Цитаты из аудиокниги «В круге первом», страница 26

"... Народ - это не все, говорящие на нашем языке, но и не избранцы, отмеченные огненным знаком гения. Не по рождению, не по труду своих рук и не по крылам своей образованности отбираются люди в народ.

А - по душе.

Душу же выковывает себе каждый сам, год от году.

Надо стараться закалить, отгранить себе такую душу чтобы стать человеком. И через то - крупицей своего народа.

С такою душой человек обычно не преуспевает в жизни, в должностях, в богатстве. И вот почему народ преимущественно располагается не на верхах общества."

Рано в молодости подхватил Антон и усвоил ходячую фразу: «все люди – сволочи». И сколько жил он потом – истина эта лишь подтверждалась и подтверждалась.

Макиавелли говорил, что, согнав султана, можно завтра во всех мечетях ставить Христа.

Тем сильнее власть, чем ниже: самая большая - сельский сход, самый безправный человек в государстве - президент ...

Запад был обречён именно потому, что хорошо жил - и не имел воли рисковать жизнью, чтоб эту жизнь отстоять.

Невоспламеняемые, несгораемые спички! - в какой стране есть подобные?

Ведь таких и нарочно не сделаешь!

Кто благороднее профсоюзов мог попросить правительство об удлинении рабочего дня и недели? О повышении норм выработки и снижении оплаты за труд?

И как это обычно для сыновей, не задумывался о том, что у матери не только был он, его детство и его надобности, но и ещё какая-то своя жизнь.

Пройдут годы, и все эти люди, кто вместе с ним слышал сегодняшнее утреннее объявление, все эти люди, сейчас омрачённые или негодующие, упавшие духом или клокочущие от ярости, – одни лягут в могилы, другие смягчатся, отсыреют, третьи всё забудут, отрекутся, облегчённо затопчут своё тюремное прошлое, четвёртые вывернут и даже скажут, что это было разумно, а не безжалостно, – и может быть, никто из них не соберётся напомнить сегодняшним палачам, что́ они делали с человеческим сердцем!

Крута гора, да обминчива, лиха беда, да избывчива.

Это поразительное свойство людей – забывать! Забывать, о чём клялись в Семнадцатом. Забывать, что обещали в Двадцать Восьмом. Что ни год – отуплённо, покорно спускаться со ступеньки на ступеньку – и в гордости, и в свободе, и в одежде, и в пище, – и от этого ещё короче становится память и смирней желание забиться в ямку, в расщелинку, в трещинку – и как-нибудь там прожить.

Но тем сильнее за всех за них Нержин чувствовал свой долг и своё призвание. Он знал в себе дотошную способность никогда не сбиться, никогда не остыть, никогда не забыть.

И за всё, за всё, за всё, за пыточные следствия, за умирающих лагерных доходяг и за сегодняшнее утреннее объявление, – четыре гвоздя их памяти! Четыре гвоздя их вранью, в ладони и в голени, – и пусть висит и смердит, пока Солнце погаснет, пока жизнь окоченеет на планете Земля.

И если больше никого не найдётся – эти четыре гвоздя Нержин вколотит сам.

Никто бы не мог обвинить министерство Госбезопасности в евангельском образе жизни! Но одна евангельская черта в нём была: правая рука его не знала, что делала левая.