Читать книгу: «О театре и не только», страница 35

Дождливо. Пасмурно. Ненастно.

В театре ж говорят: Что «ЯСНО».

Директора, режиссеры и наши министры

Конечно, лицо театра создает главный режиссер или художественный руководитель, а не директор. В практике бывает директор-художественный руководитель. Как О.Табаков в МХАТе. Но это Табаков. Таких единицы. Сейчас же в России повально главные режиссеры, худруки становятся и директорами. Худруки директоров не пускают в творчество. Занимайся гвоздями, досками, следи сколько света, воды истратили и т.д. Там где худрук или главный режиссер и директор правильно. Директор постоянно сидит в кабинете. Тепло, спокойно, обогреватели зимой, чтобы греть нижнюю мозговую часть. Но бывает забредут некоторые шалые актеры, что-то решить. Бухгалтер зайдет на подпись ведомости на зарплату. В мою бытность все директора и главные бухгалтеры, как одно лицо, одно целое. Может и правильно. Но должен быть зазор. Все-таки служба, а не приятельские отношения. Ну, да ладно. Но справедливость, правда, что должна процветать, только в газетах, СМИ?

Режиссер в 10 утра репетирует. Кто-то опоздал, кто-то не знает текст, мизансцены не помнит, кто-то с бодуна, кто-то пришел взлохмаченными чувствами. Режиссеру надо вежливо, тактично, с юмором все загасить. Но «физзарядку, мораль приходилось произносить, сейчас уже на пенсии, как вспомню актера Бориса Очирова, то хватаюсь за пистолет или пью валидол. Дай мне мастера сцены! А мы в театре, в СССР, в России никогда не слышали про такой допинг, награду. Никто об этом не знал и сейчас в 2015 году никто не знает. Кто ему брякнул такое? Пришел на худсовет и заявляет: – Дайте мне мастера сцены! И полез в драку. Дама из месткома сдержала Бориса Мустанговича. Его отчество Густанович, но за глаза его звали Борис Мустангович. После спектакля «На острие копья», он был автор, то совсем размустанговался. Он уже был в связке с Манджиевым Б., с художником Яшкуловым В. Стали родственными душами, а в начале он говорил в 70-е годы: – Мы с тобой долбанские. А я ему: – Я оренбургский, с 1 микрорайона. Там жил вначале. А перед смертью звал в больницу через поэта Егора Буджалова. Актер Хургунов свидетель. Мы ходили к нему в больницу. Нас с Хургуновым не пускали. Спит, мол. Поэт Буджалов говорил: – Хочет с тобой помириться, извиниться. Незадолго до смерти приглашал в свой театр «Зара». Поставил ему два спектакля «Провинциальные анекдоты», «Страсти по Жанне Д’Арк» в главной роли Т.Параева, палач Хургунов С. Особенно Борис оборзел, когда делал зарисовки про президента по 10 минут. Он теперь с Илюмжиновым на дружеской ноге. А кто я? Режиссеришка – калмык, свой, можно и поизгаляться.

Это только Б.Очиров был такой. Другие не уступали ему. Но более мягче. Свой, мол. А тут поджужукивала моя родная оппозиция. Тогда уже была открытая раскладка: автор, актер Очиров Б., режиссер Манджиев Б., художник Яшкулов В., он же председатель СТД, директор Татнинов В. против меня. А я опять сирота. Мог бы я организовать свой клан? Мог бы. Но я воспитан не так. Моя мама заложила в утробе другие ориентиры. Я мог бы, но совесть дороже. И еще есть внутри кодекс чести. Ну да ладно высокопарными словами бряцать.

Режиссер думает дома о пьесе. Ищет сверхзадачу, сквозное действие, действие каждого персонажа, работа с художником, с композитором, с завпостом, с световиком, с костюмерами и т.д. Бегаешь по сцене, под сценой, лезешь на колосники. Я же не Товстоногов. Он сидел постоянно в зале. У него вежливые, точные исполнители. Даешь докладные, директор не реагирует. Они хотят быть добрыми, хорошими. А режиссер катализатор, возбудитель всех творческих и технических цехов. А директор получает больше всех в театрах. У Марка Захарова такого нет. Он получает больше всех, хотя директора Варшавера устно всегда хвалит. При Сельвиной получал гроши. Посмотрите в ведомости. Такие были нравы. Почему? А я дал идею министру Санджиеву Н.Д. поставить директором Сельвину. Три актрисы в кабинете были за и я присутствовал.

В первый раз мне доверили пост художественного руководителя только в 1997 году. До этого был и.о., потом убрали. Потом опять шел пин-понг со мной. В трудовой книжке все отмечено. Кажись, 27 лет пребывал в рядовых. У главных режиссеров, у варягов и не только выбивал хорошие пьесы. Предлагал сам и настаивал. Лицом театра занимался не я. Главные, а то и директора. Маразм. В 1993 году приходит директором-художественным руководителем К.Сельвина. Я опять очередной.

Директор приглашает разовиков со стороны. Они ставят, то что им удобно. О каком лице театра может быть речь?

На гастроли в Майкоп, например, повезли «Убей меня, голубчик». Поставил бурят Ц. Бальжанов. Пьеса ни о чем, спектакль откровенно плохой. Зачем повезли? Скажут надо зарабатывать деньги. В зале сидело 18 человек. Мы со световиком Гаркушей считали. На детском спектакле такая же история. Так лучше повезти калмыцкую пьесу, хоть что-то бы узнали о калмыках. Всё равно зрители не знают что за спектакли и что за пьесы. Ответят, мол, это кассовые спектакли. А откуда зритель знает, что это кассовые спектакли? Это же не Таганка или Ленком. К ним зритель побежит, кассовый ли, не кассовый ли спектакль. Марка Захарова театра сыграет. А мы и калмыцкое не пропагандируем, и везем какие-то сомнительные подделки сомнительных авторов. Повезли как-то в Орджоникидзе детский калмыцкий спектакль «72 небылицы». Министр Санджиев сказал везти. Посмотрели актеры чеченского и карачаевского театров и были удивлены спектаклем. Главные режиссеры чеченского театра Руслан Хакшиев и Карачаеского театра Маталио Абдоков, Борис Тохчуков тепло отозвались о спектакле и были удивлены, что у нас хорошая драматургия для детей. Национальная и хорошая игра актёров. И узнали, что я автор.

Повезли в Дагестан по районам, кроме других, и спектакль «Завтрак с неизвестными». Актер и режиссер Б.Манджиев опоздал на гастроли, и я играл вместо него. Зрителей было мало. На детском «72 небылицы» детей полно. Мы сначала подумали, что это наши калмычата. Выяснилось, что это ногайские дети.

В эпоху Малого зала я был очередным режиссером, не членом худсовета и не имел права что-то вякать. Какие спектакли везти диктовала директор-художественный руководитель К.Сельвина. И только на фестиваль «Мир Кавказу» в Орджоникидзе спектакль «Зая-Пандит» заставил везти министр культуры Н.Д. Санджиев. И там некоторым членам комиссии (Ю.Рыбакову, В. Калишу) наши соплеменницы (могу фамилии указать) нашептали свое мнение, а через много лет оправдывались. Другие же члены жюри оценили по достоинству: М.Дубинская (Москва), Р.Исрафилов (Уфа), критики из Чечни, Орджоникидзе. И, кстати, оценили и позже в Монголии.

Спектакль «Зая-Пандита» был не о создателе ойратской письменности, а о Зая-Пандите политике. Как о просветителе и сложностях создания письменности. Тогда шла война в Чечне. И чеченский критик поняла и сказала, что спектакль современен. Действие происходит в течение 7–8 дней, когда Зая-Пандита усмиряет ханов, которые затеяли конфликт. И выступает как политик, примиряющий враждующие стороны. Возможно о других талантах Зая-Пандита напишут другие.

Директору, да еще художественному руководителю в одном лице не нужны поездки на фестивали. Это трата денег, транспорт, командировочные и т.д. Это режиссерам нужно показаться, послушать критику. За 10 лет у меня были только две поездки на фестивали: в Орджоникидзе и в Монголию. И актёры любят эти вылазки. Я хотел ездить на фестивали, но.. И на фестивалях есть свои минусы. Мы не смотрим все спектакли. В день приезда посмотрели, на следующий день показались и адью. Всё упирается в финансы. Это понятно. Но режиссер мог бы задержаться на день, два. Посмотреть другие театры. Но его отправляют, а директор остается смотреть дальше. Нонсенс, директору то зачем? Он то на практике не реализует увиденное в будущем. Режиссеру нужно смотреть, учиться, а не директору. За границу, если есть командировки, едут, конечно, министерские дамы. Им то зачем? У нас почему-то директора театров или министерские чиновники катаются в центр, якобы учиться. Особенно в Париж, на халяву. А надо посылать практиков, а не чиновников. Были примеры.

В общем куда ни глянь, бестолковщина. И в министерстве, и в театре. Почему в театре главный директор? Да еще, если не сведущий человек, назначенец из банно-прачечного комбината. Так было в те времена.

Директор Тачиев А. дал возможность мне поехать на стажировку в Москву в Вахтанговский театр. Премного ему благодарен. 3 года канючил отпустить. Директор Шураева Г., когда я уже был сокращен, по-доброму, по-человечески отнеслась ко мне. Пригласила на постановку Галина Борисовна работала до этого в театре, но в другом качестве и никогда не было каких-то недоразумений, разногласий с ней. Была она тогда молодая, но мудрость уже проглядывала в ней.

Так же благодарен директору Сасыкову Анатолию. Был не интриган, прислушивался к советам сослуживцев. По-человечески был добр. Старался избегать конфликтов.

Ильянов Ю. в бытность служа директором и актером, зная специфику театра, старался умело везти театральный корабль через рифы и буераки. Со многими его действиями я был не согласен, но не по творческим делам. Он человек более мягкий, а я более горячий, уступал ему.

Надо отдать должное и первому директору, уже в новом здании, на улице Розы Люксембург, Борису Шургучиевичу Болдыреву. Это был опытный по жизни человек. Опекал меня, направлял и по-отечески остерегал мня от необдуманных шагов. И когда он уже не работал, был на пенсии, частенько зазывал меня на чай. Добрейший, умный был товарищ. Хотя была разница в годах. Он был старше лет на 40. Много рассказывал о довоенном театре, о Сибири, о довоенных знаковых фигурах.

Несколько слов о министрах культуры. Я пережил больше 10 министров. Никаких общений не было. Они меня в упор не замечали, и я им отвечал тем же. На министерские ковры меня не пускали, особенно после «Ваньки Жукова». На коллегии и прочих министерских худсоветах не приходилось спать. Не замечал и не видел какой «выдающийся вклад» привносили в калмыцкую культуру эти министры.

Но хотелось бы спеть оду двум министрам последних времён. Ода не в моде, а несколько красивых, льстивых слов они заслужили, хотя бы от меня. Первый, кто подал руку помощи, когда гл. режиссер Б. Колаев утюжил меня, это был Бадма Котинович Салаев. При общении заметил, что он человек с юмором. Обстоятельный, мудрый по-своему. Не рубит с кондачка. С мужицким, крестьянским подходом к любому вопросу. А выгодно ли министерству? Сколько денег уйдет на такой-то проект и т. д. Мы все со своими кодами, заморочками, требованиями и министру надо всех ублажить, не создать конфликтной ситуации и при этом остаться хорошим. А хорошие мы только во сне. А в культуре надо быть осторожным, как в ФСБ или шпиону. Бадма Котинович, конечно, земной, не витает в облаках. Лично мне он подставил своё «мощное» плечо, когда вызвал на министерский ковер и предложил написать пьесу и поставить спектакль к юбилею Городовикова. Ведь поверил, не зная меня, а другие «новаторы» не давали работу. Я за это ему благодарен.

В данном случае Салаев, как министр, по поводу юбилея Б. Городовикова, поступил правильно и как человек проявил гражданскую и государственную позицию. И никто не сказал ему спасибо, за его идею и помощь в реализации проекта о юбиляре. А мог бы просто сделать доклад, галочка есть в отчете и всё. И по поводу исчезновения языка у него тоже были проекты, не были реализованы. Кстати, по поводу языка. По-моему, только один министр выступал на родном языке, а злые, недалёкие соплеменники ворчали: «Опять этот Салаев на своего конька сел. По-калмыцки шпарит!». Как будто преступление говорить на родном языке. Это уже не ерничанье наших, а попахивает какой-то аномалией. Это уже наша трагедия, а не комплексы Салаева. К нему в кабинет попасть было трудно. Кто-то что-то просит, другие жалуются на коллег, решает производственные конфликты. А сам Салаев, по-моему, не создавал конфликтных ситуаций. Умел лавировать среди творческой братии. А это положительный знак, хорошее качество. В сравнении с другими министрами у него положительная харизма. С собеседниками был на равных, не повышал голоса, был деликатным и с уместным юмором. Может я с плохим воспитанием и раздражал его, но он вел себя, как будто мы сидим, чай пьем и балакаем о приятном. Он министр, но не акцентировал, не подчеркивал, что он хозяин. Вот они парадоксы жизни. А к другим не подступись. Держали дистанцию. Маршалы всех родов войск.

Не буду утомлять читателя, но обязан сказать несколько слов и о другом министре. Лариса Борисовна Васильева, не потому что женщина-министр, тоже была достаточно вежливой и деликатной. Все выслушивала и делала своё резюме. В поддавки не играла. Конечно, с этим министром я меньше общался, чем с Б. К. Салаевым, но в общении с Ларисой Борисовной остались рабочие, деловые, конструктивные воспоминания. Она, министр-женщина с акцией объединения театров, поступила мужественно. В начале на мою идею была против, но согласилась. Это был смелый шаг. И ТЮЗ, и его руководители должны благодарить её. Это она реализовала их мечту. Она общалась со мной не как уже с сокращенным субъектом, а как с человеком, который что-то кумекает в своем деле. И на этом спасибо! Не то что молодые коллеги-соплеменники, которые так утюжили, что общаясь с адекватным министром я опять почувствовал себя человеком. Кстати, Васильева Л. Б. говорила на коллегии, что при сокращении штатов, желательно творческих людей не сокращать. Позже слова министра подтвердили члены коллегии. Но комиссия театра, состоявшая из хозяйственников и бухгалтеров, не вняли словам министра и убрали неудобных им творцов.

А чуть позже минкульт убрал всех авторов абсурдизма до объединения театров.

Театр в последнее время постоянно находился в фарсовом состоянии. Абсурдизм витал в воздухе. Министры, начиная с Алексея Урубджуровича Бадмаева и до Салаева Бадмы Котиновича, Васильевой Ларисы Борисовны меня игнорировали. Просто в упор не замечали. Директора театров, кроме Болдырева Б.Ш. и Сасыкова А.Б. гладили меня против шерсти. Приезжие варяги, главные режиссеры, с помощью минкульта держали меня возле туалета. Выигрышные пьесы не давали. Актеры не знают, какие баталии, словесные, были по поводу пьес. Всё совали однодневки, вроде «Вот моя деревня». Много сил и нервов уходили на всякую ерунду. Но были и солнечные времена. Еще не остыл от театра. Ещё свежие раны, воспоминания. Вот остыну и про солнечные дни напишу и сколько еще Он даст.

ГЛАВА 10. ИЗ РУБРИКИ «ШАГАЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ» (газета «Элистинский курьер»)

Я – ПОСЛЕДНИЙ КАТОРЖАНИН. (Воспоминания о Льве Пюрбееве)

I

–я часть.

«Я последний каторжанин», – так говорил Лева о себе. Мана кюн кёёряд, плюсовал. Как сейчас у нас всюду «плюс форте» на всех лекарствах, товарах. Лева был не последний каторжанин. После еще многих освобождали из Гулага. Да, он сидел в Воркуте как сын «врага народа». Ни за что. Такое было сталинское время. Он был постоянно в бегах. Много лет выдавал себя за казаха. Мотивировка была. Вначале был в Мысхако в детском концлагере с братьями. Сбежали на родину. На родине преследовала советская власть, как ЧСИР (члены семьи изменников родины). Во время оккупации немцев, за ним охотились немцы, полицаи, да и свои соплеменники.

Я не считаю его героем, но его судьба отличается от всех наших соплеменников, прошедших сибирскую ссылку. У него было много вынужденных приключений, по независящим от него причин. Лева понял свою обреченность. Он был чужой среди своих. А тогда народ на сто процентов верил в сталинскую формулировку «враг народа». Значит, и отпрыски были «врагами народа». Он был чужой среди чужих. Оккупанты, немцы, полицаи, штрейбрехеры, коллаборационисты хотели воспользоваться его «положением». А Леве нужна была свобода, чтобы доказать, что он не «враг народа». И главное найти братьев и свою мать. Лева был весь в отца. Романтик, задиристый, упертый не по обстоятельствам. На компромиссы не шел. Обстоятельства диктовали одно, а он делал другое.

В Элисте.

Однажды Лева заваливается ко мне домой в Элисте на машине с батареей шампанского, и мы балдеем. В 80 лет мог выпить один бутылку шампанского. «Давай фужеры, украденные в Эрмитаже!» – гоготал, довольный шутке, Лева. Хорошо посидели. Я спросил: «Лева, почему отец выбрал столицу в этом гиблом месте! Воды нет! А это главное!». Лева в ответ: «Ну как ты не понимаешь! Отец же Икибурульский (с Манычского улуса). Это его родина! 60 км Ики-Бурул, 300 км Астрахань, Сталинград, Ставрополь!» – кричит Лева. «Только из-за этого? Тогда большую ошибку сотворил твой отец! Странная мотивировка, что рядом его малая родина. Выбрал гиблое место и больше 100 лет все мучаются без воды. Почему бы не сделать столицу в Лагани, в Цаган-Амане! На Волге какая красота! – распалялся я.

– Молотов сказал сделать столицу в центре степи! – не сдавался Лева. – Ленин сделал столицу в Астрахани, а когда Ленин умер, Сталин приказал выселить всех калмыков из Астрахани, – продолжил Лева. – Да откуда знает Молотов, где устроить столицу! Ему было все равно! Лишь бы угодить Сталину убраться из Астрахани! – не сдавался я.

Также и национальный театр в 60-х годах построили на отшибе. Да еще главный вход отвернулся от публики к Кировской улице! Злые языки говорили, что это сделано потому, что теща архитектора жила на Кировской». Лева засмеялся. «Ни один транспорт к театру не ходит! И большую почту сделали у Кировской улицы. Почта, театр, обком, горком должны быть в центре! А у нас все не по уму!

А зачем твой отец собирал в педучилище тайное сборище из знаковых фигур того времени? Хотел создать какую-то «Страну Бумбу». Баатр Басангов написал даже устав. Отцу твоему, зачем? Допустим, что они не понимали обстоятельства сталинского режима! Но должна быть элементарная осторожность! Я понимаю, они все были молодые (около 30 лет), романтики, хотели добра для родины. После смерти Ленина расцветал сталинизм! Понятно, что отец твой и его соратники были романтики, как и ты, вшивый романтик! Но не до такой же степени! Совсем бдительность, осторожность потеряли! И кто возглавил это дело?! Твой отец, предсовмина! Конечно, была слежка! Что они совсем были слепые, как кроты! А потом один шаромыжник их выдал, настучав! И твоего отца обвинили в буржуазном национализме, в панмонголизме. Тайные сборища в педучилище, создание «Страны Бумба»! Это вторая ошибка.

«Конечно, все мы задним умом умные. Были ошибки. Они же хотели добра», – промямлил Лева. Встал и ушел. Он не думал, что разговор обернется в другую плоскость. И я пожалел о своих выводах. И Леву стало жалко. Старик уже. Тогда и сейчас ругаю себя за ненужный максимализм, хренов правдоруб!

Конечно, Анджур Пюрбеев, первый предсовмина многое сделал для Калмыкии. Я писал о нем в газете «Аргументы Калмыкии» в двух номерах. И там я ему спел аллилуйю, но фактологически.

Однако ж вернусь к Леве, как он бежал от судьбы, придуманной Сталиным, и решил сам мастерить свою судьбу.

1937 год. На Анджура Пюрбеева накатали письмо в Москву. Когда ему шепнули, что письмо в Москве, он поехал туда. А там: «Ничего нет. Езжайте домой. Спокойно работайте».

Поехал домой. А в Ставрополе арестовали, привезли в Элисту и – в камеру. Пытали. Избивали. Держали в морозильнике. Били молотком по пальцам. Не кормили. Анджур Пюрбеев ни в чем не сознался.

В Элисте в это время шел обыск. Искали компромат, бумаги, связи с Троцким. Начальник НКВД Озеркин: «Чей браунинг?» Лева: «Подарок отцу от Уборевича». «Тебя в честь Троцкого Львом назвали?!» – и драл Леве уши.

Пришли Баатр Басангов и Давид Кугультинов за материалами по эпосу «Джангар» и калмыцкими сказками, который собирал Анджур. Разрешили взять. Но разговаривать ни с кем из членов семьи Пюрбеевых не разрешили. Мать Левы Нимя Хараевна хотела что-то сказать Баатру Басангову, но охранники оттолкнули, и она ударилась о шкаф. Охрана постоянно дежурила и на улице, и в доме.

На следующий день семью Пюрбеевых выгнали на улицу. Ночевали все вчетвером на улице. Друзья, знакомые не пустили их переночевать. Все их сторонились. Нимя Хараевна нашла землянку у русских на улице Чернышеского. А в их квартиру, как сказали, поселился начальник НКВД Озеркин, ставленник Москвы. Минин и Озеркин стучали обо всем в Москву.

Через какое-то время арестовали Нимю Хараевну, и она сгинула. Дети – Лева, Эренджен и Эльвег не знали, где она. Боялись всего и ни у кого ничего не спрашивали. Затаились на Чернышевского. Русские кормили их.

II-я часть. Ики-Бурульский период Льва Пюрбеева

Ики-Бурульского района в 1942 году не было. Был Маныческий улус. Раньше в народе называли Ики-Бурул. Тогда там был большой каменный хурул. Большевики уничтожили, а камни увезли в Ставропольский край. Монахов часть расстреляли, других отправили в Сибирь. После депортации Басан Городовиков, в его правление, договорился с первым секретарем Ставропольского края и восстановил полностью район, как было до войны. Теперь это Ики-Бурульский район.

После побега с детского концлагеря в Мысхако Лева с братьями «заховался» на чабанской точке, у тети Манцы. Соплеменники прознали, что тетка Манца прячет детей «врага народа» Анджура Пюрбеева. Все их сторонились. Мало ли что. Но сочувствующие называли Леву Бадмой Пюрбеевым, если кто спросит. Несколько раз заскакивали в хотон немцы в касках, в форме цвета хаки. Чего-то разнюхивали и исчезали. После немцев появилась банда Огдонова. Искали партизан. Оказывается, Огдонов искал контакты с партизанами. Эта банда отнимала скот у немцев и возвращала сельчанам. И… дружила с немцами. В ФСБ, наверное, знают про все его проделки.

Лева пас скот, научился доить и боялся всего и вся – огдоновцев, сельчан, полицаев, немцев, а позже и советских. ОН БЫЛ ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ И СРЕДИ ЧУЖИХ. Леву дважды хотели пристрелить огдоновцы, но его предупредили. Так Лева сказал. Тогда все верили, что отец Левы «враг народа», все верили Сталину.

Когда я выступил с юмореской «Ванька Жуков» в 1969 году, то такое началось – горком, партком… Все в городе, в театре отвернулись, а обкомовский секретарь комсомола позвонил той же ночью Басану Городовикову. Так что у Левы положение было архисложное.

Однажды на точку прискакал русский мужик, знавший Манцу. Погутарили. А это кто? – спросил приезжий, показывая на Леву. Манца: «Родственник. Родители умерли, сирота».

– На русском говоришь? – спросил русский начальник.

– Говорю – ответил Лева.

– Небось грамотный, – Лева кивнул головой.

– Лады! Заметано! Будешь варить казеиновый клей! – и ускакал.

Тетя Манца спросила у Левы что это за казеиновый клей. Лева сам понятия не имел и только пожал плечами. На следующий день опять прискакал русский мужик с помощником. Будешь варить казеиновый клей для самолетов «У-2». Привез сепаратор, маслобойку. Будешь делать масло, сметану, брынзу. Это для наших нужд. Кого подмаслить, раздобрить, самогонку будем втихаря доставать и подкупать этих полицаев и всякую шваль. Ты только не проболтайся сопляк, и ты, Манца! – и ушли. Лева подумал: «Это хорошо, что защитничек есть. Мало ли что прикажут». В общем, Лева начал делать масло, брынзу, сметану. Голод отступил. Сдавал продукты помощнику, без всяких бумаг и накладных. Откуда Лева знал. Однажды начальник «полкана» спустил на Леву: «Ты чего, ядрена мать, мало делаешь сметаны, брынзы?!».

Оказывается, помощник раздавал родственникам, менял на самогон и Лева сказал начальнику. Начальник прогнал помощника. У Левы появился ещё один враг. Появились люди этого помощника и стали угрожать, напрягать Леву. Что делать? Делился. Тут ещё рыскали по степи огдоновские подельники. Не дай бог узнают чей сын Лева. Загребут всех и Манцу. А Манца отправила через знакомого соплеменника младших братьев на Черные земли.

Опять приехал начальник с новым помощником, калмыком. Лева сказал, что его напрягают, угрожают и т.д. и начал качать права, требовать оружие. В общем, разухарился. Лишку дал. А начальник ему: – Слушай, сопляк, твой отец враг народа! Ты сын врага народа! А ты тут выкобениваешься! А под моей защитой ты цел. Ты сын «врага народа», а не сирота. Вот сдам тебя как сына врага народа, загремишь! – распалялся начальник. А Лева посмотрел на тетку Манцу. Разболтала, старая, а ещё тетка! А тетка Манца поняла свою бабью оплошность и стоит, отвернувшись от Левы и вытирает глаза платком. Ни тетка Манца, ни Лева не ожидали такого оборота. «Всё, хана» – подумал Лева и совсем затух.

«Пусть подумает сопляк, – сказал начальник Манце и махнул рукой. – Ты у меня теперь на «крючке». И с Манцой уехали. Что делать? Куда сунуться, спрятаться?! Зима. Декабрь подходил к концу. Скоро Новый Год, что он принесет? Тупик. Прошло какое-то время, Лева совсем извелся от любого шороха. Почти не спал. Боялся – нагрянут власти и загребут. К вечеру слышит топот лошади. Спрятался. Слышит голос начальника: – Выходи, сын врага народа. Лева вышел из укрытия.

Начальник, не слезая с коня: «Плохо дела, сынок врага народа! Вас калмыков всех увезли куда-то. Дело гнилое». Лева: «Куда увезли?». Начальник закурил: «Не знаю. В Элисте, в степи, всех посадили в студебеккеры и увезли. Ничего не объяснили. Вот так… Моих родственников в 30-х годах загнали в Сибирь, а они там все сгинули. Да-а… Дело гиблое…». Начальник кинул под ноги Левы шинель, старые сапоги и плащ-палатку: «Ладно, сын врага народа, тикай отсюда, сегодня же ночью! Повезло тебе! Уходи к Астрахани, а там сам думай. Иди вдоль дороги. Кто встретится – заховайся. Меня ты не знаешь!».

Начальник посмотрел на Леву, почему-то перекрестил его и ускакал. Лева, обомлевший, так и стоял. Мозги не работали. Лева к тетке Манце в хотон решил не идти, собрал в мешок еды и пошел в неизвестность. Дорогой он думал, что начальник считал отца врагом народа, а помог. Гадал-гадал и не додумался, почему помог. Позади детский концлагерь в Мысхако, Ики-бурульский (маныческий) период, документы о детских концлагерях детей врагов народа в СССР уничтожили, ничего нет.

У фашистов сохранились документы, и даже фото детей за колючей проволокой. Эти фото видел весь мир. А та, наша система, все уничтожила. Детей из детского лагеря живых нет, кроме Левы Пюрбеева, которому 90 лет. В общем, Лева загремел бы в Мысхако в Ики-Бурульском районе (Маныческий улус), тоже попал бы под жернова, но благодаря добрым людям и настырности и несгибаемости, временно ускользнул от сталинского пресса.

… Лева в ночь пошел по степи, возле дороги. Навстречу всадник: «Ты кто? Откуда?! Дай закурить?!». Лева сказал, что не курит. – Ты будь осторожен. Тут рыскают огдоновцы по степи, ищут сына врага народа Анджура Пюрбеева. Смотри не нарвись! Отнимут у тебя все, – пробросил всадник. – А зачем им сын Пюрбеева? – спросил Лева. – Что-то замыслил Огдон, хочет заработать на этом, – безразлично сказал всадник и ускакал дальше. Леву аж затрясло. И он рванул вглубь степи от дороги. Огдонова в 45 году убили НКВДэшники. Зашли в землянку, нагрянули врасплох, ничего не говоря расстреляли в упор.. Подельников забрали. Говорят, делал подлянку немцам и контактировал, имел какие-то связи с партизанами.

Леву поджимали обстоятельства. И где-то в хотоне или на точке ночью увидел лошадь у коновязи. Огляделся, вскочил на лошадь и помчался галопом от судьбы. В степи рыскали полицаи, дезертиры, немцы – искали подозрительных. Все боялись всего. И перед депортацией калмыцкого народа Лева ускользнул. Ему нужна была свобода, чтобы найти братьев и мать. В Мысхако Лева мыкался с братьями 3 года и год – в Ики-Бурульском районе. Я пишу Ики-Бурульский район, чтобы читатель понимал – где происходило действие. Многие не знают Маныческий улус. Лева на украденной лошади поскакал в село Басы Долбанского района. «Почему в село Басы?» – спрашиваю у Левы уже в 2005 году. «Думал там, у калмыков сварганю настоящий документ и начну искать братьев и мать. А про депортацию я не знал. В Басы русские сказали: – Всех калмыков погрузили в машины и отправили в Сибирь, так что ты скрывайся, иначе тебя арестуют. А я им сказал: я казах, а не калмык». И Лева-«казах» с калмыцкой кровью поскакал в сторону Казахстана. Начался казахский период.

III

–я часть. Казахский период Льва Пюрбеева

Первыми в Сибирь выслали калмыков. Отработали систему, учли ошибки, а потом выслали кавказцев. Знали, что с кавказцами будет сложнее, тоже решили провернуть акцию внезапности. Лев избежал депортации. После Басы из Долбани поскакал в Казахстан. Он, «ошятнрин» кёвюн (сын врага народа) выдавал себя за казаха. Останавливался у русских, так как казахский язык не знал. Прискакал в Гурьев. Ничего не узнал. Потом с казахами поскакал по степи в Арысь, на железную дорогу в Аральск. На вокзале узнал, что в товарняках везут нерусских. Два отставших балкарца в халате и тапочках сказали, что калмыков выслали в Сибирь, а балкарцев, чеченцев, карачаевцев в казахские степи. Продал лошадь и на транспортном передвижном госпитале добрался до Алматы. Проводнику сказал, что казах с фронта. Одет был в военную форму. Отдал проводнику плащ-палатку. За это время никто не задержал, не спрашивал, кто он, документы не проверяли. Казах, мол, и никаких вопросов. Калмыков не нашел и опять рванул в Алтайский край. В Рубцовском районе, в селе Мамонтовка, сошел с поезда. Сказали калмыки живут в Рубцовске. Поехал в Рубцовск. На базаре встретил соплеменника из Кетченер, тот сказал езжай в Алейск, там найдешь кого надо. В семи километрах от Алейска, в колхозе, старик Лавгаев привел в барак. Полно народу. Холодно, грязь. В девять вечера пришел с работы брат Эренцен. Грязный, худой, в фуфайке, на ногах какие-то чуни. Эренцен пришел больной и лег. Лева подошел к нему. Эренцен долго смотрел на старшего брата, а слезы текли. Молчит и смотрит. Лева сел и стал успокаивать братишку.

Когда Лева рассказывал мне в 2005 году, то у него глаза были на мокром месте. Он прошел тяжелый путь, каторгу в Воркуте, но ещё крепкий 80-летний старик, этакий калмыцкий Жан Вальжан, и то расслабился и отдался чувствам. А там в колхозе каждый вечер варили мерзлую картошку, и все гуртом ели. Пока неделю никто не трогал. Вдруг появился человек в гражданском. Ты кто? Калмык? Ты брат Эренцена? Лева: – Я Пюрбаев, казах. Комендант ушел. Эренцен сказал: «Езжай. Загремишь здесь. Комендант не отстанет». Пошел в военкомат. Проситься на фронт. Спрашивают документы. Казах мол, а документы потерял. Слово за слово, Лева начал качать права. Человек хочет на фронт, а вы такие-сякие. Избили Леву и сдали в милицию.