Читать книгу: «Новая история денег. От появления до криптовалют», страница 7

Часть вторая
Краткая история денег

Бог из машины

Латинское выражение Deus ex machina восходит к древнегреческому театру. Если развитие сюжета заходило в тупик, специальный кран (машина) внезапно опускал на сцену некое божество, которое вмешивалось и все разрешало. Аристотель резко критиковал этот прием, считая, что повороты сюжета должны вытекать из его внутренней логики. Интересно, кстати, что в русском языке есть нечто похожее, но поминается в такой ситуации не бог. Выражение «как черт из табакерки» означает нечто схожее, но с ярко выраженным отрицательным оттенком и без тонкого мистического нюанса.

Деньги – это тоже своего рода «бог из машины». В том смысле, что никакие экономисты, никакие изобретатели их не придумывали и не конструировали. Они появились сами собой – как результат развития общества. Явление денег было объективно предопределено и абсолютно необходимо. Только зрители в партере об этом не догадывались. Мало того, непонятно, где здесь курица, а где яйцо, поскольку без денег общество не могло бы существовать – по крайней мере, в том виде, в каком оно нам известно. Некоторые юристы считали, что появление денег есть прямое следствие появления закона. Но с тем же успехом можно утверждать и обратное – что закон понадобился только тогда, когда возникла необходимость регулировать товарно-денежные отношения. Деньги вне государства представить сложно, но можно; а вот нормального государства без денег не бывает. И вообще – деньги существуют как бы вне воли человека, помимо него. Почти как окружающая нас природа.

С другой стороны, в природе есть камни, деревья, вода – но никаких денег нет. Так откуда же они взялись? И с чем их можно сравнить? А вот с чем – с языком! Его тоже не существует вне человека, но в то же время он – некий объективно, неизбежно возникший инструмент познания и коммуникации. Язык ведь тоже не был сотворен каким-нибудь отдельным человеком, ни даже коллективом или народом. Он возник, может быть, из заложенной в человеке программы, а может быть, как полагают другие, в результате эволюции.

Недавно в Британии вышла сенсационная, на мой взгляд, книга «Бесконечность языка», которую написал Дэвид Эдгер (Language Unlimited by David Adger), президент Лингвистической ассоциации Великобритании. Ее автор убедительно доказывает, что, казалось бы, конечный, ограниченный человеческий разум имеет в своем распоряжении инструмент бесконечности, вернее, огромную разветвленную, ни в какие рамки не умещающуюся бесконечную сверхсистему – язык.

Объясняя эту точку зрения, другой профессор – Стивен Пинкер – предлагает читателю выдумать предложение и набрать его в поисковике. Более чем вероятно, что Google его не найдет среди многих миллиардов уже ему известных фраз. Ученый высчитал, что, по самым консервативным оценкам, число грамматически верных фраз, состоящих из 20 слов, которые способен придумать человек, как минимум сто миллионов триллионов (а один триллион, напомню, это тысяча миллиардов). То есть намного больше, чем песчинок во всех земных песках. Добавьте к созданному предложению еще несколько слов, и число возможных вариаций вырастет экспонентно. Теоретически единственное, что хоть как-то ограничивает способность человека бесконечно творить новые комбинации слов, – это конечность его жизни. Но вышесказанное можно отнести и к деньгам – в широком смысле этого слова, обозначающего кредитно-финансовую систему, включающую в себя множество измерений, вплоть до сложнейших, многослойных деривативных контрактов. Индивидуальному сознанию никак ее не охватить, и ведь она расширяется и еще более усложняется с каждым днем.

Многих из нас заставляли читать в советской молодости статью Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (кстати, блестяще написанную). А значит, мы, как в Священное Писание, поверили в то, что возникновению любой формы денег предшествовал долгий период чисто натуральных обменов. Ой ли? Вот интересный факт: до недавнего времени считалось, что древние городские индейские общины племени майя не знали товарно-денежных отношений. Распределение пищи и других товаров первой необходимости, как полагали, носило там централизованный характер – шло через племенных вождей. Первобытно-общинный строй, короче говоря. Типичная командная экономика. Но последние археологические открытия показывают: уже за 500 лет до нашей эры в этих городах существовали рыночные площади и торговые ряды, разделенные на «киоски». Трудно, да что там – невозможно себе представить, чтобы торговля такого масштаба могла вестись без какого-то денежного эквивалента.

Археологи нашли доказательства применения золотых слитков в качестве денег в Древнем Египте уже примерно к 4000 году до нашей эры, а ячменя у древних шумеров – на тысячу лет позже (еще несколько столетий спустя на смену ячменю пришло серебро). При этом материальных свидетельств о том, как происходил экономический обмен в еще более древние времена, просто не сохранилось. Появление денег наверняка не было одномоментным событием, это был долгий, мучительный процесс – прямо как формирование языка. Очевидно, что он начался вместе с когнитивной революцией, то есть примерно 40–50 тысяч лет назад, когда появился так называемый Homo sapiens sapiens – то есть современная и единственная сохранившаяся модификация человека разумного. И вот тогда-то, скорее всего, и стали появляться первые «деньги», имевшие поначалу форму неких распространенных, но обладавших конкретной полезностью предметов – вроде долго хранящейся еды, звериных шкур или инструментов и примитивного оружия. Но логично предположить, что начавший учиться говорить и абстрактно мыслить человек оказывается и человеком торгующим. Ведь если его отличает сознательный труд, то за трудом неизбежно следует и необходимость обмена произведенных продуктов.

Если воспользоваться терминами синергетики, то следовало бы задать вопрос: существовала ли альтернатива появлению денег? Был ли момент «бифуркации», когда человечество могло бы пойти по пути безденежной цивилизации? Может быть, но по такому сценарию оно, судя по всему, осталось бы до сих пор в пещерах. Что не обязательно сделало бы нас менее счастливыми, но наверняка – менее богатыми и, без всякого сомнения, совсем другими. Настолько, что вряд ли современный человек смог бы понять тех, других, не состоявшихся. В любом случае, когда сразу после Октябрьской революции большевики попробовали было создать прецедент безденежной государственности (о чем речь еще впереди), то момент «развилки» был давным-давно упущен. На сколько тысячелетий опоздали? Об этом можно спорить до бесконечности.

Вполне возможно, что устоявшиеся представления о строго хронологически последовательном порядке возникновения денег, о том, что они развивались от простого к сложному, не совсем точны. Вот, к примеру, нам ведь кажется естественным и единственно возможным, что банки появились на свет как следствие длительного и постепенного развития финансов, после многих веков существования монет. Между тем сложная банковская система Вавилона процветала в предыдущую эпоху – тысячи лет назад – и задолго до того, как монеты получили сколь-либо широкое распространение. Ипотечный кредит (хоть и не совсем в современном его виде) и примитивные деньги – глиняные фигурки скота, оказывается, вполне могли сосуществовать во времени. С другой стороны, невероятно, но факт: еще в начале двадцатого века в английском городе Манчестере специально изготавливались (или надо сказать: чеканились?) металлические браслеты по заказу из Нигерии, в качестве примитивного денежного заменителя для использования в некоторых районах этой страны, где монеты – и бумажные деньги – почему-то не привились.

И еще одно небольшое примечание: устный язык появился, видимо, чуть раньше денег, но вот язык письменный начался с бухгалтерских записей на глиняных табличках.

Вуаль или реаль?

Итак, никто не предвидел и не мог предвидеть появления денег – их «открыли» задним числом, как открывают законы природы. Но специалисты все никак не согласятся между собой о том, что же это такое – деньги и как они функционируют в обществе. Споры вокруг их значения и роли не прекращаются.

Классики и их последователи полагают, что деньги всего лишь «вуаль», за которой скрывается реальная, настоящая экономика. Деньги, говорят они, конечно, способствуют товарообмену, ускоряя и упрощая его, но в принципе можно было бы обойтись без них. Первична производительная деятельность, переработка ресурсов и так далее. Товар в конечном итоге стремится обменяться на товар, а деньги – лишь нейтральный посредник. Согласно этому взгляду, преувеличение значения денег и их роли отвлекает от гораздо более важных, сущностных категорий и процессов, «завуалированных» деньгами. Это, дескать, увлечение формой в ущерб содержанию. Из этого подхода естественным образом вытекает марксизм с его стремлением создать безденежное общество, с его верой в то, что такое общество может не только существовать, но и эффективно функционировать. Всего-то и требуется – вуальку снять… Ведь в каком-то смысле именно к этому и сводится марксизм – к «обнажению» производственных отношений. К отделению их от денег. Основанием к этому служил, правда, очень спорный расчет, сделанный в третьем томе «Капитала». В том-то и дело, утверждают критики Маркса, что человеческому обществу существовать без денег столь же невозможно, как и без языка. (То есть нельзя исключить, что когда-нибудь люди научатся общаться телепатически, но для этого придется сильно переменить человеческую природу. Ну так и с деньгами – то же самое!) Маркс ошибся, злорадствуют наймиты капитализма, потому что подсознание толкало его под руку, уж очень ему хотелось высчитать, а значит, и предметно показать, доказать придуманную им категорию – прибавочную стоимость, выработанную рабочими и украденную капиталистами. Принять взгляд на деньги как на вуаль было куда легче в конце ХIХ и начале ХХ века. Сегодня же, в век фьючерсов и деривативов, электронных денег и могущественных центробанков, понять, где кончается содержание и начинается форма, уже сложнее. Вернее, одно становится совершенно неотделимым от другого. Центральная для марксизма убежденность в неизбежности регулярных кризисов капитализма вытекала из практических, сиюминутных реальностей того времени. И типичной, впрочем, почти для всех экономистов неспособности представить себе, что реальности могут быстро – и в корне – меняться.

Действительно, загляните в историю, скажем, английской экономики ХIХ века – один жестокий кризис следует за другим. Однако на самом деле в большинстве случаев они были вызваны не только и не столько структурными, внутренними проблемами общества и не «жадностью капиталистов» (хотя и то и другое, конечно, имело место), а прежде всего – несовершенством именно денежной системы. То есть тем, что деньги в то время были устроены неправильно, не доведены до ума! Только в 1844 году парламент наконец принимает закон, давший Банку Англии монополию на выпуск бумажных денег. Ситуация стабилизируется, но до понимания роли денежной массы в обращении и учетных ставок кредита в регулировании экономики было еще очень далеко (мне еще предстоит в этой книге попытаться объяснить, что называется, на пальцах, самыми простыми словами, в чем вообще суть этих понятий и почему центробанки носятся с ними как с писаной торбой).

Введение золотого стандарта помогло создать наконец всемирную валютную систему к концу XIX – началу XX века – абсолютно гениальное, казалось бы, решение, позволившее объединить национальные экономики, но одновременно и высветить их слабые места и дисбалансы. Стало наглядно видно, кто чего стоит. И, как всегда, оказалось, что недостатки – продолжение достоинств. Золотой стандарт обнажил и усилил существовавшие политические и экономические противоречия между европейскими державами и даже, возможно, ускорил начало Первой мировой войны.

По окончании войны систему золотого стандарта тем не менее восстановят – возвращение в эпоху обособленных национальных валют будет казаться средневековым варварством. Как можно заставить бумажные деньги разных стран свободно меняться друг на друга, свободно циркулировать по всему миру без золотой «начинки», додуматься до этого в тот момент не смогли. Да и не только додуматься, – видимо, до рождения на свет Международного валютного фонда и Всемирного банка это было попросту невозможно. А появление этих институтов, в свою очередь, трудно представить себе в ту, версальскую, эпоху.

Возвращение к золотому стандарту быстро оживило послевоенную экономику, но никто до конца не понимал, насколько эта система устарела, насколько уже не соответствовала она новым экономическим реальностям. Изнуренные борьбой с послевоенной свирепой инфляцией, правительства и представить себе не могли, что другая крайность – дефляция может оказаться не менее опасным врагом.

Дело дойдет до Великой депрессии. А та, в свою очередь, подтолкнет человечество ко Второй мировой войне. После которой от золотого стандарта начнут постепенно отказываться, справедливо опасаясь повторения столь жестокого кризиса. Да и вообще стало наконец очевидно, что в новую эпоху привязка к золоту тормозила экономический рост. Правда, вплоть до 1971 года продолжала существовать так называемая «Бреттон-Вудская система», по которой валюты капиталистического мира привязывались к доллару, а тот, в свою очередь, – теоретически, по крайней мере, – к золоту.

В 1976 году в Кингстоне (Ямайка) состоялась конференция руководителей центральных банков и МВФ, окончательно утвердившая демонетизацию золота. Было объявлено об отмене официальной цены на драгоценный металл, равно как и золотых паритетов, вместо них инструментом соизмерения валютных курсов и регулирования платежных балансов стали Специальные права заимствования (SDR – Special Drawing Rights – см. Глоссарий). Эта своеобразная валюта изначально была как бы виртуальной, предназначенной для расчетов внутри МВФ; она восходила к идее британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса, предложившего после окончания Второй мировой войны создать полноценный международный клиринговый банк, который выпускал бы специальную валюту для международных расчетов – банкор, с помощью которой рассчитывались бы между собой центробанки.

Таким образом был официально утвержден переход к чисто декретным деньгам. (Никакого отношения к отпуску по беременности – экономисты называют их фиатными, от латинского слова «фиат» – «декрет».)

Понятно, почему они так называются: государство своим законом, своим как бы указом, устанавливает ценность денег, утверждает социальную веру в них, обеспечивает и гарантирует их своим авторитетом и властью. Фиатные деньги появлялись на арене и много столетий назад – в Китае (или давайте вспомним римского императора Диоклетиана, введшего смертную казнь за отказ принимать к платежу государственную валюту). Постепенно декретные деньги по всему миру вытеснили другие формы. Впрочем, у современных денег есть еще как минимум одна важнейшая составляющая – банковский кредит. Именно банки фактически творят подавляющую часть денежной массы, виртуальной денежной горы, вершина которой теряется в невидимых высях. А потому сегодняшнюю форму денег можно было бы называть кредитно-фиатными. Но о колоссальной роли кредита в современном мире и мире будущего речь еще впереди.

Впрочем, экономическая мысль постоянно отстает от финансовой реальности, и вполне вероятно, что уже наметившиеся принципиально новые тенденции остаются неосознанными. Мы поймем наше настоящее только тогда, когда оно станет прошлым. Так, по крайней мере, было до сих пор. Поклонники синергии сказали бы, что экономисты – а с ними все человечество – вновь и вновь не замечают новых мощных векторов – «аттракторов» и пропускают очередные моменты «бифуркации», когда еще возможен какой-то выбор. А если говорить более традиционным языком: по мере развития цивилизации и усложнения общественных отношений деньги постоянно обретают и некие новые функции, и мы каждый раз осознаем это с опозданием. Ба, говорим мы, спохватываясь, глядите-ка, а деньги-то, оказывается, еще и то и это! Когда это они только успели…

Пора, кстати, все-таки предаться этому неблагодарному занятию – перечислить некоторые существующие на сегодня определения. Поскольку избежать этого все равно не удастся. Итак, что же это все-таки за штука такая, деньги?

Общая шлюха человечества

Вот что говорит Британская энциклопедия (Британника): деньги – это «товар, принимаемый по всеобщему согласию в качестве средства экономического обмена». Но потом, ощущая, видимо, некую незавершенность, неполноту этого определения, спорность слова «товар», тут же, через точку, добавляет: «Это мера, в которой выражаются цены и стоимости… деньги… циркулируют между индивидуумами и между странами, тем самым способствуя торговле. Д. – главная мера благосостояния (богатства)».

Так все-таки что они – товар? Или все же – мера (и чего, собственно, – стоимости или благосостояния?). Или – инструмент международной торговли? Или в разных ситуациях – и то, и другое, и третье? Много ли еще найдется вещей в мире, для определения которых потребуется такая сложная, неуклюжая конструкция? А ведь Британнику совсем не глупые люди пишут…

Как ни странно, определение из Большой советской энциклопедии не так уж сильно отличается от Британники (хотя все-таки отличается!). Вот оно: «Деньги – особый товар, всеобщий эквивалент, или всеобщая эквивалентная форма стоимости всех других товаров. Специфическое свойство денежного товара – выражать стоимость любого другого товара, служить всеобщим орудием обмена». (Как вы догадываетесь, наверно, это определение взято в несколько вольном изложении из Маркса.)

Если еще пошарить по словарям, справочникам и интернету, наберется целый букет определений. Например: «деньги – всеобщий эквивалент для измерений затрат труда» (ага, значит, измеритель? Причем – труда?). Или: «деньги – это символ, используемый в товарообмене». И уже упоминавшаяся вуаль, скрывающая вроде бы стыдливое лицо «реальной экономики».

И еще: «Деньги – „общая шлюха человечества“», но это уже Шекспир. Не так, кстати, ненаучно, как это может показаться на первый взгляд, сказано. Проституция же удовлетворяет мощный базовый инстинкт и в то же время сводит человеческое существо к материальной составляющей. В русском переводе, кстати, слово «общая» выкинули – просто ради соблюдения поэтического размера. А зря, потому что Шекспир сравнивает деньги не просто с представительницей древнейшей профессии, и слово «общая» здесь ключевое. Он подметил, что деньги обращаются, циркулируют между людьми, объединяют их друг с другом. Хотя и не самым высокоморальным образом. И снова привет Карлу Марксу, который писал про деньги, что они есть «мать всех извращений, разрушитель всех социальных отношений». Деньги, по Марксу, «переворачивают мир вверх тормашками». Логично, если исходить из того, что «всякая собственность есть кража» (это Прудон говорил, но Маркс был, судя по всему, с ним вполне согласен). А деньги, соответственно, инструмент этой кражи, фомка для узаконенного экономического взлома.

Но у Маркса и много другого про деньги написано… Причем в разном контексте он то признавался им если не в любви, то уж в глубочайшем уважении. Он был явно зачарован их метафизическими свойствами, почти мистической силой. Да и главный труд своей жизни он назвал по имени важнейшей денежной функции. А то вдруг ополчался и переходил на почти поэтический язык, обличая. Но, кстати, и проклятия Марксовы тоже вовсе не были лишены экономического смысла, вот разве что узковато и слишком к злобе дня привязано, а мир-то как раз собирался меняться, причем радикальным образом. Кроме марксизма было, правда, еще одно философское направление человеческой мысли, оказавшее неменьшее влияние на двадцатый век. Это, конечно, фрейдизм.

Помните анекдот про четырех великих евреев? О том, что они считали самым главным в жизни? Про Соломона, Христа, Маркса и Фрейда. Соломон говорил, что самое главное – это то, что в голове у человека. Христос возражал: нет, ниже! Главное – это то, что у человека в сердце. Карл Маркс не соглашался с обоими и утверждал, что они оба слишком высоко берут и главное в человеке расположено в его желудке. Ну а потом пришел Фрейд и заявил, что истину надо искать еще ниже, чем это предполагал Маркс.

Анекдот этот отражает некоторую конкуренцию целых направлений общественной мысли: в частности, психоаналитикам важно было доказать, что марксисты, да и экономисты вообще, действительно не туда человечество зовут и не туда в человеке смотрят. Не грубая экономика, не «желудочные» рефлексы, а нечто куда более мощное, хоть и подсознательное правит миром. Поэтому не стоит удивляться некоторому пренебрежению, с которым Фрейд и его последователи отзывались о делах финансовых, воспринимая их сквозь призму своего учения.

«Счастье, – писал основоположник фрейдизма, – это реализация глубоко запрятанных детских желаний». Вот почему богатство так мало значит для счастья. Ведь «деньги не являются предметом желаний ребенка». И в этом рассуждении, без сомнения, есть доля истины, ведь дети в основном живут в первобытно-общинном строе – в мире подарков и натуральных обменов. Но это дети. А что же взрослые?

«Мы должны Богу смерть», – писал Шекспир. Если буквально переводить с английского, то – «одну смерть». Введение в формулу количественного, нумерического фактора, возможно, ослабляет ее поэтический эффект, но зато соизмеряет с товарно-денежными отношениями. Фрейд перефразировал Шекспира, вместо Бога привязал главный человеческий долг «природе». И вывел из этого: деньги – это попытка погасить этот долг. Попытка, ясное дело, обреченная… Можно ли говорить об инстинкте обогащения? Фрейд считал, что такового не существует. Но, глядя вокруг, иногда задумываешься: а может, знаток подсознательного все же ошибся? Некоторые ведь не только чужой, но и своей жизнью готовы жертвовать «в борьбе за это». Не говоря уж о душе. К 1908 году Фрейд приходит на основании своих исследований к выводу, что «деньги (на подсознательном уровне) в конечном итоге увязываются с экскрементами».

Экономист, наверно, не удержался бы от того, чтобы интерпретировать это по-своему: ну конечно, ведь деньги в каком-то смысле – удобрение экономики! Но вряд ли именно это имел в виду Фрейд. Его крупный венгерский последователь Шандор Ференц расставляет точки над «i»: «Деньги – не что иное, как дезодорированный экскремент… Детская иррациональная любовь к экскрементам на подсознательном уровне определяет и нерациональную страсть взрослых к деньгам». Но вообще последователи фрейдизма и некоторые другие тезисы выдвигали: связывали деньги с имманентной агрессивностью, видели некие фаллические коннотации и даже ассоциировали «ликвидность» с мочеиспусканием. Не знаю, как вам, читатели, а мне эти сравнения не кажутся слишком убедительными. Но вот что интересно: и эта школа человеческой мысли явно согласна с глубинной, экзистенциальной сущностью денег, с тем, что они имеют отношение к сокровенным глубинам человеческого естества. Нет, это точно не бумажки для прикуривания и разжигания костров…

И обратите внимание – не только философы, но и многие экономисты пытаются определить деньги все через какие-то метафоры. Ведь, «экскременты» – метафора. Но ведь и слова «инструмент» или «товар» тоже в своем роде – художественные сравнения. Само по себе это не страшно, ведь, как говорил французский философ Поль Валери, всякое понимание в конце концов есть уподобление. Но в том-то и проблема, что деньги ни на что полностью не похожи!

Ощущая несовершенство, неполноту, некоторую расплывчатость определений, многие пишущие на эту тему прибегали к одному и тому же приему – для объяснения природы денег возвращались к их истории. Не совсем честный прием, подмена логики и анализа последовательным изложением фактов. По-акынски – что вижу, то и описываю. Что происходило, то и перескажу. Но это, видимо, неизбежно. Человеческое сознание так устроено, что ему легче осознать сложное в развитии от простого. Кроме того, деньги – это не только и не столько предмет. Деньги – это прежде всего процесс.