Читать книгу: «The Smoke», страница 3

Часть 2 Тени Безмолвия

Следующие несколько дней прошли в мучительном ожидании звонка от Барбары. Эл работал урывками, чувствуя, что вдохновение, так неожиданно нагрянувшее на него в первые дни пребывания в Безмолвной Долине, теперь словно утекло сквозь пальцы, оставив после себя лишь горечь недосказанности и пустоту. Каждое утро он просыпался с тупым ощущением страха, не понимая – сон ли это был накануне или явь, та странная сцена у дома с безмолвными жителями и тот тяжелый взгляд шерифа в лучах фар, от которого кровь стыла в жилах.

Он ходил по дому, словно запертый в клетке зверь, постоянно оглядываясь и вслушиваясь в тишину, которая казалась теперь не просто тишиной маленького города, а гробовым молчанием, за которым он словно слышал тихий, надрывный скрип старой карусели в заброшенном парке на краю города.

– Так продолжаться не может, – сказал он себе в одно из таких бесконечных утро. – Если эта Барбара решила забить на меня…

Он посмотрел в зеркало и едва узнал свое отражение – бледное, небритое лицо, глаза, в которых застыл немой вопрос, волосы, словно припорошенные пеплом давно прошедших лет.

– Ещё немного, – подумал он, – и я стану одним из них… из этих… призраков, оживающих только по ночам.

В этот день он твёрдо решил: пора действовать.

– Если никто не приедет за мной, – я сам выберусь отсюда.

Первым делом – к доктору. Эл не мог поверить в эту "горную болезнь"! “Разреженный воздух, перепады давления… Чушь!” Слишком уж внезапно оно навалилось и исчезло, это “недомогание”, слишком уж странно совпадало с попытками покинуть Долину.

– Нет, – решил Эл. – Надо проверить все версии.

Кабинет доктора Гарроуэя, как и большинство заведений в этом городке, располагался на главной улице, которая с едкой иронией называлась “Проспект Надежды”, словно сами жители этой Долины давным–давно распрощались с этим чувством, заменив его покорной безнадежностью. Сам доктор, обладатель фигуры, напоминающей огромный пышный пирог и лица, лоснящегося от пота, производил впечатление человека не столько добродушного, сколько равнодушного ко всему на свете, кроме возможности сытно поесть и крепко поспать. Но вот его глаза… глаза, несмотря на внешнюю ленивость их обладателя, казались Элу слишком живыми, даже хищными – будто за маской сонного безразличия скрывался внимательный ум, который не пропускает ни единой детали, замечает всё, что происходит вокруг.

– Мистер Реншоу, – пробасил доктор Гарроуэй, улыбаясь Элу так, словно видел его впервые (а может быть, так оно и было?). – Чем обязан?

– Да вот… недомогание, – Эл попытался улыбнуться в ответ, но, встретившись взглядом с доктором, понял, что это бесполезно. – Головокружение, слабость. Вчера на перевале даже сознание потерял.

– На перевале, говорите? – Доктор Гарроуэй, нахмурившись, постучал пухлыми пальцами по столу, будто пытался нащупать там ответ на какой–то важный вопрос. – А до этого… как себя чувствовали?

– Нормально, – пожал плечами Эл. – Ничего особенного. Ну, усталость с дороги, смена климата…

– Смена климата, – медленно повторил доктор, и в его голосе промелькнули какие–то странные, почти зловещие нотки, будто он сказал: “смена… реальности…” – Да, это часто бывает… В наших краях… организм привыкает постепенно… К особенностям… воздуха.

Эл насторожился. В словах доктора было что–то недосказанное, какой–то двойной смысл, которого Эл пока не улавливал.

– Какие ещё особенности? – поинтересовался он, пытаясь смотреть доктору прямо в глаза, но тот вдруг отвёл взгляд и начал бесцельно перекладывать бумаги на столе.

– Ну… у нас здесь… воздух очень чистый… – пробормотал Гарроуэй, словно с трудом подбирая слова. – И… насыщенный… кислородом…

Он снова посмотрел на Эла, и на этот раз в его взгляде появилось что–то похожее на жалость, словно он смотрел на безнадёжно больного пациента.

– Так что не удивительно, что у вас кислородное голодание, мистер Реншоу, – уверенным голосом врача продолжил доктор. – Это у всех “городских”, кто сюда приезжает… С непривычки. Гулять вам нужно больше! Свежим воздухом дышать… В лесу, например… Очень помогает.

– Кислородное голодание… гулять в лесу… – Эл с досадой понял, что Гарроуэй просто отделывается от него стандартными отговорками, будто вопрос был не о загадочном недомогании, а о банальной простуде. Но отступать он не собирался.

– Доктор, но мне ведь нужно уехать! – сказал он, стараясь, чтобы в его голосе не слышалось отчаяние, но это ему явно не удавалось. – У меня дела важные.

– Конечно–конечно, – успокаивающе произнёс доктор, и Элу показалось, что это “конечно” звучит так же фальшиво, как недавно услышанное от Барбары "шедевр” в отношении его книги. – Но поверьте, мистер Реншоу, сейчас вам нужен покой и свежий воздух. Вот увидите – через пару дней вы будете себя чувствовать гораздо лучше…

Он уже поднялся, явно давая понять, что приём окончен, но Эл, не желая смириться с такой нелепой развязкой, вскочил со стула, чуть не опрокинув его.

– Да при чём тут свежий воздух?! – почти крикнул он. – У меня машина… она глохнет… прямо на перевале! А ещё… они…

– Кто – “они”? – прищурившись, спросил доктор, в его взгляде мелькнул огонёк – интереса или раздражения – Эл не разобрал.

Жители – он осекся, не зная, как объяснить. – Они… смотрят. Всегда. Словно ждут чего–то.

– Смотрят? – Гарроуэй, прищурившись, окинул Эла взглядом, в котором теперь читалась не только врачебная оценка, но и нечто другое – недоверие, насмешка, а может быть – страх… – Да что вы говорите, мистер Реншоу они просто любопытны. Новый человек в городке – это же событие! Особенно для такого… тихого местечка, как наше.

– Тихого – горько усмехнулся Эл. – Да скорее мёртвого! Они словно куклы! Или…

Он не договорил. Воображение, всегда готовое подбросить ему самые жуткие образы, сейчас рисовало картины одну страшнее другой… Город, населённый не людьми, а их бездушными копиями, оживающими лишь на время, необходимое для поддержания видимости нормальной жизни…

– Мистер Реншоу, – голос доктора прозвучал вдруг твёрдо и властно, вырывая Эла из пучины его фантазий. – Успокойтесь! Вы устали, вы не здоровы… Вот вам рецепт на успокоительное, попринимайте перед сном. И – ещё раз повторю: больше гуляйте на свежем воздухе! Лучше в лесу, понимаете? Лес… он успокаивает, помогает…

Он протянул Элу бумажку с рецептом и снова встал, давая понять, что аудиенция окончена. Эл взял рецепт, но, выходя из кабинета, не мог отделаться от мысли, что доктор не договаривает, скрывает что–то важное, какую–то горькую, неприятную правду, знание которой опасно не только для здоровья, но и для… разума.

– Или он сам… не знает? – мельком пронеслась мысль, от которой в душе сразу же стало пусто и холодно. Из кабинета врача Эл вышел в полном смятении. Разговор с Гарроуэем не только не рассеял его страхи, но усилил их, придав им оттенок какой–то зловещей, абсурдной реальности.

– Кислородное голодание – с горечью усмехнулся он. – Да я здесь задохнусь не от нехватки кислорода, а от избытка тайны.

Не желая возвращаться в свой дом, наполненный теперь не атмосферой творчества и уединения, а тяжёлым предчувствием неизбежной беды, он решил заглянуть в местный полицейский участок. – Шериф – представитель закона, – подумал он. – Может быть, хотя бы он ответит на мои вопросы.

Участок был расположен на той же улице "Проспект Надежды”, немного выше кабинета доктора. Старое, кирпичное, с вывеской, поблёскивающей на солнце новой краской (единственной яркой деталью в этом царстве выцветших красок и приглушенных тонов), здание казалось чужеродным элементом в этом мире, словно крепость, охраняющая его от чего–то… или кого–то…

Шериф, как и доктор, встретил Эла приветливо, словно никаких недоразумений между ними и не было. Его кабинет был удивительно чистым и опрятным, в нём царил порядок, которому позавидовал бы любой перфекционист. На стенах висели фотографии, портреты, дипломы – идеальный образцовый мир хранителя закона маленького городка. И всё же Эл сразу почувствовал тот же неприятный, леденящий душу холодок, что и в кабинете доктора, только здесь он был сильнее, гуще, словно пропитанный запахом старого пороха, запертого в стальной сейф.

– Мистер Реншоу! – шериф улыбнулся и, встав из–за стола, протянул Элу руку. – Рад вас видеть. Чем обязан?

Его рукопожатие было крепким, даже болезненным – словно тиски, стиснувшие руку Эла и не желающие отпускать. Эл невольно поморщился.

– Я хотел бы узнать – он осекся, встретившись взглядом с шерифом. “Чёрт, – подумал он. – Снова эти глаза…” Взгляд Калеба Уитлока, мрачный и тяжелый, словно впитывал в себя весь свет, не отражая ничего, кроме пустоты. – Я хотел узнать много ли у вас здесь приезжих? В смысле туристов, путешественников.

– Туристов? – шериф усмехнулся. – В Безмолвной Долине? Да вы, наверное, шутите, мистер Реншоу! Какие туристы в такой глуши? Мы тут сами… туристы… в собственной жизни, – добавил он тихо и неожиданно печально, словно проговорился о чём–то, о чём не следовало.

Эл, смутившись его тоном, продолжил:

– Просто меня спрашивают, когда я буду возвращаться, издатель… он беспокоится.

Шериф приподнял бровь. В его глазах вспыхнул тот самый холодный, острый блеск, который так напугал Эла ночью.

– Беспокоится? – он снова усмехнулся, но теперь эта усмешка показалась Элу открыто издевательской. – Не беспокойтесь, мистер Реншоу. Здесь никто не потеряется.

– Но я ведь не исчезну? – Эл не удержался от самого глупого и в то же время самого важного вопроса. Его собственный голос показался ему чужим – слишком тонким, хрупким, словно тонкий лед под ногами человека, заблудившегося в зимнем лесу.

Шериф замолчал, и в его глазах снова появилось то пустое, стеклянное выражение, которое все больше пугало Эла. Внезапно Элу пришло на ум сравнение – шериф сейчас был похож не на блюстителя закона, а на хорошо настроенную, холодную и бесчувственную машину. Машину, выполняющую запрограммированные действия, не понимающую смысла происходящего, но делающую то, что должна…

– Исчезнуть? – словно проснувшись, повторил он, и Эл заметил, что на лице шерифа опять появилась улыбка. – Нет–нет, мистер Реншоу. Вам не нужно беспокоиться об этом… Вы у нас… гость! А о гостях мы всегда заботимся.

– Заботятся – с едкой иронией подумал Эл. – Заботятся так, словно мы – экспонаты в музее их тихого, безжизненного мира.

– Кстати, – шериф опять принял деловой вид и пролистнул какой–то журнал на столе. – Согласно нашим записям… в последние пару месяцев вы – единственный гость в Долине.

– Так вообще никто не приезжал? – Эл попытался скрыть своё разочарование, но голос его дрогнул.

– Только торговцы с ярмарки, – небрежно бросил шериф. – Но это… как погода. Бывает – нет.

Эл, чувствуя, что разговор заходит в тупик, решил попробовать другой подход. “Он же шериф! – упрямо думал он. – Значит, должен знать все про этот… город, про жителей… и про… проклятье, которое на них лежит”.

– А скажите, шериф, вы… вы давно здесь живете? – спросил он, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно непринужденнее.

Уитлок, словно ничего не замечая, продолжал изучать свои бумаги, бегло проводя пальцем по строчкам и кивая, будто находил там что–то важное для себя. Затем, не спеша, поднял голову и устремил свой пустой, стеклянный взгляд на Эла.

– Достаточно, чтобы понять… особые законы этого места. – Его улыбка стала шире, но от этой улыбки у Эла по спине пробежали мурашки, а руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Чёрт, – подумал он. – Да что со мной творится? Это просто… шериф маленького города… Что я, испугался его?

– А вот о жизни… за пределами Долины я, увы, уже почти ничего не помню, – тихо, словно себе под нос, произнес Уитлок, отворачиваясь.

В его голосе вдруг промелькнула такая тоска, такая безнадежность, что у Эла перехватило дыхание, словно шериф только что случайно открыл дверь в какую–то свою, потаенную, полную тьмы комнату…

– Шериф… – начал было Эл, но Уитлок, резко повернувшись, прервал его, и на его лице снова появилось то дежурно–приветливое выражение, которое, казалось, он надевал на себя так же легко, как форменную фуражку.

– Извините, мистер Реншоу, но у меня много дел. – Он кивком головы указал на дверь. – Всего вам доброго! Не забывайте прогуляться в нашем чудесном лесу!

Эл, не в силах бороться с ощущением, что его просто выпроваживают, словно незваного гостя, поспешил к выходу. Уже у двери он обернулся – шериф сидел за столом, и его глаза, словно две ледяные бусинки, смотрели на него из–под опущенных век, не выражая ровным счетом ничего. “Словно манекен…” – пронеслось в голове.

Он вышел на улицу, ощущая, как солнце, пробившись сквозь тучи, неожиданно ярко светит, делая мир вокруг слишком резким, чётко очерченным, будто нарисованным художником–гиперреалистом, который не верит в полутона и не знает про тени.

– Всё слишком ярко – подумал Эл. – Как в детском рисунке. Никакой тайны, никакой глубины. – Может, он прав этот шериф? Может, я просто свихнулся? Начитался своих страшилок

Он медленно шёл вниз по “Проспекту Надежды”, всматриваясь в лица прохожих, словно надеялся найти там хоть тень эмоций, хоть намёк на ту жизнь, которой так не хватало ему самому. Но видел лишь маски – вежливые улыбки, пустые взгляды.

И вдруг в конце улицы, там, где "Проспект Надежды” упирался в небольшой, заросший клёнами сквер, он увидел её… Рейчел.

Она сидела на скамейке, обхватив руками округлый живот и уткнувшись взглядом в землю. Её тёмные, густые волосы, словно воронье крыло, опускались на плечи, а синее платье ярким пятном выделялось на фоне серой блеклости осеннего парка.

Эл, почти бессознательно сделав несколько шагов навстречу, остановился, не зная – как себя повести. О чём говорить с этой девушкой – единственным человеком в этой Долине, который выглядел по–настоящему живым…

Рейчел подняла голову и увидела его. На её лице появилось недоумение, словно она не могла поверить, что он здесь, что он вернулся.

– Эл? – тихо спросила она. – Ты вернулся?

Эл кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– Да, вернулся… – мысленно ответил он ей. – Но теперь я уже не знаю – смогу ли уйти.

– Я рад тебя видеть, Рейчел. – Наконец, с трудом преодолев неловкость, произнес он и осторожно присел рядом с ней на скамейку, словно боясь спугнуть это хрупкое, почти иллюзорное ощущение нормальности, исходившее от её присутствия.

Рейчел слегка улыбнулась, и в её улыбке Эл вновь увидел тот самый огонёк жизни, искренности, отсутствия которого так пугался в жителях Безмолвной Долины. Но что–то в этой улыбке было иное… не просто радость встречи со знакомым человеком… В ней читалось недоверие, страх… словно она уже знала что–то такое, о чём ему только предстояло узнать.

– Как ты… как ты себя чувствуешь? – спросила она тихо, опустив глаза. Эл заметил, как она невольно прижала руку к животу, словно защищая не только себя, но и своего ребенка.

– Как видно – жив, – попытался он пошутить, но шутка получилась слишком уж мрачной. – Тот доктор Гарроуэй, говорит, что у меня “горная болезнь” Бред, конечно.

Он замолчал, пытаясь понять, с чего начать, как рассказать ей все, что случилось с ним за последние дни. Слова, которыми он был готов поделиться с Барбарой, казались сейчас не просто глупыми, а опасными, словно самым их произнесением он мог нарушить какой–то хрупкий, незримый порядок вещей, который поддерживался здесь молчанием и страхом.

– Эл, – Рейчел подняла на него глаза, и он вздрогнул. В её взгляде не было ни улыбки, ни обычного блеска – только глубокая, бесконечная печаль. – Ты не должен пытаться уехать. Это опасно.

– Опасно? – повторил Эл, не веря собственным ушам. – Но почему?

Рейчел снова опустила глаза. Её руки, тонкие и белые, нервно теснили складки синего платья, словно пытались найти убежище в ткани, укрыться от чего–то.

– Ты не первый, – тихо произнесла она. – Кто пытается уехать. Но… никто не смог. Никто…

– Что ты хочешь сказать, Рейчел? – голос Эла дрожал, но теперь это была уже не дрожь страха, а дрожь предчувствия… предчувствия горькой и страшной правды, которая лучше бы оставалась тайной…

– Этот город, эта долина – она сглотнула, словно ей было трудно говорить. – Это место проклятое.

– Проклятое? – Эл в недоумении повторил это слово, будто пытаясь убедиться, что услышал правильно, что эта простая, земная девушка, сидящая рядом, говорит о проклятье… Слово казалось слишком тяжёлым, архаичным, словно извлечённым из старинной книги с пожелтевшими от времени страницами и жутковатыми иллюстрациями. – Но… как? Почему?

Рейчел глубоко вдохнула, словно собираясь с духом, прежде чем произнести что–то очень важное.

– Несколько лет назад… – начала она. – Рядом с городком… была шахта… Небольшая, но… очень старая. Они… говорят, она была там еще до того, как… как появился сам город. Добывали медь, но… там случилось что–то страшное.

Она замолчала, и Эл невольно вспомнил ту историю из интернета, благодаря которой он оказался в Безмолвной Долине. Он помнил размытое, зернистое фото в старой газетной статье – провал в земле, искореженный металл, какие–то люди в противогазах, лица которых казались за стеклом масок чужими, искажёнными страхом…

– Там вырвалось что–то из–под земли, – продолжила Рейчел. – Они говорят, что это был не просто обвал… Там было нечто иное.

– Нечто иное – повторил про себя Эл, ощущая, как в животе снова появляется то самое неприятное ощущение холодной пустоты, знакомое ему уже по поездке на перевал.

– Шериф упоминал об особых законах этого места, отец Рейчел – о том, что здесь исполняются желания… И всё связано с шахтой…

– И что это было за…"нечто”? – он старался говорить ровно, но голос все же предательски дрогнул.

– Они называют это “дымом”, – ответила Рейчел, не отрывая взгляда от мокрых, темнеющих от дождя листьев клёна перед собой. – Это словно туман, но не совсем. Он покрыл всю Долину и все изменилось. Люди, они стали другими.

Она вновь замолчала, словно вспоминая что–то болезненное, но в этом молчании было не столько нежелание говорить, сколько… страх.

Эл не спешил. Он ждал, чувствуя, что её история, эта призрачная нить из слов, тянется из той же темноты, из которой тянулся “дым” над Долиной, обволакивающий, затягивающий…

– Они перестали умирать, – прошептала Рейчел, и в её голосе слышалась не радость бессмертия, а скорее ужас вечного пленения. – И не стареют, они застыли, застряли во времени.

Она медленно повернула голову, и её взгляд, темный и печальный, встретился с глазами Эла.

– А потом… начали исчезать те, кто хотел уйти, словно их просто стирали из этого мира.

Эл слушал ее, затаив дыхание, словно каждое слово Рейчел было шагом по тонкому льду, который мог треснуть в любой момент. Город без смерти… люди, застывшие во времени… дым, стирающий тех, кто хочет вырваться… Картина, которая ещё недавно могла бы стать основой для одной из его новых, мрачных историй, теперь становилась частью его собственной жизни, приобретала оттенок ужасающей, но в то же время гипнотически притягательной реальности.

– Но как же…? – он попытался найти хоть какую–то логику, хоть нить, за которую можно было ухватиться, чтобы не утонуть в этом море безумия. – Как же живут горожане? Ведь им нужны продукты… вещи.

– Раз в месяц – Рейчел сделала паузу, словно ей было трудно произносить слова. – Приезжает ярмарка. Торговцы продают всё необходимое.

– Ярмарка? – повторил Эл, будто впервые услышал это слово. – Но как? Как они проходят сквозь этот дым? И почему никто из жителей не покидает Долину?

– Я не знаю – в её голосе прозвучало отчаяние. – Мне кажется, что это дым, он забирает память или волю, те, кто слишком долго живут здесь, они забывают, что было до, забывают о том, что существует другой мир. Для них Долина – это всё. Их дом. Их тюрьма

Эл смотрел на Рейчел и видел, как ей тяжело говорить об этом, как боится она каждого слова, будто за ними прячется не только ужасная правда, но и опасность, нечто, способное наказать за попытку нарушить тишину Безмолвной Долины.

– А ты – осторожно спросил он. – Ты помнишь то, что было до?

Рейчел кивнула. Её губы дрожали, словно она пыталась сдержать слёзы.

– Я всегда жила здесь, – тихо сказала она. – Но я помню. И не хочу забывать. Не хочу.

Она замолчала, и Эл увидел, что её взгляд устремлён на небо, покрытое серыми, словно ватными облаками. На небо, которое здесь, в этом глубоком ущелье, казалось куском старой выцветшей ткани, за которой, должно быть, скрывается что–то ещё. Что–то… настоящее.

– Я хочу уехать отсюда, – почти шепотом сказала Рейчел, и Эл понял – сейчас она говорит не только за себя…

– Уехать? – повторил он, ощущая внезапный прилив надежды, словно в его сердце, давно покрытом налетом цинизма и безнадежности, снова появилось место для этого чувства. – Но как?

– Они тебя не отпустят, – перебила его Рейчел, и в её темных глазах снова промелькнул страх, который казался ему таким непривычным рядом с её жизненной, искренней силой.

– Словно в подтверждение ее слов, лёгкий ветерок, до этого лениво шелестевший листьями клёнов, вдруг усилился, превратившись в пронизывающий холодный поток, заставляющий Эла поёжиться и плотнее застегнуть куртку. Небо над ними словно просело, затянувшись серой, тяжелой пеленой. Последние краски осени, до этого радовавшие глаз вкраплениями золотого и багряного, будто потускнели, превратились в размытые пятна на холсте умирающей природы.

– Он приходит с перевала, – Рейчел показала рукой в сторону гор, скрывшихся теперь за серой завесой дождя и ветра. – Когда он утихает город будто просыпается. А когда начинает густеть тогда они замирают… ждут.

Эл, вслушиваясь в её слова, пытаясь спрятаться от пронизывающего ветра, внезапно ощутил ещё одну странность этого места: запах… сладковатый, тягучий, словно аромат перезрелых фруктов, смешанный с чем–то… металлическим. Он был похож на тот запах, который он чувствовал в своем доме – только здесь он был сильнее, гуще… будто кто–то рассыпал прямо перед ними пачку экзотических, незнакомых пряностей.

– Ты чувствуешь…? – осторожно спросил он Рейчел, наклонившись к ней поближе, пытаясь рассмотреть её лицо сквозь сетку дождя.

– Да, – кивнула девушка. – Он усиливается перед перед тем, как…

Она не договорила. Её лицо вдруг побледнело, глаза расширились, устремившись куда–то за спину Эла. Он резко обернулся.

– Рейчел, – прозвучал за их спинами глубокий, спокойный голос, заставляющий кровь в жилах Эла мгновенно застыть. – Разве я не говорил тебе… не разговаривать с незнакомцами?

У них за спиной, словно выросший из–под земли, стоял священник. Высокий, худощавый, в длинном, темном плаще, он был похож на ворона, присевшего на голое, облетевшее дерево. На лице священника играла приветливая улыбка, но глаза – темные, пронзительные, словно две черные дыры в пространстве, – смотрели на Эла с нескрываемым недовольством, смешанным с чем–то ещё, что Эл не мог расшифровать. Что–то напоминающее не гнев и не предупреждение, а скорее – сожаление.

Рейчел, вздрогнув от голоса отца, резко встала, чуть не потеряв равновесие и ухватившись за спинку скамейки. Её лицо было бледным, губы дрожали.

– Отец… я… мы просто… – начала была она, но священник плавным, почти театральным жестом остановил её.

– Не нужно объяснять, дочка, – тихо сказал он. – Я всё понимаю.

Он подошёл к Рейчел и, обняв её за плечи, повернул к выходу из парка. Эл, оставшись один на аллее, чувствовал себя так, словно на него обрушился невидимый, но неимоверно тяжелый пресс, сдавливающий грудь и не дающий дышать.

Эл медленно повернул голову. Рейчел и её отец уже почти скрылись в серой, дождливой дымке, лишь силуэт священника в длинном плаще был виден еще некоторое время, словно тёмный знак вопроса на фоне размытого мира.

Холодный ветер пробирал насквозь, несмотря на куртку. Капли дождя, крупные, ледяные, кололи лицо, смешиваясь с каплями пота, который выступил на лбу от неожиданного напряжения. Эл понял, что ему не уйти, да и куда бежать в городке, окружённом горами, улицы которого ведут лишь к одному выходу – на тот самый перевал, от которого его словно отталкивает невидимая сила, наполняя тело слабостью и душу холодом.

Он медленно побрёл к выходу из парка. Каждый шаг давался ему с трудом, будто ноги его налились свинцом. Всё вокруг казалось ему чужим, враждебным – и серые стены домов, и голые ветви деревьев, и даже лица тех немногих прохожих, которых он встречал по пути – словно они уже знали о том, что ему предстоит, и эта тайна, их общая тайна, связывала их крепче любых слов.

– Неужели я прав? – подумал он с внезапным приступом ужаса. – Неужели я… сошёл с ума?

Он вспомнил слова доктора Гарроуэя про “городских” и кислородное голодание… словно тот намекал на что–то… пытался предупредить о чём–то. Но о чём же?

Он вышел из парка и остановился, не зная – куда идти дальше. Дождь, казалось, утих, превратившись в мелкую, пронизывающую морось. Сквозь рваные, свинцовые облака пробивался слабый, рассеянный свет, но он не в силах был рассеять ту мрачную, тяжелую атмосферу, которая, казалось, обволокла не только долину, но и его собственное сознание, заставляя сомневаться в реальности происходящего, в здравомыслии.

И тут он почувствовал этот запах снова тот самый, сладковатый, приторный, от которого накатывала тошнота и кружилась голова. Он огляделся. Запах шел откуда–то справа, из узкого проулка между двумя старыми, деревянными домами.

– Там же вроде бы был тот магазин, где я встретил того старика.

Он решительно свернул в проулок, словно следуя за невидимым проводником. С каждым шагом запах становился сильнее, тяжелее, и теперь уже не ассоциировался ни с какими пряностями или фруктами. Теперь он напоминал Элу нечто другое, нечто из его детских кошмаров, из тех мрачных сказок, что рассказывала бабушка длинными зимними вечерами. Запах старой, влажной земли, пропитанной чем–то древним, что не должно было пробуждаться в мире живых.

В конце проулка он увидел дверь. Она была приоткрыта, и из щели лился яркий свет и тот же тяжелый запах, от которого Эла уже открыто мутило.

Он остановился, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь шумом дождя и тихим, приглушенным звуком, который Эл не сразу смог идентифицировать. Будто кто–то дышал. Глубоко и тяжело словно пробуждаясь после долгого сна.

Любопытство и страх, переплетаясь между собой, как нити в плохо связанном узле, толкнули Эла вперёд. Он приблизился к двери, за которой пульсировал невидимый, но вполне ощутимый источник этого странного, тяжелого аромата. Рука, словно сама по себе, протянулась к ржавой металлической ручке, покрытой слоем шелушащейся краски. Холод металла обжёг пальцы, будто он прикоснулся не к двери, а к голой плоти чего–то живого.