Читать книгу: «Миниатюрист», страница 3

Запретная территория

Нелла не верит своим глазам. Маленькая комната-келья своим содержимым могла бы заполнить целый монастырь. Как неохотно, должно быть, переселилась Марин из старых покоев в эту обставленную со странной фантазией каморку.

С потолка треугольным флажком свисает змеиная кожа, сухая, точно бумага. Нелла проводит пальцами по экзотическим перьям всевозможных расцветок и форм. Невольно высматривая зеленые и ничего не обнаружив, она облегченно вздыхает. К стене приколота огромная, больше ладони, небесно-голубая с черными завитками бабочка. Комната полна запахов. Сильнее всего чувствуется мускатный орех, к нему примешиваются сандал, гвоздика и перец. Кажется, даже стены пропитаны ароматами приключений и жарких стран. На простых деревянных полках – черепа неведомых животных, длинные челюсти, крепкие острые зубы; жуки, блестящие, словно кофейные зерна, переливающиеся радугой, черные с красноватым отливом… Перевернутый панцирь черепахи тихо покачивается от прикосновения Неллы. Повсюду сухие растения, ягоды, стручки, семена – именно они источают одурманивающие запахи. Это не Амстердам, хотя в комнате и чувствуется здешняя жажда накопительства; это – втиснутые в четыре стены бесконечные просторы Республики.

Вот огромная карта Африканского континента. В центре западного побережья кружком обведен Порто-Ново. Сверху аккуратной рукой написано: «климат? пища? религия?» Дальше – Ост-Индия с крестиками и стрелками, которые указывают на происхождение флоры и фауны в комнате золовки. Молуккские острова 1676, Батавия 1679, Ява 1682 – путешествия, в которых Марин, конечно же, лично не участвовала.

На столе у окна открытая тетрадь с подробным перечнем всей этой экзотики. Пишет Марин охотнее, чем говорит. Нелла узнает почерк – именно ее рукой было подписано письмо, которое получила мать. Она снова ощущает волнение преступницы – отчаянное желание разузнать побольше и страх перед ловушкой, в которую сама себя загнала. В этом доме я хозяйка не больше, чем малышка Арабелла в Ассенделфте!

На полке странный светильник с крыльями птицы и женской головой и грудью; Нелла дотрагивается до прохладного тяжелого металла. Рядом – стопка книг, страницы которых издают земляной запах сырости и свиной кожи. Распираемая любопытством, Нелла берет верхнюю, совершенно не думая о том, что ее могут поймать.

Путевой дневник под названием «Неудачное путешествие “Батавии”». Мало кто в Объединенных Провинциях не знаком с историей организованного Корнелисзоном мятежа, печального пленения Лукреции Янс и смерти уцелевших в кораблекрушении. Нелла не исключение, хотя ее мать терпеть не могла некоторые непристойные подробности.

– Из-за этой Янс женщинам теперь нет ходу в море. Оно и к лучшему! – заметил отец. – Женщина на корабле приносит несчастье.

– Что приносит женщина, зависит от мужчины, – резко ответила госпожа Ортман.

Нелла кладет книгу и проводит пальцами по неровной стопке корешков. Их очень много – и как ни хочется прочитать все названия, прохлаждаться некогда. Бумага дорогая; Марин, надо думать, немало тратит на свое увлечение.

Под «Неудачным путешествием» лежит книга Хейнсия, которого, как всем известно, выслали из страны за совершенное убийство. Поразительно, ведь иметь дома его сочинения – почти преступление!.. Тут же большой «Альманах» Сагмана, «Детские болезни» Стефана Бланкарта и «Памятные описания плавания в Ост-Индию» Бонтеку. Нелла листает страницы. Книга повествует об опасностях путешествия и снабжена великолепными гравюрами: остовы потерпевших крушение кораблей, величественные восходы солнца и готовая поглотить морская пучина. На одной из гравюр – берег и покачивающийся на волнах огромный корабль. На переднем плане стоят друг напротив друга двое. Тело первого заштриховано тонкими черными линиями, в носу у него кольцо, а в руке копье. Второй одет в старомодное голландское платье. Выражение лица, однако, у них схожее и говорит о безразличии и замкнутости в рамках собственного ограниченного опыта. Пропасть между двумя людьми шире, чем морские просторы.

Книга открывается легко – очевидно, ее часто читают. Нелла уже собирается вернуть ее на место, как вдруг из середины выпадает исписанный листок. Она поднимает его с пола, и кровь в ее жилах ускоряет бег.

Я люблю тебя. С головы до кончиков пальцев – я тебя люблю.

Нелла завороженно кладет книгу, не в силах оторваться от необычной записки. На клочке бумаги танцуют торопливые слова. Это не почерк Марин.

Ты свет в окне, который озаряет меня и согревает.

Одно прикосновение, как тысяча часов. Любимая…

Руку пронзает острая боль – побледневшая Марин трясет ее, как тряпичную куклу. Записка падает, и Нелла наступает на нее ногой.

– Ты брала мои книги? – шипит Марин. – Брала?

– Нет, я…

– Не лги! Ты их открывала?

– Да нет же…

Марин трясущейся от напряжения рукой хватает Неллу еще крепче.

– Марин! – выдыхает та. – Больно! Мне больно!

Еще мгновение, и Нелла наконец вырывается.

– Я скажу мужу! Я покажу, что ты сделала!

– Мы не любим предателей. Уходи. Сейчас же.

Нелла бросается вон из комнаты, натыкаясь на змеиную шкуру.

– Это все не твое! – кричит вслед Марин и захлопывает дверь. Аромат пряностей исчезает.

Оказавшись на безопасном островке собственной постели, Нелла бормочет в подушку: «Одно прикосновение, как тысяча часов». От изумления у нее пересохло во рту. Запретный плод! Ибо Марин – не замужем!

Небрежный почерк, конечно же, не принадлежит золовке. Зря она туда пошла. Не исключено, что Марин специально караулила в темноте!.. Нелле представляется, как Марин вздергивает ее к потолочной балке, с болтающихся ног падают на ворох перьев башмаки, и солнечные лучи, падающие сквозь окно, романтически согревают ее хладное тело.

Марин представляется ей теперь в ином свете. Словно Феникс, она восстает из пепла скучных черных платьев в облаке мускатного аромата – никаких лилий, никакой цветочной сладости. Окруженная символами этого города, Марин – дитя его власти: она тайно изучает карты, составляет каталог редкостей и того, что не так просто определить словами. Нелла вспоминает пряный запах ее кожи, и как она, сидя за столом с камчатной скатертью, учит брата вести дела. Кто эта женщина? «С головы до кончиков пальцев – я тебя люблю».

На следующий день, до рассвета, она на цыпочках спускается в парадную кухню. Дом объят тишиной, даже Отто и Корнелия еще спят. Вспоминая о перьях в комнате золовки, Нелла решительно забирает клетку с Пибо, убежденная, что с этих пор должна держать попугайчика при себе.

Реестр Смита

В комнате, поблескивая черными глазками, летает и чирикает Пибо.

– Марин может отрубить тебе голову, – говорит Нелла птичке, плотнее закутываясь в шаль в зябком утреннем воздухе. При свете дня опасность кажется нелепой, однако правила этого дома писаны по воде. Все зависит от меня – выплыву или потону. На руке, точно пятнышко темного вина, зреет болезненный синяк. Просто немыслимо! Неужели Йоханнес не замечает выходок сестры? Он и пальцем не пошевелил, чтобы унять Марин, несмотря на очевидную враждебность сестры к его молодой жене.

От резкого стука в дверь у Неллы екает в животе.

– Войдите! – произносит она, злясь на свой испуганный голос.

На пороге появляется бледная Марин. Нелла встает и роняет шаль, обнажая синяк. Но Марин, словно одеревенев, смотрит на попугайчика на спинке кровати. Ее тонкие пальцы крепче впиваются в книгу, которую она прижимает к груди.

– Он будет жить здесь, – заявляет Нелла.

– Возьми, – только и произносит Марин надтреснутым голосом.

– Что это?

– Реестр Смита, перечень мастеровых и компаний Амстердама.

– И зачем мне Реестр Смита? – спрашивает Нелла, не без труда вырывая его у Марин из рук.

– Чтобы украсить твой дом.

– Который, Марин?

– Если ты не обставишь этот кукольный дом, подарок Йоханнеса станет верхом расточительства! Ты должна что-то сделать.

– Ничего я не должна…

– Вот, – торопится Марин, – векселя с печатью и подписью брата. – Она вытаскивает пачку из книги и беспокойно теребит ее пальцами. – Любой торговец может обменять их на деньги в ратуше. Тебе только нужно указать сумму и поставить подпись. – Она протягивает Нелле векселя, словно это порождение дьявола. – Не больше тысячи гульденов каждый.

– Зачем ты это делаешь? Я думала, Библия говорит, что бахвалиться богатством – грех. – Тем не менее при виде денег Нелла приходит в радостное волнение. Еще свеж в памяти тот день, когда умер отец и Арабелла нашла в копилке только пуговицу и сухого перевернутого вверх тормашками паука. Марин никогда не понять, какое это облегчение – больше не испытывать нужды.

– Просто возьми их, Петронелла.

Между ними сгущается враждебность, уже знакомое состояние. Послушно принимая векселя, Нелла замечает, как несчастна ее золовка. Если это игра, мы обе в проигрыше.

– А что скажет мой муж? – спрашивает она, потирая пальцами бумаги и чувствуя их незримую силу.

По лицу Марин разливается крайняя усталость.

– Не беспокойся. Брат хорошо знает, как страшно безделье…

* * *

Когда Марин уходит, Нелла пытается выбросить из головы любовную записку. Она садится за письменный стол и раскрывает справочник, составленный в строгом алфавитном порядке. Аптекари, астрономы, бакалейщики, кондитеры, кузнецы, либреттисты и прочие мастера платят Маркусу Смиту, чтобы появиться на его страницах. Объявления пишутся самостоятельно и не имеют строгого образца.

За окном на канале бурлит жизнь. Лодочники ругают зимнюю стужу, булочник на дальнем углу зазывает покупателей, двое детей с криками катят палкой деревянный обруч. В доме же, напротив, все тихо и неподвижно, и единственный звук в комнате – это мерное постукивание золотого маятника. Листая страницы, Нелла цепляется взглядом за объявление под литерой «М»:

МИНИАТЮРИСТ

Калверстрат, под знаком солнца.

Родом из Бергена,

школа знаменитого часовщика

Лукаса Винделбреке из Брюгге.

ВСЕ И НИЧЕГО

Это единственное объявление в категории «Миниатюрист», и Нелле нравится его краткость и необычность. Она понятия не имеет, где находится Берген, чем занимаются миниатюристы, и впервые слышит, чтобы часовщики бывали знаменитыми. Ясно, что мастер не из Амстердама, не член городских гильдий, следовательно, обращаться к нему противозаконно. Так учил отец. Родом из Лейдена, он утверждал, что в его разорении виноваты не столько кувшины пива, сколько жесткие правила гильдий. Хотя вряд ли существует гильдия миниатюристов. Вообще удивительно, что объявление попало в «Реестр Смита».

Избавившись от давящего присутствия золовки, Нелла ощущает, как крепнет непокорность. Марин даже не извинилась, что ущипнула ее, точно непослушного ребенка! Марин, с ее картами и властностью, Йоханнес с его вечно закрытой дверью, Корнелия и Отто на безопасном островке кухни с их немым языком блестящих ножей, тряпок и ведер…

Нелла вскакивает, отчаянно желая убежать от собственных мыслей – того, что Марин назвала бездельем. Ей нет дела до кукольного дома – он оскорбляет ее женскую натуру. И все же, разворачивая веером векселя, она понимает, что отродясь не держала в руках столько денег.

Пибо кружит вокруг дорогих полотен Йоханнеса, а Нелла берется за перо и выплескивает ярость цепочкой торопливых слов:

Уважаемый господин!

Я прочла объявление в Реестре Смита и обращаюсь к вам за помощью.

У меня есть миниатюрный дом из девяти комнат. Очевидно, вы обучены мастерству изготовления малых вещиц. Осмелюсь заказать у вас три предмета и ожидаю ответного письма. Заплатить я более чем в состоянии.

Лютня со струнами – одна,

обручальная чаша с конфетти – одна,

коробочка с марципаном – одна.

Заранее благодарна!

Петронелла Брандт,

Херенграхт, дом с дельфином.

По сравнению с именем, которое Нелла носила восемнадцать лет, новая фамилия звучит усеченно и грубо и кажется неудобной, словно наряд, который хоть и твой, но не впору. Она перечеркивает и пишет: «С благодарностью, Нелла Ортман». Он заметит и, наверно, позабавится. Она убирает письмо в карман вместе с векселем на триста гульденов и идет на черную кухню в надежде разжиться на покрытом шрамами столе Корнелии чем-нибудь съестным: булочкой, куском мяса… Что угодно, лишь бы не селедка!

Корнелия яростно фарширует гуся морковью. Отто точит булавки и накалывает грецкие орехи. Любопытно зачем, однако Нелла не спрашивает, полагая, что получит обычный уклончивый ответ. На огне булькает соус. Корнелия и Отто смотрятся как настоящая супружеская пара, которая готовит обед в своем домике. Нелла в который раз чувствует их уютную близость и грустнеет. Потом щупает письмо в кармане, надеясь, что мысль о собственной непокорности придаст ей сил. Золовка и муж хотят ее приструнить. Как же! Да, Марин, я украшу свой дом – всем тем, что ты ненавидишь…

– Болит, моя госпожа?

Морковные очистки болтаются в руке Корнелии, точно грязно-оранжевые гирлянды.

Нелла закутывается в шаль.

– О чем ты?

– Рука.

– Ты подслушивала?!

Отто бросает на Корнелию взгляд, но та лишь смеется.

– Она как краб, который вылезает из панциря, чтобы ущипнуть, моя госпожа! Мы не обращаем внимания и вам не советуем. – Корнелия кладет очистки. – Вы забрали птичку? – В ее голосе почти уважение. – Вот что я вам скажу: госпожа Марин ходит во всем черном, а под платьем-то совсем другая история!

– В каком смысле?

– Корнелия! – предостерегает Отто.

– Под каждым платьем… – Корнелия, видимо, бесповоротно решила поделиться с Неллой крупицей тайны, – …соболий мех и бархат. Моя хозяйка, которая цитирует Иезекииля – «И положу конец надменности сильных», – расхаживает в мехах!

– Невероятно! – смеется Нелла, не ожидавшая такой откровенности. Потом, приободрившись, отдергивает шаль и показывает синяк.

Корнелия присвистывает.

– Расцветет любо-дорого! – говорит она, поглядывая на Отто. – Впрочем, со временем пройдет. Как и все остальное.

Нелла, которая надеялась на материнское сочувствие, чувствует себя глупо.

– Ты вчера снова поздно легла? – осведомляется она, пряча синяк.

– А что? – Корнелия бросает морковные очистки в огонь и берется за швабру.

Нелла чувствует, как дружелюбная атмосфера с каждым ее вопросом тает.

– Я уверена, что слышала голоса.

Корнелия смотрит в ведро с грязной водой.

– Мы слишком устаем, чтобы что-нибудь слышать, – отвечает за нее Отто.

Из темноты выбегает трусцой Дана и тычется носом Нелле в руку, а потом перекатывается на спину, подставляя для ласки живот с черным пятнышком. Корнелия удивленно наблюдает за таким проявлением чувств.

– Надо же! Она ведь никому не дается! – замечает она с оттенком восхищения в голосе.

Нелла поворачивается и идет наверх.

– Возьмите, моя госпожа! – окликает Корнелия, протягивая горячую, смазанную маслом булочку.

Предложение мира в этом доме принимает самые причудливые формы.

– Куда вы идете? – спрашивает Отто.

– В город. Надеюсь, не запрещено? На Калверстрат.

Корнелия с силой шлепает тряпкой. Вода в ведре – точно треснутое зеркало.

– Вы знаете, где это? – мягко продолжает Отто.

По запястью течет масло.

– Найду. Я хорошо ориентируюсь.

Отто и Корнелия обмениваются долгим взглядом, и Нелла замечает, как Отто почти незаметно качает головой.

– Я пойду с вами, моя госпожа, – заявляет Корнелия. – Надо подышать воздухом.

– Но…

– Оденьтесь, – советует Отто. – Очень холодно.

Корнелия уже хватает свою шаль и тянет Неллу на улицу.

Калверстрат

– Господи Иисусе, – бормочет Корнелия. – Отто прав! Зима будет студеной. И что вам понадобилось на Калверстрат?

– Хочу передать кое-кому письмо, – отвечает Нелла, уязвленная непринужденностью служанки.

– А кто этот кое-кто?

– Никто. Мастеровой.

– Ясно. – Корнелия ежится. – Пора уже закупать мясо. Надо растянуть его хотя бы до марта. Странно, что он до сих пор ничего не прислал.

– Кто не прислал?

– Не важно, – бросает Корнелия, глядя на канал и беря Неллу под руку. – Кое-кто.

Прижимаясь друг к другу, молодые женщины быстро идут по Херенграхт в сторону центра. Стужа не совсем еще лютая, но чувствуется, что зима не за горами. Ощущая руку Корнелии, Нелла размышляет над странностью положения. В Ассенделфте лакеи и горничные никогда не проявляли такого дружелюбия. Большинство были открыто враждебны.

– Почему Отто не пошел с нами? – спрашивает Нелла и, поскольку Корнелия молчит, добавляет: – Я видела, как он отказался.

– Он предпочитает быть там, где легче.

– Легче? – смеется Нелла. – Как так?

Горничная мрачнеет, и Нелле остается только надеяться, что она не услышит в ответ очередное «не важно». Но нет: когда речь идет об Отто, Корнелия откровенна.

– Тут называет судьбу обоюдоострым клинком. Он здесь – и не здесь.

– Не понимаю.

– Его погрузили на португальское невольничье судно, шедшее из Порто-Ново в Дагомее в Суринам. Он сирота. А хозяин в то время продавал медь для рафинадных фабрик Вест-Индской компании.

– Ну и?

– Он увидел Тута и привез его обратно в Амстердам.

– То есть Йоханнес его купил.

Корнелия закусывает губу.

– Гульдены порой действуют вернее молитвы.

– Только не говори это при Марин.

Корнелия пропускает замечание мимо ушей. Видимо, час сплетен про Марин и ее клешни окончился.

– Отто было шестнадцать, а мне – двенадцать. Я только поступила в дом.

Нелла представляет, как они переступают порог. Совсем как я… Любопытно, Марин уже тогда подкарауливала в темноте? Какой мир Отто оставил позади? Очень хочется его порасспросить. Нелла слыхала про пальмы, но не в состоянии вообразить жаркий Порто-Ново или Суринам. Бросить все это ради каменных стен, каналов и чужого языка…

– Он настоящий джентльмен, хотя люди думают иначе. – В голосе Корнелии проскальзывает новая нота. – Когда он приехал, то целый месяц молчал… Я заметила, как вы смотрите на его кофейную кожу, – добавляет она лукаво.

– Неправда! – протестует Нелла.

– Все смотрят. Всем в новинку. Дамы, когда еще приходили в дом, сажали птиц ему в волосы, будто в гнездо. Он терпеть этого не мог. – Корнелия делает паузу. – Неудивительно, что госпожа Марин на дух не переносит вашего попугайчика.

Улица вокруг странно притихла. Медлительные грязные воды канала покрылись по краям тонким ледком. Нелла пытается представить темнокожего юношу, оглушенного птичьим чириканьем, и дам, которые засовывают пальцы в его кудри. Стыдно, что ее любопытство столь очевидно. Йоханнес ведет себя с ним как с обычным человеком, потому что Отто и есть обычный человек… Но его голос, лицо! В Ассенделфте не поверили бы!

– Почему дамы больше не приходят?

Ответа она не получает, ибо Корнелия остановилась у кондитерской лавки. Над дверью изображены две сахарные головы и значится имя хозяина: Арнуд Макверде.

– Давайте зайдем, моя госпожа!

Несмотря на желание хоть в чем-то малом настоять на своем, Нелла не в силах противиться запаху.

В лавке восхитительно жарко. Сквозь арку в глубине Нелла замечает у плиты грузного мужчину средних лет, потного и раскрасневшегося. Завидя посетительниц, он поднимает голову и кричит в пространство:

– Ханна, твоя подруга пришла!

Появляется женщина чуть старше Корнелии в опрятном отутюженном чепце и испачканном мукой и сахаром платье. Ее лицо радостно оживляется.

– Незабудка!

– Незабудка? – вторит Нелла.

Корнелия вспыхивает.

– Здравствуй, Ханна.

– Где пропадала?

Ханна жестом приглашает их садиться в самом прохладном уголке и, оставляя за собой аромат корицы, вешает табличку: «Закрыто».

– Ангелы небесные! Женщина, что ты творишь?! – кричит ее муж.

– Пять минут, Арнуд.

Они смотрят друг на друга, и он возвращается к плите, где принимается сердито грохотать металлическими формами.

– С утра медовые сладости, – негромко поясняет Ханна, – а вечером марципан. Лучше не попадаться под руку.

– Как бы все это не вышло тебе боком! – озабоченно замечает Корнелия.

– Ну, ты пришла, и я хочу тебя видеть.

Нелла оглядывается на блестящий деревянный пол, выскобленный прилавок, пирожные, которыми заставлена витрина, точно самые желанные подарки. Почему Корнелия, вместо того чтобы сразу идти на Калверстрат, привела ее сюда, – загадка, но сладости пахнут так аппетитно! Кто эта Незабудка, эта мягкая и нежная девушка, вызванная к жизни заклинаниями кондитерши?.. Имя, которым она ее окрестила, неожиданно и странно и переворачивает все представление о Корнелии. Нелла вспоминает слова, брошенные горничной в первое утро, когда речь зашла про Отто-Тута: «Он считает прозвища глупыми, а мне нравится».

Пирожные завернуты в дорогую бумагу: алую, индиго, травяную и облакотную. Корнелия бросает на Ханну многозначительный взгляд и слегка наклоняет голову – знак, который ее подруга ловит на лету.

– Пожалуйста! Вы вольны смотреть все, что нравится!

Нелла послушно бредет по лавке, любуясь вафлями, пряным печеньем, коричным и шоколадным сиропами, апельсиновыми и лимонными кексами и булочками с цукатами. Глядя сквозь арку на Арнуда, который никак не может вытряхнуть из формы остывшие сладости, она прислушивается к приглушенным голосам.

– Франс и Агнес Мерманс хотели, чтобы его продавал именно хозяин. Они знают, какие у него связи за границей. И госпожа Марин это поощряет, хотя ненавидит сахар. К тому же это их сахар.

– Они все могут хорошо заработать.

Корнелия фыркает:

– Могут. Но я думаю, дело в другом.

Ханна игнорирует последнее замечание, больше интересуясь практической стороной вопроса.

– А почему не продать здесь? Гильдии нет, и эти негодяи вытворяют что вздумается: столько сахара мешают с мукой, мелом и бог знает чем еще! Пекарям и кондитерам на улице Булочников и Нес хороший сахар совсем бы не помешал.

Арнуд громко чертыхается, наконец справившись с противнем.

Ханна идет за прилавок и возвращается с небольшим свертком.

– Угощайтесь!

Нелла, смущаясь под ее жалостливым взглядом, разворачивает бумагу и обнаруживает внутри жареный шарик, обвалянный в сахаре и корице.

– Спасибо. – Она вновь переводит взгляд на Арнуда, который разжигает печь, и притворяется, что ее внимание полностью поглощено тучным кондитером.

– Ханна, по-моему, опять началось, – шепчет Корнелия.

– В прошлый раз ты не могла сказать наверняка.

– Знаю, но…

– Ничего не поделаешь, Незабудка. Будь тише воды ниже травы, как нас учили.

– Хан, если бы только…

– Ш-ш, вот, возьми. Остатки.

Нелла оборачивается и едва успевает заметить, как из рук Ханны в карман Корнелии быстро переходит какой-то кулек.

– Мне пора, – встает Корнелия. – Нам еще надо на Калверстрат.

Она делает ударение на последнем слове, и по ее лицу пробегает тень.

Ханна сжимает ей руку.

– Пни ту дверь и за меня! Мои пять минут закончились, надо помочь Арнуду. Такой грохот, что можно подумать, он там броню кует!

Они вновь оказываются на улице, и Корнелия прибавляет шаг.

– Кто эта Ханна? Почему она называет тебя Незабудкой? И зачем пинать какую-то дверь?

Корнелия угрюмо молчит. Разговор с Ханной неожиданно нагнал на нее уныние.

Калверстрат – длинная оживленная торговая улица в стороне от канала. Чего тут только нет: лавки граверов, красильные мастерские, галантереи, аптеки. Скот здесь не продают, но от лошадиного навоза исходит терпкий мясной запах.

– Корнелия, что случилось?

– Ничего, моя госпожа, – печально отвечает та.

Нелла уже заметила дом с солнцем. Маленькое светило вырезано на каменной плите, вделанной в кирпичную кладку, и покрашено в золотой цвет. Настоящее небесное тело, нисшедшее на землю: от сияющей орбиты тянутся яркие каменные лучи. Высоко, не достать… Внизу девиз: «Все, что вокруг, мы считаем игрушкой».

– «И потому остаемся детьми», – мечтательно заканчивает Корнелия. – Сто лет не слышала эту поговорку!

Она посматривает по сторонам, словно что-то ищет. Нелла стучится в маленькую дверь и ждет. Посреди шума и суматохи ее стук едва различим.

Никто не открывает. Корнелия топает ногами, стараясь согреться.

– Моя госпожа, никого нет дома!

– Погоди. – Нелла стучит опять. На улицу выходят четыре окна, и в одном, кажется, мелькнула тень. – Есть здесь кто-нибудь?

Тишина. Ничего не поделаешь. Она просовывает как можно дальше под дверь письмо и вексель и тут понимает, что осталась одна.

– Корнелия! – зовет она, пробегая глазами Калверстрат.

Имя горничной замирает на устах. В нескольких футах от двери миниатюриста за ней наблюдает какая-то женщина. Нет, не наблюдает – смотрит в упор. Неподвижно застыла среди толчеи и, не отрываясь, пристально глядит ей в лицо. Неллу охватывает странное чувство, будто ее пронзают насквозь – взгляд женщины, словно холодный белый луч, рассекает на части. Незнакомка без тени улыбки вбирает в себя образ Неллы. Ее карие глаза в тусклом свете дня кажутся почти оранжевыми, а непокрытые волосы сияют, точно бледно-золотые нити.

Неллу пронизывают озноб и острое ощущение ясности. Она плотнее закутывается в шаль. Все вокруг стало ярче, будто природа облегченно вздохнула, хотя солнце по-прежнему прячется за облаками. Быть может, холодом потянуло от старой кирпичной стены и сырых камней? Не исключено… Но эти глаза! Никто никогда не смотрел на нее с таким спокойным, пригвождающим к месту любопытством.

Мальчишка с тачкой едва не сбивает Неллу с ног.

– Ты мне чуть ногу не переехал! – кричит она вслед.

– Неправда!

Нелла поворачивается обратно, однако женщины и след простыл.

– Стойте! – кричит она, спеша по Калверстрат за мелькающей вдалеке копной пшеничных волос. Выглянувшее из-за туч солнце слепит глаза. – Что вам нужно?

Нелла торопливо пробивается сквозь толпу и сворачивает за незнакомкой в темный узкий переулок. На другом конце одиноко маячит какая-то фигура, и сердце Неллы подпрыгивает в груди. Но это всего лишь Корнелия. Бледная и дрожащая, она стоит перед высокой дверью.

– Что ты делаешь? Ты видела тут светловолосую женщину?

Корнелия быстро пинает дверь.

– Прихожу сюда каждый год. Чтобы не забывать, как мне повезло.

– О чем ты?

Корнелия закрывает глаза.

– Я здесь жила.

Сплошные стены переулка приглушают торговый шум с Калверстрат. Нелла, покачнувшись, опирается на дверь, которую пнула Корнелия. В стену над нею вделана плита с изображением огромной голубки в центре и детей, одетых в красное и черное, цвета города. Ниже выбиты невеселые строки:

Нас больше и больше, и стены ломятся. Подайте, что можете, чтоб настоятель наш успокоился.

– Корнелия, сиротский приют?!

Служанка уже спешит обратно, к жизни, свету и шуму. Нелла бежит следом, все еще чувствуя внутри пустоту от взгляда той светловолосой.

* * *

Марин распорядилась перенести подарок Йоханнеса в комнату Неллы. Он не прошел в дверь, и пришлось поднимать его на лебедке с улицы.

– В передней оставлять нельзя. – Марин отдергивает горчичные занавески, обнажая девять пустых комнат. – Слишком большой и скрадывает свет.

Мало того что в спальне появился этот незваный гость, так теперь еще и сильно пахнет лилией. Тем же вечером Нелла обнаруживает под кроватью перевернутый флакончик и клейкую лужицу масла.

– Это рабочие, – отвечает Марин, когда Нелла предъявляет ей осколки и требует объяснений.

Нелла не верит. Она бросает на пятно несколько расшитых подушек. Хотя бы не придется смотреть на эти издевательские брачные вензеля, и, быть может, их пух поглотит запах…

Слушая в темноте, как щелкает в клетке Пибо, и вдыхая аромат злополучного материнского подарка, Нелла думает про Отто и Корнелию. Мальчик-раб, девочка-сирота. Как Корнелия попала на Херенграхт? Ее тоже «спасли»? Может, и тебя саму спасли? Пока что жизнь здесь совсем не похожа на освобождение. Как раз наоборот.

Нелла вызывает в памяти светлые волосы и необычные глаза женщины с Калверстрат, незнакомка словно сдирала с нее кожу, как с животных на картинах Йоханнеса, а потом рассекала на куски, снова и снова. И в то же время Нелла ощущала необыкновенную внутреннюю сосредоточенность. Почему эта женщина стояла посреди самой оживленной улицы города и просто смотрела? У нее нет других дел? И почему смотрела именно на меня?

Нелла проваливается в сон и видит Йоханнеса, который глядит в несуществующую высь – на обманный рисунок на потолке. Из тревожного сна ее вырывает резкий высокий звук, похожий на собачий визг. Резеки? Сердце бешено колотится, сон как рукой сняло.

Дом вновь окутывает тишина, тяжелая, как камчатная скатерть, и Нелла поворачивается к кукольному дому. Колоссальных размеров, настороженный, он стоит в углу, словно был здесь всегда.