Читать книгу: «Хроники 302 отдела: Эффект кукловода», страница 4

Глава 3

Пётр Иванович Курносов шёл по коридору Второго Главного управления КГБ, ловя себя на том, что его шаги звучат мягче обычного, словно он всё ещё ступал по влажному песку прибоя, а не по казённому линолеуму. На календаре значился семьдесят девятый год, и Москва жила в напряжённом ожидании грядущей Олимпиады. Это обстоятельство придавало возвращению из отпуска дополнительную ответственность. Ещё вчера казалось, будто отпуск продлится вечно, но сегодняшнее утро выдернуло его из крымского спокойствия тревожным звонком и срочным вызовом начальства. Безмятежность, накопленная за две недели, быстро исчезала, уступая место привычной бдительности, натянутой, как струна.

Подойдя к своему кабинету, Курносов осторожно открыл дверь и, осмотрев знакомые стены, мысленно поздоровался с привычным рабочим пространством. Но стоило ему потянуться к креслу, как телефон на столе разорвал тишину настойчивым трезвоном. Секретарь начальника коротко сообщил, что генералу Фролову он нужен срочно.

В кабинете генерала царила напряжённая тишина. Обычно уверенный и насмешливый, Фролов сейчас казался встревоженным и непривычно серьёзным.

– Присаживайтесь, Пётр Иванович, – указал он на кресло перед столом. – Извините, что прямо с корабля на бал, но дело не терпит отлагательств.

Курносов сел, положив руки на колени и внимательно вгляделся в глаза руководителя.

– Как отпуск, отдохнули? – спросил Фролов механически, явно не рассчитывая услышать подробности.

– Благодарю, Виктор Михайлович, вполне, хотя не ожидал столь резкого возвращения в реальность, – ответил Курносов, слегка улыбнувшись. – Но служба зовёт, а отпуск всегда кончается в самый неподходящий момент.

– Да уж, хуже момента и не придумаешь, – нахмурился Фролов и, помолчав несколько секунд, продолжил: – Дело необычное и серьёзное. Три дня назад в Москве убили девушку, студентку вечернего института. Перед смертью её жестоко изнасиловали, что добавляет ситуации тревожности и мрачности. Всё выглядело бы обычной зверской расправой, если бы не одна крайне неприятная для нас деталь.

Фролов взял со стола папку и положил её перед Курносовым.

– У жертвы в кармане нашли спичечный коробок. Вроде ничего особенного, однако на коробке номер телефона объекта настолько секретного, что о нём знают лишь единицы в стране. Именно поэтому дело перешло к нам.

– Насколько серьёзна утечка? – уточнил Курносов, открывая папку и пробегая взглядом документы.

– Это мы и должны выяснить, – тяжело вздохнул генерал. – Если номер попал случайно – одно дело. Но если намеренно… сами понимаете.

– Понимаю, Виктор Михайлович, – произнёс Курносов. – Особые указания?

– Действовать максимально осторожно, – отчётливо сказал Фролов. – Дело деликатное, резонанс огромный, ставки высоки. Подозреваемых пятеро, всех уже ведут наши оперативники. Но нужен твой свежий взгляд, Пётр Иванович. Лично изучи материалы и определи, с кого начать.

– Слушаюсь, – кивнул Курносов, поднимаясь и забирая папку. – Начну немедленно.

– Спасибо, Пётр Иванович, – Фролов проводил его взглядом до двери. – Только ради Бога, аккуратнее. Дело может оказаться сложнее, чем кажется.

Вернувшись в кабинет, Курносов запер дверь и сел за стол. Он методично разложил фотографии и бумаги, вчитываясь в каждую строку. На снимках чётко проступала жестокость убийцы, подчёркнутая холодной педантичностью.

Раздался короткий стук, и в кабинет вошёл молодой оперативник.

– Разрешите? – негромко спросил он.

– Входи, Юра, – Курносов махнул рукой, не поднимая глаз от бумаг. – Уже есть что-нибудь?

– Пока только общая картина, – слегка смущённо сообщил оперативник. – Подозреваемых пятеро: двое преподавателей института, сосед девушки, случайный свидетель и ещё один… Александр Панов, бармен из ресторана «Волга». Его личность вызывает больше всего вопросов.

Курносов поднял глаза и внимательно посмотрел на оперативника.

– Почему именно Панов? Что в нём особенного?

– Близкие девушки сообщили, что за день до убийства она посетила ресторан «Волга», хотя раньше подобных мест избегала. Наш осведомитель заметил, что именно бармен проявлял к ней повышенный интерес. Что-то в нём тревожное, чуждое. Наружка говорит, он будто ведёт двойную жизнь.

– Двойную жизнь, значит, – Курносов задумчиво потёр подбородок. – Интересно. С ним уже разговаривали?

– Пока нет, решили дождаться вашего возвращения.

– Верно сделали, – одобрительно кивнул Курносов. – Бармен с холодными глазами и двойной жизнью – звучит многообещающе. Начнём с него. Организуйте наблюдение так, чтобы он даже не почувствовал вашего дыхания. Если это действительно он, поймать его будет непросто, но мы справимся.

Оперативник кивнул, вышел и тихо закрыл за собой дверь. Курносов снова погрузился в бумаги, и с каждой новой деталью в нём пробуждалась профессиональная хватка, окончательно вытесняя отпускную расслабленность и наполняя его энергией, упругой и напряжённой, словно натянутая струна.

Пётр Иванович методично изучал материалы дела, раскладывая на столе фотографии, протоколы допросов и экспертные заключения. За окном Второго Главного управления стоял пасмурный московский день семьдесят девятого года. Город жил ожиданием Олимпиады, что придавало расследованию особую деликатность. Любое громкое преступление мгновенно приобретало политический оттенок, требуя предельной осторожности.

Фотографии с места преступления были беспощадно откровенны. Тело студентки нашли в лесополосе возле Института стали и сплавов. Студенты часто ходили здесь домой, сокращая путь до общежития. Курносов мрачно рассматривал снимки, ощущая нарастающую тревогу от расчётливой жестокости убийцы. Следы насилия свидетельствовали о том, что преступник действовал хладнокровно и точно, будто заранее продумав каждое движение, словно наслаждаясь собственным извращением.

Курносов поднялся, прошёлся по кабинету, тяжело вздохнул и снова вернулся к бумагам. Чем внимательнее он вчитывался, тем крепче становилась уверенность, что это не просто убийство. Номер телефона сверхсекретного объекта, обнаруженный в кармане жертвы, подтверждал худшие подозрения: кто-то мог намеренно вовлечь в это преступление структуры, обычно скрытые даже от высших чинов.

Нужно было лично осмотреть место происшествия. Документам всегда не хватало чего-то неуловимого, деталей, которые можно было заметить только на месте. Сыщик снял трубку внутреннего телефона и набрал номер гаража:

– Лёша, привет, это Курносов. Подгони машину, надо кое-что посмотреть лично.

– Понял, Пётр Иванович, – отозвался водитель, давно привыкший к таким срочным вызовам.

Выйдя из здания управления, Курносов сел в знакомую чёрную «Волгу». За рулём ожидал водитель, молодой парень с живым взглядом и дружелюбной улыбкой.

– Куда едем, Пётр Иванович? – спросил он, заводя мотор.

– К лесополосе возле Института стали и сплавов. Дорогу знаешь?

– Конечно, не впервой, – кивнул водитель и плавно тронул машину.

В дороге они негромко беседовали об обычных вещах: об отпуске, погоде, последнем футбольном матче. Однако по мере приближения к месту преступления разговор стих, и водитель, почувствовав настрой Курносова, тоже замолчал, сосредоточившись на дороге.

Подъехав к лесополосе, Курносов вышел из машины, коротко поблагодарив водителя, и попросил подождать.

Лесополоса выглядела уныло и мрачно, осенний ветер шуршал сухой листвой, словно тревожно нашёптывал что-то своё. Курносов шёл по тропе, внимательно вглядываясь в землю, деревья и кусты, пытаясь представить произошедшее.

Спустя три дня здесь уже не было оперативников и оцепления – лишь давящая тишина и холодное одиночество. Пётр медленно обходил место преступления, постепенно осознавая, что это дело гораздо глубже и опаснее, чем казалось сначала. Осознание этого делало его особенно осторожным и сосредоточенным.

Неожиданно внимание Курносова привлёк едва заметный отпечаток обуви. Он присел на корточки, пристально рассматривая необычный след: вероятно, обувь была иностранного производства или индивидуального пошива. Эту важную деталь оперативники явно пропустили.

Поднявшись, Пётр ещё раз внимательно осмотрелся, зафиксировав в памяти увиденное. Теперь предстояло самое важное: беседы со свидетелями и знакомыми погибшей.

Курносов направился к общежитию, где жила убитая студентка. Атмосфера во дворе оставалась тяжёлой, будто сама природа не решалась сделать вдох. Пустой двор, усыпанный листьями, провожал его насторожённым молчанием. Пётр остановился, оглядывая фасад старого кирпичного здания, окна которого равнодушно смотрели в серую даль.

В общежитии его встретила пожилая вахтёрша с настороженным взглядом и печальной улыбкой. Тщательно изучив удостоверение, она тихо сказала:

– Проходите, товарищ следователь. Тут теперь все испуганы, даже шуметь перестали. Беда какая – совсем молоденькая ведь.

В её голосе звучала искренняя скорбь, а руки заметно дрожали, когда она показывала на лестницу. Поднимаясь наверх, Курносов думал, как часто видел подобную реакцию – неподдельный ужас соседей, их искренние слёзы и такое же искреннее, но обычно бесполезное желание помочь следствию.

Соседки убитой студентки собрались на общей кухне. Они смотрели на следователя с тревогой и надеждой, словно ожидая, что он скажет что-то утешительное и сразу снимет напряжение. Но Курносов привык разочаровывать людей суровой правдой.

– Мне нужно задать несколько вопросов, – начал он мягко, стараясь не усугубить тревогу. – Любая мелочь может быть важной. Кто-нибудь знает, встречалась ли погибшая с кем-то незнакомым в последние дни?

Одна из девушек, худенькая и бледная, неуверенно заговорила:

– Я её видела, товарищ следователь. Поздно вечером возвращалась от подруги и заметила её выходящей из бара «Волга». Очень странно, потому что она раньше таких мест избегала, даже близко не подходила.

– Она была одна или с кем-то? – уточнил Курносов.

– Одна, точно одна. Я удивилась, хотела окликнуть, но она быстро прошла мимо, будто не замечая меня. Какая-то расстроенная показалась, задумчивая.

Пётр тщательно записал её показания и поблагодарил девушек. Выйдя в коридор, он задумчиво прошёлся, понимая, что зацепок по-прежнему недостаточно.

Информацию о пожилом свидетеле Курносов получил от местного участкового, предварительно связавшись по служебной линии. Тот упомянул, что один из старожилов района, внимательный и неглупый человек, вечером в день убийства находился возле института и мог что-то заметить. Курносов нашёл старика на лавочке возле подъезда – тот кормил голубей, делая вид, будто не замечает приближения следователя.

– Добрый день, я из КГБ, старший следователь Курносов, – представился Пётр. – Можно вас на пару слов?

Старик медленно поднял голову, отряхнул с пальцев крошки хлеба и прищурился:

– А что спрашивать-то? Я всё уже милиционеру сказал. Но раз из Комитета… – он слегка выпрямился, – спрашивайте, коль надо.

– Вы были здесь в тот вечер, когда убили девушку. Замечали что-нибудь необычное? Незнакомца возле института, например?

Старик задумался, потирая подбородок:

– Был один. Высокий, худой, костюмчик модный, не наш. Стоял под фонарём, курил, смотрел на вход. Ждал кого-то явно. Я ещё подумал: зачем он тут вечером? Глаза у него были… ледяные. Такие не забываются.

Курносов кратко записал показания, отмечая точность совпадения описания со сведениями о Панове. Поблагодарив свидетеля, он направился к машине.

Сев в автомобиль, Пётр снова открыл папку с материалами дела. В его руках оказался спичечный коробок с номером сверхсекретного объекта – тот самый, что нашли у убитой. Курносов долго разглядывал его, мысленно перебирая варианты появления такой вещи у простой студентки. Мысль о том, что убийство не было случайностью, крепла с каждой минутой.

Эта маленькая деталь казалась ему отчётливым сигналом, спланированной акцией, за которой скрывалась более серьёзная цель. Теперь дело приобрело иной масштаб и особую значимость. Слишком много вопросов оставалось без ответа, и каждый вёл глубже, к тайнам, которые до сих пор оставались скрытыми от его глаз.

С тревогой, граничащей с ознобом, Курносов понимал, что впереди длительное и сложное расследование, в котором малейшая ошибка может привести к катастрофе.

Вечер медленно накрывал город терпкой осенней меланхолией. Курносов ехал домой, задумчиво глядя в окно служебной машины. За стеклом мелькали здания, освещённые тусклым светом фонарей, и казалось, что они хотят что-то сказать – но рассказ их был печален и безысходен.

Мягкое покачивание автомобиля погружало Курносова в воспоминания о начале его службы в КГБ. Тогда, много лет назад, молодой лейтенант впервые надел строгий костюм сотрудника Комитета. Его сердце наполняла вера в справедливость системы и уверенность, что именно он, Пётр, будет защищать правду и порядок в огромной стране.

С грустной улыбкой он вспоминал себя наивным и идеалистичным. В памяти всплывали первые серьёзные расследования, научившие его, как зыбка грань между истиной и ложью, порядком и хаосом. Эти годы заставили его сомневаться во всём, кроме собственного долга. Сомнения закалили его, но лишили многого, что прежде казалось важным.

Вспомнилось одно из первых дел, когда молодого инженера обвинили в шпионаже. Долгое и мучительное расследование раскрыло жестокую правду: инженер был невиновен, а его обвинители действовали из зависти и личной неприязни. Этот случай навсегда изменил Курносова, приучив к осторожности и болезненному вниманию к деталям, одновременно лишив наивной веры в безупречность системы.

Пётр тяжело вздохнул, понимая, что путь, избранный им много лет назад, оказался верным, но мучительно тяжёлым. Именно тогда он осознал цену собственной принципиальности. Личная жизнь превратилась в редкие встречи с женой, становившиеся с годами всё более напряжёнными и болезненными.

Жена не выдержала. Однажды вечером он обнаружил дома короткую записку, написанную аккуратным почерком: «Пётр, я больше не могу. Ты всегда выбирал работу, а не меня. Прости». Эти слова остались с ним навсегда, пронзительно и болезненно напоминая о цене, которую он платил за свою службу.

Иногда в минуты одиночества Курносов представлял себе другую жизнь – тихую, спокойную, с уютным домом, где вечерами зажигаются тёплые лампы и звучат детские голоса. Он видел себя человеком, возвращающимся домой с обычной, простой и понятной работы. Но такие мечты он считал греховными и быстро гнал прочь, понимая, что они не для него.

Он знал, что выбрал путь жертвы осознанно. Твёрдая вера в необходимость таких, как он, для сохранения порядка и безопасности страны, была сильнее личной боли и одиночества. Служба для него была не работой, а миссией, долгом перед людьми и Родиной, которую он любил всем сердцем.

Машина плавно остановилась возле дома. Курносов поблагодарил водителя и вышел, задержавшись у подъезда, взглянув в небо, затянутое тяжёлыми осенними облаками. Он глубоко вдохнул прохладный воздух, снова убеждая себя, что его выбор единственно верный, и никакие личные потери не заставят его свернуть с пути, избранного однажды и навсегда.

Утром старший следователь вернулся в управление раньше обычного. Коридоры встретили его пустотой и молчанием, а дежурный сотрудник поднял глаза, на секунду удивившись, и тут же снова погрузился в бумаги. За ночь накопилось слишком много тревожных вопросов, слишком противоречивой и запутанной казалась картина, чтобы можно было терять время.

Закрывшись в кабинете, Пётр тщательно пересмотрел материалы по каждому подозреваемому. Фотографии, характеристики и личные дела лежали на столе аккуратными стопками, словно карты в мрачной игре с неопределённым исходом.

Решение пришло быстро и ясно – необходимо установить круглосуточное и незаметное наблюдение за всеми фигурантами. Ошибки быть не могло, ставки были слишком высоки. По телефону Курносов вызвал оперативников, проверенных им лично и зарекомендовавших себя надёжными и профессиональными.

Когда сотрудники собрались, Пётр коротко и чётко начал инструктаж:

– Времени мало, поэтому слушайте внимательно. Обеспечьте негласный контроль за каждым из списка. Работайте предельно аккуратно, незаметно. Любая оплошность может дорого нам стоить.

Он распределил группы по объектам наблюдения, остановившись подробнее на последнем и наиболее значимом подозреваемом:

– Особое внимание Александру Панову. Группа Петрова займет позицию возле его дома в Бибиреве, на Плещеева, тридцать два. Мне нужны подробные отчёты обо всех его перемещениях, действиях и встречах. Никаких упущений.

Петров уверенно кивнул, показывая, что задача ему ясна. Оперативники быстро и бесшумно покинули кабинет, оставив Курносова одного.

Пётр Иванович не привык полагаться лишь на отчёты подчинённых, всегда стараясь лично вникнуть в детали и прочувствовать ситуацию. Поэтому он сразу же отправился к дому Панова.

Двор в Бибиреве встретил его типичной окраинной серостью: облупившаяся краска панельных домов, покосившиеся лавочки, уставшие от городской пыли деревья. Курносов занял удобную позицию, откуда был хорошо виден подъезд и окна квартиры подозреваемого. Время тянулось медленно, просачиваясь сквозь влажный воздух, наполненный редкими шагами прохожих, пока Пётр терпеливо ждал появления подозреваемого.

Наконец дверь подъезда скрипнула, и наружу вышел человек, шагавший с неторопливой и холодной уверенностью. Это был Александр Панов, точно соответствующий описаниям: худощавый, подтянутый, в аккуратном костюме, с выражением абсолютной отрешённости на лице.

Курносов внимательно следил за каждым движением. В походке Панова не было ни спешки, ни нервозности, лишь странное внутреннее спокойствие, граничащее с полным безразличием к происходящему вокруг. Остановившись возле подъезда, Панов спокойно закурил, равнодушно глядя вдаль и игнорируя прохожих.

Именно это равнодушие встревожило Курносова больше всего. За годы службы он встречал разных преступников: нервных и беспокойных, самоуверенных и наглых, растерянных и испуганных. Панов же не вписывался ни в один привычный образ. Казалось, он существовал в своём отдельном мире, где не было места тревогам, сомнениям и даже простому человеческому любопытству.

Курносов почувствовал холодок, пробежавший по спине. Такое поведение чаще всего присуще тем, кто без колебаний переступает грань обычной жизни, не задумываясь о последствиях. В Панове, несомненно, было нечто опасное и непредсказуемое.

Продолжая наблюдение, Пётр отметил, как подозреваемый неторопливо докурил, бросил окурок и, поправив манжеты, направился в сторону центра. Он шагал легко, словно совершал вечерний променад без конкретных целей и забот.

Курносов проследил за ним взглядом, отмечая каждую деталь этого странного поведения. Убедившись, что оперативники приступили к работе и справятся без него, он медленно направился к машине.

По дороге следователь снова и снова мысленно возвращался к образу Панова, пытаясь понять, кем тот является на самом деле. Его тревожила увиденная сегодня абсолютная отстранённость, будто окружающий мир был для подозреваемого лишь декорацией к иной, скрытой жизни.

Покидая двор, Курносов задержался у подъезда, бросив последний взгляд на балкон квартиры Панова. Окна были плотно закрыты, а занавески неподвижны. Ни света, ни движения, словно за ними притаилась тьма, способная бесконечно ждать своего часа.

Шагая к машине, Пётр уже не сомневался: размытые прежде детали сложились в чёткий образ. Панов. Именно он. Других вариантов не было. Это не обычное равнодушие усталого советского обывателя – это затяжное безразличие хищника в засаде, спокойное, уверенное и полное скрытого расчёта. Не страх, не нервозность, а убеждённость в собственной непредсказуемости.

Пока у Курносова не было доказательств, лишь острая интуиция и тревожащая его странность поведения Панова. Но Пётр был уверен: человек, способный хладнокровно совершить такое убийство, сейчас стоит на тёмном балконе, курит и спокойно смотрит вниз.

Курносов сел в машину, не торопясь заводить двигатель. На душе было тяжело. Впереди ждала долгая дорога. Панов не допустит ошибок. Придётся выманивать его из тени медленно, шаг за шагом, разрушая идеальную маску, за которой тот умело скрывался. И право на ошибку исключалось.

Едва Курносов вошёл в кабинет, телефон резко зазвонил, оборвав его напряжённые мысли. Пётр поднял трубку и сухо произнёс:

– Курносов слушает.

– Пётр Иванович, вас срочно вызывает генерал Фролов, – прозвучал официальный голос секретаря. – Совещание уже началось, вас ждут немедленно.

– Буду через минуту, – коротко ответил он.

Повесив трубку, Курносов ощутил неприятный холод в груди. Совещания с руководством редко обещали что-то хорошее, особенно при таких сложных и неоднозначных расследованиях. Он собрал бумаги со стола и направился наверх, плотно прикрыв за собой дверь.

Кабинет генерала Фролова находился двумя этажами выше и всегда вызывал у Курносова осторожное уважение. Старинные интерьеры и тяжёлые двери словно подчёркивали значимость решений, принимаемых здесь. Он вошёл, тихо поздоровался и занял место у длинного стола, за которым сидели руководители отделов, заместители и представители контрразведки.

Фролов поднял голову и почти без приветствия строго произнёс:

– Пётр Иванович, мы обсуждаем ваше расследование. Накопилось много вопросов, и далеко не все приятные.

Генерал сделал паузу, пристально глядя на следователя. В кабинете повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием паркета под чьим-то стулом.

– Я внимательно слушаю, товарищ генерал, – спокойно ответил Курносов, внутренне готовясь к трудному разговору.

Фролов тяжело вздохнул и продолжил уже резче:

– Дело затягивается. Ситуация требует немедленных действий, а результатов пока нет. Что происходит, Пётр Иванович? Почему расследование топчется на месте?

Курносов на мгновение опустил взгляд на бумаги, затем снова посмотрел генералу прямо в глаза и ответил твёрдо:

– Товарищ генерал, понимаю ваше беспокойство, но мы столкнулись с крайне непростым преступлением. Преступник осторожен и действует с холодным расчётом. Любое поспешное действие с нашей стороны может загнать его в тень навсегда. Вы же знаете, что такие дела требуют предельной аккуратности и подготовки.

– Осторожность – это прекрасно, – резко вмешался подполковник контрразведки, нервно поправляя очки. – Но речь идёт не просто об убийстве. В деле замешан номер телефона сверхсекретного государственного объекта. Мы рассматриваем версию иностранной разведки. Представляете последствия, если утечка подтвердится?

Курносов спокойно кивнул:

– Именно поэтому я и настаиваю на осторожности. Есть серьёзный подозреваемый – Александр Панов. Его поведение явно указывает на способность совершить подобное преступление. Но прямых доказательств у нас пока нет. Поспешив, мы просто спугнём его и потеряем единственную реальную зацепку.

Фролов нахмурился, сцепил пальцы в замок и внимательно посмотрел на следователя:

– Я верю в ваш профессионализм, Пётр Иванович, иначе вас бы тут не было. Но мы под огромным давлением сверху. Ускорьтесь, найдите способ подобраться к Панову и расколоть его. Цена ошибки слишком высока.

– Я понимаю всю ответственность, товарищ генерал, – твёрдо ответил Курносов. – Но мы должны действовать методично. Панов не простой подозреваемый, он наверняка просчитывает каждый наш шаг. Мне нужно время, чтобы добыть доказательства аккуратно и без лишнего шума.

Генерал устало откинулся на спинку кресла и, бросив короткий взгляд на присутствующих, произнёс уже спокойнее, но по-прежнему строго:

– Хорошо, Пётр Иванович, вы убедительны. Но повторяю: времени мало. Вы понимаете масштаб дела? Секретные объекты, иностранная разведка – цена ошибки огромна. Мне нужны результаты, а не оправдания.

– Обещаю сделать всё возможное, – ответил Курносов. – Но прошу позволить мне действовать так, как требует ситуация, а не спешка.

Фролов несколько секунд молча смотрел на него, словно что-то взвешивал в уме, затем коротко кивнул:

– Ладно, действуйте. Но помните, что на ваших плечах огромная ответственность. Жду первых конкретных результатов в ближайшие дни. Все свободны.

Сотрудники молча поднялись и стали расходиться. Курносов вышел последним, мысленно планируя дальнейшие шаги. Он понимал: потребуется вся его осторожность, терпение и опыт. Цена ошибки была и в самом деле слишком велика, но цена успеха – ещё выше. Впереди ждали тяжёлые дни и бессонные ночи, но к этому он давно привык.

Вернувшись в кабинет, Курносов плотно закрыл за собой дверь, отгораживаясь от внешнего мира, и разложил на столе папки с досье подозреваемых: фотографии, характеристики, протоколы наблюдений и показания свидетелей. Он вновь медленно прошёлся взглядом по списку имён, задержавшись на фамилии Панова. Решение было принято заранее: этого фигуранта следовало оставить напоследок, предварительно разобравшись с остальными участниками дела.

Первым на беседу вызвали преподавателя – научного руководителя убитой студентки, немолодого мужчину с аккуратно зачёсанными назад волосами и строгим взглядом. Сев напротив, тот сразу перешёл к делу, сохраняя уверенный тон и прямой взгляд:

– Понимаю всю серьёзность ситуации и готов оказать максимальное содействие расследованию. Вечером, когда случилось убийство, находился на кафедральном собрании, что могут подтвердить мои коллеги и секретарь, ведущий протокол заседания. Копия протокола уже передана вам. После собрания проверял студенческие работы дома, свидетели – жена и дочь. Всё подтверждено документально.

Изучив бумаги, следователь быстро убедился в убедительности алиби преподавателя. У того явно отсутствовали мотивы и возможности совершить преступление. Этого человека можно было сразу исключить из списка.

Следующим вызвали молодого парня, живущего неподалёку от погибшей и знакомого с ней по институтским кружкам. Согласно свидетельствам очевидцев, они несколько раз общались. Следователь не торопился задавать вопросы, выдерживая паузу и наблюдая за реакцией допрашиваемого.

Юноша не выдержал и заговорил первым – нервно, торопливо:

– Я не причастен! В тот вечер был в гостях у девушки, совершенно в другом конце города. Её родители могут подтвердить, мы вместе ужинали, я ночевал у них и уехал только утром. Вот адрес, телефоны, проверьте каждое моё слово.

Следователь передал данные помощнику и вскоре получил подтверждение алиби. Парень, явно испуганный, к делу отношения не имел. Его фамилию тоже вычеркнули из списка.

Третий вызванный, сотрудник института, сразу положил на стол целую стопку документов и слегка усмехнулся уголками губ, демонстрируя уверенность человека, не в первый раз сталкивающегося с подобными процедурами.

– Процедура мне известна, и ваши подозрения понятны, – спокойно произнёс он. – Однако вынужден вас разочаровать: в день убийства я находился в Ленинграде, на конференции. Вот билеты, справка из гостиницы и список участников, подтверждающих моё присутствие там.

Изучив предоставленные бумаги, следователь убедился в бесспорности алиби сотрудника и отпустил его, чувствуя, как круг подозреваемых сужается до двух человек – Панова и странного, нервного соседа погибшей, уже отмеченного следствием за неадекватность поведения.

Сосед явился на допрос поздним вечером. Мужчина средних лет, с взлохмаченными волосами и беспокойными движениями, вошёл в помещение и начал тревожно оглядываться по сторонам, словно подозревая подвох.

– Присаживайтесь, – спокойно сказал Курносов, пристально наблюдая за реакцией вошедшего.

Подозреваемый сел, тут же вскочил, снова присел и, нервно теребя пальцы, сбивчиво заговорил:

– Не понимаю, зачем меня сюда привели, честное слово! Я ничего плохого не делал, никого не трогал. Живу тихо, мирно. Да, выпью иногда, пошумлю, соседи жалуются, но разве это повод подозревать меня в таком страшном деле?

– Успокойтесь, – мягко и твёрдо произнёс Курносов, стараясь не усиливать тревогу допрашиваемого. – Если вы невиновны, вам нечего бояться. Просто расскажите подробно, где вы были вечером в день убийства, и кто может это подтвердить.

Мужчина тяжело вздохнул, сглотнул и вновь заговорил, пытаясь звучать убедительнее, но голос дрожал:

– Я был дома. Выпил немного, смотрел телевизор, потом уснул. Никого у меня не было, свидетелей нет. Но клянусь, я никуда не выходил! Спросите соседей, они точно слышали, что телевизор работал. Я ничего не скрываю, просто боюсь, понимаете?

Следователь внимательно наблюдал за выражением его лица. Очевидно было, что перед ним человек нервный и неуверенный, вряд ли способный на ту хладнокровную жестокость, которой отличалось совершённое преступление. Тем не менее каждое слово было тщательно записано – прямых доказательств ни его вины, ни невиновности пока не было.

Проводив предпоследнего фигуранта, Курносов проследил, как тот нервно удаляется по коридору управления. Закрыв дверь кабинета, следователь глубоко вздохнул, словно сбрасывая усталость последних часов, и вернулся к столу. Ночь давно вступила в свои права, погрузив здание КГБ в напряжённую тишину, нарушаемую лишь редкими шагами дежурных сотрудников.

Ещё раз перелистав материалы дела, он вглядывался в каждую деталь, каждую мелочь. Протоколы допросов, свидетельские показания, фотографии и заметки оперативников – все эти, казалось бы, разрозненные документы складывались в тревожную, отчётливую картину.

Перечитывая записи, Курносов снова отмечал странную, почти идеальную точность действий преступника. Ни одного лишнего движения, никаких свидетелей, никакого неоправданного риска. Всё было просчитано заранее, словно фигуры на шахматной доске, расставленные опытным и хладнокровным игроком. Даже место преступления было выбрано так, чтобы исключить случайных очевидцев.

Он откинулся на спинку кресла, глядя в потолок и мысленно перебирая события последнего дня. Подозреваемые, допрошенные сегодня, не обладали достаточной выдержкой и расчётливостью, чтобы совершить столь продуманное преступление. Это должен был быть кто-то другой, человек с особым складом ума и абсолютной невозмутимостью. Вновь и вновь следователю вспоминался Панов.

Снова переведя взгляд на фотографию Панова, лежавшую отдельно от других документов, он долго смотрел на его лицо. Холодные, будто стеклянные глаза на снимке смотрели спокойно и с едва заметной насмешкой, словно вызывая на негласную дуэль. Следователь чувствовал, что предстоящий разговор станет ключевым моментом всего расследования.

Представляя встречу с этим человеком, Курносов не мог избавиться от тревожного предчувствия. Панов не был похож ни на одного из тех, кого он ранее допрашивал. Он не нервничал, не боялся, возможно, даже не испытывал обычного человеческого беспокойства. Цинизм и абсолютная уверенность подозреваемого ощущались даже на расстоянии. Во всём его облике читалась внутренняя дистанция и холодная продуманность.