Читать книгу: «Диалоги китайских мудрецов. Чань-буддийские истории об истине, безумии и радости», страница 3

И все же в отличие от того, что обычно принято думать о гунъанях, они не представляют собой ни «особого рода загадку», ни некую головоломку, которую необходимо разгадать. Да, действительно, гунъань не предусматривает никакого формального ответа: ведь настоящий диалог развивается как бы за пределами слов, беседа здесь похожа на перебрасывание не столько словами, сколько мыслями, жонглирование пространствами и образами. На уровне слов это воспроизвести невозможно, да и не нужно. Гунъань – это проверка внутреннего понимания того, что достигается в процессе чаньской тренировки.

И в этом плане гунъань столь же опасен для вопрошающего мастера, как и для отвечающего ученика. Это проверка их обоих.

Правильного ответа здесь нет и быть не может – ответ правилен только в данной конкретной ситуации и для данных собеседников. Даже если ученик дает теоретически (и догматически) правильный ответ в соответствии со всеми канонами жанра, но не понимает его сути, он рискует быть названным «попугаем», «ослом, что пытается подражать человеку», или просто получить удар палкой. Вот пример разных ответов на один и тот же вопрос. Примечательно, что в сборнике «Собрание речений просветленного чаньского учителя Сюэду, полного истинной мудрости и пресветлого восприятия» («Чжэнчжи минцзюэ Сюэду сянь чаньши юлу», XVI в.) они идут один за другим:

Как-то монах спросил наставника Юньмэня Вэньяня (864–949):

– Что же такое в конечном счете Путь, выраженный в одном слове?

– Полное уничтожение!

В другом случае наставник Вэньчжоу на тот же самый вопрос отвечает монаху: «Это всего лишь я, старый монах, спрятавшийся на самом дне чаши для сбора подаяний».

Какой ответ правильный? Любой. И ни один из них. Он правилен только в данной ситуации и для конкретного мастера. Если он будет повторен другим последователем, это окажется лишь имитацией, обессмысливанием изначального глубокого личного переживания действительности. И в ответах мастеров нет никакой загадки, если войти в контекст их диалога. Так, мастер Юньмэнь, отвечая на вопрос, указывает, что если мы поймем, как выразить смысл Пути-Дао лишь в одном слове, то это будет означать полное уничтожение, абсолютную аннигиляцию всех иллюзий, заблуждений. Смысл этого становится понятным, если знать, что «уничтожение», то есть полное опустошение от желаний, и есть синоним буддийской нирваны.

Вэньчжоу говорит одновременно и о другом, и о том же самом: нет никакого «Пути, выраженного одним словом», за пределами личности учителя. Нет вообще ничего, кроме нашего личного восприятия действительности, и монах, укрывший себя «на самом дне чаши для подаяний», то есть скромный и неприметный человек, может символизировать всю полноту реальности.

Ну, а если кто-то из нас даст подобный ответ на этот вопрос, как он будет воспринят окружающими? Думается, не очень адекватно. Ведь ответ должен соответствовать личности отвечающего, его внутреннему опыту. И именно это соответствие ответа внутреннему переживанию и является критерием его истинности, отражения чистоты сознания.

Чань – очень практичное учение. Из любого философского постулата, из любых рассуждений он всегда делает практичный и вполне земной вывод. Уносясь ввысь в хитросплетениях слов и неожиданных диалогах, он всегда приземляется прямо на наш нынешний момент существования. Пожалуй, это идеал философии – ни одна мысль не может быть абстрактной. Монах задает сотни вопросов, представляясь себе мудрым и вполне подготовленным к восприятию истины, а в ответ получает совет помыть пиалу или доесть свой завтрак. А иногда просто получает удар посохом по спине.

Вместе с этим традиция предусматривала некие канонические ответы с той оговоркой, что они были точными только для некой конкретной ситуации и для конкретного состояния сознания. Такие «нормативно-удачные» ответы в виде диалогов и помещались в сборники, которые составили целый пласт чаньской литературы.

Безусловно, гунъань – это метафора восприятия действительности, где сама видимая реальность не важна – важнее наше отношение к ней.

Сам смысл гунъаней вытекает из основной идеи Чань: учение подвижно, лабильно и не имеет постоянной формы. Оно не имеет ни постулатов, ни стабильных форм богослужения. Чань не выразим словами, не излагаем в трактатах. Единственным способом уловить суть Чань является обучение у наставника или наблюдение за характером поведения мастеров, что, собственно, и изложено в гунъанях. Читатель или наблюдатель не обязан понимать суть происходящего, всех этих шлепков, выкриков или неожиданных ответов, но он должен верить в то, что за этим скрывается какая-то «пружина Чань» (чань цзи).

Собрания чаньских речений: эхо шагов мастеров

Нередко считается, что большая часть юйлу записывалась учениками известных чаньских мастеров и появлялась в течение одного поколения после смерти самого мастера. Это лишь отчасти верно. Обратим внимание подавляющее большинство юйлу и гунъаней относится к наставникам, которые жили в VII–IX вв., сами собрания юйлу стали появляться к XI–XII вв., то есть иногда через столетия после жизни самих мастеров. Естественно, за этот период они дополнялись, перерабатывались, и, конечно же, в этом случае аутентичность высказываний таких великих чаньских наставников, как Хуэйнэн, Ма-цзу, Чжаочжоу, Линьцзы, Шитоу, может быть поставлена под некоторое сомнение.

Всего, как считается, существует около 1700различных юйлу, оформленных в виде гунъаней, из них активно в чаньской практике используется около 500–600. Многие гунъани являются повторением друг друга с несколько измененными именами героев. Большинство же классических школ Чань, например Линьцзы-цзун, использовали не более десятка основных историй для медитации и считали слишком большое количество гунъаней просто излишним для раскрытия сознания. Такие истории из жизни известных наставников обобщались в виде сборников, которые включали не только сами диалоги, но и короткие биографии чаньских наставников.

Чаще всего классическая структура гунъаня предусматривает беседу между наставником и одним или несколькими учениками. Но бывают и другие формы, например рассказ о поступке наставника или, как «антипример», рассказ о поступке нерадивого монаха. Есть и гунъани, где основным героем является Будда и его прямые ученики, например Ананда. Эти истории вычленялись из изустных сутр индийского происхождения и обретали уже самостоятельную жизнь в виде «тем для медитаций» в чаньских школах.

Расцвет этого жанра приходится на эпоху Сун (960–1127 гг.) – именно в этот период юйлу превращаются из средства обучения монахов в особый литературный жанр. Втот период они именуются по-разному, например «нянь гу» (дословно «ухватывать древность», «использовать прошлое в качестве примера»), «сун гу» («восхваление древности»). Это и были первые упорядоченные списки гунъаней, и, как видно даже из названия этого жанра, они следовали китайской традиции «поиска прецедентов в древности». Высказывания чаньских мастеров были превращены именно в собрание «прецедентных случаев», по которым следовало учиться чаньским последователям, и это перекликалось и с самим названием «гунъань» как собранием «судебных случаев», о чем мы уже говорили выше.

Но сами «прецедентные случаи из древности» могли «заиграть» только в обрамлении традиционных комментариев, которые также составлялись известными чаньскими мастерами. Вряде случаев собрания юйлу отличались друг от друга именно комментариями, в то время как сами изначальные высказывания— нянь гу— были одними и теми же. Такие комментарии на гунъани обычно именовались «пин чан»– «обсуждение высказываний», или дословно «обсуждение выкриков», или «цзи цзе» – «собрание ударов».

Существует и категория неких «фундаментальных» гунъаней – вопросов, которые повторялись из поколения в поколение многими наставниками и имели сотни «правильных ответов», например: «В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?», «Что такое хлопок одной рукой», «Где ты был до своего рождения?» или «Где ты был, когда тебя еще не было?» Гунъани такого типа выступают как метаформы или деноминаторы всего смысла Чань.

Количество собраний чаньских юйлу росло от эпохи к эпохе, увеличиваясь в основном за счет новых комментариев. Всего с эпохи Тан (V–VII вв.) до середины эпохи Цин (XVIII в.) возникло более 300 таких собраний, некоторые из которых насчитывали сотни томов, другие же вполне обходились одним «свитком»-цзюанем в десяток страниц. Ряд собраний ценился только в отдельных школах или вообще представлял собой «закрытую традицию», особенно в плане их мистической трактовки, другие же стали широко известными и шагнули за пределы Китая, прежде всего в Японию и Корею.

Собрания юйлу можно разделить на «персональные», которые описывали высказывания и проповеди конкретного чаньского учителя и его ближайших учеников; и «собрания», или «компендиумы», которые сводили воедино несколько «персональных» юйлу, а также добавляли к ним комментарии нескольких поколений мастеров.

Большинство компендиумов именовалось «Записями о передаче светильника» – «Чуаньдэн лу». Нередко ошибочно считается, что речь идет об одном трактате или одном собрании, в действительности же это собирательное название для целого типа компендиумов, которые стали популярными в XI–XIII вв. Именно в этот период выстраивалась каноническая история развития Чань, в «Записях о передаче светильника» составители пытались свести воедино и обнаружить связь между различными школами буддийского созерцания, которые изначально не были связаны между собой ни исторически, ни по методам практики. Именно здесь впервые обретает стройный вид концепция единой линии «патриархов Чань», первым из которых стал считаться Бодхидхарма (VI в.), а последним, Шестым патриархом, Хуэйнэн (638–713). И хотя «Записи о передаче светильника» упоминали и других наставников созерцания, живших еще до Бодхидхармы, некоторые из которых приходили из Индии (например, 27-й патриарх буддизма Гунабхадра), многие ранние чаньские наставники были как бы отброшены в сторону, дабы не нарушать истинную традиционность «передачи светильника».

Суть подобных собраний была не только в том, чтобы сохранить для последующих поколений яркость сознания древних мастеров, но показать, что Чань несет в себе древнейшую истину просветленного сознания, при этом не имея ни единых методов практики, ни форм поклонения, ни единой теории – все зависит от чистоты сердца мастера. Именно поэтому подобные собрания назывались также «Записи о светильнике» («Дэн лу») или «История светильника» («Дэн ши»).

Исторически первым подобным компендиумом стали «Собрания из зала патриархов» («Цзу тан цзи») (952 г.), которые потом вошли в классическое собрание «Записей о передаче светильника».

Самым большим собранием чаньских юйлу стал компендиум «Цзиньдэ чуаньдэн лу» – «Записи о передаче светильника, составленные в годы правления под девизом Цзиньдэ». Они увидели свет в 1004 г., и их составителем выступил буддийский монах Даоюань. Это был колоссальный труд, который давал краткие биографии и описывал диалоги и высказывания 1701 чаньского наставника, охватив 52 поколения учителей. В 1029 г. появляется собрание «Записи о широчайшем светильнике Небесных мудрецов» («Тянь шэн гуан дэн лу») в 30 цзюаней, составленное Ли Даоцином, которое по своему содержанию не сильно отличалось от «Записей о передаче светильника, составленных в годы правления под девизом Цзиньдэ». В 1101 г. в свет выходит «Продолжение записей о передаче светильника, составленных в годы Цзяньчжун Цзинго». Их составителем стал монах Вэйбай, который во многом копировал стиль известного буддийского автора Даоюаня, написавшего «Продолжение жизнеописаний достойных монахов», а поэтому Вэйбай решил использовать аналогичное название.