Читать книгу: «О театре и не только», страница 36

В 2005 году спросил у Левы: «Зачем пошел в военкомат?». Отвечает, что хотел легализоваться, на фронт пойти. «Надоела эта беготня. Если бы не братья и мать, осел бы на дно и не рыпался. В милиции опять конфликт. Где документы? Перепалка. Засадили на 3 месяца, отправили на завод стружку собирать, или подай-принеси. А тут на заводе набирали штрафной сибирский батальон. У кого маленький срок отбывания по статье – записывали. Записался. Лучше на фронт, чем воевать в мирном месте с НКВДэшниками, с комендантом, с неволей. Отправили под Львов. Охраняли военный аэродром. Однажды ночью напали польские солдаты. Завязалась перестрелка. Закидали гранатами, а у нас винтовочки. От разрыва гранаты ранило в обе ноги. Отправили в санбат. А там: «негоден» и госпиталь в Барнауле. Лева сошел в Новосибирске, Эренцен в Алтайском крае, надо искать Эльвека и мать.

На фронте получил шинель, достал там галифе, сапоги хорошие – фрайер. Тогда была мода на военных. Дали справку, какую-то бумаженцию о том, что был на фронте. Более-менее обезопасен. В Новосибирске, на большом железнодорожном вокзале, временно кантовался. Познакомился с урками. По «фене» ботал Лева отменно. Прошел школу блатарей в детском концлагере в Мысхако. Блатари, крутившиеся на вокзале, приняли Леву за своего. Лева канал себя под казаха с фронта. Был, якобы, «хазырем» в южно-казахском регионе. Поди проверь. Блатари кормили его. Они промышляли на транспортных поездах. Леву агитировали. Лева соглашался, но тянул резину, то да се. А нахрена ему эта «романтика», грабить транспортные поезда. Со своими обстоятельствами справиться бы. Ни национальности, ни документов, неприкаянный, вокзал – временный дом. А тут шастает милиция. Хорошо, что блатари с милицией в тандеме. Друг другу помогают. А тут объявление: «Набор в передвижные киномеханики». То есть ездят по колхозам, деревням. А Леве это и нужно. Надо искать младшего брата Элвека и мать. Блатари познакомили с завучем учебы киномехаников. А тот заартачился. Сторож сказал: «Найди самогонку и дай завучу». Блатари достали Леве самогон и вопрос разрешился. Завуч принял Леву. Документы не спросил и кто по национальности. Завучу неважно кто, лишь бы деньги зарабатывал. Дал билеты для отчетности, в общем, самогон – двигатель всего. Сейчас, в 2017 голу, в ходу деньги. Времена другие. Дело пошло. Стал ездить по селам, колхозам. В клубах брал деньги за кино и говорил некоторым: «Проходи, скажешь, если что, что билет потерял». Навар был.

Однажды, в какой-то деревне, пристал комендант. Кто по национальности, где живешь и прочее. Я казах, офицер с фронта, списан по ранению. А тот: – Давай документ. И сдал в спецкомендатуру. Лева сообщил своему начальнику кинофикации, тот приехал в деревню, в спецкомендатуру, наорал: «Вы срываете государственный план! Он несет правду, искусство народу! Он агитирует за Советы!». Начальник кинофикации наговорил по своему разумению. У него было 7 классов образования, но коммунист. Потом позвонил секретарь райкома партии в спецкомендатуру: «Ты срываешь план пропаганды! Отниму партбилет!» – накричал босс партии. А партия – это главнее спецкомендатуры. Партия главнее всех! Главнее Бога, совести, справедливости! Когда Лева рассказывал, я не очень верил. Кое-какие примеры в Сибири я помнил и знал, а тут какой-то киномеханик как-будто какой-то «шишка». Но все записал в кондуит.

В деревне Воробьевка Новосибирской области пришли в кино человек пять калмыков. Пропустил бесплатно. После кино спросили: «Ты калмык?». Лева рассекретился, кивнул головой. Пригласили домой. Погутарили. Попели калмыцкие песни. Один калмык, лет пятидесяти, спросил: «Ты не Анджура Пюрбеева сын?». Лева кивнул головой. Свои же. Не сдадут. А тот: «Это из-за твоего отца весь наш народ страдает?!». Лева вскипел. А соплеменник вдруг бросился с ножом на Льва. Лев как лев набросился на старика. Хорошенько «звезданул» и тот навзничь. Другие соплеменники молчали. Лева ушел и подумал, что народ верит Сталину и ничего сделать не может. Лева после Мысхако, Ики-Бурульского периода, тоже не думал, что виноват один человек, а думал, что есть отдельные плохие личности. Карьеристы, подлецы. Это позже, после смерти Сталина, Лева понял, что виновата сталинская партийная система, что весь народ был зомбирован этой вредной антинародной политикой. Позже, в Омской области, встретил в Калачинске тетку Манцу, у которой скрывался на чабанской точке. Её муж, Левин дядька, погиб на фронте. Погоревали, повспоминали. Дал ей немного денег, от припасенного «нз», от билетов, и вернулся опять в Новосибирск. Брата Элвека нашел в Иссык-Куле. Он болел туберкулезом. Дал денег. Жаль, что фуфайку ему не оставил, горевал Лева уже в 2005 году. Элвек умер после его отъезда. Лекарств не было, не лечили.

Долго мыкался Лева по Казахстану как «ошятнрин» кёвюн. Если бы узнали, что сбежал с детского лагеря Мысхако, что не стоит на учете как спецпереселенец и т.д., загремел бы по полной. Лева стал искать мать. Где-то калмыки подсказали, что в Карлаге, под Карагандой, сидят калмыцкие женщине. И Лева на перекладных с сомнительной справкой, правда, в военной шинели, в галифе как-то избегал стычек с властью, с комендантами, с НКВДэшниками. В СССР тогда был невидимый концлагерь, говорил Лева. Со спецпереселенцами был этногеноцид. Держали спецпереселенцев раздельно, чтоб не общались. Это была сознательная политика. Лева нашел мать на ферме Коксун в Карлаге. Там сидели жены калмыков: Лялина, Котинова и других начальников Калмыкии. Сидела там певица Русланова, киноактриса Окуневская. Уже в 80-х годах киноактриса Окуневская приезжала на встречу в Элисту, на встречу со зрителями. Был с ней знаком. Пили чай в старой гостинице.

Нимя Хараевна, мать Левы, сидела в Карелии, в городе Сегеже. На бумажном комбинате варила бумагу. Работала трактористом. Потом отправили в Карлаг. Шел май 1946 года. Мать Лев не видел 8 лет 7 месяцев. Нимя Хараевна увилев Леву только громко вскрикнула: Я-а-а! Ковюм ямд! И расплакалась. Долго Лева успокаивал мать. Он рассказал, что нашел братьев, рассказал свою одиссею. Мать удивилась, что Лева не был выселен. Живет в Казахстане без документов. Мать успела сказать ему уехать в Алматы. Надзиратели не дали пообщаться, прогнали на дойку коров. Попрощались. И Лев рванул в Алматы.

Там, он думал, будет свободен от комендантов, НКВДэшников. Наконец Лева вырвался из невидимого глазами советского концлагеря. Встретил сарт-калмыков из Пржевальска. Говорили по-киргизски, а матерились по-русски. В Алматы Лева устроился киномехаником. Потом закончил киношколу в Алматы. В шинели, с бумагой с фронта, говорил всем, что «казах», документы украли на рынке. Скоро восстановят. Лева был авантюрист, уговорит, забалабонит любого чиновника. А тут все доверяют ему – фронтовик. А паспортов тогда кое-где, до 1956 года не было. Показывал справку. Немного освоившись, Лева начал действовать. Он стал более казахом, чем сами казахи. Устроился киномехаником при ЦК Казахстана. Показывал советские, трофейные фильмы: «Багдадский вор», «Королевские пираты» для членов ЦК. Всюду охрана НКВД. А Лева авантюрист, смельчак, урка подошел после фильма к Первому секретарю ЦК Казахстана К. Джулебаю Шайахметову. Охрана стала задерживать, а Лева: «Он мой родственник». Первый секретарь услышал и сказал: «Пропустите!». Лева начистоту все выложил: «Мой отец Анджур Пюрбеев был первым предсовмина Калмыкии». Первый секретарь: «Я его знаю. В Гурьеве, в Аральске часто встречались. Где он?». Лева не стал темнить: «Его расстреляли». Первый секретарь отвел его в сторону и сказал: «Поговорим отдельно. Мы найдем тебя». И ушел. Лева перепугался. Всё! Напоролся по-глупому! Наведет справки и … каюк. Лева издергался. Во время показа фильма пленка рвалась, руки тряслись: «Так оплошать! Столько лет избегал комендантов, НКВДэшников, а тут сам в петлю залез! Дурак». Узнал, что до этого Шайахметов работал в НКВД Казахстана. Через два дня Леву пригласили в столовую ЦК, к вечеру. Ну всё! Выбрали место, чтобы никто не видел, как будут арестовывать. Сидит один Шайахметов. Вокруг никого. Первый секретарь Шайахметов: «Садись. Тебе учиться надо». Лева обалдел, но почувствовал теплоту и пошел ва-банк. А чего теряться. «У меня документов нет, нас калмыков выселили» – начал Лева. Первый секретарь: «Знаю. Документы сделаем. Поедешь в Москву, во ВГИК (институт кино)». Лева растерялся аж, но чувствует, что крылья растут за плечами. «Багдадский вор» прокрути ещё раз. Увидимся. И ушел. Лева как сидел, так и застыл без движения. В три минуты жизнь повернулась лицом к Леве. Подошла официантка, поставила чай и сказала: «Мы закрываемся, молодой человек». И ушла. Лева залпом выпил чай и внутри стало горячо. А жизнь стала ещё горячее. Внутри всё кипело, аж вулкан извергался. Хотелось крикнуть как в молодости-радости. Но Лева, умудренный опытом жизни, сдержал всплеск души, спокойно встал и пошел навстречу новой жизни. Закончил с отличием кинотехникум и, осенью 1949 года поехал в Москву.

IV

–я часть. Ленинградский период Льва Пюрбеева.1952–53 г.г.

Лев приехал в Москву во ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии) на режиссерский курс по льготе. Благодаря Первому секретарю Казахстана Шаяхметову поступил в ЛИКИ. В общежитии жил на Фонтанке. Учился, а вечером работал в Петропавловской крепости, был заведующим лабораторией. Во как! Наш человек был деловая бестия! Чинил киноаппаратуры «Томсон». Получал большие деньги. В подвале крепости нашел американские радиолокационные трубки. По ленд-лизу дали. Эти трубки определяли подводные лодки. На фабрике Урицкого использовали в телевизорах. Это его ноу-хау, как бы сказали сейчас. Эти стратегические трубки кто-то из чиновников убрал в Петропавловскую крепость и забыл про них. Лева стал продавать на рынке. Боялся, что уголовный розыск может арестовать. А одна трубка стоила больше, условно, коньяка. Конечно, это криминальное дело. Но товар лежал без дела. И Лева нашел применение.

Я спрашиваю у Левы: «Про это писать?». «Пиши», – ответил Лева. Появились деньги и Лева вызвал брата Эренцена, которому в Казахстане тоже сделали документы якобы казах. Пробил брата в технологический институт. А у Эренцена 7 классов образование. Правую руку ректора (зама), Лева напоил – Эренцен поступил. Деньги есть, и Лева решил отправлять посылки, продукты, калмыцкий чай тем, кто помогал им в Сибири. В Омскую, в Новосибирскую, в Иссык-Кульскую области. Один пронюхал, что калмыки получают посылки, разворошил это дело. Соплеменники проболтались и пошло. КГБ вышло на почтальонов в Питере. Вышли на Левин адрес. Под Ленинградом, в Красное село, Лева ездил по учебным делам. В электричке русский мужик сказал: «Я тебя знаю. Ты – калмык, ты хороший человек». И дал сигнал, чтоб уходил. За тобой, мол, следят. «Почему он сказал?» – подумал Лева. Это был секретный сотрудник МГБ. Позже Лева пожалел об этой наколке секретного сотрудника. Вошел в образ казаха и не распознал сигнал. Потерял бдительность. Оказывается, за мной и братом следили те структуры. Мы с Эренценом ходили на судоверфь грузить. Это было еще до трубок. Сидели без денег. Эти структуры решили, что два брата собираются за границу. Разболтают, что народ был выселен. И в 1952 году арестовали, за то, что трубки продавал и посылки посылал. Вызвали в большой зловещий дом КГБ на Литейном, 24. Этот дом знаком всем ленинградцам. И я не раз проходил возле этого дома. Это недалеко от театрального института. И эти структуры раскрутили Леву. Начальник следственного отдела Елесин задал первый вопрос: «Какая национальность? По паспорту казах? А ты калмык! Мы все знаем! Выкладывай по порядку!». Лева понял – кранты. Короче, закрутилось «красное колесо». На допросе Лева понял, что люди были в Омской области, в деревне у тетки Манцы, та все рассказала про отца и мать. А мужу – дяде Лиджи, который пришел с фронта с медалями, дали 5 лет за укрывательство Лёвы в Ики-Буруле, на точке. Хотя дядя Лиджи был на фронте и ничего не знал. Дядя Лиджи, чувствуя несправедливость, отравился. В институте дала та структура установку – выгнать. Было собрание студентов. «Как вы, коллеги, просмотрели-прохлопали агента международного капитала!» – выступал человек в гражданском. Во как! Уже позже рассказывали студенты института Леве. Их тоже допрашивали, не замечали ли чего подозрительного в их поведении и т.д. Узнали про отца – врага народа, побег с Мысхако, что выдавал себя за казаха, что продавал трубки, про посылки, что не депортированный, избежал наказания и т.д. Льва и брата Эренцена отчислили из института и, без суда и следствия, Льва отправили на шахту в Воркуту – дали 20 лет. А Эренцена – на урановые рудники.

Воркутинская история требует отдельного разговора. В Воркуте, в шахтах, встретил своих соплеменников – загнанных с фронта и с гражданки. Сидели по каким-то сфабрикованным делам. Как водится, правда обо всем лежала глубоко в шахте. Льва хотели убить, но в шурфе произошел обвал, того, который хотел убить Льва, засыпало. Так наш человек спасся.

В 1956 году, через три года после смерти Сталина, Леву освободили. 4 года и 7 месяцев сидел вместо 20 лет. 17 октября 1937 года арестовали отца – Анджура Пюрбеева и 17 октября 1952 года арестовали сына. Приехал в Ленинград, стал восстанавливаться в институт. Ректор Брусникин сказал: «Мы восстановить вас не можем. По национальности вы калмык, а когда вы учились были казахом. Во-вторых, вас отчислили по решению студентов. Если вы настаиваете, я могу вам помочь поступить в другой институт». Лева понял, что ректор блефует, спасает свою шкуру и поэтому ответил по-глупому. Лева поехал в Москву, в министерство культуры. Приняла замминистра Ю. Хамаза. Лев Пюрбеев изложил свою одиссею. Распалился от нахлынувших чувств: отца расстреляли, сам сидел в детском концлагере, кличка была «крестный Троцкого», в Воркуту арестовали по особому совещанию, якобы по политическим мотивам. Дали высшую меру – 20 лет каторги!

Замминистра была ошарашена и попросила секретаршу принести воды. Какое политическое преступление? Если отец «враг народа» значит и сын одного поля ягода?! Беззаконие! Лев закатил такой монолог, что замминистра была потрясена, справка лежала перед ней, там было написано, что МГБ ССР реабилитировал Льва Пюрбеева. Короче, Лев и это дело пробил в Москве, восстановился в институте. «Красное колесо» и в этом вопросе проехало мимо. Шел 1956 год. А позже Хрущев на XX съезде развенчал культ личности Сталина. После института Лев устроился на работу в Питере. Ходил по инстанциям, доказывал, что отец расстрелян не по закону, что сам пострадал – сидел на каторге в Воркуте, набросился на чиновников и… даже не прописанный – получил квартиру! Потом рванул в Москву, устроился на телерадиокомпанию «Останкино». Он единственный из калмыков строил Останкинскую башню. Получил звание «Рационализатор СССР». Шеф Останкино – В. Месяцев выбил ему квартиру в элитном доме, в сталинской высотке на Котельнической набережной. Окна выходили на Кремль. Туда попасть простым смертным невозможно. Я был у него в «нулевые» годы, квартира 6, корпус 1. В этом доме жили знаковые люди Москвы: Людмила Зыкина, Фаина Раневская, академик Капица Петр, секретные люди СССР, дипломаты, артисты, журналисты-международники. Выхожу от Левы, а во дворе разговаривал с кем-то журналист-международник, высокий, стройный, элегантный грузин Мэлор Стуруа. Я его сразу узнал. По телевизору видел. Я человек из захолустья подошел, попросил огонька. Хотя в кармане у меня была зажигалка. Главное – войти в контакт. Как говорил Наполеон «ввязаться в драку, а там кривая вытянет». Мэлор Стуруа вынул оригинальную зажигалку, дал прикурить и отвернулся. «Спасибо!» и… стою. А его партнер выстрелил взглядом на меня, а подтекст в глазах – дуй отсюда, босяк-азиат! А я ноль внимания на его расистский взгляд и стою. Лева Пюрбеев также поступил бы, да еще заговорил бы. Но я его «университеты» не проходил и, поторчав возле расистов, гордо поплыл в метро, а потом к приятелям на окраину Москвы. Каждому своё.

В 2016 году в Москве пошел к Леве. Звоню. Выходит амбал-консьерж. «Я к Леве Пюрбееву». Консьерж: «Он переехал». И ушел. Я снова звоню: «Я привез Пюрбееву важные документы. Куда он переехал?». Консьерж как генерал небрежно пробросил: «Не знаю». И опять ушел. В еженедельнике «Аргументы недели» читаю: «Шувалов, из администрации Путина, купил все первые этажи на Котельнической набережной за 4 млрд. рублей». И журналист негодует, что Шувалов купил в Англии большой дом. Где, мол, деньги взял. А Шувалову до фени озабоченность журналиста. В это время все СМИ судачили про «сердюковгейт» и про его любовницу Васильеву.

V

–й период. Разное про Льва Пюрбеева

У Левы в Элисте был большой дом и на 3 микрорайоне квартира. Как-то позвал меня на квартиру в 7 доме на 3 мкр. Это было в 2005 году. Шампанское не пили. В разговоре я опять начал досаждать Льву. – Лева, если бы ты не удрал с Мысхако, с детского концлагеря, не скрывался под казаха, тебя не дергали бы, не обвиняли, что ты скрываешься, ты бы не попал в ссылку в Воркуту! Я все понимаю, у тебя была напряженка с властью, с системой и тебе нужна была свобода! Ты, конечно, молодец! Но, с другой стороны, ты отбухал в Воркуте 4,5 года и все годы бегал как заяц от любого шороха! Плыл бы по течению как все и жизнь была бы легче. Ты сам себе, при всех твоих убеждениях, создавал сам свою тяжелую судьбу! Ты что, хотел перешибить систему?! Твоя упертость, настырность двигали тебя не в ту сторону! Твоё Я якало, твое якобы превосходство, исключительность зашибило твой разум!

Лева не сдавался и только постоянно мямлил: – Вы все умные задним числом. Ты тоже облажался с «Ванькой Жуковым». – Лева у меня были убеждения тогда и потом я открыто выступил и критикнул местную городскую власть! Сейчас в каждом номере газеты идет критика, и ничего! Правда, время другое. Короче, Лева, твой максимализм, настырность и якобы непогрешимость подпортили твою жизнь! Почему у вас распалась партия «репрессированных народов»? А потому что руководители разделили деньги между собой, собранные у народа и разбежались! И никому сейчас нет дела до этого! Никто не возникает. Что справедливо вы поступили? По миллиону умыкнули и ничего! – добивал я Леву, а потом пожалел его. Но в Леве нет азиатчины. В нем нет мстительности, он не возникал. Он много общался в Ленинграде, Москве с умными людьми, как-то привез книги Немцова «Лужков. Итоги», «Путин. Итоги». Немцов иногда ночевал у Левы. У Немцова было 4 явочные квартиры. Когда интуиция подсказывала что-то, то он ночевал у одних, потом у других.

Когда Лева приехал в Элисту работать после Ленинграда и Москвы, то проработал не долго. Конечно, знаний у него по профессии было достаточно и были организационные способности. Но не сложилось. Опять конфликты с высокими боссами того времени. А.У. Бадмаев даже обвинял Леву, что он не приехал сразу после института на Родину, а работал в Москве! Были конфликты с кинофикацией. Это целая история. Короче, произошла сшибка зашоренных, провинциальных, недалеких «боссов» и Левин максимализм. Он не любитель прогибаться, быть удобным, не шел на компромиссы, говорил правду в глаза. А кому это нравится?

«Писатель Морхаджи Нармаев говорил, что я принц», – подбросил подпорку Лева. А я ему: «Лева, ты возомнил, что ты принц и шел напропалую! А кому это нравится?! Ты говоришь, что Иван Нимгирович Басангов тебя понимал и поддерживал. Ну не все же были в зашоре. Вы одного возраста и мать твою Нимя Хараевну он знал. В Москве бывал у нее, после ее реабилитации. Он понимал тебя».

Лева, конечно, не герой, но судьба его занятная. Я не аллилуйю пою о нем, а как было. В общем, у Левы не получилось на родине. И он уехал в Москву. Там его приютила та небезызвестная нация. И Лева опять почувствовал себя человеком. В течение 10 лет он просил написать в газете про него. А я был постоянно занят государственными делами и только думал о Республике все 28 часов в сутки. Сказал ему: «Лева, ты помнишь, когда я переходил на режиссерский факультет, какое-то время работал на «Севкабеле», жилья не было. Я пришел к тебе переночевать одну ночь? Ты не пустил. А теперь просишь написать про тебя. Напишу, но не сейчас». Лева улыбнулся и не оправдывался. И вот в 2017-м, наконец, накропал.

Кстати, про жилье. Лева как торпеда, что задумает, пробьет, взорвет ситуацию в свою пользу. После каторги в Воркуте вернулся и восстановился в институте. Сделал прописку в Ленинграде. Пробил себе квартиру на 7 линии Васильевского острова. Я там был. Продал квартиру тогда, а было сложно. Воркутинские освобожденные урки помогли ему в Питере. В Москве получил квартиру на ул. Беговой, а потом пробил 3-комнатную через начальника Останкинской телекомпании Месяцева в элитном доме, в высотке на Котельнической набережной. Ни один калмык там не жил и сейчас никто не попадет. 70–90 миллионов квартира стоит в этом доме. У какого степняка такие деньги? А Лева бесплатно внедрился в это логово элитных людей Москвы.

Лева умеет найти язык с любым чиновником. Для него чиновник не препятствие. И только на Родине его не поняли и проигнорировали. Тупость, зависть, подлость, подлянка – вот что движет некоторыми соплеменниками.

Конечно, судьба у Левы была архисложная, как и у нашего этноса. Но наш земляк не сдавался. Хотя препятствия в жизни он сам создавал себе. Но как говорил Лева: «Мы все умные задним числом». Лева был симпатичным и интересным субъектом. Его судьба была сложной, как и у нашего этноса. Вынуждены были уйти из Джунгарии, подались в Сибирь на Иртыш, потом на волгу, депортация и т.д.

Подытоживаю периоды Льва Пюрбеева.

1. Детский советский концлагерь в Мысхако. 3 года. Побег с Мысхако.

2. Ики-Бурульский период. 1 год. Побег от немцев, полицаев, огдоновцев, от соплеменников-штрейкбрехеров, от Советов, от депортации.

3. Казахский период. В бегах от комендантов НКВД-шников.

4. Ленинградский период. «Казах» с калмыцкой кровью. Институт. Отчисление. Каторга, Воркута, 4,7 года. Восстановление в институт.

Лева был одним из последних каторжан. Умный, ироничный мужик! Личность! Он фонтанировал идеями даже в 85 лет. Несгибаемый!

В 2016 году, когда я был у него дома на Котельнической набережной, он вдруг растворился в мегаполисе Москвы. Где он витает? Я знал его сына Анджура, названного в честь деда первого предсовнаркома Анджура Пюрбеева. Был у него племянник. Пусть они разыщут Леву Пюрбеева. Неужели и эта власть умыкнула его или Шувалов сдал в какой-нибудь стардом. Шувалову нужны были квартиры на Котельнической набережной. Где ты Лева?! Наш «последний калмыцкий каторжанин»!

Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву и обратно. (вредные, никому не нужные путевые заметки)

Я, тунеядец, дармоед, не строитель капитализма. Решил сам себе сделать отпуск. Праздник для души. Благо соцзащита оплачивает дорогу, ЖД полностью, а автобус в полцены раз в год таким, как я «кёкшн керя» (старая ворона). И рванул я из Безводного-сити (Элиста) в Путинбург (Санкт-Петербург) как с подтекстом говорят ленинградцы, а не петербуржцы. Обратно в Собянин-Град (Москва), как ласково говорят азиаты. Наш, мол, человек. Поезд из столицы в столицу не ходит. Из Элисты некого везти, нет пассажиров. Плетемся в хвосте цивилизации.

Санкт-Петербург архитектурно великолепен. 8 лет жил в Ленинграде в советское время. Был интернационализм. Сейчас в Санкт-Петербурге, в Москве другой окрас. Другая эпоха, другие времена. Интернационализм к азиатам заглох, испарился. Я не толстокожий и не рафинированный интеллигентишка, чтобы не почувствовать другое отношение к азиатам. А вы учитесь не смотреть, а ВИДЕТЬ, не слышать, а ЧУВСТВОВАТЬ – говорил немецкий классик Бертольд Брехт.

Примеры. Прошу в Волгограде у кассирши нижнюю полку в вагоне. – Нету! Как надоели эти басурманы! —говорит кассирша подруге. А я через стекло слышу. Прошу купейный или другой поезд, но внизу. – Нет мест! Берёте?! – Арh уга, взял. Вошел в вагон – 4 места свободных. В 3 часа ночи упал с полки. Парашюта не было. Разбил часы, очки, бока и грудь болят. Народ подскочил, охают, ахают.

– Вот он, расизм! – с гневом сказал про кассиршу. Болельщики, сочувствующие не поняли, что это лопочет старик. Наверное, чокнулся от падения, подумали они и тихонько расползлись на свои нижние места. Сую деньгу проводнику: – Положи на нижнюю полку. – Не положено! – И ушел.

В Санкт-Петербурге хожу по Невскому, по ярмарке тщеславия. На улице кафе. Все курят. Сел. – Красавица, дайте пепельницу, – напуганный кампанейщиной против курева, мямлю я. – У нас не курят! – отрезала официантка. Тут визави пододвинул пепельницу: «Кури, – и представился – Витас. – Они у нас в Прибалтике к нам лезут, а мы их игнорируем. А ты для них тундра. Это расизм! За это я их не люблю» – резанул прибалт. «Еще мне не хватало антисоветчину тут нести» – подумал я, насквозь пропитанный советской идеологией. А прибалт вызывающе продолжает свой ликбез: «У них западник, еврей, богач – почетное звание, а ты тайга, азиат. Ты не бледнолицый. Это скрытый расизм. Ненавижу людей, которые оценивают за происхождение! Это расизм! И любить человека за его происхождение это тоже расизм!».

Я, удивленный открытостью прибалта, что не пишут в газетах про это, расслабился, растаял и заказал официантке кофе и 100 грамм. Официантка: – 100 грамм не положено, только 40 грамм. А прибалт: – Видишь?! Все как на Западе, в Америке. А 40 грамм бери хоть 100 раз. Обезьянничают! Дайте азиату 2 раза по 40 грамм в одной посудине. Он не вшивый западник! – Официантка улыбнулась ему, исполню, мол. Принесла. Я, подвинул фужер прибалту и сказал почему-то: – За доброту! Прибалт: – Лаба дьена и еще что-то. Вроде за хороший день или что-то в этом роде. Прибалт крякнул, опрокинул содержимое, хлопнул меня по плечу и сказал: – Не дрейфь! – и ушел.

Все знают, что в больших городах азиаты убирают улицы и прочее. Чтобы войти в контакт предлагаю закурить одному азиату, что стриг и поливал кусты. – Киргиз, с Оша. Разговорились. Хозяин дает ему за работу в месяц 30 тысяч рублей – Ем, плачу за общежитие и отсылаю домой. А что делать? – развел руками киргиз.

Киноактер Игорь Класс, обращаясь ко мне, говорит: Боб, москвич за 30 тысяч работать не будет. Пусть эти Дерсу Узалы, твои сородичи работают. В кино, на телевидении азиат не увидишь, Боб. К ним почему-то аллергия и скрытая неприязнь. Я хоть наполовину прибалт, латыш, мне все-таки легче. Я европеец. Ты, Боб, не обижайся. Такое положение вещей. Я тебе как другу говорю. Тебе это никто не скажет. А мы с тобой знакомы уже за 50 лет.

Спрашиваю что-нибудь, а прохожий внимательно посмотрит на меня и проходит молча, как в море корабли. Я понял, что к старшим бесполезно обращаться. Они знают репрессии, раскулачивание, борьбу с космополитами, развал СССР, перестройку, кризис, санкции. Т.е. загружены по полной всеми негативами, а тут еще «понаехавшие». Мы во всем виноваты. А как-то обратился к молодому с вопросом. Молодой вынимает мобильник и что-то ищет. Оказывается он открывает в нем интернет. Находит искомое, объясняет мне, а потом говорит: – Давайте я вас провожу, покажу. И впоследствии я стал обращаться к молодым. Они не нагружены всякими измами, перестройками, санкциями. У них в душе все чисто и люди для них любой национальности такие же как он. В нем еще не расцвел шовинизм, расизм. Он чистый лист. И я для него друг, а не противник и соперник. Это я к чему. Надо иметь мобильник с интернетом и не приставать с назойливыми вопросами. Есть люди и без внутренней аномалии. Братья по разуму. Все подскажут, объяснят. Нет такого оголтелого расизма, но прослойка есть, как в мраморном мясе. Расизм в воздухе.

В обеих столицах всюду портреты Сталина, маленькие бюсты. На тарелочках, блюдцах красуется в фуражке и без «вождь всех народов». Какая-то волна появилась и расцветает мифология вождя. Везде устанавливают таблички, портреты, баннеры, увековечивающие диктатора. И делают это те, кто должен следить за диктатурой закона. Некоторые мужи неправильно истолковали зов времени. Многим хочется и проповедуют диктатуру власти. Ностальгия по диктатору. Раньше не было такой вакханалии абсурда. Публика покупает. Я однажды пробросил в воздух покупающей вождя: – Изверг он. – Продавщица и покупательница закудахтали и зачирикали, а я в метро. В переходе метро преграждает путь человек из «элиты»: – Мужик, ты знаешь великий русский праздник – запой! Похмели. – Я дал ему 100 рублей. Пусть знает наших. У нас 10 рублей таможне даю. – Благодарствую – раскланялся человек из «элиты». – Ты кто по национальности? – вежливо так спрашивает, не как у нас на «Арбате». – Я из Вселенной – съерничал я. – О-о-о, далековато. А я в Бурятии сидел 3 года. – Беседа в верхах состоялась по протоколу как в полиции. А при чем тут национальность?

На Невском, возле театра Комедии, проулочек к радиокомитету. Там кафе «Евразия», «Азия» и «Будда-бар». Заказываю у продавца чай: «Почему назвали «Будда-бар»? Почему «Христос-бар» не назовете? – А если будет «Магомед-бар», то кавказцы разнесут этот бар, – говорю я.

В переходе прошу продавца показать мне маечку. Показывает. А я ему: – Шеф, ты мне англо-саксонские не показывай. – Продавец-частник аж глаза вытаращил: – Наш человек! -А то санкциями закидали, азиат! Вот ты мне покажи азиатскую маечку: – уже привыкший и осмелевший после многих намеков на азиатчину брякнул я. -Чего нет, того нет. А ты кто? – Я понял и гаркнул -Человек! -То есть откуда? – смягченно спросил продавец. – А ты все равно не знаешь. Из Калмыкии. А он: Где это? – Рядом стоявший подсказывает: Это в Хабаровском крае. – А другой просветитель: Это где-то в Хакасии.

– В Хакассии живут хакасы, а я друг степей! Это в горах Тянь-Шаня. – Как это степи в горах? – вопрошает один из них. – Это за Садовым кольцом, – съерничал я и пошел. Каждый день по телевизору ведущий Роман Бабаян и Владимир Соловьев всё обсуждают со своей паствой и озабочены почему Америка и Запад русофобствуют и обвиняют русских. У нас, мол, многонациональная страна! Правильно. А почему знают только русских и азияфобствуют? Бревна не видят в своём глазу. Ну не знают карту это не страшно. Страшно, что присутствует расизм. Скажете утрирую, если бы так. Другие не чувствуют это, я спрашивал у соплеменников. Привыкли что-ли к расизму, унижениям.

Давно как-то спросил у негра принца Сисеванэ из Нигерии: Как к вам относятся бледнолицые? – Негра поймет только негр, – ответил он. Вот и ответ всем и вся. «А как относятся к вам в Америке?» —спрашиваю соотечественников. – А там котел национальностей и все привыкли и никакого внимания. – Один госдумовец вроде Жириновского брякнул на заседании: – В Москве никогда не будет Чайна-тауна, как в Нью-Йорке. Живите, мол, в своих квартирах-республиках и нечего расцвечивать толпу в столицах среди бледнолицых. Но не все же Лихачевы, Сахаровы.