Менталист

Camilla Läckberg, Henrik Fexeus

BOX

Copyright © 2020 Camilla Läckberg First published by Bokförlaget Forum, Sweden Published by arrangement with Nordin Agency AB, Sweden.

© 2020 Camilla Läckberg First published by Bokförlaget Forum, Sweden Published by arrangement with Nordin Agency AB, Sweden

© Боченкова О.Б., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Февраль

Тува нервно постукивает пальцами по столешнице. Она все еще на работе, в кафе, где ее уже не должно быть. Посетитель, только что устроившийся за столиком в углу, смотрит на нее с раздражением, и Тува отвечает ему не менее убийственным взглядом. Она его запомнила. В следующий раз он вряд ли сможет рассчитывать на сердечко в своем капучино.

Тува всегда в плохом настроении, когда задерживается на работе, а сегодня она припозднилась как никогда. Заводит за ухо светлую прядь. Скоро полчаса, как нужно было забрать Линуса из детского сада.

К кислым минам воспитателей Тува давно привыкла, но только не к грустным глазам двухлетнего сына. Она ненавидит огорчать детей, Линуса особенно. Тува уже не помнит, сколько раз повторила, что готова умереть за него. Но в действительности не все так просто, как Тува ни старается.

Она снимает передник и бросает в переполненную корзину с грязным бельем в хозяйственном шкафчике. Остается дождаться сменщика. Где же он, черт его возьми?

В тот день, когда родился Линус, Мартина не было рядом с ней. И Тува не винила его в этом, поскольку уехала в роддом на «Скорой» на две недели раньше положенного срока. Правда, ей показалось странным, что Мартин ни разу не навестил в больнице их с сыном. Роды прошли не без осложнений, но Тува помнила только докторов, которые время от времени наведывались, чтобы удостовериться, что у нее и Линуса все в порядке. Мартин ограничился короткими СМС-сообщениями. «Я скоро приеду, – писал он. – Вот только улажу кое-какие дела». А Тува в полузабытьи представляла себе опустевшую квартиру, куда ей предстоит вернуться с Линусом. Мартин собрал вещи и ушел, пока она рожала их общего сына. Это и были «дела», которые он собирался «уладить». Просто взял и исчез, и с тех пор Тува ничего о нем не слышала.

Так они с Линусом остались вдвоем против всего мира. Не говоря о том, что этот «мир» так часто вклинивался между ними. Вот как сейчас, например. Даниэль сегодня выходит в вечернюю смену и уже с час как должен быть здесь. Но его нет, и Туве приходится звонить ему, чтобы поднять с постели. Половина второго пополудни. Была ли она такой безответственной в двадцать один год? Возможно. Ничего удивительного, что рабочие отношения не складываются. Тува смотрит на наручные часы.

Черт…

Она надевает пуховик, шапку и делает два двойных эспрессо – один в фарфоровой чашке, другой в бумажном стаканчике.

Должно быть, Матти опять дожидается ее в детском саду. Матти – воспитатель, которого Линус уже называет папой. И каждый раз, когда такое случается, Матти смотрит на Туву с упреком. Похоже, он хочет сказать, что Тува должна уделять больше внимания сыну, вместо того чтобы днями напролет пропадать на работе. Спасибо, Матти, за то, что пробуждаешь во мне нечистую совесть. Как будто недостаточно слез в глазах сына, который вот уже в который раз не может дождаться мамы…

Тува разливает эспрессо, когда в дверь врывается взъерошенный Даниэль вместе с порывом холодного февральского ветра. Несколько человек в зале демонстративно ежатся, но Даниэлю все равно. Во всяком случае, он не подает вида.

– Вот, – Тува протягивает ему дымящуюся фарфоровую чашку, – тебе это будет кстати, а я убегаю.

Не дожидаясь ответа, она хватает бумажный стаканчик и выбегает на снег, который еще и не думает таять. У дверей едва не сбивает с ног хрупкую пожилую пару.

– Простите, – бормочет Тува, – я опаздываю. Нужно забрать ребенка из детского сада.

– Вот как, но… знаете, дети иногда проявляют поразительную самостоятельность. Они ведь только кажутся такими беспомощными.

Голос ласковый, ни тени упрека.

Тува не отвечает, но радуется, что ее неловкость не вылилась в конфликт. Люди бывают обидчивы до смешного. Сколько раз посетители, на которых она пролила немного кофе, требовали не только оплаты химчистки, но и солидной денежной компенсации. Тува смущенно улыбается пожилой паре. Кофе выплескивается на руку, напоминая, что времени на разговоры нет. Тува извиняется еще раз и спешит в сторону метро, на ходу опорожняя стаканчик. Напиток обжигает рот, желудок. Это как лекарство. Тува чувствует химический привкус, отмечая про себя, что кофейную машину пора чистить. Очень может быть, что в помещении кофе не показался бы ей таким горячим.

Пожалуй, имеет смысл вернуться в кафе после детского сада. Даниэль не пожалеет для Линуса булочек, и это действительно так. К черту макароны с фрикадельками. Завтра утром Тува уезжает, но сегодняшний вечер – их с Линусом.

Она спускается в метро, чувствуя, как подгибаются колени, и хватается за перила, чтобы не упасть. Спотыкается. Тува, конечно, спешит, но не настолько. Совсем не обязательно заявляться в детский сад с синяками. Нужно подниматься, но ноги обмякли, как будто из них вынули кости. Голова кружится. К горлу подступает тошнота, и Тува чувствует, как теряет сознание. Примерно то же было с ней в роддоме после приема лекарств.

Линус. Я иду.

Тува ищет руками перила, но те парят где-то высоко над ее головой. Руки вытянулись почти на километр, и Тува больше не помнит, зачем ей нужны перила. В глазах пляшут темные пятна, а потом все вокруг кружится, и внутренний голос говорит Туве, что она падает с лестницы. А потом все обрывается.

* * *

Боль – вот первое, что чувствует Тува, очнувшись. Если она лежит, то очень неудобно. Тува сглатывает и прокашливается. Во рту сухость. В следующий момент она понимает, что больше не лежит, а стоит на коленях, слегка наклонившись вперед. Стены давят со всех сторон. Сверху – потолок, касающийся ее голого затылка. Туву как будто заперли в тесном ящике.

И это слишком больно, чтобы быть сном. Это не может быть явью, но тем не менее… Запах древесины слишком реален. Свет проникает сквозь короткие узкие отверстия и ложится прямоугольниками на ее голые руки и ноги… Голые? С какой стати? Куда подевалась одежда? На Туве нет больше не только пуховика, но и шерстяного пуловера и джинсов.

Ее раздели, оставили в одной майке и трусах, и это, конечно, не всерьез. И этот химический привкус во рту… Должно быть, в кофе что-то добавили, а она так нервничала, что ничего не заметила. Выпила все без остатка.

Нагнетание адреналина по всему телу ощущается покалываниями в коже. Она должна отсюда выбраться. Тува кричит и давит на стенки ящика изо всей силы.

– Выпустите меня отсюда! Что вы делаете?

Ответа нет, но Тува чувствует чье-то присутствие. Слышит дыхание. Она снова кричит; тишина остается все такой же непроницаемой и зловещей.

Покалывания распространяются по всему телу, и Тува бьет в деревянную стенку с новой силой. Насколько это возможно в такой тесноте.

– Чего ты хочешь? – Глаза застилают слезы. – Выпусти меня, пожалуйста, давай поговорим. Мне нужно забрать Линуса.

Тува косится на свои руки. Стекло на часах разбито, и стрелки показывают почти три часа. Матти, наверное, уже звонил. Ищет и не может понять, куда она запропастилась. Он скоро объявится здесь и найдет ее в этом ящике… или… Тува ведь приезжала за Линусом и позже, поэтому Матти может ничего не заподозрить.

Никто не ищет и не знает, что ее похитили.

Похитили – это слово быстро заполняет собой ее мысли, так что становится трудно дышать. Металлический звук сразу за деревянной стенкой заставляет Туву вздрогнуть.

– Эй! – зовет она.

В нижней прорези слева появляется что-то блестящее. Это похоже на лезвие меча, и оно медленно входит в ящик. Тува пытается отодвинуть бедро от стенки, но здесь слишком тесно. Острие касается бедра и давит на кожу. Это довольно больно, хотя на ощупь оно и не такое острое, каким выглядит.

– Эй, что ты делаешь? – кричит Тува. – Прекрати!

Острие продолжает давить, а потом протыкает кожу, и на ней проступает капелька крови. Это пробное движение. Тува снова кричит, не разбирая собственных слов. А потом давление внезапно ослабевает, и лезвие отступает на несколько сантиметров.

Такой звук, будто заводится мотор. Лезвие начинает вибрировать, снова продвигается вперед и на этот раз не останавливается, коснувшись ее ноги. У Тувы темнеет в глазах, когда оно вонзается ей в бедро. Потом лезвие входит в мышечную ткань – и крик заглушает шум мотора.

В глазах сплошной взрыв цветных пятен. Нервные окончания горят. Мир вокруг исчезает, остается только боль.

Лезвие снова подходит к бедру, и его вибрации передаются позвоночнику, а потом и всему телу. Туву тошнит – на бедро и окровавленное лезвие, которое скользит по кости, разрывая толщу мыщц, и выходит с другой стороны. Кровь пульсирует, проталкиваясь фонтанчиками из новых отверстий. Стекает, обволакивая кость, и собирается в лужу внизу. Но оно не останавливается. Лезвие медленно продвигается к другой ноге.

Тува все еще не может двигаться.

– Прекрати, прошу тебя, – всхлипывает она. – Мне нужно забрать Линуса из детского сада. Я опоздала. Он совсем один.

Когда лезвие достигает другой ноги, Туве кажется, что она готова к боли. Но к этому нельзя быть готовой, и она хрипит и хочет сойти с ума, впасть в беспамятство – только бы ничего этого не чувствовать. Это продолжается несколько секунд – целую вечность. Тува больше ничего не видит. Искромсав обе ее ноги, лезвие исчезает в отверстии в противоположной стене. Вибрации прекращаются, но гул мотора остается.

Что-то колет сзади в плечо, и та часть Тувы, которая была ее сознанием, умирает. В мозгу что-то взрывается, Тува ощущает это почти физически. Потому что, конечно же, отверстия есть и у нее за спиной. Тува пытается нагнуться, увернуться от лезвия, но при малейшем движении боль в бедрах вспыхивает с новой силой. Тува больше не здесь. Она в роддоме… или в кафе, где чудом получила работу. Флиртует с Даниэлем, смотрит в глаза Мартину, который признается ей в любви. Она слышит, как рвутся на спине мышцы и хрящи, и думает о том, что Линус называет Матти папой.

Опустив глаза, Тува видит, как натягивается кожа под ключицей, прежде чем лезвие выйдет со стороны груди. Это похоже на трюк. Как будто Тува – ассистентка иллюзиониста, и зал вот-вот разразится аплодисментами. Она не раз видела такое по телевизору.

Кровь заливает грудь, пропитывая майку, и лезвие исчезает в отверстии в противоположной стенке ящика. Пространство заполняет собой металлический запах.

Голубые глаза Линуса – мама, где ты?

Когда Тува пытается ответить, из горла вырывается что-то похожее на писк.

– Я опоздала, милый… опоздала…

За стенкой что-то шевелится. В одном из отверстий темнеет, а потом появляется третье лезвие и останавливается сантиметрах в двадцати от ее головы.

– Только не это… – шепчет Тува.

Лезвие движется медленно, но расстояние слишком мало. Тува видит, как блестит острие, которое приближается к глазам, мешая сфокусироваться.

Линус, прости. Мама любит тебя.

Она вздрагивает, когда лезвие касается внутреннего угла правого глаза. Что-то стекает по щеке, и Тува понимает, что правого глаза больше нет. Но это неважно. Главное, ей больше не больно.

Почему здесь так пахнет паленым?

Это последняя мысль Тувы.

А потом лезвие входит в мозг.

Март

Винсент изо всей силы хлопнул ладонью по столу. Публика затаила дыхание. Он наморщил лоб, выдержал паузу и повернулся к залу. Рука снова поднялась и опустилась, с хрустом сминая бумажный конверт, который Винсент с нервным смешком смахнул на пол.

– Номер пять, – объявил Винсент. – И здесь его тоже нет.

Луч прожектора вырывал из погруженной в темноту сцены стол, за которым сидел Винсент, и стоящую перед ним женщину. Контраст света и тени подчеркивал драматичность момента. В зале стало тихо.

Шоу вступило в последний этап, на котором не предполагалось даже музыки. Тишина нагнетала нервозность. С самого начала на столе лежали пять пронумерованных конвертов, два из которых, смятые, уже валялись на полу.

– Еще три. – Винсент поднял глаза на женщину. – Не смотрите на них, Мадалена, иначе я буду следовать движениям ваших глаз. Лучше подумайте о том, под каким из них может быть гвоздь. Вы ведь одна это знаете. Публика не видела, куда вы его спрятали, я тем более. Три конверта, Мадалена, три. Вспомните, каким острым был этот гвоздь, когда вы трогали его пальцем. Вспомните – не более того.

Женщина вспотела. В луче прожектора жарко, а она нервничает не меньше, чем зрители. Если не больше. Винсент вглядывается в ее лицо.

– Вы не отреагировали на слово «три», хотя я повторил его трижды. Так что, думаю, он не там.

Винсент хлопнул по конверту под номером «три» прежде, чем публика успела понять, в чем дело. Несколько человек вскрикнули, не выдержав напряжения.

Оставалось еще два, и шансы Винсента причинить себе боль возросли до пятидесяти на пятьдесят. Он все еще не знал, зачем продолжает выступать с этим номером. Все, кто это делал, рано или поздно плохо заканчивали. Это было неизбежно, если повторять номер много раз. Но публика не видела, что Винсент взволнован по-настоящему. Иллюзия полного контроля – важная часть трюка.

– Остались номера два и четыре. – Винсент посмотрел на женщину. – Представьте себе этот гвоздь… все двадцать сантиметров.

Женщина прикрыла глаза и кивнула.

– Вспомните, как он блестит, если поставить его вертикально. И он под одним из этих конвертов. Под тем, по которому я не должен ударить.

– Я уже не уверена, что помню это точно, – прошептала женщина.

Винсент изогнул бровь. Тишина в зале достигла такой плотности, что ее можно было резать ножом. Два конверта. Винсент занес руку над одним из них, потом над другим. Какой-то из них означал бурные овации. Другой – пронзенную гвоздем ладонь и срочную госпитализацию на «Скорой».

– Откройте глаза, – обратился он к женщине.

Та, неохотно подчинившись, сощурилась на конверты. Винсент вглядывался в ее лицо. Потом снова занес руку для удара, но, заметив, как расширились глаза женщины, в последний момент изменил направление движения и хлопнул по другому конверту.

Женщина закричала одновременно с хлопком. Винсент замер на несколько секунд, склонившись над столом. После чего торжествующе смял конверт и поднял оставшийся.

Направленный острием вверх, гвоздь блестел, как копье, в холодном свете прожектора. Публика загудела и вскочила с мест. Грянула музыка. Подписав гвоздь перманентным фломастером, Винсент протянул его женщине, лицо которой выражало явное облегчение. Она удалилась, ведомая под руки помощником, а Винсент встал на краю сцены и хлопнул в ладоши. Радость его была неподдельной.

Представление в театре Евле завершилось громовыми аплодисментами. Винсент раскланялся и устремил взгляд куда-то поверх зала, в дальний его конец.

Движущийся свет над морем аплодисментов ослепил его. Винсент не видел зрителей, но вел себя так, будто различал каждого в отдельности. Трюк состоял в том, чтобы, направив взгляд прямо перед собой, сфокусировать его, будто смотришь кому-то в глаза. Там, в темноте, невидимые, стояли 415 человек и аплодировали ему, Винсенту Вальдеру, мастеру-менталисту.

– Спасибо, что пришли, – прокричал он, перекрывая шум.

Аплодисменты усилились. Переполненный до краев зал бушевал.

Хороший вечер. Ее не было, поэтому Винсент и оставался таким спокойным. Вечера, когда ее лицо не мелькало среди публики, давались ему легче, нежели он сам решался себе в этом признаться.

Винсент поборол искушение загородиться от света ладонью, чтобы их видеть. В конце концов, он трудился в поте лица только ради таких моментов. Не говоря о том, что его тело все еще держалось в вертикальном положении только благодаря адреналину. 415 мест, 41 и 5–46, – ровно столько, сколько ему исполнится лет через несколько недель.

Хватит.

Сегодня он едва не напоролся на чертов гвоздь, и это был последний номер почти двухчасового шоу. Пот бежал по спине ручьями, мозги вскипали.

Секрет, как уже говорилось, состоял не в том, чтобы предсказать поведение публики или создать впечатление, будто он умеет читать их мысли. Главная иллюзия состояла в том, чтобы выглядеть невозмутимым, когда мозги крутятся на полную катушку. Театральная афиша представляла его как «мастера-менталиста», и он жалел, что в свое время не потребовал изменить текст. Слишком неумно… вульгарно. С другой стороны, это то, за чем так удобно прятаться. Можно представить себя вымышленным персонажем. Не каждому захочется лежать на спине в течение десяти минут, прислушиваясь к звуку собственного дыхания. А теперь, когда все позади, важно взять под контроль свои мысли, прежде чем они успеют ускользнуть в собственном направлении. Сегодня это заняло у него больше времени, чем обычно.

«Контроль» – слово из восьми букв. Ровно столько, сколько рядов на балконах.

Хватит, прекрати.

Винсент поднял глаза к первому балкону, где сидели те четверо, которых он заставил забыть собственные имена в первом акте. 23 места на каждом уровне – всего 184.

На балконе кто-то засвистел.

Стоп, Винсент. Дыши глубже и не додумывай эту мысль до конца. 184 места. Восемнадцатое в четвертом ряду. Восемнадцатое апреля – последний день гастролей.

По 23 места в ряду. 8 рядов. 2+3+8 = 13 – столько вечеров ему осталось отработать.

Прекрати, прекрати, прекрати…

Винсент прикусил язык. Поклонился в последний раз и пошел со сцены. Остановился за бархатной кулисой, напротив боковой комнаты, и начал отсчитывать про себя. Один… Если на счет «десять» аплодисменты не стихнут, он снова выйдет на поклон. Два… В полумраке боковой комнаты мелькнула тень – женщина лет тридцати с небольшим. Три… Струйка пота на спине стала ледяной. Она все-таки пришла. Четыре… Просто на этот раз не стала дожидаться окончания представления, чтобы выбежать на сцену. Пять… Но как она пробралась за кулисы? Никто не может находиться здесь во время выступления. Тому, кто пустил ее сюда, придется за это ответить.

Винсент просил присматривать за этой женщиной, но с тем, чтобы мешать ей, а не помогать. Шесть… Теперь он, по крайней мере, знает, как она выглядит. Темные волосы убраны в «хвост». Пуловер… Семь. Глаза, приоткрывшиеся еще на несколько миллиметров перед тем, как она собиралась заговорить. Винсент понятия не имел, насколько она опасна… Восемь. Он делает ей знак замолчать и показывает большим пальцем в сторону сцены, давая понять, что еще не закончил. Может, здесь есть какой-то другой выход? Девять… Винсент пытается не думать о ней. Делает глубокий вдох, улыбается… Десять – и он снова выходит под лучи софитов.

– Спасибо, спасибо, дорогие мои… Понимаю, что вам хотелось бы оставаться здесь как можно дольше, но, боюсь, пора возвращаться. Действительность ждет вас. И если у вас возникнут проблемы со сном после сегодняшнего вечера, помните – это шутка, и не более того… – Винсент сделал паузу. – Можно сказать и так.

Публика рассмеялась – громко и немного нервно. Винсент тоже не смог сдержать улыбки. Это срабатывало каждый раз. Винсент поспешил за кулисы – хотя это было последнее, что ему хотелось сделать, – прежде чем зрители устремились в проходы между рядами. Артисту не годится задерживаться на сцене, когда публика уже покидает зрительный зал. А если они оставили в гардеробе зимние куртки – как сегодня, например, – то сорвутся с мест еще раньше в наивной попытке избежать ожидания в очереди.

Когда Винсент вошел в боковую комнатку, женщина уже была там.

– Она здесь, – тихо проговорил он в микрофон. – Приведите охранника… немедленно.

Скорее всего, микрофоны давно выключили. Мастера по звуку могли его услышать разве по счастливой случайности. Фанаты Винсента по большей части были вполне адекватные люди, но он боялся сюрпризов. А в этой женщине, имевшей привычку бросаться на сцену сразу после выступления, чувствовалось что-то нездоровое. До сих пор Винсенту удавалось избегать встречи с ней лицом к лицу – но только не на этот раз.

Ему удалось с трудом собраться с мыслями. После шоу требовалось время, чтобы расслабиться, дать мозгу возможность вернуться в нормальный режим. Винсент просто не мог достаточно четко проанализировать ситуацию. Ему не оставалось ничего другого, как быть с ней приветливым – по крайней мере, до появления охранника. И держать дистанцию.

Чтобы выиграть время, он указал на короткую лестницу, ведущую в зеленую комнату. Женщина пошла впереди. Семь ступенек. На последнюю Винсент ступил дважды, чтобы количество шагов стало четным. Женщина впереди как будто ничего не заметила.

Он привел ее в помещение, меблированное под обычную гостиную. Где же охранник? Винсент снял жакет, бросил его на диван. Повернул бутылку по полке, чтобы все этикетки смотрели в одну сторону. Женщина осталась в куртке.

Винсент промокнул лицо влажной салфеткой, удаляя остатки театрального грима. Женщина поморщилась – почти незаметно. Отлично. Все, что могло заставить ее как можно быстрее покинуть помещение, было ему на руку. Винсент надеялся, что достаточно пропах по́том.

– Не хочу показаться невежливым, – начал он, – но сюда нет хода посторонним. – Открыл бутылку с водой, налил в стакан, подозрительно разглядывая пузырьки. – Вы не можете здесь оставаться. Сценическое пространство закрыто для всех, не участвующих в постановке, и…

– Мина, – представилась женщина, оборвав его на середине фразы. – Мина Дабири. Я из полиции.

Потом поправила бутылку на полке, которая чуть развернулась после того, как Винсент взял соседнюю – теперь все этикетки снова смотрели в одну сторону, – и протянула Винсенту руку. Менталист слегка опешил.

* * *

Мина смотрела на мужчину в кресле по другую сторону темно-коричневого стола. Винсент Вальдер. Ей пришлось подождать, пока он сменит сценический синий костюм на джинсы и черную рубашку на белую. Хотя на улице стоял март и зима все еще держала Евле в холодных объятиях, менталист не надел ни пиджак, ни жакет.

К своему удивлению, Мина поймала себя на чувстве, что находит Винсента Вальдера привлекательным. Такое бывало с ней не так часто. «Стильный» – пожалуй, так. В нем чувствовалась благородная старомодная строгость, даже в обычной повседневной одежде, не говоря о сценической.

Винсент предложил ресторан, хотя она предпочла бы более приватную обстановку. Не в обычае Мины было менять планы, но она с самого начала решила оставить этот выбор за ним. В конце концов, это она пришла к нему. И поэтому щекотливый разговор, связанный с полицейским расследованием, пришлось продолжать «У Харри» – в единственном заведении, которое работало в Евле после десяти вечера.

После выступления Винсент выглядел более измотанным, чем она рассчитывала, и еда могла ослабить напряжение. Менталист не должен был ни на что отвлекаться, в том числе на голод. Сама Мина сразу расслабилась при звуках, доносящихся со стороны прилегающего к залу бара. Здесь говорили по-сконски^[1] и носили белые бейджи на ленте вокруг шеи. Похоже, какая-то конференция в одном из ближайших отелей. Но Мине подумалось, что эти люди похожи на школьников с висящими на груди ключами.

Витавший в воздухе запах пива и феромонов едва не заставил ее надеть маску, но эту мысль Мина тут же отогнала, полностью сосредоточившись на Винсенте. Она не нашла о нем ничего в полицейских базах. Пришлось искать другие источники информации. Согласно «Википедии» и другим сайтам через месяц менталисту исполнялось сорок семь лет, и фамилию «Вальдер» он носил не с рождения.

Его профессия – «менталист» – состояла в том, чтобы при помощи психологических приемов, гипноза и тому подобного создавать иллюзию медиальных способностей, прежде всего чтения мыслей. При этом, если верить одному из интервью, менталист не был чужд и иллюзионным трюкам. Они были здесь как нельзя кстати, особенно с учетом того, что лежало у Мины в папке. Информации о том, чем он занимался раньше и где родился, она не нашла. «Википедия» сообщала только, что Винсент Вальдер практикует вот уже пятнадцать лет, но известность получил совсем недавно, благодаря фильму, который прошел на четвертом канале.

В нем он, в частности, демонстрировал один психологический эксперимент со скрытой камерой. Винсент наугад выбрал человека, которому на протяжении дня делал внушения и подавал неуловимые гипнотические команды, при том, что бедная жертва ни о чем таком не подозревала. Под конец мужчина поднялся с постели посреди ночи, взял баллончик с краской и на стене в промышленной зоне написал большими буквами «Винсент Вальдер». Около сотни раз, что заняло несколько часов времени.

Когда охранник, которого ни о чем не предупредили, спросил несчастного, чем он тут занимается, тот не понял, о чем речь. Мужчина не отдавал себе отчета в собственных действиях на протяжении последних часов и был немало удивлен, увидев пятна краски на своих руках и одежде. Мина ничего этого не видела, но о фильме много говорили. Этическая сторона эксперимента вызвала особенно много споров.

Сам Винсент объяснял, что темой эксперимента был фанатизм. Он всего лишь хотел продемонстрировать, как самые абсурдные идеи внедряются в подсознание и управляют нашим поведением совершенно незаметно для нас. Идея со стеной, похоже, была навеяна одним эпизодом из шоу британской группы комиков «Монти Пайтон». А когда Винсента спросили о содержании надписи, он ответил, что этот вариант показался ему наименее безобидным из всех, какие только могли прийти в голову. Кроме того, художнику не возбраняется подписывать свои работы. Последняя цитата имела широкое хождение в «Инстаграме» на протяжении нескольких месяцев, прежде чем все стихло.

Запах пережаренного масла достиг ноздрей Мины в тот момент, когда официантка поставила перед Винсентом тарелку с гамбургером и открытые емкости с майонезом и кетчупом. У Мины перехватило дыхание. Что угодно могло попасть в эти чашки на пути из кухни. Просто невероятное легкомыслие. Она инстинктивно достала пузырек с антисептиком, выдавила каплю на ладонь и протерла руки.

– После концерта мне нужны углеводы, – пояснил менталист извиняющимся тоном. – Иначе я плохо соображаю.

Он взял кусочек картофеля фри, обмакнул в майонез и отправил в рот. Мина внимательно следила за его действиями. Если б менталист обмакнул картофель и в майонез, и в кетчуп, ей пришлось бы вычеркнуть его из той части человечества, куда она успела его определить. Но Винсент Вальдер ограничился майонезом, и это вселяло надежду.

– Прошу прощения за свое поведение, – продолжал он, – я принял вас за одну из своих поклонниц, у меня бывали проблемы с ними… Мне очень неловко.

Он развел руками.

Официантка поставила колу зеро перед Миной и пиво перед Винсентом. Мина достала из кармана одноразовую соломинку и сняла защитную пленку. Винсент поднял бровь, но промолчал. Когда она повернулась сказать пару слов официантке, та была уже вне досягаемости, и Мина остановила взгляд на Винсенте.

– Мне рекомендовали вас как профессионала, – негромко начала она. – Вы хорошо разбираетесь в человеческой психике, насколько я понимаю, и практикуете иллюзионные трюки. Это то, что нам нужно.

Винсент кивнул и сделал глоток пива.

– Трюками я увлекался в молодости, – поправил он. – Но в двадцать с небольшим понял, что карточные фокусы – не то, на что следует полагаться в жизни.

– Оставить оказалось достаточно?

– Я принял решение. Месяц спустя познакомился с первой женой, после чего трюки окончательно перешли в разряд хобби. Но с какой стати это интересует полицию?

Винсент взглянул на часы и продолжил, не дожидаясь ответа:

– …что касается жены… прошу прощения, я должен ей позвонить. Мы всегда разговариваем в это время… Всего пара минут.

Мина начинала беспокоиться. Не первый раз за время их короткого знакомства Винсент Вальдер заставлял себя ждать. Коллеги часто упрекали Мину в излишней напористости, советовали быть терпимее к собеседнику, если она хочет расположить его к себе. Сама Мина не была уверена, что все это так важно. Эффективность расследования зависит от чего угодно, только не от ее дружелюбия. Об этом Мине говорил ее вот уже почти десятилетний опыт работы в полиции. Тем не менее…

– Конечно, нет проблем, – ответила она, поудобнее устраиваясь на жестком стуле.

Опустив глаза в стакан с колой и мысленно отключив голос Винсента, пока тот разговаривал с женой, Мина вспоминала ящик, который они нашли почти с неделю тому назад. Он выглядел как реквизит для иллюзионного шоу в Лас-Вегасе – не хватало блесток, серебряных звезд или что там еще такое полагается. Так легко было представить ассистентку – женщину, потому что именно это их обычно сажают в такие коробки, – и мужчину-фокусника с длинными мечами в руке. И то, как он просовывает лезвия в сквозные отверстия под полные ужаса вздохи публики…

Мина, конечно, «прогуглила» и эту тему. Фокус с ящиком и ножами называли женоненавистническим. «Sword casket», «sword basket»^[2] – у этого шоу было много названий. В первоначальном варианте это вообще был не ящик, а небольшая корзина с ребенком. Какая мерзость… Похоже, трюк давно стал классикой циркового искусства. Женщины и дети – вечные жертвы.

Но Мина согласилась на ужин в этом ресторане вовсе не из-за какого-то впопыхах сколоченного ящика. Причиной было скорее его содержимое – тело, которое им до сих пор не удалось опознать. Коллеги крепко увязли. Они испробовали все, что обычно делалось в таких случаях, и ничего не добились. Не сразу шеф Мины Юлия решилась прибегнуть к нетрадиционным методам.

Мина глотнула колы и перевела взгляд на участников конференции. Все, что угодно, лишь бы хоть на время отстраниться от ужасных воспоминаний, которые тем не менее ее не оставляли. Никто не мог упрекнуть Мину в излишней впечатлительности, просто случай и вправду был особый. Из одной стенки ящика торчали рукоятки мечей, из другой – кончики лезвий. Тело молодой женщины внутри походило на пронзенную насквозь марионетку. Мина зажмурилась – слишком поздно…

Следствие до сих пор не установило, кто она. Подозреваемых также не было. Ящик с телом отправили Мильде Юрт, но Мина не верила в успех судмедэкспертизы. Тут требовался иной подход.

Внезапно Мина обнаружила, что Винсент на нее смотрит. Очевидно, он уже закончил говорить с женой. Мина прокашлялась, прогоняя навязчивые образы.

– Прошу прощения еще раз, – сказал он. – Теперь я ваш. Судя по выговору, вы не местная. Похоже, работаете в Стокгольме. И приехали сюда, в Евле, в этот поздний, непогожий вечер, чтобы поговорить о трюках и человеческой психике с менталистом? Вам меня рекомендовали, вы сказали? Чертовски любопытно узнать, что все это значит.