В нашей больнице врачи не могут встречаться с медсёстрами. Поэтому, когда новый торакальный хирург начал улыбаться, проходя мимо моего сестринского поста или встречаясь со мной в коридоре, я отвечала лишь вежливым кивком. Два приглашения выпить кофе я отвергла сразу. Мне нужна моя работа. Но в третий раз меня сокрушила то ли ночная смена с двумя изнуряющими операциями, то ли его робкая улыбка.

Магическим образом у нас начали совпадать дежурства. Новый торакальный хирург всё чаще брал на операцию именно меня. Я подавала инструменты и внимательно следила за каждым движением его рук, ведь я не только работаю в этой больнице, но ещё и учусь.

Андрей Родионович оставался непроницаемым до самого конца операции, сдержано и кратко отдавал команды и никогда на меня не смотрел. Зато после того, как ножницы щёлкали, разрезая нить последнего шва на теле пациента, он поворачивался ко мне и улыбался, радостно и чуть смущённо, словно встретил меня только что.

Он не звал меня на ужины. Только на завтраки после сумасшедших ночных дежурств.

Уставшие, мы легче раскрывались друг другу – притворяться просто не было сил. Подолгу говорили обо всем на свете: от плюсов и минусов торакоскопии и торакотомии до того, как звали первого домашнего питомца.

Оказалось, у нас с Андреем много общего. Для нас обоих медицина – и есть болезнь. Мы не выходим из больницы сутками, домой забегаем, чтобы принять душ и переодеться, а потом снова спешим на дежурство (я временами отмечаюсь в мединституте, где меня называют студент-призрак). А ещё мы оба любим собак, Достоевского и мороженное с шоколадной крошкой.

Мы пытались пережить в баре смену с тремя операциями подряд, одна из которых закончилась летально. Я была уверена, что откажусь ехать к Андрею, пока он не спросил об этом прямо.

И вот я просыпаюсь в его постели. Он стоит рядом и держит в руках поднос с ароматным завтраком и большой бело-жёлтой головой ромашки в стаканчике. И где только он нашёл живую ромашку в октябре?

Андрей улыбнулся, глядя на меня добрыми светло-голубыми глазами в опушке густых чёрных ресниц.

– Не хотел тебя будить.

– Пора бы, – я взглянула на часы за его спиной. – Уже десять. Завтрак в постель?

– На кухне бардак после наших ночных приключений. Придётся есть здесь.

Он поставил поднос на тумбочку возле кровати и, поцеловав меня, ещё совсем сонную, присел рядом.

Маленькая и светлая квартирка Андрея находилась гораздо ближе к больнице, чем жильё, которое я снимала вместе с двумя одногруппницами уже за Московской кольцевой дорогой. Я ещё вчера заметила, что несмотря на безукоризненную чистоту жилища, следов женщины тут нет: никаких женских вещей (к слову, вещей вообще крайне мало), фотографий на стенах, цветных покрывал, растений в горшках – ничего, что намекало бы на домашний уют.

– Чем сегодня будешь заниматься? – спросил Андрей, подавая мне кружку, от которой распространялся по комнате запах хорошего кофе.

Я вздохнула. У нас обоих был выходной, но при всём желании провести день вместе не получится.

– Если честно, я не против поспать ещё часика два, может, четыре, – ответила я и заметила игривую улыбку на его губах, – но через три дня экзамен по госпитальной хирургии. И я очень хочу сдать его с первого раза. Буду готовиться.

Андрей понимающе кивнул и глотнул кофе из своей кружки.

– Моя бабушка была хирургом и преподавала в медвузе, – будто между прочим вспомнил он. – Когда я готовился к экзаменам, её лекции мне здорово помогали. У неё много научных трудов, море статей. Кое-что она так и не успела опубликовать при жизни, сейчас этим занимается отец. Если хочешь, мы можем съездить в её дом, посмотреть бумаги.

Бабушка Андрея – Лидия Семёновна Гончарова – была не просто хирургом и преподавателем, тут внук скромно преуменьшил. Она настоящая медицинская знаменитость.

Ещё на рассвете карьеры она проводила операции, за которые не брались другие хирурги. В основном, это онкологические опухоли, считавшиеся неоперабельными. Из её благодарных пациентов можно выстроить парадную колонну и перекрыть ею Ленинградский проспект.

Чтобы побывать на лекции профессора Гончаровой (она не так часто их проводила, как хотелось бы), студенты сбегали с других занятий. Я сама на первых курсах удирала с гистологии, фармакологии или биохимии, чтобы послушать её лекции по хирургии, которую проходят только на последних годах обучения. Такие побеги страшно оскорбляли преподавателей остальных дисциплин. На отработках пропущенных тем меня заваливали вопросами, придирались к каждому слову, снижали оценки из-за пустяков, но оно того стоило. Слушать лекции Лидии Семёновны – всё равно что присутствовать в операционной. Ровным живым голосом она рассказывала вещи, над которыми можно заснуть, если читать их в учебнике, и время от времени встряхивала аудиторию остротой или беспощадной хирургической иронией. Не верилось, что ей шёл уже девятый десяток.

Когда Лидия Семёновна умерла, я рыдала по ней, как по родной бабушке. К тому времени она почти не появлялась в университете, потому моя мечта учиться под её наставничеством оказалось несбыточной.

Я очень хотела пойти на прощание, но не получилось поменяться сменами. Так и проплакала весь день в подсобке, пересчитывая таблетки и простыни.

А через пару месяцев по больничным коридорам прошелестел слух, что внук медицинской легенды отныне каждое утро будет надевать халат и пить кофе у нас в ординаторской на втором этаже.

– Ты дашь мне взглянуть на её статьи? – спросила я, чувствуя, как немеют пальцы.

Андрей пожал плечами с самым обычным видом.

– Да. Тебе это будет полезно.

Я вскочила на постели, чуть не плеснув на себя горячий кофе и забыв, что на мне нет ничего, кроме одеяла.

– Даже на те, что ещё не опубликованы?

– Да, а что здесь такого?

Я едва не задыхалась от восторга.

– Это же статьи Лидии Гончаровой! Профессора! Доктора медицинских наук!

Андрей улыбнулся, потянулся к подносу, взял маленькое песочное печенье из хрустальной вазочки, но помедлил есть и просто держал его в пальцах.

– Для меня профессор Гончарова была просто бабушкой, – сказал он, и мне стало стыдно за свой восторг.

– Да, конечно, – пробормотала я. – Прости.

– Но, если она тебя так заинтересовала, я рад, – продолжил Андрей, надкусив печенье и стряхнув с себя крошки. – Все мои родственники по-своему интересны, главное – не собирать их вместе. Я бы хотел познакомить тебя с каждым.

Мои лёгкие вмиг одеревенели. Знакомство с семьей? Это же не значит то, о чём я подумала?

Заведующий хирургии однажды шёл по коридору и увидел, как новый торакальный хирург, подавая пальто, обнял меня. Совсем легко, почти по-дружески!.. Он лишь задержал руки на моих чуть дольше, чем нужно было, чтобы помочь одеться, а кончик его носа словно случайно потёрся о мой висок.

Заведующий, чуя, что пахнет тем, что он так упорно воспрещал, вызывал нас к себе на ковёр. Поодиночке. Стоять и слушать, краснеть и оправдываться.

Он человек с фантазией, самодур и вдобавок ужасно бестактен. Во всяком случае, с медсёстрами и санитарами.

Мне дали понять, что вышибут после второй промашки. Теперь я представляю, что чувствует кошка, повисшая на ветке дерева, под которым скулят голодные псы, когда у неё осталась последняя жизнь.

Вряд ли с Андреем поступят так же строго. Нового торакального хирурга найти сложнее, чем новую операционную медсестру. Его фамилия опять же служит залогом больничного благополучия. Пожурят, погрозят пальцем, прибавят пару лишних дежурств или повесят на него студентов-медиков. Одним словом, накажут обидно, но не больно.

Я заёрзала на простыне.

– Что такое? – спросил Андрей.

Между тёмных бровей на его лице появилась хмурая морщинка.

– Ничего, – тут же ответила я.

Мне отчаянно захотелось укрыться одеялом с головой. Неловко вести подобные разговоры обнажённой. Андрей уже успел надеть домашние штаны и футболку.

– Да нет же, Влада, – настаивал он. Его проницательные глаза, казалось, могли разглядеть, как циркулирует кровь в моих венах. – Ты нервничаешь. Тебе не понравилось то, что я сказал про семью?

– Нет! Это было мило, правда, – зачастила я. – И сам ты очень милый. И этот завтрак, и ромашка…

– Но? – перебил он.

Я закусила губу. Мои слова должны быть верными, как движения пальцев хирурга.

Мне вспомнилось, как с неделю назад Андрей вынимал из груди одного пациента стрелу. Он работал аккуратно, едва дыша. Медный наконечник грозил зацепить перикард. Лучше бы в беднягу выстрелил Купидон, чем пьяный друг из самодельного арбалета.

– В нашей больнице не приветствуются неуставные отношения, – осторожно сказала я и закрылась чашкой, как щитом.

Я совершенно не могла врать Андрею. Было в его светло-голубых глазах что-то такое искреннее, какая-то добрая искорка, отчего лгать ему казалось куда постыднее, чем кому-либо другому.

– Мало ли что где приветствуется, – ответил он. – У меня есть ты, и есть родные люди, которых очень интересует, почему в последнее время я стал чаще улыбаться. И не сейчас, но в перспективе мне бы хотелось представить им мою девушку.

Девушку? Кофе, уже тёкший по моему горлу, резко развернулся, ища короткий путь наружу. Я подавилась и закашлялась.

Андрей забрал мою кружку и вместе со своей поставил подальше. Я чувствовала, что он смотрит на меня, и пыталась кашлем выиграть лишнюю минуту, чтобы сообразить.

– За такую перспективу в больнице мне выдадут расчёт, – наконец произнесла я.

– В больнице я к тебе уже не подхожу. Только по работе. А чем мы занимаемся вне её стен, никого не касается.

– Да, но только мы почти не бываем вне её стен.

Андрей вздохнул.

– И что ты предлагаешь?

Я заставила себя сидеть ровно и не елозить.

– Остаться друзьями.

– Друзьями? – переспросил Андрей с таким видом, будто сомневался в моём психическом здоровье.

Я не поддавалась и открыто смотрела ему в лицо.

– Да. Лучшими друзьями.

– А это?..

Он кивнул на меня, и я, опомнившись, крепче запахнула на себе одеяло.

– Это случайность. О которой никто никогда не узнает. Поклянись!

– Случайность, значит? – спокойно произнёс Андрей, как того требовал учебник по психиатрии.

– Да.

Андрей глубоко вдохнул, встал с постели, подошёл к окну и вгляделся в улицу, обеими руками оперевшись на пустой подоконник.

– Скажи честно, дело только в нашей больнице или я что-то делаю не так?

– Дело исключительно в больнице, – уверяла я. – Всё это может разрушить нам будущее. Моё уж точно.

Андрей обернулся через плечо.

– Мы можем встречаться тайно.

– Вряд ли. Мы с тобой никудышные разведчики. Один раз нас уже поймали.

– Тогда я могу поговорить с заведующим.

Я как сейчас увидела лицо заведующего с мерзкими усиками и услышала едкие издёвки, с которыми он увольнял процедурную медсестру и мальчика-ординатора, когда застал их целующимися в подсобке.

– Нет! Не надо с ним разговаривать.

Андрей повернул ко мне голову.

– Почему?

– Он ни для кого не делает исключений и нам – особенно мне – навстречу точно не пойдёт.

– Брось. Он нормальный дядька. С ним только нужно уметь разговаривать.

– Всё закончится тем, что я потеряю работу, а я не могу ее потерять, понимаешь? – я посмотрела Андрею в глаза и закусила губу. – Мне нравится наша больница, и если я хочу стать хирургом, лучше места для того, чтобы научиться просто нет! Через полтора года я хочу прийти сюда ординатором. Потом, если будет место, устроиться в штат. Пойми, я не могу лишиться всего из-за романа! Пусть даже с мужчиной, который способен отыскать ромашки в октябре, – я заметила, как он усмехнулся, и добавила: – Я бы ни за что не отказалась, если бы только все копья не были нацелены на моё будущее.