимала, как опозорилась: противник-то даже не поймет, что она буквально поддалась. Вот-вот он вскочит, а в горло ей упрется меч. Унизительнее было бы только молить: «Слушай, ладно, сдаюсь, только не убивай меня, вообще-то я иду свергать Желтого Императора и делать жизнь, в том числе твою, сноснее». В лучшем случае он решит, что она спятила или врет, в худшем – вырубит ее, скрутит и оттащит в участок. Проклятье! А впрочем, дальше она не думала ни секунды, ее как озарило.

Был ведь еще трюк, который мог в ее случае и сработать.

Сработал.

Парень все-таки выронил меч, когда Окида быстро, грубо сгребла его ворот и прильнула губами к губам. А через еще пару мгновений ловко подхватила ситисито.

Она собиралась сразу вскочить, но удача кончилась: парень ее поймал. Непонятно, что там он хотел сделать, врезать ей лбом по лбу или отнять меч, но она почувствовала одну его руку на шее, вторую – у локтя. Губы, даже обветренные, оказались теплыми и нежными; конечно, незнакомец не ответил, но и не сжал зубы. И пахло от него восхитительно – пряной листвой; этот запах, тоже естественный для правобережных осенью, но обычно менее заметный, бил в нос. Буквально на миг Окида поймала себя на забытом желании – зайти подальше. Ну… немного. Оценить языком остроту его клыков, ощупать сколотый правый резец в верхнем ряду, узнать, в каком ритме колотится сердце. Нет. Тут же она поняла, что одна рука незнакомца вот-вот ее придушит, а вторая заламывает ее собственную, ту, где меч. Последнюю ценную секунду она не упустила: все-таки вырвалась, скатилась на гальку, поднялась одним прыжком…

И опять упала, потому что он подсек ее, отнял-таки сикисито и сам откинул в сторону.

– Так. – Он дышал тяжело, но и вполовину не так, как Окида. Будто и не устал. – Ладно. Хватит.

Медленно разжав левый кулак, он показал свою ленту – видимо, выудил у Окиды из кармана, пока…

– Крыса, – без обиняков сообщила она, только теперь почувствовав, что краснеет. Сильно краснеет. Да что у этого типа в голове?

Явно сочтя ответ ниже своего достоинства, незнакомец хмыкнул, сел, быстренько распустил волосы и принялся перевязывать их вновь обретенной лентой. Окида следила. Красные переливы все пульсировали, уже в другом ритме. Она прищурилась. Хотела торжествующе воскликнуть: «О, так тебе понравилось!», – но кинула взгляд на собственную косу, змеей лежавшую на гальке, и прикусила язык. Что сказать, ей тоже. Или у нее просто давно не было мужика, раз она кинулась на первого встречного?

Нет. Просто как-то так ей представлялись поцелуи тайи.

– Очень красивая, – понуро сказала она, подобрав саи и кивнув на ленту. – Где взял?

Он, поглядывая из-за завесы прядей, нахмурился, широким жестом сгреб их все и впихнул в хвост.

– Там уже нет. Нигде нет. Это подарок.

Окида кивнула снова и хмыкнула. Ну да. Вот на памятных-то вещицах она обычно и терпела крах. Из-за них люди переживали так, что не вернуть было совестно; за ними следили так, что даже она, довольно ловкая, попадалась… да вот незадача: к памятным вещицам ее сильнее всего и тянуло. Для Окиды счастливые подвески, платочки, шпильки, ленты, перстни, кинжалы и изящные, украшенные резьбой или гравировкой кисэру²⁷ словно испускали свет. Она не соврала Хараде, сказав, что «заполняет дыру на месте своего мира». Так она это и чувствовала.

– Почему ты воруешь? – тихо спросил незнакомец, точно прочтя ее мысли. – Ты не кажешься бедной, да и взяла всего-то…

Окида мрачно обвела взглядом его хвост и проворчала:

– Чтоб отучить людей считать чаек.

– Благородно. – Трудно было понять, поверил ли он, но допытываться не стал. – Ну так вот, я их не считал. Я восхищался мастерством твоего брата. Он отличный воин. Как и ты.

– Сейчас растаю, – усмехнулась Окида и стала ощупывать лодыжки: не потянула ли чего. – Ладно… ты тоже ничего. Как хоть зовут?

В его глазах мелькнуло сомнение: представляться он не хотел. А вот Окиде стало вдруг жутко любопытно узнать его имя. Своим потрясением он, конечно, подтвердил, что мирный, а значит, интереса особо не представляет, но боевой стиль впечатлял. Видно, усердный ученик.

– Согласись, это нечестно, – сказала она. – Ты-то знаешь, как зовут нас с братом, да все в деревне знают…

– Ичи, – это будто ветер донес. – Ичи Ру, ловец жемчуга. – Окида не успела даже удивиться, что он это добавил. – Мирняк, как ты выражаешься. И бродячий наемник.

– И чего бродишь? – Остальное она пока решила не уточнять, слишком зацепилась: рюдзюцуби, если не примыкали в конце концов к регулярной армии, каким-нибудь кан или, наоборот, преступникам, редко достигали такого мастерства и изобретательности.

– Несу добро, – все так же просто сообщил Ру и опять улыбнулся.

– В каком, э-э, виде? – Окида насторожилась. Она надеялась, что не в виде ловли воришек.

– Где что придется. – Он задумчиво посмотрел на воду. – Зарубить чудовище в таком же, как ваш, бою, попугать разбойников, поймать дикое животное, вернуть похищенного человека, кого-то защитить или немного поохранять повозку…

– И давно так? – Окида прищурилась. – А жемчуг чего?

– Лет пять, – ответил Ру, теребя в длинных пальцах переливчатые пряди. Опять он выглядел чудным и хрупким. – А жемчуг… ну, не ловится, вот.

Что-то он точно скрывал. Ну и ладно, пусть.

– Поня-ятно. – Окида начала было подниматься, но замерла: заметила, как тонкая рука подхватила кое-что с гальки. – Эй, погоди. Если уж ты меня ответно обчистил, возвращай мою…

Но старенькая грязная лента уже исчезла у Ру в кармане.

– Зачем тебе? – Он безмятежно кивнул на ее косу. – Тебе есть чем завязываться. Будет мне на память.

Окида все-таки вскочила. Сама не поняв почему, сначала рассердилась, а потом смущенно рассмеялась:

– То есть ты захочешь это помнить?

«Меня помнить?» прозвучало бы дурацки.

Он задрал голову, смотря снизу вверх и продолжая чуть улыбаться.

– Почему нет? Моя жизнь довольно бедна на впечатления.

– Учитывая, что ты наемник? – Окида все недоумевала. Он что, издевается? Или совсем плохо с головой?

– В таких вещах нет ничего веселого и увлекательного, – ровно отрезал он и прищурился. – Даже для мирняка. Это работа, она грязная.

Занятно. Окида не удержалась и задала вопрос, по которому обычно отличала своих:

– Так. Королева Орфо или король Эвер? Кто твой любимый гирийский герой?

Вспыльчивая, героичная девушка-воин, победившая злобных призраков своих же предков, или ее спокойный муж, призванием которого было всех умиротворять и не давать жене сигать в самое пекло? Брови Ру приподнялись, а потом он вдруг улыбнулся шире, даже ямочки обозначились на щеках.

– Скорфус. Их говорящий кот-ками. В нем было столько жизнелюбия и остроумия, не говоря уже о пушистых ушах и хвосте… Я завидую ему.

Окида покачала головой. Точно. Ненормальный. В следующий миг ненормальный резко подскочил – и опять оказался вплотную. Окида едва откинула нелепую мысль, что да, момент удачный для еще одного поцелуя, как почувствовала на губах его дыхание, потом – ладонь.

– Слышишь?

В отдалении раздались крики. Много криков. В основном мужские, но постепенно нестройным звоном влились и женские. Небо полыхнуло оранжевым. В одном месте. В другом. В третьем. И загремели взрывы. Окида рванулась: несколько мужских голосов она узнала. Местные канбаку. Они орали во всю глотку. Угрозы. А еще что-то вроде…

«Где он?»

– Кстати. – Хотя голоса были далеко, в деревне, Окида уже прянула за ближайшую скалу, чтобы, оставаясь незамеченной, сообразить, кого ищут. А вот Ру… Ру стоял на месте, на этот раз в позе и вправду безмятежной: расставленные ноги, ссутуленные плечи, руки не просто сунуты за пояс, но лениво постукивают по бедрам. – У меня была еще одна причина тебя найти. Я хотел тебе сказать вот что. То, на что подбил вас мальчишка, – безумие. Вам лучше отсюда убираться, и поскорее, ведь о том, что он сюда пробрался, уже донесли.

– Что?!

Слова он сопроводил легкой, совсем не виноватой улыбкой, да еще моргнул. Окида скрипнула зубами, оставив соблазн опять швырнуть пару камней ему в башку. А еще она догадывалась, как выглядит ее злобная раскрасневшаяся рожа, торчащая меж острых каменных выступов, но уж об этом точно не переживала.

– Почему ты сразу… – начала она безнадежно.