Читать книгу: «Диалоги китайских мудрецов. Чань-буддийские истории об истине, безумии и радости», страница 4

Четвертое «собрание светильника» в 30 цзюаней увидело свет в 1183 г. под названием «Важнейшее собрание связанных речений о светильнике» («Лянь дэн хуэйяо»), составителем которого стал монах Юймин. Наконец, последнее крупное собрание «Записи о всеобщей передаче светильника годов Ситай» («Ситай пу дэн лу») в 1201–1204 гг. составляет монах Чжэншоу.

Всего эти пять собраний насчитывали более 150 цзюаней, или «свитков», и представляли собой компендиум практически всего, что донесла до этого времени письменная и устная традиция о чаньских мастерах. В 1252 г. все пять собраний были сведены под единым названием «Изначальное собрание пяти светильников» («Удэн хуэйюань»).

В основе этих «Собраний светильника» лежали более ранние истории, которые описывали деяния и высказывания отдельных мастеров.

Популярность гунъаней становилась тем больше, чем шире они проникали в народный фольклор и литературу. По сути, они полностью соответствовали традиции «исторических анекдотов», которые рассказывали о «мудрых правителях», «отважных генералах» и где действовали, строго говоря, не столько исторические герои, сколько идеальные типажи традиции, тем самым напоминая китайский театр с фиксированными характерами персонажей. Не случайно, несмотря на большое количество чаньских учителей, действовавших в период китайского Средневековья, излюбленными героями гунъаней стали не более двух десятков наставников: Ма-цзу и его ученики Наньцюань и Байчжан, ученик Наньцюаня – Чжаочжоу, Даоъу, Дуншань и некоторые другие. Китай любит некие «типоформы» культуры, которые дают нам образчики «правильного», или «нормативного», поведения, которое может быть при всей своей «нормативности» весьма разнообразным и ситуационным. Вот эту переменчивость «истинного поведения» и обыгрывают гунъани.

Как уже отмечалось, первые большие сборники чаньских юйлу начинают составляться в VIII–IX вв. мастерами Юньмэнем, Хуанбо Сиюнем и другими. Большой трактат «Сто историй, восхваляющих древность» («Сунгу байцэ») составляет мастер Сюэдоу Чжунсянь (980–1052). В него он включает 82 истории из уже вышедшего к тому моменту собрания «Записи о передаче светильника, составленные в годы правления под девизом Цзиньдэ», а остальное – из сборника «Обширные записи, составленные Юньмэнем» («Юньмэнь гуанлу») мастера Юньмэнь Вэньяня (864–949).

Одним из самых блестящих сборников гунъаней являются «Речения с Лазурного утеса» («Би янь лу», 1125), в основе которых лежало собрание наставника Сюэдоу Чужнсяня. Его расширил Юаньу Кэцинь (1063–1135) на основе высказываний своих учителей Чэньцзюй Мучэ и Уцзу Фаяня (XI–XII вв.). Это был один из первых «практических» сборников юйлу: высказывания, собранные в нем, представляли собой не просто поучительное собрание мудрости неких чаньских наставников: они рассматривались как темы для медитаций. Сам Юаньу советовал «взирать», или «прозревать» (кань, гуань), смысл юйлу, и именно с этой эпохи начинается «медитационное» использование гунъаней в различных школах.

«Речения с Лазурного утеса» оказались краеугольным камнем в процессе придания гунъаням характера тем для медитаций. Вотличие от других сборников юйлу эти «Речения» были уже составлены по определенному плану, каждая история сопровождалась комментариями нескольких мастеров, и всё вместе это производило на читателя и медитирующего очень глубокое впечатление. Одна из историй рассказывает, как знаменитый японский мастер и основатель школы Сото-дзэн Догэн (кит. Даоюань, 1200–1253) во время своего обучения в Китае, ровно за ночь до отбытия на родину в Японию, открыл впервые «Речения с Лазурного утеса». Он был настолько поражен ими, что всю ночь переписывал их от руки.

Последователь Юаньу – наставник Дахуэй Цзунгао (1089–1163) – в развитие идеи своего учителя составляет множество посланий своим ученикам, в которых советует как можно активнее использовать гунъани для медитативной практики. Предание утверждает, что Дахуэй однажды заметил, что его ученики слишком много внимания уделяют поискам интеллектуальных, рассудочных решений вопросов, содержащихся в юйлу его учителя, и после этого сжег деревянные печатные доски, с которых печатались страницы «Речения с Лазурного утеса». Пусть теперь все передают изустно!

Наступает расцвет эпохи гунъаней, один за другим появляются сборники чаньских юйлу. Мастер Хунчжи Чжэньцзюэ (1091–1157) издает «Спокойные записи» («Цунжун лу»), состоящие из ста историй. В середине XIII в. увлечение составлением сборников приходит и в Японию, мастер Догэн издает сборник китайских коанов «Себогэндзо» (кит. «Чжэнфа яньцзан») – «Хранилище истинного взора Дхармы», куда включает 301 историю.

Японские мастера делают из иллюстраций «чаньского поведения» настоящую методику обучения. Конечно, обучение по гунъаням существовало и в Китае, например в школах провинции Чжэцзян, Цзянси, но этот способ никогда не был превалирующим: таковым он становится лишь в Японии. Школа Линьцзы-цзун (яп. Риндзай) высоко ценила чаньские сборники «Застава без врат», «Речения с Лазурного утеса». Более того, именно истории из «Заставы без врат» стали основными темами для медитаций и бесед в этой школе.

В XIII в. появляется одна из самых известных коллекций гунъаней «Застава без врат» («Умэнь гуань»), составленная чаньским наставником Умэнь Хуэйкаем (1183–1260). Хуэйкай умело использовал в названии коллекции свое имя (Умэнь – «Без врат»), из-за чего заголовок произведения можно перевести и как «Застава без врат», и как «Застава наставника Умэня». Он составлял это собрание в течение нескольких лет, а опубликовано оно было в 1228 г. Это уже вполне «авторское» произведение. Несмотря на то, что Хуэйкай использует хорошо известные к тому времени не только в чаньской, но и в народной среде истории, к каждой из них он составляет обширный и порою крайне увлекательный комментарий. Каждый гунъань превращается в маленькую новеллу, где идет диалог мастеров двух эпох, Хуэйкай пытается вступить в разговор с героями гунъаней, причем далеко не всегда однозначно одобряет правильность поведения старых мастеров. Он издевается над ними, впрочем, как и над собой – над своим «недопониманием», «мелкими размышлениями», «недостаточной просветленностью сознания».

Первое издание «Заставы без врат», считающееся классическим, было невелико по объему, оно включало лишь 49 историй. Его издателем (и, как предполагают многие, реальным составителем) стал Чэн Чжичжи (он выступил под литературным псевдонимом Аньвань), выпустив сборник в свет в 1246 г. Коллекция гунъаней с комментариями Умэня стала столь популярной, что неоднократно переиздавалась и дополнялась новыми историями. Так, Улян Цзуншоу включает в нее три истории про чаньского наставника Хуанлуна, записанные в 1230 г.

По преданию, сам составитель этого сборника Умэнь Хуэйкай получил просветление лишь после того, как шесть лет бился над смыслом гунъаня, ставшего затем известным под названием «Собака мастера Чжаочжоу», который дал ему для размышлений наставник Юэлинь Шигуань.

Один монах спросил наставника Чжаочжоу:

– Обладает ли собака природой Будды?

– Обладает! – ответил Чжаочжоу.

– Так если она обладает природой Будды, почему же она еще ютится в этом кожаном мешке?

– Потому что она делает это осознанно.

В другой раз еще один монах спросил Чжаочжоу:

– Обладает ли собака природой Будды?

– Нет, – ответил Чжаочжоу.

– Но все живые существа обладают природой Будды, – сказал монах, – почему же собака не обладает ей?

– Потому что она уже заключена внутри ее сознания-кармы.

Гунъань этот действительно крайне сложен для понимания: на один и тот же вопрос даются, казалось бы, абсолютно противоположные ответы. А учитывая, что вопрос «обладает ли собака природой Будды?» вообще многократно повторялся и интерпретировался самыми различными наставниками (в том числе и самим Буддой), то задача становится еще труднее, поскольку ответы даются всегда разные и при этом всегда – безошибочно точные. Ответ на этот вопрос заключен в самом понимании того, что нет вообще никакого различия между понятием «внутренняя природа», «собака» (или любое другое существо) и «Будда». А поэтому приход к осознанию того, что вопрос сводится к «обладанию самим собой», обессмысливает вопрос и одновременно придает смысл концепции «стать буддой, взирая на собственную природу».

После просветления Умэнь написал короткое четверостишие, так передав свое состояние:

 
Это словно удар грома средь ясного неба:
Все мириады существ открывают глаза
И совершают поклон одновременно.
И даже гора Шумеру подскочила и пустилась в пляс!
 

Сборники чаньских гунъаней активно компилировались и в XVIII–XIX вв., составляются они в некоторых чаньских монастырях и по сей день, но в целом сама традиция медитации на гунъанях оказалась настолько блестяще отработана в период Средневековья, что новые темы не могут уже дать ничего принципиально нового – ведь и старое еще не до конца осмыслено.

Гунъани так бы и остались своеобразной китайской традицией пробуждения сознания, если бы не их возросшая популярность в Японии. Именно из Японии гунъани-коаны приходят в западную науку, а затем и популярную литературу. Здесь они становятся тем, чем и привыкла считать их досужая западная публика – забавными побасенками из жизни необычных дзэнских мастеров, «парадоксальными загадками». Безусловно, о существовании глубокого смысла за пределами видимого диалога известно практически любому, кто хотя бы в общих чертах знаком с дзэнской традицией, но в большинстве своем это остается лишь теоретическим знанием. Реальный парадокс коанов заключается в том, что вырванные из контекста общего воспитания, из методик медитации, дисциплины тела и многого другого, они не смогут «сработать».

Одним из самых первых сборников коанов, ставших известным среди западной публики, стало собрание под названием «101дзэнская история», составленное в 1919 г. японским автором Ногэном Сэндзаки на основе коанов XIX— начала XX в. Туда также вошли отрывки из сочинения знаменитого японского мастера XIII в. Мудзю «Сасэкисю» («Собрание песка и камней»). В70-е гг. ХХв. это собрание было переведено П.Репсом под названием «Плоть и кости Дзэн» (Zen Flesh, Zen Bones). Особенность этого собрания заключалась в том, что многие старые китайские истории были переделаны на новый лад и «японизированы». Прежде всего, в них действовали уже не китайские, а японские наставники Дзэн, а старые китайские монахи и молодые послушники были заменены университетскими студентами или даже профессорами, которые должны были противопоставить «мертвое» университетское начетничество «живому» дзэнскому опыту. При этом сами истории оставались такими же, как и в китайском Средневековье, но благодаря переработке они стали шире известны именно в японской интерпретации. Именно так по миру пошли гулять истории про «хлопок одной рукой», «переполненную чашку, в которую больше не влить чая», и многие другие.

Гунъани – это вызовы нашему спящему сознанию. Это не взгляды отдельного человека на сущность вещей. Они есть отпечатки сознания мастеров, которых мы, возможно, никогда лично не повстречаем, но по-прежнему способны воспринять послания от них.

Эти истории отнюдь не сложны, их понимание тяжело лишь для напряженно думающего сознания. Стоит просто успокоить сознание, взглянуть на мир непредвзято, вне теорий и сложных концепций, как внезапно окажется, что только кажущиеся «парадокс» и «загадка» расставляют в этом мире все на свои места. Позволь лишь сознанию стремительно и непредвзято реагировать на этот мир, при этом будучи им не затронутым, – и тогда гунъань «попадает в цель».