Цитаты из аудиокниги «Сталин. Жизнь одного вождя», страница 3

Высшее руководство страны было вполне осведомлено о том, что происходит. Политбюро неоднократно рассматривало вопросы снабжения населения. Из-за продовольственного кризиса обострились традиционные для советской экономики проблемы – высокая текучесть рабочей силы и массовые нарушения трудовой дисциплины. 26 июня 1940 г., в период падения Франции, в СССР был принят указ об удлинении рабочего дня и рабочей недели, а также о введении уголовных наказаний за опоздания и самовольный уход с предприятий. Советские крестьяне с начала 1930-х годов не имели свободы передвижения. Теперь ее лишились рабочие и служащие. До начала войны, т. е. всего за год, по закону от 26 июня были осуждены более 3 млн человек[480]. Из них 480 тыс. попали в тюрьму на срок до 4 месяцев[481]. Остальные направлялись на принудительные работы без лишения свободы на срок до 6 месяцев. Часто такие осужденные оставались на своих рабочих местах. Однако в пользу государства из их скудных заработков вычиталась значительная часть денег. Чрезвычайные законы и заметное падение уровня жизни ухудшали социальную обстановку. Это должно было усилить опасения Сталина по поводу «пятой колонны». Как уже говорилось, в предвоенные годы «чистки» обрушились в основном на вновь присоединенные к СССР западные территории. Однако у Сталина были основания опасаться нелояльности в случае войны более широких слоев населения.

Сталин понимал, что армия и военная промышленность – это часть огромной социально-экономической машины, в которой взаимосвязаны и взаимозависимы многие звенья и механизмы. Для наращивания военных расходов в этой системе существовали свои пределы. В предвоенные годы советская экономика вступила в очередной кризис, связанный с избытком инвестиций. Темпы роста индустрии снизились. Промышленность столкнулась с нехваткой ресурсов, в том числе важнейших – металла и электроэнергии. Безостановочное вливание средств в военную индустрию ослабило и без того полуживую социальную сферу. Росли налоги и цены. Страну накрыла очередная волна кризиса снабжения. Большинство населения существовало на полуголодном пайке. В ряде сельских районов начался голод. В конце 1939 г. был введен запрет на продажу муки и печеного хлеба в деревне. Массы голодных крестьян устремились в городские магазины, которые не могли обеспечить и самих горожан. В Москву неслись многочисленные жалобы и отчаянные мольбы о помощи:

«Иосиф Виссарионович, что-то прямо страшное началось […] Я настолько уже истощала, что не знаю, что будет со мной дальше» (письмо Сталину с Урала, февраль 1940 г.); «У нас теперь некогда спать. Люди в 2 часа ночи занимают очередь за хлебом, в 5–6 часов утра в очереди у магазинов – 600–700–1000 человек […] Вы поинтересуйтесь, чем кормят рабочих в столовых. То, что раньше давали свиньям, дают нам» (письмо в ЦК ВКП(б) из Сталинграда)[479].

В конце ноября Красная армия вторглась в Финляндию. По всем меркам война представлялась быстрой и победоносной. Достаточно сказать, что в маленькой Финляндии в это время проживало не более 4 млн человек, в сорок с лишним раз меньше, чем в СССР. Совершенно несопоставимыми были территории, экономические ресурсы и военная мощь двух стран. 26 финским танкам с самого начала войны противостояло 1500 советских. Причем у СССР были возможности существенно увеличить свою военную группировку, что и произошло в последующие месяцы. Опираясь на абсолютное военное преобладание, Сталин решил реализовать в Финляндии иную модель поглощения, чем в Латвии, Эстонии и Литве. В обозе Красной армии на финскую территорию выдвинулось так называемое «народное правительство Финляндии», состоявшее из подобранных в Москве коммунистов.

Однако коммунистическому правительству не пришлось руководить Финляндией. Сплоченные внешней угрозой финны оказали Красной армии отчаянное и умелое сопротивление. Война неожиданно затянулась. В мире распространялись резкие антисоветские настроения. СССР исключили из Лиги наций. Франция и Великобритания готовились вмешаться в войну на стороне Финляндии. И Сталин решил не искушать судьбу. Хотя Красная армия стояла на пороге решающих побед, в марте 1940 г. Сталин заключил с Финляндией мирный договор. Планы советизации северного соседа были перечеркнуты. Финны утратили значительную часть своей территории и экономики, однако отстояли независимость. Красная армия потеряла около 130 тыс. человек убитыми, умершими от ран и болезней и пропавшими без вести. Кроме того, насчитывалось более 200 тыс. раненых и обмороженных. Потери финнов были значительно меньше – 23 тыс. убитых и пропавших без вести, 44 тыс. раненых[456]. Война нанесла СССР и лично Сталину тяжелый моральный урон. Она выявила многочисленные дефекты советской военной машины во всех ее звеньях.

Идеи чистки тыла и освобождения от потенциальной «пятой колонны», широко циркулировавшие в СССР в 1930-е годы, прочно засели в головах сталинских соратников. Даже много десятилетий спустя они настойчиво повторяли:

1937 год был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны[438];Это была борьба с «пятой колонной» пришедшего к власти в Германии гитлеровского фашизма, готовившего войну против страны Советов[439].

Можно не сомневаться, что эти мысли внушил им Сталин. Все выглядело логично и убедительно. В стране много «врагов» и «обиженных» советской властью. В случае вполне возможных военных трудностей и поражений они могут поднять голову. Относительно самостоятельная старая партийная «номенклатура», опираясь на связи с военными и НКВД, найдет новых вождей. Бывшие оппозиционеры жаждут отомстить за долгие годы унижений и преследований. «Кулаки» и постоянно голодавшие крестьяне, бывшие дворяне, белогвардейцы и церковники, следуя опыту большевиков в 1917 г., попытаются превратить войну с внешним врагом в гражданскую войну против ненавистного им режима. Многие советские граждане (немцы, поляки и др.) будут помогать противнику в силу национального с ним родства. Лучший способ избавиться от этих опасностей – уничтожить максимальное количество потенциальных врагов и коллаборационистов. Вот чего боялся и чем руководствовался в своих действиях Сталин в преддверии очевидно приближающейся войны. Однако потенциальная «пятая колонна», несомненно созданная всей предшествующей политикой большевиков, в воспаленном сознании Сталина и его соратников приобретала многократно преувеличенные масштабы. Не реальные опасности, а их призраки правили бал в политике террора. Уничтожение вымышленных потенциальных «врагов» ослабило страну.

Огромные масштабы репрессий этого периода породили еще одну версию – о психической неуравновешенности Сталина. Обосновать ее точными, выверенными фактами невозможно, хотя мы располагаем многочисленными свидетельствами, косвенно демонстрирующими особое душевное состояние советского диктатора в 1937–1938 гг. Впервые за многие годы он не уехал в свой обычный отпуск на юг, а остался в Москве руководить массовыми операциями. О многом свидетельствовали пометы и резолюции, которые Сталин оставлял на протоколах допросов, а также на различных докладных записках НКВД: «Т. Ежову. Очень важно. Нужно пройтись по Удмуртской, Марийской, Чувашской, Мордовской республикам, пройтись метлой»[416]; «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям»[417]; «Т. Ежову. Очень хорошо! Копайте и вычищайте и впредь эту польско-шпионскую грязь»[418]; «Не «проверять», а арестовывать нужно»[419]; «Вальтер (немец). Избить Вальтера»[420] и т. д.

Уже многие десятилетия идут споры о причинах Большого террора, точнее, о мотивах Сталина, отдававшего приказы о массовых репрессиях. Очевидно, что точно определить расчеты Сталина невозможно. Однако, опираясь на многочисленные факты, их можно вычислить с большой долей вероятности. Так на что же рассчитывал Сталин, подписывая расстрельные приговоры десяткам тысяч советских чиновников и приказы о проведении массовых операций против сотен тысяч рядовых советских граждан?

Прежде всего, необходимо отбросить те причины нарастания террора, которые не существовали в реальности, а были придуманы много десятилетий спустя. Еще в 1980-е годы молодые западные историки-ревизионисты выдвинули эпатажные теории природы сталинского террора. Они утверждали (на самом деле предполагали, потому что не располагали реальными фактами), что причиной террора была не сила, а слабость сталинской диктатуры, ее неспособность контролировать хаотичные и своекорыстные действия региональных руководителей. Это была война всех против всех, в которой трудно выявить логику и движущие пружины. Соответственно, Сталин был лишь в некоторой степени причастен к организации массовых репрессий[414]. Эти априорные и путаные построения подвергались убедительной критике уже в момент их появления. Когда же в начале 1990-х гг. открылись архивы, умозрительные дискуссии о движущих силах террора вообще потеряли смысл. Документы однозначно свидетельствовали: репрессии были не чем иным, как централизованными операциями, а их инициатором однозначно выступал Сталин.

Однако вскоре устаревшие конструкции западных ревизионистов перекочевали в современную Россию. Это на первый взгляд парадоксальное воспроизведение забытого старого имело очевидные политические причины. Некоторые историки, игнорируя реальные факты, выводили Сталина из-под удара, объявляли его невольной жертвой заговора «номенклатуры» и произвола региональных чиновников. Благодаря нехитрым, но далеким от науки приемам сторонники вождя получили желанный образ «иного Сталина», Сталина, очищенного от обвинений в организации массового уничтожения соотечественников. Нам предлагали поверить, что этот «иной Сталин» был демократом, стремился дать стране передовую конституцию и честные тайные выборы на альтернативной основе и что тогда встревоженные руководители регионов (олигархи 1930-х годов) организовали настоящий заговор. Боясь проиграть выборы (видимо, не научились еще подсчитывать голоса как положено), они якобы заставили Сталина отказаться от его планов альтернативного голосования и, более того, принудили отдать приказ о проведении массовых репрессий[415]. В общем, в очередной раз во всем были виноваты своекорыстные и жадные до власти бояре, окружавшие плотной стеной доброго и справедливого царя.

Важным условием удержания власти Сталин, несомненно, считал внушение непогрешимости своей политики. Он редко признавал допущенные просчеты вообще, а когда признавал, никогда не называл их своими. Ошибочные решения и действия приписывались «правительству», чиновникам или чаще всего проискам «врагов». Принцип личной ответственности за провалы Сталин категорически отвергал. Себе он приписывал только достижения. Неограниченная власть не могла не развить в Сталине, как и в других диктаторах, веру в свои особые качества и способность предвидения. Однако, в отличие от Гитлера, который был настроен мистически, представления Сталина о личной непогрешимости вытекали скорее из его подозрительности и страхов. Он был уверен, что может полагаться только на себя, потому что вокруг слишком много врагов и предательства.

Из рук Сталина молодые выдвиженцы получали огромную власть – власть маленьких диктаторов. Они распоряжались судьбами и жизнями миллионов людей. От них зависело распределение значительных ресурсов и деятельность гигантских предприятий. Они вливались в особую касту, жившую по своим законам и в своем привилегированном мире. Эта каста не знала голода, материальных лишений, страшного жилищного кризиса, примитивного здравоохранения. Они жили под охраной в своих огромных квартирах и на дачах, проносились мимо переполненного общественного транспорта в служебных автомобилях. Они и их близкие не стояли в многочасовых очередях в пустые советские магазины. Их заработные платы и освобожденные от налогов дополнительные выплаты (так называемые «конверты») в десятки раз превышали нищенские заработки рядовых граждан. Гонорары номенклатурных советских писателей составляли сотни тысяч рублей, а в ряде случаев доходили до миллиона в год, что во многие тысячи раз превышало доходы советских крестьян[393]. Чувство принадлежности к всемогущей государственной корпорации и собственной значимости кружило молодые головы. Головы, возможно, честные, но не обремененные состраданием, рефлексиями, пониманием иного.

Общие признания и оценки Сталина не позволяют понять, что он знал о голоде. Что имел в виду, когда говорил Робинсу: часть крестьян «страшно голодает»? Вставали ли перед его глазами страшные картины: живые скелеты, разрытые скотомогильники, обезумевшие матери, убивавшие своих детей? Вряд ли. Выходы Сталина в народ ограничивались залами торжественных мероприятий, а ездил он по улицам относительно сытой Москвы, фасада советской власти. Опубликованные в последние годы информационные материалы ОГПУ имели достаточно объективный характер. Они подробно описывали детали голода, каннибализм, антисоветские настроения населения[333]. Однако читал ли такие материалы Сталин, мы не знаем. Единственный и самый известный документ о трагедии голодающей деревни, несомненно прочитанный Сталиным, – письмо М. Шолохова от 4 апреля 1933 г. [334] Подробно, со всеми ужасающими деталями потрясенный писатель сообщал о голодных хлебозаготовках в Вешенском районе на Северном Кавказе, где он жил:

Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти […] Ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов (за невыполнение заданий по хлебозаготовкам. – О. Х.) жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками […] В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреться. Не пустили (за помощь «саботажникам» полагались жестокие наказания. – О. Х.). Под утро ребенок замерз на руках у матери […]

Подробно описывал Шолохов и другие методы, которые применялись для выколачивания хлеба: массовые избиения, инсценировки расстрелов, прижигание раскаленным железом, подвешивание за шею и допросы полузадушенных людей и т. д. Шолохов не побоялся написать о том, что массовые преступления в Вешенском районе не были «искривлениями» местных активистов, а осуществлялись целенаправленно под руководством краевых властей. Однако дальше, до Москвы, по понятным причинам, эту цепочку тянуть не стал.

Не без некоторых оснований Сталин рассматривал кризис хлебозаготовок 1932 г. как продолжение войны с крестьянством, как закрепление результатов коллективизации. В письме советскому писателю М. Шолохову[326] 6 мая 1933 г. Сталин утверждал: «уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор […]»[327]. Авангардом этой крестьянской «армии», боровшейся с советской властью, Сталин, несомненно, считал крестьянство Украины и Северного Кавказа. Именно здесь традиционно были сильны антисоветские настроения. Именно украинские крестьяне выступали главной движущей силой антиколхозного движения весны 1930 г. Неоднократные волнения вспыхивали на Украине и Северном Кавказе в 1931–1932 гг. Дополнительным поводом для опасений было пограничное положение Украины. Сталин полагал, что украинским кризисом может воспользоваться враждебная СССР Польша[328]. В общем, как точно отмечает Х. Куромия, Сталин подозревал всех крестьян, но «украинские крестьяне были под двойным подозрением, и как крестьяне, и как украинцы»[329].