Читать книгу: «Белый клык», страница 3

ЧАСТЬ II

ГЛАВА I – БИТВА КЛЫКОВ

Волчица первая услышала человеческие голоса и скрипение саней, и она же первой пустилась прочь от загнанного в угасающий круг пламени человека. Волки не желали оставлять добычу, к которой подобрались так близко, и в нерешительности топтались на месте еще несколько минут, прислушиваясь к звукам, а затем все же последовали по следам волчицы.

Во главе стаи бежал большой серый волк – один из вожаков стаи. Он и вел стаю по ее следам. Волк угрожающе рычал или кусал молодых волков, когда те пытались его обогнать. Заметив волчицу, которая теперь медленно семенила по снегу, он прибавил ход.

Она поравнялась с ним, словно там было ее место, и побежала в темпе стаи. Волк не рычал на нее и не скалил зубы, когда случалось, что она забегала вперед. Наоборот, он был расположен к ней и, стараясь угодить, бежал рядом, наклонив голову, а когда подбегал слишком близко, это она рычала и скалилась на него. Когда ей подворачивалась возможность, она могла цапнуть его за плечо. В такие моменты волк не сердился. Он попросту отпрыгивал в сторону, делая несколько неуклюжих скачков, всем своим видом напоминая смущенного поклонника.

Это была единственная проблема вожака стаи, а вот у волчицы их было несколько. По другую сторону от нее бежал тощий старый волк, чья серая шкура была усеяна шрамами от многих схваток. Он всегда бежал с правой стороны от нее, а все потому, что только левый глаз у него был зрячим. Еще часто сворачивая, он любил набегать на волчицу, касаясь покрытой шрамами мордой ее туловища, плеча или шеи. Она отвергала такие знаки внимания своими зубами, точно также она проделывала с самцом по левую сторону, но когда ухаживания обрушивались на нее с обеих сторон, тогда ей приходилось набегу отбиваться, быстро кусая обоих волков. Она должна была уловчиться оставить поклонников позади, поддерживая свой темп с темпом стаи, и следить за дорогой перед собой. В такие моменты самцы, бегущие рядом с ней, обнажали свои клыки и угрожающе друг на друга рычали. Они могли бы сцепиться в схватке, но даже ухаживание и соперничество отходило на второй план перед голодом стаи, который неустанно напоминал о себе.

Каждый раз, уклоняясь от острозубого объекта его желаний, старый волк наталкивался на трехлетнего волка, который бежал по сторону его незрячего глаза. Этот молодой волк достиг своей зрелости и, принимая во внимание то, что стая была слабой и изголодавшейся, он демонстрировал больше силы и прыти, чем остальные волки. Как бы там ни было, он бежал, сравняв свою голову с плечами одноглазого волка, который был старше его. Когда он осмеливался поравняться со старым волком (что случалось редко), тот, рыча и кусаясь, заставлял его занять свое место. Однако иногда он понемногу отставал и осторожно забегал между старым вожаком и волчицей. Такая дерзость вызывала двойную волну гнева, а подчас и тройную. Волчица выражала свое недовольство рычанием, а старый вожак, взметнувшись, набрасывался на трехлетнего волка. Иногда волчица нападала вместе с ним. А иногда к ним присоединялся и молодой вожак, бежавший слева.

Тогда, вынужденный противостоять трем кусающим челюстям, молодой волк резко останавливался и, приседая на задние лапы, угрожающе скалился и щетинился. Такая суматоха впереди бегущей стаи всегда вызывала сутолоку позади. Волки, бегущие сзади, наталкивались на молодого волка и выражали свое недовольство, кусая его за задние лапы и бока. Он сам создавал себе проблемы, ведь голод и злость сопутствуют друг другу, но безграничный пыл молодости заставлял его время от времени настойчиво повторять свой маневр, несмотря на то, что он никогда не имел успеха и приносил ему одни лишь неприятности.

Была бы еда, ухаживания и драки сразу же стали бы главными в стае и она бы распалась. Но волки были в отчаянном положении. Они были истощены от длительного голода и бежали медленнее обычного. Позади плелись слабые члены стаи – слишком молодые и слишком старые. Впереди бежали самые сильные. Но все же, все они больше походили на скелетов, чем на крепких волков. Несмотря на это и, не учитывая хромающих волков, движения животных были легкими и неутомимыми. Их волокнистые мышцы казались источником неиссякаемой энергии. За стальным движением мышцы, следовало другое стальное движение, а за ним еще одно и еще одно, казалось, они могут двигаться бесконечно.

В тот день волки пробежали много миль. Они бежали всю ночь, и следующий день тоже встретил их в движении. Вокруг простиралась промерзшая, пустынная, без малейшего признака жизни земля. Стая одиноко продвигалась по необъятному, застывшему краю в поисках других зверей, которых она могла бы проглотить и продолжить свое существование.

Волкам пришлось перебежать несколько водоразделов и дюжину мелких ручейков в низине, прежде чем их поиски увенчались успехом. Им встретились лоси. Первой добычей стал крупный самец. Здесь было мясо, и здесь была жизнь, и на пути у них не стояли таинственные огни и летающие огненные деревяшки. Им были знакомы широкие копыта и ветвистые рога, и отбросив присущие им терпеливость и осторожность, они напали на добычу. Схватка была жестокой, но продлилась недолго. Волки окружили большого самца со всех сторон. Сильными ударами своих больших копыт он вспаривал им брюха и раскалывал черепа. Он давил и ломал их на своих огромных рогах, топтал их копытами, подминал под себя, качаясь на снегу. Но он был обречен. Зверь повалился на землю, поверженный волчицей, которая свирепо раздирала ему горло и другими волками, впившимися в его тело своими зубами, пожирая его заживо и, не дожидаясь пока он прекратит сопротивляться.

Еды было в изобилии. Самец весил больше восьмиста фунтов – целых двадцать фунтов мяса на зверя, учитывая, что в стае было сорок с лишним волков. Но если они справлялись с голодовкой, то с поеданием добычи они справлялись не хуже, и вскоре все, что осталось от прекрасного полного сил животного, которое столкнулось со стаей волков всего несколько часов назад, так это несколько разбросанных костей.

Наевшись, они много отдыхали и спали. С сытыми животами, молодые самцы начали задираться и драться. Так продолжалось несколько следующих дней, которые предшествовали распаду стаи. Голодные дни окончились. Теперь волки были на землях, где водилась дичь, и хотя они все еще охотились стаей, все же нападали более осторожно: от небольших лосиных стад, которые попадались им на пути, они оттесняли стельных самок или старых самцов.

Наступил день, когда волчья стая, будучи на землях, где дичи водилось в изобилии, разделилась пополам и разбежались в разные стороны. Волчица вместе с молодым вожаком слева и одноглазым старым волком справа, вела их половину стаи на восток к реке Маккензи и дальше к озерам. С каждым днем их стая становилась все меньше и меньше. Самцы и самки, образовывая пары, покидали стаю. Временами самца без пары отгоняли острыми клыками его соперники. И в конце концов, в стае осталось только четверо: волчица, молодой вожак, одноглазый и честолюбивый трехлетний волк.

Волчица окончательно озлобилась. Она награждала всех троих поклонников укусами, а те покорно принимали их. Они не уворачивались от ее жестоких клыков, и подставляли ей плечи, виляя хвостами и замедляя бег, в попытке утихомирить ее ярость. Но если они демонстрировали ей свою кротость, то друг с другом они не церемонились. Трехлетний волк не на шутку осмелел и, напав на старого волка со стороны ослепшего глаза, разорвал его ухо в клочья. Хотя седой старый волк и видел только одним глазом, против молодости и силы своего противника он пустил в ход мудрость и груз опыта. Потерянный глаз и покрытая шрамами морда доказывали, какой ценой дался ему этот опыт. Он пережил слишком много схваток, чтобы сомневаться, как поступить сейчас.

Борьба началась честно, но окончилась совсем иначе. Нельзя было предположить, каким бы мог стать ее итог, если бы третий волк не стал на сторону старого и вместе старый и молодой вожаки не напали бы на гонористого трехлетнего волка, затеяв битву не на жизнь, а на смерть. Недавние товарищи окружили его с двух сторон, впиваясь в него безжалостными клыками. Были сразу позабыты дни, когда они вместе охотились, вместе заваливали добычу и терпели голод. Все это осталось в прошлом. Сейчас их волновали лишь любовные дела, и они были важнее охоты.

А тем временем волчица, виновница этой битвы, сидела на задних лапах и довольно наблюдала. Она даже получала удовольствие. Это был ее день – а такие дни были редкостью – когда гривы поднимались дыбом, а клык бился о клык или же пронзал и разрывал мягкую плоть, только ради того, чтобы обладать ею.

И в первой борьбе за свою избранницу трехлетний волк поплатился жизнью. Рядом с его телом стояло два его соперника. Они пристально смотрели на волчицу, которая сидела на снегу и улыбалась им. Но старый волк был мудрым, очень мудрым, как в любви, так и в бою. Молодой вожак повернул голову, чтобы зализать рану на плече. Его шея выгнулась к сопернику, и одним своим глазом старый волк уличил благоприятный момент. Он метнулся к молодому волку и его клыки, глубоко впившись в плоть, рывком разорвали яремную вену на шее, после чего он снова отскочил назад.

Молодой вожак безумно зарычал, но его рык на половине превратился в рокочущий кашель. Истекая кровью и кашляя, уже сраженный, он прыгнул на старого волка и продолжал биться до тех пор, пока жизнь в нем не начала медленно угасать, его лапы ослабли под грузом тела, в глазах потемнело, а удары и прыжки с каждым разом становились все слабее и слабее.

И все это время волчица сидела на своих задних лапах и улыбалась. Необъяснимым образом ее радовала эта борьба, ведь так устроена дикая природа, такова трагедия неудачливых самцов, которым в битве за самку случалось погибать. Для тех же, кто выживал, такая победа приносила желаемую награду.

После того, как тело молодого вожака застыло на снегу, Одноглазый гордо подошел к волчице. Его вид одновременно излучал триумф и осторожность. Очевидно, он ожидал резкого отпора, так как удивился, когда она не оскалила гневно на него свои клыки. Она обнюхала его нос к носу и даже игриво запрыгала вокруг него, по-щенячьи виляя своим хвостом. И он, несмотря на свои года и мудрость, вел себя точно также и даже немного глупее.

Поверженные соперники были забыты, также как была забыта любовная история, написанная красным на снегу. Лишь один раз о них вспомнил старик Одноглазый, когда остановился на минуту, чтобы зализать свои глубокие раны. Тогда он оскалился, зарычал, шерсть на его загривке и плечах невольно встала дыбом и, присев, готовый к прыжку, он судорожно впивался когтями в снег, в поисках опоры. Но в следующую минуту все снова было позабыто, и он побежал вслед за волчицей, которая застенчиво зазывала его на прогулку по лесу.

И вот они уже бежали бок о бок, словно хорошие друзья, которые нашли взаимопонимание. Шли дни, а они держались вместе, выслеживая добычу, убивая и съедая ее сообща. Но вот, какое-то время спустя, волчица стала беспокойной. Она как будто искала что-то, чего не могла никак найти. Казалось, ее привлекали ямы под лежащими деревьями, а еще она подолгу вынюхивала забитые снегом расщелины в утесах и пещеры под нависающим берегом реки. Старика Одноглазого ее занятие совершенно не интересовало, но он покорно шел за ней, и когда ее поиски в определенных местах затягивались дольше обычного, он ложился и ждал, пока она не будет готова идти дальше.

Они не оседали на одном месте, а бежали к реке Маккензи и, добравшись до нее, они сбавили темп и теперь медленно двигались вдоль реки, часто покидая ее, чтобы охотится на дичь около небольших притоков, но после всегда возвращались обратно. Иногда они набредали на других волков, обычно это были пары, но такие встречи не отличались особой теплотой. Волки не выказывали дружелюбия, радости от встречи, или желания объединиться в стаю. Несколько раз они встречали волков-одиночек. Одиночки всегда были самцами, и они крайне настойчиво пытались присоединиться к Одноглазому и его самке. Это злило его, и когда волчица ставала с ним плечом к плечу, щетинясь и скалясь на напористых одиночек, те отступали, сворачивая с их пути, и продолжали бежать своей дорогой.

Однажды лунной ночью, пробираясь по безмолвному лесу, Одноглазый внезапно застыл. Подняв морду и хвост кверху, раздув ноздри и по-собачьи подняв одну лапу вверх, он принялся принюхиваться к пропитанному запахами воздуху. Его опасения не рассеялсь и он продолжал принюхиваться дальше, пытаясь понять послание, витавшее в воздухе. Его же подруге хватило один раз принюхаться, чтобы остаться довольной тем, что обнаружили ее ноздри, после чего она пустилась рысью, тем самым успокаивая его. Хотя Одноглазый и последовал за ней, он все еще сомневался, и время от времени останавливался, чтобы изучить опасность более внимательно.

Волчица осторожно ступила на край огромной поляны, окаймленной деревьями. Какое-то время она стояла в одиночестве. Подкрадываясь и подползая, Одноглазый присоединился к ней, предчувствуя опасность каждой клеточкой своего тела. Стоя бок о бок, они наблюдали, прислушивались и принюхивались.

Они уловили звуки спора и драки собак, гортанные крики мужчин, резкие голоса бранящихся женщин и раз послышался пронзительный и жалобный плач ребенка. Кроме огромных обтянутых кожей вигвамов и дыма, который медленно поднимался в застывшем воздухе, мало что можно было разглядеть из-за яркого огня, в свете которого мелькали снующие туда-сюда фигуры людей. Но зато ноздри их учуяли мириады запахов, которые исходили со стороны поселения индейцев, и рассказывали о практически непостижимых Одноглазому вещах, но были очень хорошо знакомы волчице.

Она странно взволновалась, и с растущим восторгом продолжала принюхиваться. Но Одноглазый не разделял ее волнения. Он начал нерешительно отступать, выдав свои опасения. Чтобы успокоить его, она повернулась и коснулась его шеи своей мордой, затем снова принялась разглядывать поселение. Снова тоска появилась в ее взгляде, но это была отнюдь не голодная тоска. Охватившее ее желание, побуждало идти вперед, подойти ближе к теплому огню, подраться с собаками, пробежаться по поселению, сторонясь и увёртываясь из-под ног оступающихся людей.

Одноглазый нетерпеливо ждал рядом, и тут волчицу снова охватило прежнее беспокойство и она осознала необходимость немедленно найти то, что искала. К большому облегчению Одноглазого, она повернулась и рысью пустилась назад и, добежав до деревьев, они вместе скрылись под покровом леса.

Беззвучно пробираясь, словно тени в лунном свете, они набрели на тропинку. Оба принюхались к следам на снегу. Следы были свежими. Одноглазый осторожно посеменил вперед, его подруга побежала следом. Широкие подушечки их лап, словно бархат, мягко ступали по снегу. Одноглазый едва уловил движение чего-то белого впереди. Под его скользящей поступью скрывалась спешка, но вскоре он пустился бежать со всех ног. Он обнаружил перед собой прыгающее белое пятно.

Волки бежали по узкой дорожке, мимо растущих молодых елей. Сквозь деревья виднелся зазор, который расширялся в залитую лунным светом поляну. Одноглазый быстро приближался к мелькающему белому пятну. Прыжок за прыжком и вот он почти настиг его. Еще один скачок и его клыки в него вонзятся. Но этого так и не случилось. Белая шкурка взлетела высоко вверх, и скачущий в воздухе заяц-беляк, затанцевал свой причудливый танец прямо над ним, не имея намерения возвращаться на землю.

Испугавшись, Одноглазый, фыркая, отпрыгнул назад и, прижавшись к земле, угрожающе, зарычал на непонятное, внушающее ужас существо. Но волчица невозмутимо миновала его, и на мгновение остановившись, прыгнула за танцующим зайцем. Она взлетела высоко верх, но не так высоко, как висела добыча и, издав металлический щелчок, ее зубы ухватили лишь пустоту. Волчица прыгнула еще раз, а затем еще.

Наблюдая за ней, ее друг понемногу расслабил позу. Теперь он выказывал недовольство ее бесплодными попытками, и сам сделал сильный скачек вверх. Его зубы схватили зайца и вместе они снова опустились на землю. Но в то же время, он услышал над собой подозрительный треск и что-то возле него начало двигаться – с удивлением он заметил, как молодая ель наклоняется над ним, готовая его сразить. Челюсти волка отпустили свою добычу и, обнажая клыки, рыча и щетинясь от ярости и страха, он отпрыгнул назад, чтобы спастись от неведомой ему опасности. И сразу же молодое дерево, выпрямляясь, понеслось обратно ввысь, а заяц, взлетев вместе с ним, снова затанцевал свой танец.

Волчица разозлилась. Она цапнула зубами своего друга за плечо в знак упрека, и он, испугавшись еще больше, не осознавая, кто напал на него снова, в ярости нанес ответный удар, содрав зубами шкуру на морде волчицы. Такая реакция на упрек была равно неожиданностью, как для него, так и для нее, и она набросилась на Одноглазого с рыком и негодованием. Внезапно поняв свою ошибку, он попытался задобрить ее, но волчица решительно продолжала его наказывать, и тогда, оставив все попытки ее успокоить, он начал кружиться по кругу, пряча от нее голову и позволяя кусать себя за плечи.

Тем временем заяц все подпрыгивал над ними в воздухе. Волчица села на снег и Одноглазый, больше опасаясь своей подруги, нежели загадочного деревца, снова прыгнул за зайцем. Приземляясь на землю с зайцем в зубах, он пристально следил за деревом. Как и прежде, оно последовало за ним. Прижавшись к земле в ожидании удара, он щетинился, но все же зайца не отпускал. Удара не последовало. Склонившись над ним, дерево застыло. Когда двигался он – оно двигалось вместе с ним, заставляя его рычать сквозь стиснутые зубы; когда он замирал – оно тоже замирало, и волк решил, что безопаснее не делать никаких движений. Все же теплая заячья кровь в его пасти манила приятным вкусом.

Его подруга освободила его из затруднительного положения, в котором он оказался. Она забрала у него зайца и пока дерево качалось и угрожающе пошатывалось над ней, она спокойно отгрызла ему голову. Тут же дерево взлетело вверх, вернувшись в вертикальное положение, как и было задумано природой, после чего не вызывало больше никакого беспокойства. Волчица и Одноглазый принялись жадно пожирать мясо, которое поймало для них загадочное дерево.

Там были другие тропинки и поляны, на которых зайцы висели в воздухе, и пара волков выведала их все – волчица показывала дорогу, а старый волк шел следом, наблюдая и изучая прием обворовывания ловушек. И это знание впоследствии пригодилось ему.

ГЛАВА II – ЛОГОВО

Два дня волчица и Одноглазый бродили вокруг индейского поселения. Его близость вызывала у волка страх и тревогу, но поселение манило его подругу, и она не желала уходить. Однако, когда однажды утром, совсем близко воздух расколол звук выстрела, и пуля пробила ствол дерева в нескольких дюймах от головы Одноглазого, они больше не колебались и отправились в путь размашистыми, суетливыми прыжками, которые быстро уносили их за мили от опасности.

Пара дней пути не сильно отдалила их от поселения. То, что искала волчица, теперь стало настоятельной необходимостью. Она становилась тяжелее и бежала медленнее. Однажды, в погоне за зайцем, которого ей обычно удавалось поймать без особого труда, она сдалась и легла, чтобы отдохнуть. Одноглазый подошел к ней, но как только он коснулся мордой ее шеи она яростно укусила его с такой прытью, что он упал на спину и в нелепой позе совершал попытки увернуться от ее зубов. Ее характер стал более вспыльчивым, а он в свою очередь стал терпеливее и заботливее.

И вот, наконец, волчица нашла то, что искала. Оно было в нескольких милях вверх по течению небольшого ручья, который летом впадал в реку Маккензи, но сейчас был покрыт льдом, промерзнув до каменистого дна и застыв от источника до самого устья. Волчица устало семенила за своим другом, который бежал далеко впереди ее, и тогда она случайно приметила высокий нависающий над ручьем глинистый берег. Свернув, она посеменила к нему. Грозные весенние бури и тающий снег подмыли берег и в одном месте из узкой щели образовалась пещера.

Волчица остановилась у ее входа и осторожно осмотрела стены. Затем она оббежала пещеру вокруг и, добежав туда, где обрыв переходил в пологий берег, снова возвратилась к ней и вошла в узкий проход. Каких-то три коротких фута ей пришлось ползти, затем стены расширились и стали выше, и она оказалась в небольшой круглой норе, около шести футов в диаметре. Ее голова едва ли доставала до потолка. Здесь было сухо и уютно. Она изучила пещеру с особым усердием, а Одноглазый, который к тому времени вернулся, стоял у входа и терпеливо наблюдал. Поставив передние лапы вместе, она наклонилась к ним мордой и несколько раз повертелась вокруг, затем, устало вздохнув, почти проворчав, она скрутилась в клубок, расслабив лапы и легла, повернувшись головой к входу. Одноглазый, любопытно навострив уши, усмехнулся ей, и она смогла разглядеть очертания его хвоста, которым он теперь добродушно вилял. Прижав уши, волчица открыла пасть, и миролюбиво высунув язык, дала понять, что она спокойна и довольна.

Одноглазый был голоден. Он спал у входа в пещеру, но сон его был беспокойным. Он то и дело просыпался, и настороженно прислушивался к окружающей природе, залитой яркими лучами апрельского солнца, которые мерцали на снегу. Когда он погружался в дремоту, слабый шепот невидимых глазу ручейков, тревожили его слух, тогда он вставал на лапы и внимательно прислушивался. Солнце снова вернулось в эти края, и вся природа Севера пробуждалась под его теплом. Жизнь била ключом. Весна витала в воздухе, под снегом зарождалась жизнь, по деревьям поднимался сок, а почки разбивали ледяные оковы.

Одноглазый с волнением поглядывал на свою подругу, но она не желала подниматься. Снаружи неподалеку порхала стайка пуночек. Он было поднялся, но взглянув на свою подругу, снова улегся и задремал. Внезапно до него донеслось тоненькое жужжание. Он несколько раз провел лапой по морде, а затем проснулся. Там, в воздухе прямо над кончиком его носа одиноко жужжал комар. Это был большой комар, который видимо всю зиму пролежал замёрзший в сухом бревне, а сейчас оттаял под солнечными лучами. Одноглазый больше не мог сопротивляться зову природы. К тому же, он был голоден.

Волк прополз к своей подруге, чтобы убедить ее подняться. Но она лишь зарычала в ответ, и он в одиночестве пополз навстречу ярким солнечным лучам. Когда он ступил на мягкий снеговой покров, то почувствовал, как легко он проваливается под его лапами и сковывает его бег. Он посеменил вверх по ледяному ручью, где снег, укрытый от солнца тенью деревьев, все еще оставался твердым. Восемь часов прошло, прежде чем он в ночных сумерках вернулся к норе, терзаемый голодом пуще прежнего. Он нашел добычу, но не поймал ее. В погоне за дичью он проваливался на подтаявшей снежной корке, утопая в снегу, в то время как заяц-беляк без труда уносился прочь по ее поверхности.

Зачуяв неладное, он замер у входа в пещеру. Слабые, странные звуки доносились изнутри. Они были ему смутно знакомы, но это не был голос его подруги. Осторожно он прополз вовнутрь и там его встретил предупреждающий рык волчицы. Он не обеспокоил Одноглазого, хотя он покорно соблюдал дистанцию. Все же ему хотелось понять природу других звуков – слабого, приглушенного писка и скуления.

Его подруга раздраженно предупредила, чтобы он не подходил, и, свернувшись в клубок, он уснул у входа пещеры. Когда тусклый свет утренних солнечных лучей проник в логово, он снова принялся искать причину смутно знакомых ему звуков. В рычании его подруги появилась новая нотка. Это была нотка ревности, и он осторожничал, держась от нее на расстоянии. Все же между ее лапами, вдоль туловища, ему удалось разглядеть пять удивительных маленьких живых комочков. Они были слишком слабыми, слишком беспомощными и пищали, не открывая глаз навстречу свету. Волк был удивлен. За всю его длинную и благополучную жизнь такое случалось с ним не один раз, но все же каждый раз он сильно удивлялся.

Его подруга смотрела на него с беспокойством. Время от времени она издавала рык, а когда он приближался к ней слишком близко, то рык перерастал в ядовитое рычание. Ее инстинкт говорил ей, как и всем волчицам-матерям, что отцы поедают новорожденное и беспомощное потомство, хотя она и не помнила, чтобы с ней такое случалось. Такой инстинкт напоминал о себе сильным страхом, который прятался внутри и понуждал не позволять Одноглазому приблизиться к детенышам.

Но он не представлял собой угрозы. Старый волк чувствовал призыв инстинкта сохранить свое потомство, который в свою очередь он унаследовал от волков, дабы продолжать их род. Он не сомневался и не размышлял над тем, что видел перед собой, природа уже ответила на все его вопросы и, оставляя свое потомство и повинуясь своему инстинкту, Одноглазый сделал то, что казалось самой естественной вещью в этом мире – он отправился на охоту.

В пяти или шести милях от логова ручей разделялся, и его рукава растекались среди гор под прямым углом. Волк побежал вдоль левого рукава и напал на свежий след. Он принюхался и, посчитав, что зверь проходил здесь совсем недавно, прижался к земле, настороженно вглядываясь туда, куда он исчезал. Затем он неторопливо повернулся и двинулся вдоль правого рукава. След был намного больше его собственного, и он знал, что у него мало шансов одолеть зверя, который их оставил.

Пробежав с полмили вдоль правой вилки ручья, он услышал звук грызущих зубов. Подкравшись к своей добыче, он увидел дикобраза, который, поднявшись на двух лапах около дерева, грыз кору. Одноглазый осторожно приблизился, но без всякой надежды поймать добычу. Зверь был ему знаком, хотя он и не встречал его прежде так далеко к северу и за всю его жизнь дикобраз ни разу не стал ему обедом. Но он прожил достаточно, чтобы знать, помимо всего прочего, что на свете есть удача или счастливый случай, и с этим он продолжил подкрадываться ближе. Никогда нельзя было предугадать, как все пойдет, так как жизнь каким-то образом всегда была непредсказуемой.

Дикобраз свернулся клубком, распушив длинные, острые иголки во все стороны, чтобы защититься от атаки. Однажды, когда Одноглазый был еще молодым волком, он слишком близко принюхался к похожему клубку из иголок, по-видимому предназначенных для защиты, и внезапно ожив, клубок ударил его хвостом по носу. Одна игла оставалась торчать у него в носу неделями, вызвая адскую боль, до тех пор, пока, наконец, не выпала сама. Помня этот конфуз, он удобно присел, прижавшись к земле в футе от добычи, подальше от хвоста, застыл и начал выжидать. Могло случиться что угодно. Всегда мог подвернуться удобный случай. Дикобраз мог развернуться и тогда ловким движением лапы он смог бы нанести удар в незащищенный иголками живот, распоров его. Но прошло полчаса и он, встав, гневно рыкнул на неподвижный клубок и побежал дальше. Ему часто приходилось напрасно выжидать, пока дикобраз развернется и на этот раз он не желал терять времени. Он продолжил свой путь вдоль правой вилки ручья. День клонился к вечеру, а он ничего так и не поймал.

Инстинкт отцовства настойчиво побуждал его искать еду. И вот после полудня он набрел на куропатку. Выйдя из зарослей, он оказался прямо перед несмышленой птицей. Она сидела на бревне, всего в футе от его носа. Оба заметили друг друга. Всполошившись, птица взлетела вверх, но волк успел ударить ее лапой и повалить на землю, и когда она попыталась снова вспорхнуть, он напрыгнул на нее и схватил зубами. Когда его клыки сжали нежную плоть и хрупкие кости, он, как и велела ему природа, начал есть. Но вспомнив о чем-то, он остановился и пустился в путь домой, неся в зубах белую куропатку.

Мягко передвигаясь, словно тень, он осторожно разведывал дорогу перед собой, в надежде найти еще какую-нибудь дичь, и в миле от рукавов ручья наткнулся на старые большие следы, которые он обнаружил рано утром. След шел в ту сторону, куда он бежал, и он продолжил свой путь, готовясь за любым поворотом на берегу встретить его обладателя.

Выглянув из-за камня, где ручей круто сворачивал и, метнувшись взглядом, он увидел то, что заставило его тотчас же прижаться к земле. Там был зверь, которому принадлежали следы – большая самка рыси. Она присела к земле, точно также как сегодня проделывал и он, перед ней лежал свернувшийся клубок из иголок. Если раньше он был скользящей тенью, то теперь он стал призраком той тени, пока, прокрадываясь, петлял и благополучно не очутился с подветренной стороны около безмолвных, застывших зверей.

Опустившись на снег и положив куропатку рядом, он принялся наблюдать сквозь покрытые иголками ветки низкорастущей ели за игрой жизни, которая разыгрывалась у него на глазах – два зверя терпеливо выжидали в стремлении жить. И любопытным во всей этой игре было то, что один, чтобы выжить поедал другого, а тот в свою очередь, старался не быть съеденным. Старый волк, притаившись в своем укрытии, тоже участвовал в этой игре и надеялся на чудо, которое могло бы помочь ему словить добычу и выжить.

Прошло полчаса, час, но ничего не происходило. Клубок иголок можно было счесть за камень, рысь походила на обледенелый мрамор, а старый волк лежал будто мертвый. Однако все три зверя жили в постоянном напряжении, что вызывало у них почти физическую боль, и едва ли они когда-либо чувствовали себя более живыми, нежели в тот момент, находясь в оцепенении.

Одноглазый слегка пошевелился и оживленно выглянул вперед. Что-то происходило. Дикобраз, в конце концов, решил, что его враг ушел. С медленной осторожностью он начал разворачиваться, убирая свою неприступную броню. Его ничего не насторожило. Очень медленно игольчатый клубок разворачивался во всю длину. При виде живой добычи, которая лежала перед ним, словно приглашая на банкет, Одноглазый почувствовал, как из его пасти непроизвольно потекли слюни.